Что прочнее страха (The New Times)

29 января на телеканале «Культура» — премьера документального фильма Елены Якович «Василий Гроссман: «Я понял, что я умер».

Летом минувшего года произошло знаменательное событие, на которое почти никто не обратил внимания, — освобождение из-под ареста рукописи известного романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Из лубянского архива она была торжественно передана в Государственный архив литературы и искусства. Произошло это в присутствии документальной кинокамеры Елены Якович.

Когда рукопись «самой главной книги ХХ века» (таковой она почитается многими авторитетными экспертами) была приговорена высшим руководством страны к пожизненному заточению на Лубянке, автор пришел домой и записал: «Я понял, что я умер». Он умер через два года, в 1964-м. Машинопись книги с помощью Владимира Войновича и Андрея Дмитриевича Сахарова была переправлена на Запад, опубликована в 1980-м за границей, в Швейцарии. У нас он увидел свет на восемь лет позже, в 1988-м. Как все это происходило, и рассказано в фильме Елены Якович.

Вместе с ним на телеканале «Культура» повторно выйдет в эфир многосерийная телеэкранизация самого романа «Жизнь и судьба» Сергея Урсуляка, озвучившего закадровый текст к документальному фильму о жизни и судьбе романа и его автора. Текст простой, ясный, почти без игры в эмоции. И исполнение его — почти бесстрастно. Это не значит, что он лишен драматизма. Просто драма не на поверхности повествования, она в глубине его. Как и смысл того, что мы слышим и видим на экране.

Все течет, все перекликается

В реальности многое непроизвольно закругляется и непреднамеренно рифмуется. С запрещением романа срифмовалось сокрытие фильма «Комиссар» Александра Аскольдова — экранизации одного из первых рассказов Гроссмана; картина пролежала на полке 20 лет.

Фабула хождения по мукам писателя хорошо известна: и то, с какими трудностями и потерями прорывалась к читателям первая часть гроссмановской дилогии «За правое дело», и с какими неодолимыми препятствиями на своем пути встретилась вторая часть — «Жизнь и судьба». Фабула занимательна сама по себе, но что она без житейских подробностей и тонкостей идеологических перипетий, сопутствовавших биографиям романа и его автора?

Наверное, самая мучительная рана в его жизни — потеря мамы, вместе с другими 18 тыс. евреев расстрелянной немцами в Бердичеве. Их всех загнали в заранее вырытую яму, в которой они были обильно политы огнем из пулеметов и автоматов и зарыты. По свидетельствам очевидцев, земля в том месте еще два дня шевелилась.

Бердичев Гроссман навестил, едва тот был освобожден в 1944 году. Он живо представил, что должны были чувствовать жертвы. Что чувствовала его мама. Как выглядел тот солдат, что стрелял в старую женщину на костылях.

Она не ушла из его жизни. Он ей написал туда, на тот свет, два письма: одно в 1950-м, другое — в год ареста «Жизни и судьбы». Строчки из них мы видим на экране. Некоторые из них — слышим: «Я почти все время думал о тебе, работая последние десять лет. Я ничего не боюсь, потому что твоя любовь вечно со мной, и потому, что моя любовь вечно с тобой».

И конечно же, он думал о ней, когда составлял вместе с Ильей Эренбургом «Черную книгу» об уничтожении евреев на оккупированных территориях СССР. До читателя она не дошла. В 1948-м ее набор был рассыпан. Это было подобно еще одному расстрелу. На сей раз их обоих — мамы и сына. И он оказался не последним.

Главная книга

Первый его рассказ «В городе Бердичеве», опубликованный еще до войны, был замечен и Бабелем, и Булгаковым, и Максимом Горьким. Последний убедил начинающего прозаика оставить свою работу инженера-химика в Донбассе и заняться исключительно литературой.

Дальше история Гроссмана — это история его прозрения относительно того, что есть советская власть. И не под давлением внешних обстоятельств, как можно понять из документального фильма. Хотя отягчавшие его жизнь обстоятельства шли за ним по пятам: арест жены, пытки цензоров, когда его роман «За правое дело» пробивался на страницы «Нового мира», травля в печати... Его предал в самую трудную минуту Твардовский, от него отрекся Фадеев, который, впрочем, впоследствии публично повинился.

