Профитроли Виктор Мережко

СТАХОВСКИЙ: Всем доброго дня. Вера Кузьмина и Евгений Стаховский на "Маяке". Начинается рубрика "Школьная анкета", куда к нам приходят люди, не нуждающиеся в дополнительном представлении. И сегодня у нас в гостях Виктор Мережко. Виктор Иванович, здравствуйте.

МЕРЕЖКО: Добрый день.

СТАХОВСКИЙ: Как настроение?

МЕРЕЖКО: Дождливое.

СТАХОВСКИЙ: А на вас действует как-то погода?

МЕРЕЖКО: Нет.

СТАХОВСКИЙ: То есть неважно. Всё зависит от внутренних каких-то…

МЕРЕЖКО: Работа, работа, работа.

СТАХОВСКИЙ: Понятно. Первый пункт: Виктор Иванович Мережко, день рождения – 28 июля 1937 года. Страшный год-то какой!

МЕРЕЖКО: Замечательный год.

СТАХОВСКИЙ: Да?

МЕРЕЖКО: Конечно.

СТАХОВСКИЙ: Место рождения – хутор Ольгинфельд, Александровский район Ростовской области. Ух ты, как интересно! До сих пор существует этот хутор?

МЕРЕЖКО: Называется сейчас – Ольгино. Это Ольгино поле. Там был помещик Энгельгард, по-моему. У него было, по-моему, две или три дочери, сыновья. И он сделал им наделы такие: Эгенфельд, Ольгинфельд (Ольгино поле).

СТАХОВСКИЙ: На немецкий лад.

МЕРЕЖКО: И вот я родился в этом небольшом хуторочке. Потом Ольгино стало.

СТАХОВСКИЙ: То есть там не очень много людей, в принципе, жило?

МЕРЕЖКО: Пять-шесть домов.

СТАХОВСКИЙ: Всего-то?

МЕРЕЖКО: Да. Но я не помню. Я был совсем маленьким. Мы потом оттуда переехали, тоже по Ростовской области, потом Кубань, потом Ставрополье, потом Моздок.

СТАХОВСКИЙ: Но это с родителями всё?

МЕРЕЖКО: С родителями путешествовали.

СТАХОВСКИЙ: А вот это место рождения – хутор Ольгинфельд, вы там были давно последний раз?

МЕРЕЖКО: Я в позапрошлом году снимал в Таганроге фильм "Хуторянин" (кстати, по заказу ВГТРК), в Таганроге мы находились. И мы снимали рядом. Но я так и не добрался, потому что подъем в 6 утра и конец смены (рано солнце садилось) в 7-8 вечера. Просто не успевал. Два месяца киноэкспедиции, тяжелая была экспедиция, и не сумел добраться. Но обещал, что я туда подъеду.

СТАХОВСКИЙ: Все-таки есть такая мысль посмотреть, во что это превратилось и как это соотносится с вашим детством?

МЕРЕЖКО: Интересно, интересно.

КУЗЬМИНА: Вас детей было трое?

МЕРЕЖКО: Четверо.

КУЗЬМИНА: Четверо. Потому что везде написано: "средний сын", и вас называют средним сыном. Но, видимо, средних два было.

МЕРЕЖКО: Еще сестра была. Она не очень была здорова. Но она была младше.

КУЗЬМИНА: А родители были сельскими служащими?

МЕРЕЖКО: Да. Отец был заведующим сепараторными пунктами.

КУЗЬМИНА: Это с молоком связано?

МЕРЕЖКО: Молоко перегоняли. Там же колхозники должны были сдавать государству от каждой коровы, по-моему, 24 литра в год. По-моему, так, если не ошибаюсь.

СТАХОВСКИЙ: Не в год, наверное, в неделю?

МЕРЕЖКО: По-моему, 240 литров в год. Процент жира 2,8. И отец на сепараторном пункте перегонял. А мама была у него лаборанткой и рабочей. У мамы фамилия Гончарова. Она так и не поменяла свою фамилию на фамилию отца. Она осталась Гончаровой.

СТАХОВСКИЙ: А они там и познакомились? То есть такой был у них рабочий, служебный роман?

МЕРЕЖКО: Ну да. Она была рабочей, а он был заведующим, стал приударять. Он ей не нравился. Он такой был казачина, с крупным носом, высокий, поджарый, очень любил женщин, гулял! Казак настоящий! Любил выпить. Он не был пьяницей, но любил так хорошо водочки выпить. Иван Севастьянович, замечательный был казачина такой.

КУЗЬМИНА: Но ходят легенды, что в силу его характера вы переезжали с места на место.

МЕРЕЖКО: Да, да.

КУЗЬМИНА: А как это зависело от характера?

МЕРЕЖКО: Он был неуживчив.

СТАХОВСКИЙ: Уработаться не мог с людьми? В этом смысле?

