Телеистория (Литературная газета)

Как обещали, представляем вашему вниманию отклики наших читателей на исторический сериал "Раскол", показанный каналом «Культура»
Похищенный «Раскол»
Леонид БОРОЗДИЧЁВ
Киностудия «Аврора» не впервые обращается к сюжетам нашей истории. Вспоминаются сериалы о Несторе Махно, об Иване Грозном. В наше безвременье такое направление «Авроры» во главе с Николаем Досталем не может не вызывать уважения. А уж то, что кинематографисты взялись за столь сложную и драматическую тему, как церковный раскол XVII века, и вовсе удивляет.
Впрочем, удивление проходит, когда понимаешь, что работа создателей фильма была сильно облегчена. Придумывать ничего не пришлось. В качестве сценария взяты на вооружение книги Владислава Бахревского: «Тишайший», «Никон», «Аввакум», «Страстотерпцы», «Столп», а также пьеса «Утаённый царь», – охватывающих весь период царствования царя Алексея Михайловича Романова и его сына Фёдора. Даже для 20-серийного фильма такой материал необъятен. Потому на экране лишь фрагменты исторического полотна Бахревского.
При чтении романов писателя у меня неизменно возникало впечатление: труд Владислава Бахревского – это такой густой, насыщенный вкусовыми тонами и сочетаниями ставленый мёд, а лучше даже сказать, наваристая гурьевская каша. По сравнению с книгами фильм – это, конечно, жидкий киселёк, водичка.
Несомненной удачей режиссёра является подбор актёров. Хорошие, красивые русские лица. Особенно стоит отметить женские персонажи. А уж актриса Юлия Мельникова в роли боярыни Морозовой достойна самых высоких кинематографических наград. Беда только в том, что времени на экране героиням отведено очень мало. Жизнь Терема – важного элемента государства XVII века, где царица и царевны, например, принимали посольства иностранных государств, – сведена к надутым губкам постоянно беременной Марии Ильиничны.
Подбором актёров успех режиссуры фильма и ограничивается. Из романов Владислава Бахревского можно было сделать нечто гораздо более впечатляющее. Само письмо Бахревского очень кинематографично. Повествование строится на ярких лаконичных сценах. Фильм воспринял эту стилистику. Но второпях каждую сцену смазывает, обедняет.
Видимо, у режиссёра в распоряжении был не слишком роскошный бюджет. Потому с массовыми сценами в фильме туго. А те, что есть, срежиссированы слабо. Невразумительна соколиная охота. Улыбку вызывает осада Смоленска. Где-то грохочут пушки, а у стен крепости человек десять ожесточённо рубятся на саблях. Соловецкая осада – начата и забыта. «Пропагандистская акция» старообрядцев в Кремле – сцена жидкая и невразумительная. Сцены церковных соборов, где участвуют греки, – большая удача. А вот ужас чумы в Москве, которая по сюжету книги является сразу после того, как Никон рубит иконы и выкалывает им глаза, не показан. Для фильма это несомненная потеря. Мелкой выглядит сцена ареста боярыни Морозовой и провоза её по Кремлю – а ведь это одна из драматических кульминаций эпопеи!
Драматизма фильму очень не хватает. А события-то грозные и предельно трагические. Актёры стараются изо всех сил. Да вот режиссёр с оператором актёрам не помогают. Роль музыки в фильме – никакая. Нет музыкальных тем раскола, царства, народа. А ведь для драмы музыка – это половина успеха! Она должна говорить нашим сердцам то, что не могут сказать видеоряд и реплики персонажей.
Неудачна работа художника фильма. Русь XVII века вышла серо-коричневой. А она такой не была. В фильме нет подлинного образа России, образа Москвы – Москвы теремной, затейливой, сказочной. А этот образ можно увидеть хотя бы в том же Коломенском, где сейчас восстановлен исторический дворец Алексея Михайловича. Так же обстоит дело и с Тобольском, и с Пустозёрском. Во-первых, Пустозёрск – это отнюдь не тайга, а самая настоящая тундра на берегу Ледовитого океана. Во-вторых, в XVII веке это был богатый город. Через него шла валюта XVII века – соболя и моржовый клык. Была деревянная, но вполне приличная крепость. В фильме же ни одного приличного тына – худые заборы. Воевода Пустозёрска сам сервирует пустой грязный стол для человека, меньшего его в чинах.
