Исторический выбор
Игорь Васильевич Курчатов был назначен начальником Лаборатории № 2 распоряжением по АН СССР 10 марта 1943 года. Это произошло за месяц до момента её официального создания 12 апреля 1943 года.
Историков атомного проекта всегда интересовал не столько технический казус в нумерации распоряжений, объяснимый условиями военного времени, а то, как было принято решение о назначении молодого профессора ЛФТИ научным руководителем государственной программы «работ по урану». Вот точка зрения А.Ю. Гагаринского (советник директора НИЦ «Курчатовский институт») на мотивы этого выбора.
Фото: Распоряжение №122 по АН СССР от 10 марта 1943 г. о назначении И. В. Курчатова начальником Лаборатории №2. Источник: Архив НИЦ КИ. Копия
Фото: Распоряжение №121 по АН СССР от 12 апреля 1943 г. о создании Лаборатории №2. Источник: Архив НИЦ КИ. Копия
«Вечная тема "ученый и власть" снова возникла на историческом перекрестке, когда выдающиеся достижения физики сошлись во времени с гигантскими геополитическими провалами, что и привело к созданию ядерного оружия. Неизбежный вопрос: как власть нашла людей, взявших на себя, как мы сейчас говорим, "научное руководство" небывалой задачей?
Стоит сравнить судьбу трех человек, двоим из которых история "присвоила" звание "отца атомной бомбы", а третий был признан "человеком № 1" в попытке ее создания. Прежде всего заметим, что это молодые ученые примерно одного возраста: Вернер Гейзенберг родился в 1901 году, Игорь Курчатов – в 1903 году и Роберт Оппенгеймер – в 1904 году; они были определены на роли руководителей разработки практически одновременно – в 1942 году. Решения были приняты при наличии в каждой из трех стран группы ученых, более авторитетных в тот период и уже внесших большой вклад в ядерную физику и смежные направления науки (это относится даже к Гейзенбергу, нобелевскому лауреату 1933 года). Ни у кого из выбранных ученых не было опыта руководства большими коллективами. К тому же у них у всех было, по терминологии руководителя Манхэттенского проекта генерала Гровса, "пятнышко" в биографии с точки зрения тогдашней власти. Гейзенбергу вменяли в вину поддержку "еврейского духа в немецкой физике". Гровсу пришлось преодолевать сопротивление ФБР назначению Оппенгеймера из-за его "симпатий к коммунистам". Можно не сомневаться, что два дяди Курчатова, ушедшие за границу с остатками белой армии, и шестилетняя ссылка отца нашли отражение в его тогдашней "объективке". Но власть, когда надо, умела переступать через собственные догмы.
Фото: И.В. Курчатов
Фото: Р. Оппенгеймер
Фото: В. Гейзенберг
История не дала времени для оценки, насколько удачным был выбор нобелевского лауреата для создания немецкой "урановой машины". Мы знаем, по его собственным словам, что ему не хватило "морального мужества" запросить для решения задачи достойные ресурсы, сравнимые если не с сотнями миллионов, которыми свободно оперировал руководитель Манхэттенского проекта, то со средствами, выделенными на проект ФАУ-ракет Вернера фон Брауна. Германское руководство не считало задачу приоритетной и решило вести ее "в ограниченных рамках". Гитлер так никогда и не принял ученых, отвечавших за атомную программу. Да и времени, отведенного историей, попросту не хватило. Последний "решающий" (и неудачный) эксперимент по пуску германского ядерного реактора Гейзенберг провел в мае 1945 года уже под грохот французских танков.
Решение советского руководства "об организации работ по урану" (см. публикацию «Силовое поле истории») почти совпало по времени с похожим немецким решением и также содержало явно ограниченную по ресурсам программу ("0,5 тонны цветных металлов… два токарных станка, 500 кв. м для размещения лаборатории и жилую площадь для 10 научных сотрудников"). Существо этого решения точно подмечено Л. Д. Рябевым, главным редактором фундаментальной истории в документах "Атомного проекта СССР": "Гигантский размах работ по Манхэттенскому проекту в США во время войны и по атомному проекту СССР после войны создал определенный стереотип, который иногда невольно переносится на начальный этап работы Лаборатории № 2. Но масштаб и условия работ, в которых они проходили, не имеют ничего общего с послевоенным периодом".
Для начала важной, но пока по существу поисковой и «малоресурсной» работы руководитель был подобран быстро и логично. Очевидно, что решение прошло по цепочке: А.Ф. Иоффе – рекомендация, С.В. Кафтанов, отвечавший перед ГКО за науку, – поддержка, В.М. Молотов – выбор молодого, но уже "сделавшего себе имя" в ядерной физике кандидата на фоне более известных и имеющих высокие звания ученых. А ведь в их числе были и сам 63-летний академик А.Ф. Иоффе, глава отделения Академии наук и самый высокопоставленный физик страны, и уже обладавший мировой известностью ученик Резерфорда академик П.Л. Капица (49 лет), и директор Радиевого института, получивший первый в стране радий, академик В.Г. Хлопин (53 года), и соратник по Физтеху, уже член-корреспондент АН А.И. Алиханов (39 лет), и некоторые другие. Но для принимавших решения выбор руководителя "работ по урану", по-видимому, не представлялся тогда ни судьбоносным, ни необратимым. Такое предположение ставит все на свои места. Предпочтение и следовало отдать молодому энергичному ученому-организатору, а не "титулованному корифею"».
Но профессору Курчатову ещё предстояло доказать свое право руководить этими масштабными работами – что он блестяще и сделал. Уже весной 1943 года Курчатов предложил руководству страны программу работ. 22 марта 1943 года он пишет:
«…Я внимательно рассмотрел последние из опубликованных работ по трансурановым элементам … и смог установить новое направление в решении всей проблемы урана... Перспективы этого направления необычайно увлекательны».
Хотя об открытии плутония уже было известно, его ядерные свойства оставались таинственными для советских физиков. Игорь Васильевич смело утверждает:
«…Его можно будет выделить из "уранового котла" и употребить в качестве материала для … бомбы. Бомба будет сделана, следовательно, из "неземного" материала, исчезнувшего на нашей планете».
И он не ошибся!