МЕРЕЖКО: Он нарушал, скажем так, рабочий порядок. Он либо выпивал, либо за женщинами ухлестывал, что вызывало недовольство начальства, его выгоняли. А был очень хороший мастер. Очень. Он знал молочное дело "от" и "до". И сливки, и сметана, и творог, и брынза – всё что угодно. Он в этом смысле был специалист. Он ехал в следующее село, там устраивался, и мы переезжали туда. Мне было 16 лет, когда мы впервые получили свой дом. На Украине уже.

СТАХОВСКИЙ: А до этого всё были съемные какие-то места? Или государство давало?

МЕРЕЖКО: Нет, какое государство? О чем вы говорите?

СТАХОВСКИЙ: Ну, мало ли.

МЕРЕЖКО: Да нет, да что вы! Приезжали, там снимали или комнату или угол.

КУЗЬМИНА: Судя по всему, переезд на Украину был глотком свежего воздуха для всей семьи, потому что впроголодь же жили.

МЕРЕЖКО: Не глоток – это было спасение от вымирания, в общем-то. Потому что голодали. Это после войны. Украина была зажиточной страной, очень. Даже в то время послевоенное.

СТАХОВСКИЙ: Да, самая богатая республика была. Конечно.

МЕРЕЖКО: Даже после развала Советского Союза Украина оставалась самой богатой республикой. И мамина сестра тетя Нина (она до сих пор жива, живет в городе Черкассы,это под Киевом), она написала моей маме: "Шура, бери детей, приезжай, иначе вы там подохнете". И мы вот таким образом…

СТАХОВСКИЙ: И вы поехали. То есть Украина как-то спасла вас?

МЕРЕЖКО: Спасла, спасла.

СТАХОВСКИЙ: А как же, вот если вы перемещались с места на места, а как же обучение, как же школа? То есть это постоянная смена мест?

МЕРЕЖКО: Постоянно. Все в новую школу. Появлялись там максимум полгода, отца выгоняли – в следующую школу.

СТАХОВСКИЙ: А друзья, двор?

МЕРЕЖКО: Не было друзей.

СТАХОВСКИЙ: Как же расти ребенку?

МЕРЕЖКО: Нас всегда принимали как чужаков. Даже на хуторе Графский (это под Моздоком, Ставропольский край, Курского района), у нас была кличка – Сметана. Почему Сметана? Отец работал на сепараторном пункте, вот и Сметана – у всех троих. Нас лупили все время: чужаки. Не любили приезжих. А мы здоровые были и, в общем, такие с характером, упрямые. Но, в общем-то, доставалось.

КУЗЬМИНА: А каково маме было? Понятно, что, когда дети переезжают с родителями, может быть, не так тяжело всё воспринимается. А взрослому человеку…

МЕРЕЖКО: Но учитывая, что сестра еще наша была не очень здорова, повторяю, у нее с ногами было не очень хорошо, то мама, конечно, тащила на себе весь груз. А отец был казак, он гулял все равно. Веселый был. Причем он добрый был человек очень. Там смешно получилось. Когда мы переехали на Украину, он работал какое-то время в городе Таганча директором маслозавода. А потом печником устроился. Но у него, как мама говорила, руки не из того места выросли. Печь он клал так, что дым шел не в трубу, а в хату. Ну вот. И весь груз был на маме, безусловно. И мы, в общем, став взрослыми, понимали, что мать спасла семью.

КУЗЬМИНА: Удалось что-то маме сохранить из вашего детства, из конкретных, может быть, вещей? Артефакты вашего детства при переездах?

МЕРЕЖКО: Нет! О чем вы говорите! Я помню, что у меня был мишка такой, у нас у всех – ну, бедно жили, что вы. Если у мамы было две юбки, когда мы переехали на Украину, то о чем вы говорите… Был у нас мишка такой, выцветшей коричневой краски. Сейчас я не хочу плакаться, жаловаться, что тяжело. Мы были маленькие, мы ничего этого не замечали. Мама ездила на Азов менять рыбу на юбки, на какое-то тряпье, шмотье. У нас было однажды, что мы полгода, по-моему, даже больше, не ели хлеба. А на Украину переехали, и стало легче.

СТАХОВСКИЙ: Как вы думаете сегодня, с высоты лет, вот этот период неустроенного детства и, в общем, даже уже юности – это на вас повлияло все-таки больше положительно? Это была закалка, может быть, какая-то жизненная? Или больше отрицательно? Вы говорите, друзей в детстве было сложно найти.

МЕРЕЖКО: Ничего не осталось. Вы знаете, ничего абсолютно не осталось. Осталось только желание выжить. А так – нет. Обида – нет! Любовь к маме безумная. И, как ни странно, уважение к отцу. Мы родителей называли на "вы", естественно.

СТАХОВСКИЙ: На "вы"?!

МЕРЕЖКО: Конечно. Чтобы я сказал маме или отцу "ты" – да вы что!

СТАХОВСКИЙ: Это такая система воспитания была, или это вообще было принято в тот момент у вас?

