Дмитрий Бертман: "Современной опере нужны синтетические артисты, а не просто певцы"

Режиссера, основателя и худрука театра "Геликон-опера" Дмитрия Бертмана можно по праву назвать одним из лиц проекта "Большая опера" на телеканале "Россия – Культура". В седьмом сезоне он вновь за столом жюри конкурса. О роли проекта в формировании новых оперных артистов, современном оперном театре, а также пользе лени и проклятии абсолютного слуха Дмитрий Александрович рассказал нашему обозревателю Юлии Кабаевой.

– Дмитрий Александрович, за что вы любите оперу?

Дмитрий Бертман: Мы же влюбляемся без логики. Вдруг, бабах! – и влюбился человек. Со мной это произошло в детстве: я влюбился в оперу. И не могу представить своей жизни без нее. Еще будучи ребенком, я делал декорации, запускал пластинку – у меня уже был свой маленький театрик. Потом папин друг сделал большой макет, который занимал полкомнаты. Там открывался занавес, крутился круг, а я представлял, что это опера… И теперь, будучи режиссером и художественным руководителем театра, я стремлюсь в первую очередь увлечь публику. У меня есть несколько любимых зрителей – воображаемых, – для которых я работаю. Один из них – подросток, которого мама наказала оперой. Привела и сказала: будешь смотреть "Евгения Онегина" – это классика. А он ненавидит оперу, и я должен его увлечь. Не требовать приходить в театр подготовленным, мол, это элитное искусство – идите и учите музыку. Нет, не надо ни к чему готовиться. Это эмоциональный язык, это эмоция. Как можно к эмоции готовиться?!

– Вам прочили карьеру пианиста, и к тому же у вас абсолютный слух. Как же все-таки получилось, что пианист с абсолютным слухом стал оперным режиссером?

Д.Б.: Вы знаете, моя учительница по фортепиано плакала, когда я ушел в ГИТИС на режиссуру. Она была уверена, что я буду поступать в Мерзляковское училище или в консерваторию: у меня прекрасная растяжка, была прекрасная техника, но в какой-то момент я остановился, то есть прекратил профессионально заниматься по 5-6 часов в день. Но! Благодаря тому, что меня заставляли заниматься музыкой… А музыкой всегда заставляют заниматься – это всегда насилие. Всегда. У всех. И вопрос лишь в том, сдадутся ли родители, пойдут на поводу у ребенка или не пойдут. Я устраивал истерики, заявлял, что не буду заниматься, но моя мама очень стойко держалась. Вообще, моя мама очень ласковая и теплая, но, когда я учился, она была жутко строгая, как будто это две разные женщины. Она меня заставляла учиться через слезы, через силу... Но благодаря этому, когда я уже освоил нотную грамоту, чтение с листа, когда смог играть по нотам все что угодно и понял, что могу стать тапером где угодно, меня было уже не оторвать от фортепиано.

– Но вы не продолжили учебу как пианист…

Д.Б.: Да, страсть к опере победила. Я понял, что мое фортепиано – лишь часть чего-то большего. Но благодаря этим навыкам я могу на равных разговаривать с дирижерами и концертмейстерами. А мне доводилось работать с разными дирижерами, в том числе с великими. Когда я заходил в репетиционный зал, то садился за рояль и что-нибудь играл – дирижер сразу подходил и говорил: как! ты играешь?! Потом он показывал мне клавир, рассказывал, как будет дирижировать, а я играл это. И никто из дирижеров не мог высказать претензий к моей режиссуре – они понимали, что у меня такая же школа. Когда меня приглашали ставить оперу, которую я не знал – а 80 процентов из них я знал с детства, – я всегда мог взять клавир и поиграть ее дома. Мне не надо было просить записать произведение на кассету, как это делали другие. Это огромное преимущество. А вот абсолютный слух – это большое проклятье.

– Почему?

Д.Б.: Ну, во-первых, сначала я обманывал учительницу по музыке. Чтобы не учить ноты, ставил пластинку Гилельса, например "Времена года", когда задавали пьесу из "Времен года" Чайковского. Мне было достаточно послушать Гилельса, а через пять минут повторить. И сложностей с учебой не было до тех пор, пока не задали разучивать пьесу, записи которой у меня не было. Учитывая, что у нас дома была шикарная фонотека, это произошло не скоро. Но когда вдруг через несколько лет выяснилось, что я не знаю ни одной ноты, тут началась катастрофа. Сольфеджио – это был просто ужас для меня. Ведь это математика, а я ленивый по сути, не люблю работать.

Мне кажется, когда человек ленится, он изобретает – колесо, чтоб не ходить, – или фантазирует. Я, может быть, режиссером стал, потому что фантазировал, когда ленился. А если бы математикой занимался и не списывал контрольные работы у своих одноклассниц, то, возможно, ничего и не было бы – у меня бы времени не было пофантазировать. И поэтому я считаю, что лень – это признак таланта. Более того, у известного музыковеда Дины Кирнарской, проректора Гнесинской академии, есть книжка "Музыкальные способности" про детей. И там написано: лень – признак таланта. Она просит родителей развивать в ребенке лень, потому что момент, когда он остается наедине с собой, – это самый важный момент. И я с ней согласен.