Засвидетельствовал свое «почтение» к брату-писателю еврейского происхождения и большой русский писатель Михаил Шолохов: «Кому вы поручили писать роман о Сталинграде, — отозвался он на просьбу коллег высказать свое мнение по поводу присланной ему рукописи. — Вы что, с ума сошли?» Конечно, автору написанного в молодости «Тихого Дона», слава богу, не по поручению, а по собственному хотению, трудно было уже в зрелые годы, глубоко отравленному сталинизмом, представить, что на столь масштабную тему можно писать, во-первых, без указания свыше, а во-вторых, чтобы это сделал столь неполноценный в идеологическом и в национальном отношении литератор.

«Литератор», пройдя войну от звонка до звонка, уцелев в сталинградском аду, повидав Треблинку, все-таки получил, наверное, какое-то «указание свыше», раз не был убит и даже ранен. Всевышний оберег жизнь Василия Гроссмана, чтобы тот создал главную книгу не только о войне, но и о необозримом мире войны. И о человеке, блуждающем в нем в поисках притчевой ясности.

Притчевой ясностью и испугал советскую власть роман Гроссмана. В фильме Елены Якович представлена переписка первых лиц Лубянки и Кремля.

Председатель КГБ Шелепин — генеральному секретарю Хрущеву: «...Гроссман написал новый роман «Жизнь и судьба». Роман, внешне посвященный Сталинградской битве и событиям, с нею связанным, является злостной критикой советской социалистической системы... Судя по роману, получается, что не война и не фашизм, а советская система, советский государственный строй были причиной многих несправедливостей и человеческих страданий».

С этим письмом были ознакомлены все члены Политбюро, и каждый из них оставил на нем свой автограф. В следующем письме Шелепин поставил вопрос о необходимости изъятия как рукописи, так и черновиков романа и передаче всех материалов на хранение в КГБ. Преемник Шелепина товарищ Семичастный предложил генсеку пойти дальше: арестовать самого автора и привлечь его к уголовной ответственности.

Хрущев был милостив настолько, что поручил Суслову предварительно побеседовать с беллетристом в душеспасительном ключе. Суслов побеседовал. О реакции Гроссмана на беседу доложил через некоторое время опять же главный кагэбэшник. И этот документ предъявлен в фильме. Глаз успевает выхватить несколько строчек: «Перерешать это нельзя. Значит, изменить судьбу рукописи может только государственный переворот. Иного способа уже нет. Все решено... У меня не было волнения. Тоска была. Я, по правде говоря, и не слушал, что они говорят. Я понял, что я умер».

Ниже синими чернилами: «Хрущев ознакомился». И роспись.

Следом дается синхрон Наума Коржавина: «Это было убийство. Человека и его роман задушили в подворотне».

Далее из фильма становится понятно, почему задушили. Автор картины обнаружила несколько листков с записью, сделанной Гроссманом по горячим следам после беседы с Сусловым. К своему удивлению и удивлению многих, думаю, она не нашла в них тех слов, что многократно были повторены: «Роман можно будет опубликовать через двести-триста лет». Это, скорее всего, апокриф. Но возник он, конечно же, не на пустом месте. Тот же Суслов, по свидетельству самого Гроссмана, сказал другое: «Зачем же нам к тем атомным бомбам, которые готовят для нас враги наши, добавлять еще вашу книгу». От Елены Якович последовала ремарка: «Когда еще так высоко ценили литературу...»

В приговоре Суслова значилось: «Ваша книга несравнимо опаснее «Доктора Живаго». Напечатать ее невозможно. Мы ее не уничтожим. Пусть лежит». Видимо, главный идеологический вертухай страны был уверен, что ребята с Лубянки сработали чисто, что все экземпляры романа до последней строчки заперты в стальных сейфах. Но он ошибся. Автор оказался не таким простаком, каким представлялся и сотрудникам КГБ, и своим коллегам. Пару экземпляров он утаил, благодаря чему и стало возможным ее возвращение.

Выход на свободу

Передача рукописи стала логичным завершением фильма о ее приключениях. Сотрудники архива КГБ торжественно выносили папки с материалами книги. Ими загромоздили два сдвинутых стола.

Сотрудники чувствовали себя именинниками.

Что чувствовали люди, противостоявшие Системе?

На это Гроссман в свое время ответил стихом:

«Из чего твой панцирь, черепаха?

Я спросил и получил ответ:

Он из мною пережитого страха.

Ничего прочнее в мире нет».

«Изменить судьбу рукописи может только государственный переворот. Иного способа уже нет»

Юрий Богомолов
newtimes.ru