МЕРЕЖКО: Принято, принято. Ну как? Это Украина, Дон, Кубань, родителей на "вы" называли. В этом есть своя красота. Это уже не только дистанция, но еще уважение и почитание: "Мама, вы…" Я как-то, став взрослым, с трудом воспринимал, что дети называют своих родителей на "ты". Мои дети сейчас…

СТАХОВСКИЙ: И для вас это было в новинку, да, когда вы слышали это? То есть непонятно, почему так происходит?

КУЗЬМИНА: А ваши дети сейчас?

МЕРЕЖКО: Конечно, на "ты". Конечно. Мои дети – мои друзья.

КУЗЬМИНА: Узнав все перипетии вашей судьбы до 17-летнего возраста, очень сложно предположить, как возник Киевский политехнический институт и факультет киноинженеров.

МЕРЕЖКО: Попытка туда поступить. Но мне дали пендаля.

КУЗЬМИНА: Ну хорошо, возникла мысль поступить именно на киноинженерный факультет.

МЕРЕЖКО: Я любил кино. Знаете, несмотря ни на что, вопреки всему обожал кино. И живя в селе, Русская Поляна село называлось, под Черкассами, – и школу там я закончил украинскую, хотя и не очень хорошо я знал украинский язык, по-моему, тройка была по украинскому языку, – там у нас лес сразу за нашим огородом находился сосновый, я бегал по лесу и представлял, что меня снимают на кинокамеру.

СТАХОВСКИЙ: То есть заболели кинематографом, получается, с самого детства? Ну, как спрашивают: "Кем ты станешь, когда вырастешь?"

МЕРЕЖКО: Артистом.

СТАХОВСКИЙ: То есть вас сразу в эту сторону понесло?

МЕРЕЖКО: Артистом. Хотел быть артистом. Я не мог артистом быть по определению. Во-первых, я говорил не так, в Москву я не мог ехать, потому что говор был совершенно невыносимый. А в Киев я даже сунулся один раз в институт Карпенко-Карого, я подал заявление, но меня опять-таки не приняли, потому что я не знал мовы достаточно.

СТАХОВСКИЙ: То есть наоборот как раз – там это было лишнее, а здесь этого не хватало. Вы оказались между двух огней. Интересно! Ну, и как вы в итоге вырулили-то уже в студенческую жизнь, если здесь не получалось, там не получалось? Был же момент, когда что-то срослось наконец-то?

МЕРЕЖКО: Был Архангельск после школы. Я там работал…

СТАХОВСКИЙ: А почему Архангельск-то? Где Украина и где Архангельск.

МЕРЕЖКО: Дело в том, что нужно было зарабатывать. Туда поехала моя одноклассница, в Архангельск на лесозавод, в Маймаксе.

КУЗЬМИНА: Это там вы дровосеком работали?

МЕРЕЖКО: Нет. Дровосеком – вернувшись из Архангельска. Она написала своей матери, что, в общем, мы тут и зарабатываем хорошо, Архангельск, лесозавод, можно зарабатывать. И я написал ей и поехал в Архангельск. Мама дала мне мешок семечек. Большой. Погрузили в Черкассах в поезд.

СТАХОВСКИЙ: Продавать там или что?

МЕРЕЖКО: Продавать. Денег-то не было. На билет хватило. Я доехал до Москвы, дядя Ваня покойный (мамин брат) меня тут встретил. Перевезли мы, по-моему, на Павелецкий вокзал этот мешок семечек, 2-3 дня был у дяди Вани, а потом поехал на вокзал и поехал в Архангельск. Холодно было жутко. Это конец, по-моему, был декабря.

СТАХОВСКИЙ: Это сколько вам лет было?

МЕРЕЖКО: Лет 18. В тонких ботиночках, пальтишке. Холод был! И там я сдал в камеру хранения этот мешок несчастный и ехал на каком-то жутком трамвае в Маймаксу, нашел эту девицу. Она страшно была удивлена. А где жить – непонятно. Но я в девчачьем общежитии, в комнате их спал. А потом стал продавать семечки.

СТАХОВСКИЙ: Прямо на улице?

МЕРЕЖКО: Нет, на базаре.

СТАХОВСКИЙ: А там надо было платить за место, чтобы войти? Была какая-то система?

МЕРЕЖКО: За место платить, конечно. Но там самое замечательное, что рядом со мной (да простят меня люди кавказской национальности), там были и кавказцы. И у меня никто не покупал, а у них все покупали. Тогда ко мне дня через три подошел такой молодой чернявый человек и сказал: "Слушай, парень! Давай вали отсюда, продавай нам эти свои семечки за маленькие деньги и давай катись отсюда, чтобы тебя больше не видели". Я продал им за копейки мешок и потом устроился вначале грузчиком, потом подгонщиком. Впервые увидел северное сияние. И там сорвал себе ноги, и где-то в марте я уехал оттуда. В Москве я лежал (сейчас недалеко живу) в институте переливания крови, там хотели мне делать операцию по венам. Но потом я поехал опять на Украину и опять в село Русская Поляна. И там устроился дровосеком.

