Собрание слов Большое интервью Александра Роднянского

ДОЛИН:   Сегодня гость нашей студии продюсер Александр Роднянский.

РОДНЯНСКИЙ:   Добрый день.

ДОЛИН:  Привет. Давайте начнем с общего вопроса. Мне кажется, что не только у людей, профессиональных, вовлеченных в индустрию, но и у людей, смотрящих со стороны, которые даже не очень привыкли читать имя продюсера в титрах, все равно возникает чувство какое-то шизофреническое, когда они видят одного и того же человека, сделавшего фильм «Сталинград» и сделавшего фильм «Левиафан», которого, конечно, никто еще не видел, но все о нем слышали. С одной стороны, у нас картина, которая воплощает  все патриотические восторги, которая является действительно  хедлайнером проката, и  которая является сверх высокотехнологическим первым русским фильмом в WiMax и так далее, спецэффектами, 3D, все, что полагается. С другой стороны,  авторское радикальное кино, начинавшееся с премьеры в Каннах, которое вызвало неодобрение у высоких госчиновников, которое резко критикует государственную политику и некоторые официозные, официальные взгляды на вещи. Как одно с другим уживается? Или вы, как продюсер все равно не являетесь ни зрителем, ни критиком, просто берете тех ярких, кто есть, и с ними работаете?

РОДНЯНСКИЙ:   Ну, я не всеяден, как и подавляющее большинство, я думаю, моих опознаваемых профессиональных коллег. И главным критерием  для меня всегда была и остается работа с талантливыми людьми, каковых много не бывает. Я, как и, вероятно, многие работающие в кино, обязан внутренне, я думаю, иначе ничего не получится, как бы сильно влюбиться, прошу прощения за такого рода лексику, но обязательно влюбиться в проект, в автора, в идею коммуникации конкретного фильма с большой аудиторией. Для продюсера всегда искушением является реакция многомиллионной аудитории, потому что кино в этом смысле уникальный совершенно инструмент, такая машина по перемещению зрителей во времени и пространстве, способная вызвать сильную эмоциональную реакцию,  заставить их плакать, смеяться, переживать. И в этом смысле «Сталинград» не  более, но и не менее чем попытка заставить сопереживать героям 1942 года многомиллионную настоящую большую аудиторию, как это происходило с отдельными фильмами наших замечательных предшественников, я имею в виду авторов, режиссеров большого советского кинематографа. С другой стороны,  советский кинематограф, равно как и российский  на сегодняшний день, если  всерьез чем-то отличался и отличается от своих параллельно существующих конкурентных индустрий, я имею в виду немецкой, французской и даже американской, это наличием ряда абсолютно отдельно стоящих имен, то есть авторов, больших серьезных художников, каковым бесспорно является Андрей Звягинцев. И для меня очень важно, для себя чувствовать себя частью большого такого  контекста. Продолжать дело, которое начал не я, а началось задолго до меня, то есть, иными словами,  быть причастным к фильмам, которые являются глубоко авторскими, очень субъективными, подчас  радикальными  - вы справедливо сказали, что авторское кино имеет смысл, как радикальное, оно иначе вероятно и не существует - и  продолжающими  русскую культурную традицию, прежде всего, литературную, в рамках которой художник имеет возможность очень точно и реалистично воспроизводить детали окружающего его пространства, но при этом создавать метафору, способную быть понятой далеко за пределами страны, в которой в нашем случае фильм был сделан. Посему я  не вижу, если честно, для себя, ну, такой большой с точки зрения разницы между желанием эмоционально воспламенить миллионы зрителей жанровой картиной, объединить их единым чувством и заставить в течение двух часов прожить жизнь людей, погибших в данном случае в битве за Сталинград, или, с другой стороны, погрузиться в очень дискомфортную, подчас вызывающую абсолютное отчаяние, очень опознаваемую драму, знакомую не понаслышке огромному количеству людей - противостояние одиночки целой системе и системе коррупции, и, тем самым, вызвать совершенно другого рода чувства. Но мне кажется, что здесь противоречия нет, равно как и большие писатели, время от времени меняя жанры, обращались к совершенно разным сторонам человеческой личности. В одном случае, пытаясь объединить единым порывом огромную аудиторию, в другом, создавая произведения, ну, мне нравится этот старый термин, морального беспокойства, каковым бесспорно, вероятно, является, в том числе, и фильм «Левиафан» Звягинцева.