Нет и магии исторической детали, внимания к быту времени. Между тем деталь и музыка – это как раз и есть волшебная ткань воссоздаваемой на экране исторической эпохи. Вот и получаются картинки на тему, сериал, а не художественное полотно, не большое кино, каким, без всякого сомнения, этот фильм мог бы стать при ином подходе.
В заключение хочется затронуть тему добропорядочности. Да, за то, что Николай Досталь в принципе взялся за такой фильм, его следует горячо благодарить. Но вот то, как он обходится с именем создателя эпопеи и фактически истинным автором сценария для фильма Владиславом Бахревским, – порядочным и честным назвать нельзя. Официальные авторы сценария – Михаил Кураев и Николай Досталь – поместили имя писателя в самый конец титров: после гримёров, водителей, бухгалтеров. Рядом с «книгами Владислава Бахревского», которые даже постеснялись назвать, стоят «Житие протопопа Аввакума», сочинения царя Алексея Михайловича, а также Карамзин, Ключевский и все остальные историки России, на которых только можно было в данном случае сослаться, но использовать для кино весьма проблематично.
В интервью «Российской газете» Николай Досталь говорит: «…Также были куплены права экранизации на четыре книги Владислава Бахревского: «Аввакум», «Никон», «Страстотерпцы» и «Тишайший». Эти книги – чистая беллетристика. Мы использовали их для создания собирательных, не исторических персонажей, например, образа Саввы».
Утверждение режиссёра легко опровергается: 99% эпизодов, почти все реплики героев отыскиваются в текстах Бахревского. Работа сценаристов заключалась в основном в отборе сцен из романов. В фильме нет ничего, чего не было бы в романах и в пьесе «Утаённый царь», на который, кстати сказать, авторские права у писателя не приобретались.
При обсуждении фильма на канале «Культура» кто-то из участников заметил: как ни странно, всех главных героев, которые являются антагонистами друг друга, жаль. Жаль царя, жаль Никона, жаль Аввакума. Подмечено тонко. И в этом исключительная заслуга создателя эпопеи Бахревского. Он признаёт и показывает правду каждого участника исторических событий, идёт ли речь о внутрирусских делах или делах международных. Своя правда у русских, но своя и у поляков, у татар, у турок, у шведов.
Кое-какие вольности сценаристы, впрочем, допускают. Например, юродивый Васька Босой, который в романе находился при Никоне и князе Хованском во время переноса мощей св. Филиппа с Соловков в Москву, в фильме почему-то становится царским шутом. Но шут и юродивый – разные понятия. Шуты и карлы у царя были. Он забавлялся с ними в свободное время. Но на обсуждение государственных вопросов их не приглашали и к болтовне их никто всерьёз не прислушивался. Иное дело юродивые! К их пророчествам и обличениям относились с вниманием и страхом. Да только вот во дворце юродивые не сидели. Они сторонились дворцов…
Личным творчеством сценаристов является и эпизод с письмом патриарха Никона к царю, в котором он призывает отправиться в поход на Стокгольм. В книге этого нет. И сам этот призыв с исторической точки зрения сомнителен. Война со Швецией возникла достаточно неожиданно. Шведы вмешались в войну России с Польшей. Пользуясь слабостью Польши, шведские войска заняли большую часть её территорий. Так что это была война за Польшу. Поход на Стокгольм, который русские тогда называли Стекольней, был, мягко говоря, нереалистичен. И такой трезвомыслящий государственный муж, как Никон, не мог этого не сознавать. Вряд ли он взялся бы слать царю письма с такими раздражающе-бессмысленными призывами.
