Собрание слов Большое интервью Натальи Бестемьяновой

ТИХОМИРОВ:    Дорогие друзья, в нашей студии находится замечательная, красивая, юная фигуристка, имя ее известно, фамилия практически бессмертна, Наталья Бестемьянова. Здравствуйте, Наталья.

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Здравствуйте.

ТИХОМИРОВ:    Наталья, я, конечно, увидев ваши золотые, бронзовые, серебряные медали с чемпионатов, с олимпиады, я подумал, боже мой, а где вы их храните?

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Они лежат в разных местах. Так как мы живем, то там, то здесь,  как-то они у нас разбросаны по разным квартирам и домам, и нет какого-то общего хранилища. Дело в том, что нас когда-то, очень давно обокрали, и вынесли все из квартиры, поэтому, знаете, мы, как советуют финансисты, храним все в разных корзинах. Так что где-то что-то лежит по разным местам.

ТИХОМИРОВ:    Скажите, а какая самая дорогая медаль?

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Ну, конечно, олимпийская золотая медаль, для каждого спортсмена это верх карьеры и предел мечтаний, вот так бы я сказала.  Любая победа, которая была одержана, они были очень дороги, но, конечно, в душе олимпийская медаль.

ТИХОМИРОВ:    Ну, да, это самое ценное. Скажите мне, вот на Олимпиаде в 1980 году, когда вы танцевали под шлягеры эмигрантского застолья вашу программу, там, где и «Цыганочка», и «Очи черные», я подумал, а кто подбирал этот музыкальный трек вообще, музыкальную композицию?

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Очень странная какая-то интерпретация. А почему эмигрантское застолье?

ТИХОМИРОВ:   А вы знаете,  на самом  деле, когда я внимательно смотрел и подумал,  какой интересный музыкальный микс для Советского Союза в этой программе. Потому что, помните, у нас все время показывали фильмы, например, про Нью-Йорк, про Америку, и все время почему-то русские эмигранты любили, например, «Очи черные», еще что-то, и я вдруг поймал себя на мысли, что вся ваша программа это практические вот такие золотые хиты американских, русско-эмигрантских ресторанов.

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Мне никогда в жизни не приходила даже в голову такая мысль, потому что я обожала всегда «Цыганку», и, начиная с юного возраста,  у меня обязательно  какой-то кусок цыганской музыки  был в программе. И Татьяна Анатольевна это просто почувствовала, и на меня делался как бы акцент и была вставлена, и потом у нас был показательный номер «Цыганка», и это было нашей визитной карточкой.

ТИХОМИРОВ:    Да, я видел тоже, да.

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Но это совсем  вообще никак не относилось к  эмигрантству.  Мне кажется, и у нас в стране  очень многие любили цыганскую музыку и любят ее до сих пор.

ТИХОМИРОВ:    Конечно, любили. Нет, ну, просто это было настолько вдруг неожиданно, я подумал, ну, в основном, ведь все катались у нас подо что, «Калинка-Малинка» или Чайковский, и вдруг вот такой…

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Мне кажется, нет тут никаких рецептов, нет никаких аксиом, кто подо что катался. Музыку всегда подбирала Татьяна Анатольевна Тарасова, она, конечно, использовала умения и знания людей музыкального мира.

ТИХОМИРОВ:    Да, она, конечно, очень тонкий человек.

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Всегда присутствовали музыкальные редакторы, композиторы. А когда они поженились с Владимиром Всеволодовичем Крайневым, то, конечно же, такой известный пианист оказывал влияние на выбор музыки, и мы были счастливы, что мы в таких профессиональных руках.

ТИХОМИРОВ:   И еще, вы знаете, меня удивила одна странная вещь – вы с Андреем смотрелись, как брат и сестра. То есть вы настолько были синхронны, настолько одинаковы, я подумал, как это могло произойти такое чудо на  ледовой арене?

БЕСТЕМЬЯНОВА:  Вы такой забавный.

ТИХОМИРОВ:   Конечно.

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Потому что, когда мы встали в пару, наоборот, говорили о том, что мы очень разные по темпераменту, что мы абсолютно не похожи друг на друга. Возможно, с годами и, в общем, в этом сыграл такой трюк, что в 1988 году мы  покрасили волосы, приблизили…

ТИХОМИРОВ:   А, может быть, и это, да.

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Я осветлила свою  рыжину и сделала мелирование, и Андрей сделал мелирование, но это было уже в конце  карьеры. На олимпиаде я все еще была рыжевата, Андрей в своем таком коричневом цвете, поэтому это было совсем-совсем конец карьеры. Вы, видимо, видели запись какую-то конца 1988 года, возможно.

ТИХОМИРОВ:   Нет, ну, я просто поймал себя на мысли, думаю, неужели вот… Вы знаете, просто такие люди, говорят,  люди с годами, особенно, когда это семья, например,  муж и жена, они становятся похожи друг на друга. И вы были  абсолютно, действительно  ощущение, что это счастливая семейная пара.

БЕСТЕМЬЯНОВА:  Мы внешне никогда не были друг на друга похожи. То, что  мы катались синхронно и то, что люди верили в то, что мы показываем, это как раз разговор профессионализма и хорошей тренировки. А то, что, когда люди катаются так долго вместе, это сродни… психологи это и отмечают, что пары, которые  работают вместе по многу лет, это отношения сродни семейной пары, поэтому это все психологически объяснимо.