СТАХОВСКИЙ: Уже?

КУЗЬМИНА: А потом был Львов. И помощь дяди…

МЕРЕЖКО: А потом был мамин брат дядя Вася, жил во Львовской области. Там всегда, кстати, не очень хорошо относились к русским. Его фамилия была Гончаров так же, как мамы. Вот. И он говорит: пусть Витька приезжает поступать. И замечательная фраза, я ее запомнил: "Банку варенья ему всегда дам". Ну, я приехал, хотел в политехнический, там была большая очередь сдавать документы. А где маленькая очередь? В полиграфическом. А я не знал, что это такое. Понятия не имел, что такое полиграфия. И я пошел, там действительно была маленькая очередь на сдачу документов, я сдал документы. И, плохо зная язык, я поступил все-таки в Полиграфический институт на технологический факультет. Ну, тот, который печатает газеты, книжки.

СТАХОВСКИЙ: То есть сам процесс, чтобы понимать, как эти машины работают и так далее?

МЕРЕЖКО: Сам процесс, да, и набор на линотипах, печатные машины, брошюровка, выпуск книг и так далее. Я четыре года там отучился, абсолютный был придурок.

СТАХОВСКИЙ: Плохо давалось? Трудно? Непонятно?

МЕРЕЖКО: Вообще я по характеру был очень трудным ребенком. Я был хулиган.

СТАХОВСКИЙ: Но это почему-то не удивляет, учитывая вот эти постоянные разъезды, и отец все-таки… С одной стороны, гены, с другой стороны, модель поведения.

МЕРЕЖКО: У меня старший брат Володя был очень умный и начитанный. Младший – очень мягкий, любимчик бабушки и мамы и всех. Он такой был мягкий-мягкий. А я придурок был. Вот. И в Полиграфическом институте что я только ни вытворял! Тогда ж стиляги пошли в моду, а денег-то нет. А китайские брюки продавались…

СТАХОВСКИЙ: Это где-то конец 50-х, да?

МЕРЕЖКО: Конец 50-х, да. Тонкие брюки были такие, зеленые, я помню. Узкие! Я их заузил, где-то отдал в ателье, перешили. Надевал с трудом, делал себе кок, ходил по Львовской улице… Драки были постоянные. Мне голову пробили в ДК трамвайщиков во Львове. В общем, весело жили. Хотели один раз выгнать просто из института, потому что ехали мы с военных учений, и возле института я, изображая, как будто я раненый, едва не вывалился из-за борта автомобиля. А тут по нелепости шел директор института.

КУЗЬМИНА: Как это обычно случается в такие моменты.

МЕРЕЖКО: И я на него упал. И меня, в общем, хотели выгнать, но не выгнали. Я был уже четверокурсник.

КУЗЬМИНА: Пускай паренек доучится уже.

СТАХОВСКИЙ: Как случилась все-таки Москва? Потому что в 1964 году ВГИК же начался?

МЕРЕЖКО: Нет, в 1961-м я закончил, а в 1964-м я поступил во ВГИК. Я три года работал в Ростове-на-Дону, где встретил свою будущую жену. Ее уже нет в живых…

КУЗЬМИНА: А в Ростов вы попали по распределению после института?

МЕРЕЖКО: Да, да. Тогда по всему Советскому Союзу. Мне предлагали разные места, но я выбрал Ростов – моя родина все-таки. Я переехал в Ростов. Жили, нас было четыре парня, красивые, здоровые, на зависть всем девчонкам в Ростове. А в Ростове очень красивые девушки. Ну очень. Там же смешение русских, казачьих, греческих, армянских, еврейских – там всё намешано. Красивые девчонки. А вот выходили четыре жеребца на "Бродвей"...

КУЗЬМИНА: На выгулку вечернюю.

МЕРЕЖКО: "Бродвей" – улица Энгельса, сейчас Садовая. И клеили девочек. Там я впервые увидел свою будущую жену. Она была ну очень красивая. Ей было всего 16 лет, она выходила гулять уже. И на нее выходили смотреть, какая она, Тамара Захарова, красивая.

СТАХОВСКИЙ: У вас сразу сложилась какая-то взаимная симпатия или пришлось…

МЕРЕЖКО: Не то слово – пришлось! У меня были и другие увлечения, естественно. Но я не терял ее из виду, а она меня в упор не видела. Она вообще в упор не видела, даже до самой свадьбы. У нее был роман, к сожалению, она рассталась с этим господином. И я был как палочка-выручалочка.

СТАХОВСКИЙ: Виктор Иванович, но как все-таки Москва-то образовалась? В какой момент времени вдруг пришла мысль, что нужно ехать, поступать во ВГИК зачем-то, как-то развивать всё это дело? С чего вдруг? То есть вы не оставляли мысль эту все равно никогда?