Символический финал с проходом потешного войска отрока Петра Алексеевича вопреки утверждению режиссёра о том, что он придумал его сам, как и многие другие эпизоды последней серии, взят из пьесы «Утаённый царь». Вот и возникает вопрос об элементарной порядочности создателей фильма. В нормальном случае автора исходного текста зритель видит сразу после имени режиссёра. Например, авторы «Властелина колец», несмотря на то что они-то как раз внесли в сценарий достаточно много сюжетных изменений и, в общем, фильм и книга – вещи несколько разные, написали имя Дж. Р.Р. Толкина в самом начале и на весь экран. Иначе обстоит дело с создателями фильма «Раскол». Пренебрегая элементарным уважением к автору эпопеи о расколе, пытаясь скрыть настоящего первооткрывателя эпохи раскола в нашей художественно-исторической литературе, они пытаются – и пока что небезуспешно! – приписать всё исключительно себе. В интервью – о писателе – ни гугу. Николай Досталь готов говорить о Солженицыне, о Рерихе – к теме, в общем, отношения не имеющих, – но только не о Бахревском. Пригласить его на телевидение – да разве можно!.. Не дай бог, правда откроется! Ни слова признательности и благодарности заслуженному писателю, кстати, отмечающему в этом году свой 75-летний юбилей. Участники телеобсуждения – священнослужители и историки – не скупятся на похвалы: «Как вы всё точно ухватили! Как здорово обобщена и отражена эпоха!» Вот и получается в итоге «Раскол», да похищенный.
Неукротимый
Сергей ЯКОВЛЕВ
Крайне трудно судить о жанровых и даже художественных особенностях фильма, снятого Николаем Досталем по сценарию Михаила Кураева (если следовать титрам – написанному совместно). По живописи – фреска, по сюжету – исторический триллер с мелодраматическими вкраплениями, по духу – народная трагедия. Что преобладает в зрительском восприятии: головной ли опыт, или непосредственное чувство, или просто «нервы»? Бесспорно одно: собранный воедино материал обжигает.
Когда теперь я открываю книгу протопопа Аввакума (а мне, потомку старообрядческого крестьянского рода, она давно знакома и близка), то прочитываю многие места будто впервые. Ровнее укладывается череда протопоповых странствий, острее переживаются его муки. Лучше различимы детали. Сам тюремный «струб» в земле, место последнего земного пребывания страдальца, теперь во всех подробностях стоит перед глазами и другим, кажется, быть не мог.
«Житие» Аввакума, однако, полно самоиронии, горьких попрёков в свой адрес, признаний в немалых (с точки зрения пишущего) грехах: «Слабоумием объят и лицемерием, и лжею покрыт есм, братоненавидением и самолюбием одеян, во осуждении всех человек погибаю». Эта жёсткая нота в фильме приглушена. Авторам важно было вызвать симпатию и сострадание к мученику. (И как минимум понимание в отношении царя Алексея и патриарха Никона, что также вполне удалось.) Упорство, ведущее Аввакума к огненной казни, в «Житии» предстаёт не как слепой рок или русская дурь, но как вполне сознательный выбор, в нём светится благодать искупительного подвига. В фильме, несмотря на его живописную прозрачность, всё выглядит темнее и безысходнее.
В этом сказывается, думаю, более поздний исторический опыт. Авторы уверяют, что не проводили параллели с сегодняшним днём и не стремились к аллюзиям. Позволю себе в этом усомниться. Даже если бы мы не знали Михаила Кураева как мастера злободневных исторических памфлетов (например, «Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург»), а Николая Досталя – как создателя изощрённой социальной сатиры (фильм «Облако-рай»), трудно вообще поверить в возможность рафинированного взгляда на историю из нашего сегодня. Неустройство и смятение заставляют людей искать в прошлом прежде всего спасительные уроки – даже там, где их нет и быть не может. Что же говорить об эпохе, в которую зримо уходят корни национального сознания!