ДОЛИН:   Надо сказать, что «Сталинград» фильм, который заканчивается на такой катарсической, но все-таки трагической ноте. Практически все его герои погибают, и, условно употребим эти слова, положительные, отрицательные, в общем, герои, находящиеся по разные стороны баррикад, и остаются только наследники, ну, это  понятно, и мы, которые пытаются судить о том, что было когда-то. С другой стороны, у нас есть фильм «Левиафан», который происходит здесь и сейчас, а не в героическом, героизированном прошлом, где тоже абсолютный анти-хэппи-энд. Я помню, что, когда я разговаривал с Тимуром Бекмамбетовым,  большим специалистом по кинематографу развлекательному, то он мне сказал, смеясь, ну, конечно, в полушутку, но я думаю, что в этой шутке была часть серьезного посыла тоже, что он прекрасно знает, как можно превратить любой артхаусный авторский фильм в коммерческий хит и, наоборот. Он говорит, просто та секунда, когда все очень-очень плохо, в эту секунду артхаусный фильм заканчивается, а в коммерческом фильме все плохо, а потом происходит счастливый финал и все-таки хорошие побеждают плохих, и сразу для публики становится все хорошо. И я повторяю, конечно, это шутка, естественно, но…

РОДНЯНСКИЙ:   Нет,  он глубоко убежден в этом. Я неоднократно слышал в его исполнении эту версию.

ДОЛИН:  Ну, вот, вопрос. Получается, что два русских фильма, один для  гигантской аудитории и духоподъемный, другой для аудитории явно меньшей просто количественно, но он авторский, он более глубокий, более радикальный,  более неординарный, это «Левиафан», тем не менее, в обоих фильмах мы видим, что заканчиваются они на ноте трагической, а не на какой-то оптимистической.

РОДНЯНСКИЙ:   Ну, если вы к этому еще добавите «9 роту», которую мы делали с Федором тоже и нашими друзьями…

ДОЛИН:  Ну, многие фильмы, которые вы делали, можно сюда присовокупить.

РОДНЯНСКИЙ:   Трагические, да, и «Водитель для Веры».

ДОЛИН:  Вообще тогда жить не захочется.

РОДНЯНСКИЙ:   Не в этом дело, я просто глубоко убежден, что искусство действует по своим законам. Эти законы не сводятся к, пусть чрезвычайно эффективной и давно уже открытой формуле великого успокоителя, утешителя и вдохновителя. Я  очень часто после просмотра «Левиафана», например, сталкиваюсь с мнениями, что он излишне жесткий, трагичный, депрессивный, ну, выбирайте нужное вам определение. На что я всегда отвечаю: слушайте, вокруг в контексте кинематографическом вы найдете легко сотни прелестных веселых, а подчас и хорошо, здорово, со вкусом сделанных комедий. Не очень часто, но, тем не менее,  найдете, и они все вдохновляют, радуют, и, безусловно, они затрагивают глубинные чувства, укрепляют вашу веру в то, что все будет хорошо.

ДОЛИН:  А иногда и затрагивая.

РОДНЯНСКИЙ:   А иногда и затрагивая. Я очень с большим уважением отношусь, условно говоря,  к первому «Горько!», сильная картина,  такой своего рода очерк нравов и при этом и смешной, и теплый, и  с любовью к людям, и с пониманием, до какой степени они не совершенны. И в этом смысле я очень уважительно отношусь к этому кинематографу. Просто я считаю, что кинематограф по природе своей очень разный, и существует тот самый, который  будоражит, волнует, не дает возможности заснуть, к которому возвращаешься, который прорастает внутри тебя, и который, трагически завершаясь, позволяет тебе подключиться к героям и прожить очень мощную в твоей реальной, рутинной, однообразной и лишенной особых  эмоций жизни, слава богу, мирной, потому лишенной таких вот радикальных эмоций, жизни, прожить столь сильные эмоции. Прожить ситуацию, в которой твое предательство означает гибель других, твое самопожертвование спасает огромное количество людей, или просто честный поступок возвращает уважение к тебе со своей собственной стороны. То есть, иными словами, я верю в то, что кинематограф позволяет за два часа экранного времени человеку обрести какой-то очень новый, важный для него эмоциональный опыт. И даже, если картина трагичная и чрезвычайно, на взгляд многих зрителей, депрессивная, счастье-то состоит в том, что это всего лишь кино. И когда ты два часа видишь это на экране, проживаешь, ты в состоянии в жизни вокруг себя изменить все к лучшему и не поддаться этим чувствам, а, наоборот,  переработав их в себе, укрепиться и твердо выработать, ну, стать немножко лучше.  Мы же всегда, когда нас учили кинематографу, считали, что хорошие фильмы на несколько минут, как минимум, всегда делают человека лучше, заставляют верить в какие-то чрезвычайно важные, мамами, как правило, пропагандируемые своим маленьким детям моральные ценности. И это совершенно не обязательно делать всегда в одном и том же виде, в чрезвычайно веселой, оптимистичной и радостной упаковке. Да, такие картины легче смотреть, они значительно легче преодолевают барьеры времени. Из множества фильмов, которые выжили, которые мы смотрим или любим возвращаться в праздники, подавляющее большинство из этих картин оптимистические комедии.

Полностью интервью с гостем слушайте в аудиофайле.