МЕРЕЖКО: Конечно. Я в Ростове-на-Дону поступил в самодеятельную кинолюбительскую киностудию при ДК строителей. Сейчас Клим Лаврентьев есть такой, он очень близко с Михалковым работает как организатор. Он был начальником этой любительской киностудии. Он меня принял, сказал, что я талантлив, написал я какие-то безумные сценарии там. Потом собрал – я печатался в газетах уже – несколько своих сценариев, публикаций и отослал, отработав два года. Нужно было три года работать после окончания института, потом только поступать. Я два года отработал, мои документы не приняли. Я три года отработал, отослал, меня приняли. Я приехал, у меня бицепсы были, качок такой. Как мне сказал один редактор потом, много позже: "У тебя хоть пальцы, блин, в эти клавиши попадают пишущей машинки? Ты здоровый. Тебе нужно либо оператором, либо грузчиком работать".

Ну, приехал такой здоровый, накаченный парень, лучше всех написал все работы конкурсные, стал лидером сразу. У нас группа была маленькая, девять человек всего поступило в итоге. И буквально с первого курса уже меня мои коллеги-режиссеры заметили, уже стали говорить, чтобы я писал. Я очень быстро вошел в кино, уже учась во ВГИКе. Стал популярной личностью, уже снялись "Зареченские женихи", где Евгений Павлович Леонов, будучи молодым тогда, снимался, Олег Видов.

КУЗЬМИНА: Но ведь это очень интересная история. Потому что вы тогда учились на втором курсе, и ваш сценарий взял "Мосфильм".

МЕРЕЖКО: Да, "Мосфильм".

КУЗЬМИНА: Этого не случается почти никогда. Очень-очень редко.

МЕРЕЖКО: На то время этого не случалось никогда. Да. У второкурсника взял "Мосфильм" сценарий. Он шел полчаса. Но "Мосфильм"! Потом "Укртелефильм" снял "Слепой дождь", Гран-при "Золотая нимфа" в Монте-Карло получил. Я так быстро вошел в кино.

СТАХОВСКИЙ: Смотрите, это же удивительная вещь. Вы хотели быть актером. В конце концов добрались до Москвы и поступили во ВГИК и стали действительно уже реализовывать все свои детские и юношеские мечты и чаяния. Но все равно вас же в первую очередь сегодня знают как драматурга, то есть вы писатель в первую очередь.

МЕРЕЖКО: Нет, я еще режиссер. Уже девять фильмов я снял за последние 10 лет.

СТАХОВСКИЙ: Но тем не менее не сравнить, сколько сценариев вы написали, к скольким фильмам?

МЕРЕЖКО: Шестьдесят четыре.

СТАХОВСКИЙ: Шестьдесят четыре сценария и девять фильмов снято, все равно в первую очередь вы получаетесь драматург.

КУЗЬМИНА: Если по количеству, то да.

МЕРЕЖКО: Нет, у меня в этом количестве много хороших качеств.

СТАХОВСКИЙ: Там качества-то какие! Можно вспоминать бесконечно.

МЕРЕЖКО: Дело в том, что я как-то ленился заниматься режиссурой.

СТАХОВСКИЙ: Но вот эта писательская-то история у вас откуда вдруг пошла? Вы же не рассказывали, что вам в 7 лет захотелось написать рассказ про птичку или про соседскую девочку.

МЕРЕЖКО: Понятия не имею. Когда учился в полиграфинституте, я, будучи на практике в Ленинграде, в Летнем саду сидел, была толстая тетрадь, и я пытался писать сценарий. Он до сих пор у меня, кстати, сохранился. Я написал страничек, наверное, 15-20, от руки, естественно. Во-первых, я сидел в Летнем саду, мечтал, что все смотрят: вот сидит великий кинематографист-сценарист, думая, что на меня все обращают внимание. (На фиг кому я нужен был.) Уже тогда писал. Знаете, наверное, во мне есть и актерские качества. Драматург должен быть, по идее, лицедеем. И драматург, по идее, должен быть и режиссером. Когда ты пишешь сценарий, то ты все равно проигрываешь все сцены. И проговариваешь весь диалог, чувствуешь его затяжки, упругость, где провисает, где не получается, где фальшивит тот или иной персонаж. Ты все равно это просчитываешь. Конечно, много идет от наития, но драматургия – это математика в какой-то степени. Эмоциональная математика. И в этом смысле, видимо, что-то у меня сложилось. Я всегда говорю, что господь бог.

СТАХОВСКИЙ: Глупо, наверное, спрашивать, а с другой стороны, как об этом не сказать? Складывается-то абсолютно точное впечатление, что вот это ваше мотыляние по жизни в детстве и юности – то туда поехали, то сюда, – вот это богатство образов людей, которые вы смогли увидеть, оно помогает вам работать над сценарием, над образами, которые вы рождаете в тех или иных своих работах: в "Курочке Рябе", в "Гражданке Никаноровой", я уж про "Родню"-то не говорю даже. Нет?