Надо отдать должное мастерству создателей фильма. Зловещее напряжение, обозначившись уже в первых кадрах предчувствием беды, по ходу народной трагедии только растёт. Здесь нет фальши, а то, что поначалу видится таковой (скажем, слишком «нынешние» внешность и интонация отдельных персонажей), быстро растворяется в общем раскалённом потоке. Кому-то, впрочем, могут показаться избыточными многократные толкования конфликтных церковных установлений (с последующим разжёвыванием их значения в бытовых диалогах). От раза к разу – всё о Никоновом троеперстии, уподобляемом кукишу, о «латинском крыже» взамен восьмиконечного креста, об утрате «единого аза» в Символе веры («рождённа, а не сотворённа»), о противопоставлении смыслов старого «несть» и нового «не будет» в утверждении «его же царствию несть конца»… В старину на этих примерах народ становился грамотеем, по складам вникал в тончайшие оттенки понятийных смыслов, не всегда очевидные сегодня и учёным людям. Русские поневоле развивали в себе филологический слух – не ему ли обязаны мы появлением впоследствии богатейшего языка и великой литературы? Но не только это: наряду со слухом и зрением обострялись другие чувства, и важнейшее среди них – чувство человеческого достоинства. Да кто захочет разбираться в этом сегодня!
Попытаемся представить себе реакцию «среднестатистического» зрителя. Какого-нибудь заброшенного жителя наших всё ещё бескрайних просторов – малообразованного, не всегда сытого, но слишком часто пьяного, притерпевшегося ко всяческой лжи, развращённого грязью и пошлостью, агрессивно отлучённого от морали, равнодушного и циничного. Что ему здесь глянется, что застрянет в памяти? Наверное, такая мысль: кто правит, тот и богат. «Давно бы самый убогий и распоследний нищий был бы сыт и доволен, когда бы не воровство начальников». Или вот это: «Сблядовалась Москва. Начальные люди только и зрят, как бы подороже кому душу свою продать». Или ещё: «Говорил мне Васька Босой: не бери Украйну! Как фальшивая монета, в любой час подведёт»… А что зрителю до честолюбивых мечтаний Никона? Зачем ему, до рвоты изнурённому современной бесовщиной, волноваться ещё спорами вокруг какой-то «колпашной камилавки», троеперстия и «аза»?
Это, впрочем, шутка. Не верю я в подобного «среднестатистического», образ которого усердно рисуют наши СМИ. Не верят, конечно, и авторы фильма – иначе не хватило бы у них запала на создание своей страстной эпопеи: для кого стараться? Такой народец – мечта правителя-идиота. Не удалось Алексею и последующим земным царям добиться благочестивой покорности подданных (ни постом, ни молитвою, ни плетью, ни костром) – так пусть лучше будет, мол, эта безобразная жижа, не люди – грязь, которую легко соскоблить с лица земли. Может быть, вопрос о качестве народа, о моделях его поведения, прямо зависящих от уровня гражданского самосознания и личной ответственности каждого, и составляет суть обращения создателей «Раскола» к далёкому и такому близкому прошлому.