А во-вторых, у певцов есть такая погрешность – по сравнению с инструменталистами – чуть-чуть не чисто петь. Даже, я бы сказал, низковато – за счет украшения тембра, понижения позиции для тембральности голоса. На тембры ведь тоже существует мода: если мы возьмем певцов начала и середины ХХ века и сегодня, например, – это абсолютно разные звуковые образы. Сейчас в моде "круглые", крепкие голоса. Если сейчас артисты запоют, как оперные звезды прошлого столетия, которых можно услышать на старых пластинках, все смеяться будут. Тогда была манерность в пении, а сейчас ее нет. И для того, чтобы голос был более "темным", чтобы это было более конвертируемо сегодня, педагоги работают с певцами над "округлостью" и тембристостью звука. В результате даже великие певцы могут, хоть на четверть тона, но понижать интонацию. А это серьезный брак, который практически не выправляется и раздражает людей с абсолютным слухом, тогда как не абсолютники могут его и не услышать. Мне кажется, я даже потерял этот абсолютный слух сейчас.

– Организм приспособился?

Д.Б.: Да, организм приспособился.

– Дмитрий Александрович, раз речь зашла о современных тенденциях, насколько успешно, на ваш взгляд, оперный театр адаптируется к постоянно ускоряющемуся ритму жизни и конкуренции со стороны новых технологий?

Д.Б.: Я думаю, что оперный театр сегодня – самое прогрессивное из театральных искусств. Не зря драматические режиссеры идут ставить оперу. Не зря кинорежиссеры хотят ставить оперы. И связано это с тем, что здесь больше возможностей. Ну, разве есть в драме возможность вывести сто человек на сцену? Это масштабные массовые сцены, это совершенно другие сценические площадки. Кроме того, раньше оперный певец был только вокалистом – пел ноты и всё, – и его встраивали в дизайн спектакля. Был момент, когда оперный театр начал терять публику из-за того, что люди смеялись при виде Татьяны Лариной в летах.

Мы видим эту неправду, и она нас раздражает. Меня она тоже всегда раздражала. И театр начал приспосабливаться: стали появляться новые артисты. Кроме того, оперный театр – это соединение всех видов искусств: оркестрового, хорового, актерского, циркового, искусства сценографии и света, кинематографа... И самое главное – всё происходит здесь и сейчас, и больше это никогда не повторится. Это безумно интересно, а так как сейчас время синтеза, время, когда соединяется несоединимое, то опера сегодня является самым современным видом искусства. И современный театр нуждается уже не просто в певце, а в синтетическом оперном артисте.

Кстати, если говорить о системе конкурсов как о ярмарке, где мы можем познакомиться с артистом, где артист может заявить о себе, то нет ничего лучше проекта "Большая опера". Обычный конкурс вокалистов не выявляет всех необходимых навыков. Там всё зависит от того, кто сидит в жюри. Если это певцы, они будут оценивать только с позиции певцов. Так как в жюри "Большой оперы" вошли представители разных музыкальных профессий, то, голосуя за того или иного исполнителя, они опираются на различные профессиональные критерии. Кроме того, камера позволяет увидеть нюансы исполнения, а микрофон выдает то, что в условиях сцены можно скрыть за счет расстояния и оркестра. Певцы показывают себя в разных жанрах, в разном репертуаре, и можно увидеть, насколько артист гибок в освоении задач.

– При этом телевизионный конкурс дает возможность не только дополнительно поработать с участниками, но и охватить более широкую аудиторию. Сидя в жюри, вы ставите перед собой сверхзадачу, связанную с популяризацией оперы?

Д.Б.: Конечно, и эта задача была достигнута за годы существования "Большой оперы", потому что огромное количество телезрителей, которые смотрят этот проект и раньше относились к опере как к искусству старых, толстых и старомодных, поменяли свое мнение. И даже консервативная публика, которая как раз любит искусство старых и старомодных, тоже поменяла. И даже те, кто вообще не ходил в театр, стали приходить – благодаря "Большой опере".

– А вы как-то готовитесь к записи программ?

Д.Б.: Я вообще не готовлюсь, я ж ленивый.

– Используете свой педагогический опыт?

Д.Б.: Да. Так получилось, что педагогикой я занимаюсь с момента окончания вуза. В 21 год я окончил ГИТИС – факультет режиссуры музыкального театра – и сразу поступил в аспирантуру. Так начался мой педагогический стаж. И после этого прошло много лет, я преподавал, а потом сменил своего педагога Георгия Павловича Ансимова и возглавил кафедру режиссуры музыкального театра – 25 лет назад, и с тех пор руковожу кафедрой.

– И готовите синтетических оперных артистов, отвечающих требованиям современного театра?