МЕРЕЖКО: Не совсем так. Дело в том, что это, наверное, скорее в подкорке у меня осталось, вот это мотыляние, как вы назвали. Допустим, "Здравствуй и прощай" я писал – в общем-то, характер брал своей мамы. Хотя она не была скотницей, не работала в поле. Брал со своей мамы. Соседка Надёжка жила напротив. Я взял имя ее, написал: Надёжка, но дал ей внешность Наташи Гундаревой. Но какие-то подкорковые дела, безусловно…

СТАХОВСКИЙ: А Гундарева же и сыграла как раз.

МЕРЕЖКО: Гундарева сыграла, да. "Полеты во сне и наяву" – это абсолютная история моего покойного старшего брата Володи. Я писал о его жизни. Она не такая, как в сценарии, там есть даже сцена, как я добирался из Одессы к станции Шевченко под Черкассами на товарняках. Ну, я написал ее, как будто это герой Янковского добирается. Там какие-то подсознательные вещи. И, понимаете, это неправда, что я сейчас тебе как расскажу историю своей жизни, ты как напишешь сценарий, так все сойдут с ума от счастья. Сценарий – это конструкция. Всё равно я поставил 64 сценария, 13 мультиков и 18 пьес написано. И поставлено всего 18 пьес. Сейчас я уже написал, лежат четыре сценария, ждут своей очереди. Всё равно это мучительная работа. Вот сейчас я завершаю для Олега Валерьяновича Басилашвили, главная роль, про человека, потерявшего память. И я иду к финалу, и только два дня назад – я мучительно три дня не спал, не находил, я не знал…

СТАХОВСКИЙ: Как закончить, да?

МЕРЕЖКО: Да, как завершить эту историю. Началась внутренняя паника. Мне Ваня, сын, и Маша говорят: "Отец, ты же суперпрофессионал!" Ты начинаешь думать над персонажами: тот – вот так, а тот – вот так… Не спишь, просыпаешься. Как на шахматной доске, ты все время играешь фигурами.

СТАХОВСКИЙ:С самим собой практически.

МЕРЕЖКО: С самим собой, да.

КУЗЬМИНА: Расскажите про игру с самим собой в Москве. Вот мы остановились на том, что во ВГИКе всё уже случилось, сценарии начали брать…

СТАХОВСКИЙ: То есть, казалось бы, всё хорошо.

КУЗЬМИНА: Казалось бы, всё хорошо. Но ведь был полный провал, те самые три года без паспорта, без прописки, без востребованности, без денег, без всего.

МЕРЕЖКО: Но с молодой красивой женой.

СТАХОВСКИЙ: Это помогает. Это колоссально помогает.

МЕРЕЖКО: Это помогало, с одной стороны. Но с другой стороны, уже была ответственность за девочку из очень хорошей и богатой семьи. У них был свой дом, своя машина "Волга" в Ростове-на-Дону.

КУЗЬМИНА: Это любовь. Что-то другое ее вряд ли бы здесь удержало.

МЕРЕЖКО: Любовь. Дело в том, что из общежития выписали, паспорта срок заканчивался. Но выпустился, во ВГИКе был популярен. А дальше что? Сунулся на "Мосфильм", мне сказали: "Иди грузчиком или оператором работать". На "Ленфильме" пожали плечами. Были две лучшие студии в Советском Союзе. И болтался, снимал комнаты, квартиры, где-то на Преображенке, на улице Кирпичной снимали однокомнатную квартиру. И болтался… А один мой товарищ (к сожалению, ныне покойный), ему очень нравилась моя жена, она действительно была красива, и он, чтобы как-то от меня избавиться, меня подставил. Он послал меня с моим просроченным паспортом, без прописки в железнодорожное отделение милиции по Казанской дороге с тем, чтобы я пришел к начальнику милиции и сказал, что якобы вот я – от него, у меня документов нет, вот 500 рублей (500 рублей большие деньги были), сделайте мне прописку и паспорт. Я, как идиот, пришел туда, пришел на второй этаж. Сидел такой, наверное, майор, подполковник, я не знаю. Я сказал: "Здравствуйте. Я от такого-то". – "Ну?"- "Знаете такого?" – "Без понятия". – Я говорю: "Вот, – шепотом, – паспорт закончился, прописки нет". И даю 500 рублей. И он взял паспорт, 500 рублей – в стол. Нажал кнопку, и меня…

КУЗЬМИНА: Арестовали?!

МЕРЕЖКО: Конечно. И повели меня на первый этаж, в каталажку. Паспорта нет, ничего нет. Жена не знает, телефонов не было же мобильных…

СТАХОВСКИЙ: Это какой год вообще? Конец 60-х, 70-х начало? Вам сколько? Тридцать?

МЕРЕЖКО: Начало семидесятых. Тридцать с небольшим. Жена не знает, и там телефона нет на квартире. Что делать? И там висел телефон-автомат при выходе из милиции, и я говорю этим ребятам: "Я жене позвоню…"

СТАХОВСКИЙ: Ну, хотя бы, конечно.