Ведь природа тогдашнего конфликта отнюдь не в церковных разногласиях. И урок его не в том. Конечно, для православных людей той поры эти разногласия не были пустяками, но много ли осталось в большинстве из нас от религиозного рвения трёхсот-четырёхсотлетней давности? Долгие годы, будучи вполне зрелым, я всё не мог уразуметь, как можно идти на смерть за два перста, за малозначащее слово и единую букву молитвы. Виделась мне в этом ущербность нашего политического сознания, фантастическая способность русских стоять насмерть в мелочах и легко покоряться в крупном, то и дело меняя «убеждения» в угоду власти. В моём скептицизме сказывался, конечно, тоже позднейший (в ту пору советский) опыт. Но не таковы были характеры и нравы времён раскола. Его главный урок – как раз в незыблемости убеждений, в несгибаемости воли, в массовом распространении сопротивляющейся личности (той самой, в которой до сих пор отказывают русскому народу «западники»). Именно тогда явления эти приняли всенародный размах, так или иначе затронув каждого. Выстоишь ты за правду или предашься лжи? Тут не столь важно, о какой правде речь (и была ли вообще таковая). Дело в выработке характера – убеждённого, неуступчивого, неистового. Только такая фанатичная сила могла положить пределы бесчинствам при молодом и сладкоречивом «истовом» государе и отстоять в бесчеловечном мире достоинство человека. На протяжении веков благодаря этой силе (вспомним некрасовского «Власа») «Вырастают храмы Божии // По лицу земли родной…». Сохранилась она и в наши дни. И сейчас, вглядываясь в русские лица, я вдруг узнаю аввакумовскую породу. Бывает, по знакомому очертанию скул, твёрдо сомкнутым губам и особому разрезу скромно опущенных глаз даже угадываю происхождение: да, когда-то были в роду этого человека «ревнители древлего благочестия»… Молодые, как правило, не ведают, за что стояли насмерть их прапрадеды. (Может, теперь проникнутся?..) Но в них течёт та же кровь, и если придётся – они столь же неистово встанут за свою правду. И любой властитель на Руси, кто б он ни был, будет обречён следом за царём Алексеем (прознавшим о массовых самосожжениях не желающих покоряться новым порядкам людей) с изумлением и гневом стенать: «Да что за народ такой!»
Канал «Культура» анонсировал «Раскол» как «всероссийскую премьеру». Что может и может ли что-то противопоставить окружающей мерзости запустения каждый из нас, рядовых граждан России? Опыт Раскола показывает: может, и очень многое. Надо лишь собраться с духом.
Поставленные цели
Владимир ЗАХАРЬИН
После «Штрафбата» и «Завещания Ленина», перенасыщенных историческими логическими ляпами и несоответствиями, очередной фильм Н. Досталя я ожидал со вполне обоснованной настороженностью.
Не могло не обратить на себя внимание стремление режиссёра подчеркнуть отсталость России – убожество жилищ, неухоженность дорог и прочие атрибуты недоразвитой цивилизации. Наряды иностранцев всегда подогнаны по фигуре, изукрашены и изысканны. Все же (или почти все) русские персонажи ходят в каких-то мешковатых армяках, которые сшиты неумелым подмастерьем по лекалам пьяного портняжки-халтурщика. Впрочем, для современных фильмов это уже можно назвать общим местом, и на такую досадную деталь можно просто не обращать внимания.
Ни одна из поставленных перед авторами идеологических целей режиссёром достигнута не была. Хотя посылы и сигналы (по-современному – месседжи) по фильму рассыпаны весьма обильно. Основных целей, как представляется, было три.
Первая – сформировать у зрителей соответствующее отношение к Алексею Михайловичу. Его заслуги перед Россией, его подвижническая и самоотверженная работа на благо страны до сих пор не оценены по достоинству. А ведь реформы этого царя были намного глубже, продуманнее и эффективнее, чем реформы знаменитого сына. Что основы промышленности (того же кораблестроения) были заложены именно в царствование Алексея Михайловича. Что первый театр появился тоже при нём. Что с Украиной отношения достигли наивысшей точки сближения. И военная реформа начата при нём, и военных побед у него больше, чем у того же Петра. Коснувшись темы раскола, обойти все эти вопросы было невозможно. Поэтому идеологи сериала взяли курс на то, чтобы представить Алексея Михайловича и первым настоящим западником, и уже через это продвинуть неуклюжую идею – дескать, всем успехам и достижениям того времени Россия должна быть благодарна исключительно Западу – Греции, Византии, Польше, Швеции и т.д. А также тому, что русский царь оказался восприимчив к западному влиянию.
Вторая – представить раскол как схватку двух неадекватных противников по надуманному поводу – что-то вроде войны между Блефуску и Лилипутией.

Третья – укрепить колеблющихся в уверенности об исторической отсталости русского народа от народов всей остальной планеты в том, что наш удел – постоянно находиться на обочине мирового цивилизационного пути, и в том, что мы должны с благодарностью встречать любой знак внимания со стороны так называемых цивилизованных народов.