Д.Б.: Да, готовлю. У меня в театре очень много моих выпускников. Если взять Московский театр оперетты, там пять ведущих сопрано тоже мои ученицы. И в Большом и в Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко есть мои ученики. Поэтому опыт работы с артистами в театре и со студентами дает о себе знать и в проекте "Большая опера". Вообще, я сторонник того, чтобы продуктивнее использовать время. Не рассказывать мемуары про себя и свои спектакли, а посмотреть, что я смогу за несколько минут или за час сделать с этим артистом, что ему предложить. А также проверить, сработали мои замечания и пожелания, высказанные в прошлый раз, или не сработали.

Конечно, разговоры за столом о том, что чувствует персонаж и так далее, – это хорошо и правильно, но это не поможет артисту на сцене. В музыкальном театре существует определенная техника, которая связана прежде всего с объемом работы артиста. Здесь невозможно прикрыться паузой, забыть текст и поменять слово. В драматическом театре можно: можно изменить темпоритм, и ничего не случится. А оперный артист должен вступить вместе с оркестром, который состоит из огромного количества музыкантов, и они тоже должны вместе вступить.

Оперный артист должен наизусть знать текст, да еще на языке оригинала, выполнять режиссерские мизансцены и при этом видеть дирижера. Не смотреть на него, иначе артист выпадет из спектакля, а именно видеть – боковым зрением. Это огромнейший труд, не случайно слово "опера" переводится с итальянского как "труд". И благодаря проекту "Большая опера" зрители видят, какой это огромный труд. Ведь многие считают: Бог дал артистам голос, и они поют. Нет, Бог-то дал, но Бог и заберет голос у тех, кто не вкладывает в него труд. Я знаю очень многих, у кого он забирал.

– Дмитрий Александрович, если говорить об участниках нового сезона "Большой оперы", какое впечатление они на вас произвели?

Д.Б.: Мне кажется, это самый сильный состав участников за всю историю проекта. Все они невероятно талантливы. Даже те, кто выбыл, при другом составе могли бы стать победителями. Знаете, что мне не нравится в конкурсах? Это само слово "конкурс" и "конкуренция". Ведь все люди разные, и каждый человек прекрасен. Поэтому человек не должен говорить: я буду лучше, чем тот, потому что в этом случае он желает другому быть хуже себя. И в этом весь ужас: нельзя желать кому-то быть хуже. Человек должен делать максимум того, что он может. А если он одержит победу ценой унижения другого, то непременно появится кто-то еще, кто превзойдет и унизит его, а выиграет тот коллега, который сосредоточен на искусстве. Это космический закон.

– То есть дело не в конкурсе как процессе, а в чувстве соперничества, которому могут поддаться участники?

Д.Б.: Да, я считаю, что в этом конкурсе все победители, начиная с первого тура. Их увидят миллионы телезрителей – и они получат известность и смогут поехать по всей стране со своим репертуаром. Их узнают уже после первой программы, после второй они становятся членами семьи, к третьей они уже родственники совсем, а в конце без них просто жить невозможно. Этот проект уникален, ничего похожего нет в мире. Сколько выдающихся оперных исполнителей и музыкантов из разных стран сидело здесь за судейским столом, и все как один говорили: почему такого проекта нет больше нигде?! почему он только в России?! "Большая опера" – это тот проект, которым наше телевидение может гордиться.

– Вы не скрывали, что среди участников проекта есть артисты театра "Геликон-опера", которым вы руководите. Вам удавалось сохранять беспристрастность, оценивая их выступления?

Д.Б.: Это больной вопрос. Дело в том, что солисты нашей основной труппы не участвовали в проекте. А эти две девочки – выпускницы нашей молодежной программы, которая закончилась не просто выступлением в концерте, а они вышли из театра с пакетом ролей, спетых в "Геликон-опере". То есть за сезон мы их вводим в спектакли, где они поют главные роли. И вот этих выпускниц нашей программы мы взяли в труппу. Но заявки на участие в "Большой опере" они подавали, еще будучи студентками, до того, как их приняли в театр. И могу сказать, что это тот случай, когда мне абсолютно не было стыдно, потому что они очень хорошо выступали.

– А лично вам седьмой сезон "Большой оперы" принес новый опыт?

Д.Б.: Нам каждый день приносит новый опыт, любая встреча. Поэтому, конечно же, проект принес мне новый опыт – это же огромное количество общения. Например, я не был знаком с Медеей Ясониди и Марко Боэми, не общался прежде с Желько Андричем. То есть для меня это новые контакты, новые люди, с которыми очень интересно поговорить и не только. Я пригласил Марко Боэми в "Геликон", чтобы он продирижировал оперой "Мадам Баттерфляй", и предложил взять первую редакцию, которая никогда не ставилась. Он загорелся этой идеей, и на одну из программ я ему принес клавир, которого у него не было. Причем я его пригласил не только потому, что мы пообщались. Я увидел, как он общается с конкурсантами, на что обращает внимание – увидел в нем единомышленника.

– Когда же состоится премьера этого спектакля?

Д.Б.: Уже в этом сезоне – летом.

А новый выпуск проекта "Большая опера" зрители нашего телеканала увидят в ближайшую субботу – 11 ноября в 17:20. Он будет посвящен русской опере.