МЕРЕЖКО: Я опустил две копейки, набрал номер, делая вид, что я звоню. И говорю: "Тамарочка, ты знаешь…" – а вижу, они курят, и я туда как рванул! Распахнул дверь и…

КУЗЬМИНА: А, вы убежали! Понятно…

МЕРЕЖКО: Я был бы не я, если бы я не убежал.

СТАХОВСКИЙ: Хулиган же, вспомни!

КУЗЬМИНА: И после этого отменили этот один звонок, друзья мои, после вашей выходки. Сказали, что всё, больше не даем позвонить один раз.

МЕРЕЖКО: Я побил все мировые рекорды. Я бежал по железнодорожным путям. Побежал в парк какой-то, лес. В общем, прибежал домой. А он навел на нас еще милицию потом.

СТАХОВСКИЙ: Вот гад какой!

МЕРЕЖКО: Да. И мы жили на первом этаже, мы прятались под батарею. А милиция с фонариками заглядывала в окно. У нас еще висела авоська там, холодильника-то не было, авоська из окна.

СТАХОВСКИЙ: Да, чтобы продукты не портились.

МЕРЕЖКО: Да.

СТАХОВСКИЙ: Чем закончилась-то вся эта история? Как всё разрулилось в итоге?

МЕРЕЖКО: Закончилось замечательно. Дело прошлое – я сделал фиктивный брак. У тещи взял взаймы денег…

СТАХОВСКИЙ: То есть вы развелись со своей женой, получается, и женились…

МЕРЕЖКО: И женился на другой девушке, в Измайлово она жила.

СТАХОВСКИЙ: Чтобы получить прописку, да?

МЕРЕЖКО: Получил прописку. Нянчил ее ребенка, изображал заботливого отца в песочнице. А домоуправление прямо напротив находилось, чтобы домоуправы из подвала видели, что я с ребенком…

КУЗЬМИНА: Настоящий муж и отец.

МЕРЕЖКО: Да. Мне морду пытался бить бывший муж этой женщины, с которой фиктивный брак. В итоге, год положено было пробыть в браке, мы год пробыли, я развелся, женился опять на своей Тамаре.

КУЗЬМИНА: Слушайте, женщинам, конечно, памятники надо ставить. В принципе.

МЕРЕЖКО: Не знаю. Может быть, мне.

КУЗЬМИНА: То есть понять ситуацию… И вам тоже.

СТАХОВСКИЙ: Но у вас-то жизнь, полная приключений.

МЕРЕЖКО: И в это время мой друг, царствие небесное, замечательный, он меня свел с одним мужиком. И тот сказал: "Тысячу рублей даешь, я тебя пристраиваю в кооператив строительный в Теплом стане". Я у тещи взял тысячу рублей…

СТАХОВСКИЙ: Сумасшедшие деньги!

МЕРЕЖКО: Дал ему взятку тысячу рублей, еще взял тысячу рублей на взнос кооператива. Грязь! Ходил там по грязи, второй микрорайон, корпус 19, помню, жил. И когда мы уже переехали туда с улицы Кирпичной, это было счастье! Потому что ты понимаешь: а) у тебя прописка, б) у тебя крыша. И в это время уже на "Ленфильме" наклевывается "Здравствуй и прощай", который я сделал сразу.

СТАХОВСКИЙ: В 1972 году фильм вышел.

МЕРЕЖКО: Да. Вот.

СТАХОВСКИЙ: Конечно, у вас перипетии в жизни! И по Москве-то пришлось тоже пошлындать, иначе-то и не скажешь.

МЕРЕЖКО: Но весело, это было всё весело, понимаете?

СТАХОВСКИЙ: Но все равно, это же стресс какой для организма, нет? Постоянный.

МЕРЕЖКО: Конечно. Но стараешься забывать. Я до сих пор какие-то вещи плохие отодвигаю. Я помню, мы однажды крепко выпили, поехали на Красную площадь. И я, идиот, стал лаять там, вставши на карачки, в сторону Мавзолея. Ну, был нетрезв. Как меня милиция не загребла, я не знаю. Ну, такие были приступы глупости.

КУЗЬМИНА: Но ничего не меняется. И сейчас появляются парни на Красной площади – что они там только не творят!

МЕРЕЖКО: Да…

СТАХОВСКИЙ: Красная площадь всегда притягивала людей своей красотой. Вас, как выяснилось, жизнь помотала, вы поездили и посмотрели разных персонажей, разных людей, когда были ребенком и юношей. Сейчас у вас самого дети. И я очень хотел вас спросить, исходя из всего этого приключенческого, сумасшедшего совершенно жизненного опыта, какой бы главный совет вы дали своим детям?

МЕРЕЖКО: Я своим детям всегда говорил и говорю не опускать руки никогда, потому что не бывает безвыходных ситуаций, во-первых, не бывает их. Во-вторых, жизнь – великий драматург. Она иногда делает такие ходы, о которых ты никогда не можешь даже предположить, что они могут быть. И поэтому не опускайте руки, всё меняется. У Соломона, по-моему, на кольце было написано: "И это пройдет".