Всего два примера. Царь руководит освобождением Смоленска от поляков. Обсуждает с военачальниками (воеводами и боярами) детали решающего сражения. И вдруг следует длинная и невнятная беседа о том, какие же мы отсталые и тёмные, как же хорошо и рационально у «них». Вторая – аналогичная сцена (через несколько серий) после того как принято решение о войне со шведами. И с теми и с другими русские успешно справляются и снова начинают стенать о собственной отсталости. Спрашивается: зачем же воевали, зачем побеждали – пустили бы на свои дворы цивилизаторов да прогрессоров. Неестественность и противоречивость сцен и подобных диалогов очевидна. Может быть, именно поэтому актёры в таких эпизодах выглядят особенно неубедительно. Можно, конечно, предположить, что подобная ситуация стала следствием слабости сценария. Но представляется, что причина глубже. Как ни крути, а сюжет должен пройти через определённые реперные точки (обойти которые нельзя без фатального ущерба для всего фильма). А они, эти точки, ну никак не подтверждают прозападной ориентации тогдашней государственной власти.
Другой причиной (недостижения поставленных целей), на мой взгляд, является игра актёров. Особенно тех, кто играл персонажей, противостоящих церковной реформе. Не Александра Короткова – тот был поставлен в жёсткие рамки образа, что, по моему мнению, не дало полностью раскрыть актёрский потенциал. Речь о других – о тех, кому изначально отводилась роль фона, второго плана. Они сыграли свои роли так сильно, что сделали своих персонажей, по существу, главными героями.
Роль Бориса Ивановича Морозова, по моему скромному разумению, является лучшей ролью Романа Мадянова. Столетиями создаваемый образ русского боярина как олицетворения скудоумия, неповоротливости и ретроградства наконец-то разрушен. Получился сильный своей самодостаточностью государственник, готовый на любые лишения и потери во имя достижения единственной цели – укрепления и развития страны.
Не менее впечатляющий образ вылеплен талантом Александра Коршунова в роли Ивана Неронова. При каждом его появлении в кадре все прочие персонажи блекнут и сникают.
Не самая известная актриса Юлия Мельникова так сумела раскрыть образ Феодосии Прокопьевны Морозовой, что заставила по-иному взглянуть на роль и место женщины в русском патриархальном обществе. Наверное, надо обладать недюжинным талантом, чтобы суметь пройти по тонкой грани между высокомерием и демонстрацией чувства собственного достоинства, чтобы ходульный образ религиозной фанатички (который нам долгое время навязывался) обернулся характером живой, красивой и сильной русской женщины.
Даже в малых и эпизодических ролях актёры, по моему мнению, сыграли на пределе возможностей. И на фоне всего этого постепенно выкристаллизовывается новое отношение как к героям сериала, так и ко всему русскому народу. Начинаешь понимать, в чём его сила и чего ему не могут простить заклятые друзья по всем азимутам зарубежья. Она в ощущении собственной независимости и самодостаточности, не имеющими ничего общего с великодержавным шовинизмом. Персонажи сериала, олицетворяющие старую Русь, как бы дают понять – мы не нуждаемся в чужих советах, мы не собираемся перенимать чьи-то привычки и пристрастия только для того, чтобы кому-то понравиться, мы не лезем в ваши монастыри со своими уставами, но и вас в наших монастырях с вашими уставами не ждём…
Андрей КАЗАЧЕНКО, ВОРОНЕЖ
Все последние сериалы Николая Досталя заточены на то, чтобы посеять чувство вины у народов России и в первую очередь у русского народа. За войну, которую выиграли штрафбаты из одноимённого сериала, за ГУЛАГ («Завещание Ленина»), а теперь вот за раскол. История во всей её трагической, героической полноте ему не нужна. Цель – навязывание чувства исторической вины, комплекса неполноценности, он нас виноватит, раскалывает.

http://www.lgz.ru/article/17298/