ТИХОМИРОВ:  А скажите, тяжело это, на самом деле,  работать изо дня в день с партнером, это практически действительно семья? Ведь возникают конфликты, возникает иногда недопонимание.

БЕСТЕМЬЯНОВА:  Вы знаете, я никогда в жизни не относилась к семейной жизни, как к чему-то тяжелому. Также я никогда не  относилась к отношениям с Андреем, как к чему-то тяжелому. Мы до сих пор на льду, мы до сих пор вместе, и у нас театр.

ТИХОМИРОВ:  Я знаю, да.

БЕСТЕМЬЯНОВА:  Мы выступаем и солируем, и ведем этот театр. И, наверное,  мы не были бы до сих пор вместе, если бы это составляло какую-то тяжесть и неудовольствие.

ТИХОМИРОВ:  Все-таки для меня непонятно, как же вы «одиночница» вдруг стали танцевать в паре? Это, знаете, как, например, когда ведешь эфир в паре, ты привыкаешь, потому что все время есть подмога, все время есть, на кого опереться, или человеку есть, на кого опереться, и это такой парный дуэт, парный конферанс называется. А все-таки танец, спорт, это ты или индивидуалист или, наоборот, ты человек команды.

БЕСТЕМЬЯНОВА:  Вы знаете, жизнь заставила, как говорится.

ТИХОМИРОВ:  Заставила?

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Конечно, потому что я каталась в одиночном катании, и пришел момент, когда я поняла, что я достигла своего потолка.

ТИХОМИРОВ:   Но я не верю, что вы могли достичь своего потолка.

БЕСТЕМЬЯНОВА:  Это было действительно так, были объективные причины тому, что я… были технические причины, я не выполняла какие-то технические прыжки.

ТИХОМИРОВ:  А что это было, страх? Потому что мне кажется, что…

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Нет, это не был страх, это было абсолютно, ну, я не была способна делать на соревнованиях такие прыжки. Я еще на тренировках как-то справлялась, а на соревнованиях... и потом заняло слишком много времени овладеть этими тройными прыжками. Я прыгала много тройных разных прыжков, но уже  это было недостаточно - на ледовую арену вышла Елена Водорезова, и она всех нас просто положила на лопатки, и все,  нам  больше  нечего  было делать. А кататься просто, для того чтобы занимать какие-то там «надцатые» места мне  больше не хотелось.

ТИХОМИРОВ:   Это по-нашему.

БЕСТЕМЬЯНОВА:  Да, и пришло предложение от Татьяны Анатольевны очень вовремя.

ТИХОМИРОВ:    Вы знаете, я все-таки иногда думаю о том, что, когда, например, спортсмен  переходит от тренера к тренеру, это то же самое, как  актер переходит из театра в театр – это измена, как ты мог? Я все время  думаю, а ведь, наверное, в спорте то же самое происходит?

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Ну, в моей жизни было несколько таких переходов.

ТИХОМИРОВ:  Да, я знаю.

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Когда-то я начинала кататься в оздоровительной группе,  и  эта оздоровительная группа, естественно, была расформирована в какой-то момент, и я перешла уже к спортивному тренеру. Это было естественно и как бы нормально. И мы были  всего трое, кого передали вот из этой оздоровительной группы, заниматься спортом на результат, тогда в общество «Локомотив», насколько я помню. И потом наступил момент, когда моя тренер ушла в декрет, и я была одна.

ТИХОМИРОВ:   Как будто ты брошен, да?

БЕСТЕМЬЯНОВА:   Ну, так получилось, она совсем меня не  бросала, но она ушла в декрет. Но почему-то меня не передали никакому другому тренеру. И как-то вот, может быть,  кто-то за меня там отвечал в этом обществе, но я чувствовала полное одиночество. Поэтому я, конечно же, стремилась попасть в группу Эдуарда Георгиевича Плинера, который как раз и работал в этом же клубе сначала, а потом образовал такую группу девушек,  экспериментальную группу, потому что с одиночным катанием женским всегда было очень плохо. И я добилась своего – он взял меня к себе  в группу. Поэтому тут вот тоже не было никакого  как бы конфликта. Но, когда я уходила от Эдуарда Георгиевича к Татьяне Анатольевне Тарасовой, как бы, уходя из одиночного в танцы, вот тоже это должно было произойти довольно естественно, потому что, ну, все понимали, что я уже все, на издыхании. Но для Эдуарда Георгиевича это была стрессовая ситуация, от него в этот момент ушли все. Закончила кататься Люда Бакунина, Андрей Шиков, который тогда тоже представлял такую ценность спортивную, тоже закончил  кататься, я была у него одна. Но это было понятно, что это все бесперспективно. Для каждого тренера спортсмен, которому он отдал  несколько лет жизни, конечно,  в любом случае, он хотел, чтобы я еще продолжала соревноваться. И когда я объявила, что я ухожу в танцы, то он  очень болезненно это воспринял. Я была очень дружна с его первой женой, которая, к сожалению, умерла, и сразу, после этого я пришла к нему тренироваться, но она, умирая, как бы ему завещала: возьми эту девочку, она очень хорошая. Я с ней была знакома, и как бы это был очень тяжелый момент, когда Эдуард Георгиевич мне сказал…  я принесла ему букет цветов, уходя, и он сказал: «Положи эти цветы на могилу Любы». Для меня это было ужасно абсолютно. Ну, вот такой был переход, такой трудный, но решение было принято, и все.

Полностью интервью слушайте в аудиофайле.