СТАХОВСКИЙ: "Все проходит. Пройдет и это".

МЕРЕЖКО: Поэтому всё проходит. Не зря написано, что уныние – грех. Никогда нельзя впадать в депрессию, уныние. Мы придумали слово – депрессия. Уныние. Я научился уныние изгонять. Я живу на 17-м этаже, в нашем доме живет Аркадий Инин, мой сосед, Миндадзе Саша, Эдик Радзинский – у нас такая хорошая компания. Смотрю в окно и проматываю свою жизнь так очень быстро, и думаю: что ты загоняешь себя в расстройство? Всё же замечательно! У тебя двое прекрасных детей, ты здоровый, накаченный до сих пор, несмотря ни на что.

КУЗЬМИНА: Да! Хотели об этом вначале сказать с Евгением, что Евгений выглядит хуже, чем наш гость.

МЕРЕЖКО: Не надо уж так обижать.

КУЗЬМИНА: Я не обижаю. Он прекрасно об этом знает.

МЕРЕЖКО: 70 раз отжимаюсь от пола в один подход. Без проблем.

СТАХОВСКИЙ: То есть спорт в жизни тоже присутствует?

МЕРЕЖКО: Вы знаете, я недавно был у Никиты Михалкова в его имении под Нижним Новгородом и поразился. Ему за 65. Вот образец человека, который живет для себя, для детей, для кино и для будущего. Качается каждый день, лошади, лодки. То есть человек не имеет права расслабляться, человек не имеет права на уныние. Уныние убивает не только время твое, но убивает сердце, печень, организм. Поэтому нельзя унывать. Женя, не унывайте.

СТАХОВСКИЙ: Я не буду, честно слово!

КУЗЬМИНА: У меня вопрос про прошлое. Вот те картинки, которые возникали в том лесу сосновом – "меня снимает камера", или в Летнем саду – "я пишу сценарий, я – великий сценарист!", они же получили конкретное проявление в будущем. Можно ли сейчас людям, которые ловят эти моменты счастья в каком-то деле, которым они профессионально, может быть, не занимаются, можно ли им сказать, что к этому, может быть, стоит стремиться и прислушаться? К этим видениям неким.

МЕРЕЖКО: Вы абсолютно правы. Дело в том, что мысль материальна и слово материально. Что думаешь, то… У меня фильмов двенадцать, где я снимался в качестве артиста, уже достаточно. Даже я получил за "Дикий пляж" приз "Лучшая мужская роль" в Карловых Варах. То есть всё надо хотеть. Тогда, когда ты хочешь всё и думаешь об этом, не забалтывая слишком, то всё оно и придет к тебе, притопает на мягких подушечках.

КУЗЬМИНА: На лапках.

СТАХОВСКИЙ: Главное опять же – не опускать руки. Что самое сложное в вашей работе?

МЕРЕЖКО: Если говорить про сценарий, это выстроить – я никогда не конструирую сюжеты, – выстроить эмоциональное отношение к своему персонажу главному. Что касается режиссуры, то тут самое главное – набрать хорошую группу. Для кинопроцесса два важных замечания. Во-первых, чтобы получился по-настоящему хороший фильм, нужно три условия: сценарий, сценарий и сценарий. Второе, ты можешь быть гениальным режиссером, но если ты наберешь слабую группу, то ничего не получится. Группа, по сути, делает кино. Тебе важно управлять оператором, художником, гримерами, костюмерами, реквизиторами. Тебе важно ими управлять. А вот сейчас писал для Олега Басилашвили, мне очень трудно было найти, как говорит этот сумасшедший, каким языком, какие он неожиданные ходы может предположить, чтобы это было узнаваемо, страшно и трогательно. Вот и всё.

СТАХОВСКИЙ: То есть эмоции в основном.

КУЗЬМИНА: Это абсолютная драма этого человека конкретного.

МЕРЕЖКО: Да.

КУЗЬМИНА: А можно предположить, когда мы сможем это увидеть?

МЕРЕЖКО: Я рассчитываю осенью запуститься.

СТАХОВСКИЙ: Проект запустить. Значит, в следующем году уже есть шанс…

МЕРЕЖКО: У меня еще есть шанс на ВГТРК, на "России-1". Я написал 12 серий. Сейчас, может, самый любимый мой сценарий – "Красный Дон", о донских казаках в 1941-45 годах, патриотизм...

СТАХОВСКИЙ: Это может быть интересно, да, действительно.

МЕРЕЖКО: И вот я рассчитываю, что "Россия" тоже меня запустит.

СТАХОВСКИЙ: Виктор Иванович Мережко! Спасибо вам большое и ждем ваших новых работ.

КУЗЬМИНА: Спасибо.

МЕРЕЖКО: Спасибо. До свидания.