Собрание слов Большое интервью Фёдора Павлова-Андреевича

ДОЛИН: Сегодня наше большое подробное интервью с  куратором выставочным и театральным режиссером Федором Павловым-Андреевичем. Федя, привет.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Привет.

ДОЛИН: Повод абсолютно формальный для нашей встречи это новый спектакль, который Федор сделал в Центре им. Вс. Мейерхольда. С Центром им. Вс. Мейерхольда он давно уже сотрудничает, это его не первый там проект. Спектакль называется «Анданте» и пока, как я понимаю, это все, что о нем, во всяком случае, широкой публике известно, поэтому сейчас нам Федя всю правду и расскажет.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  На самом деле, я сам долго боролся под влиянием автора пьесы Людмилы Петрушевской.

ДОЛИН:  Надо, наверное, сказать тем нашим слушателям, которые не в курсе, что это мама Федора Павлова-Андриевича.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Не очень помогает это обстоятельствам этого проекта.

ДОЛИН:  Может быть, наоборот, даже препятствует.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Да, немного мешает, потому что вчера автор позвонил и сказал: «Нельзя ли придти на репетицию?» А, зная о том, что автор чувствителен к тексту, а я, наоборот, с текстом обычно резко обхожусь, я попросил, что, может быть, не надо показывать полработы никому вообще, и чтобы лучше уж автор бы увидел все на премьере, когда  уже нельзя было бы ничего поменять. Потому что у этого автора известные отношения с режиссерами, периодически автор с режиссерами пытается судиться, снимать свое имя с афиши и такое было с самыми разными режиссерами, куда более известными, чем сидящий перед тобой человек.

ДОЛИН:  Нет, ну, были разные все-таки опыты и были удачные тоже спектакли, насколько я помню, достаточно много.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Нет, очень много удачных спектаклей имеется в виду, что автор под фамилией Петрушевская очень не лоялен к вольному обращению со своими текстами, и поэтому когда речь заходит о том, что чего-то там перековеркано или выпущено, или отменено, то в этот момент может случиться определенного рода препятствие. Вот я этих препятствий избегаю. Но у меня тоже богатый опыт с этим автором, потому что я вообще, как режиссер работаю с двумя авторами – с Петрушевской и с Хармсом преимущественно, как-то так получилось.

ДОЛИН:  Один уже умер, а другой все-таки по блату, да.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  С одним можно делать все, что хочешь. Я вообще не могу ничего объяснить, потому что, мне кажется, что ты должен заниматься в жизни  только тем, чем ты заниматься не можешь, несмотря на то, что я очень не люблю театр, у меня на него физическая аллергия - от плохого театра у меня начинает болеть живот, от хорошего театра у меня начинает все чесаться, и как бы я физически реагирую вообще на эти вещи.

ДОЛИН:  А у меня, прости, я тебя перебью, одна подруга есть, она когда-то очень хорошо сказала, она говорит: «Я вообще не хожу в театр никогда». Я говорю: «Почему? Тебе не нравится? Давай я тебе скажу, что хорошее». Она говорит: «Дело не в этом, а в том, что попав на плохой фильм, на плохую выставку, это ерунда. На фильме вообще заснуть можно, можно уйти всегда. А вот, если ты на плохом спектакле, то ничего ужаснее, мучительнее, разрушительнее для твоей психики, чем пребывание на нем, не существует». А там живые актеры на сцене, и если ты будешь выбираться посреди спектакля из зала, это будет все равно с твоей стороны мерзко. И получается, что невозможно ходить - а вдруг не то.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Поскольку моя основная профессия, которую ты не упомянул, а я занимаюсь современным искусством, более идиотского сочетания, чем современный художник, а кто тогда не современный художник и вообще, о чем тут идет речь.

ДОЛИН:  И современное искусство точно так же.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Да, полный бред, но, тем не менее,  просто для понимания, потому что есть, наверное, художники из школы акварели Сергея Андрияки или как это называется, и есть там другие какие-то. Вот я, наверное, из других, но я в смысле не рисую, не умею вообще рисовать. И дальше все спрашивают, а какой же ты тогда художник.

ДОЛИН:  Ну, тут Хармс ответил бы, он знал бы, что сказать.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Он знал много ответов на этот вопрос. И в моем случае я очень, поскольку я занимаюсь перформансом, это вообще  отдельная история и сложно объяснить в двух словах и даже в рамках одного часа радиоэфира, что это такое, но одна из составных важных частей моей работы, а занимаюсь я этим, в основном, ну, за пределами нашей страны, поскольку здесь маленький опыт у людей с тем, что такое перформанс, а есть другие страны, где этого опыта больше и я стараюсь пока тренироваться на публике там. То есть, получается такая штука – один из важнейших элементов моей работы это контракт. То есть контракт с самим собой, когда ты говоришь: я сегодня просижу на этом стуле 8 часов без перерыва, не вставая, глядя в одну точку, и это контракт определенный, ты его не нарушаешь, потому что это принцип твоей работы. А есть еще контракт со зрителем. То есть в перформансе зритель иногда бывает вообще не нужен, ты делаешь перформансы для самого себя. Кстати, история театра тоже знает театр, для которого зритель был не нужен. И если ты любишь Ежи Гротовского или, по крайней мере,  полюбить можно там, в основном, документы и воспоминания, но понятно, что этот прекрасный художник занимался театром, предназначенным для полей, деревьев и там, не знаю, диких цветов.

ДОЛИН: Можно сказать и об опыте более близком нам отечественном, о прекрасной группе «Коллективные действия», которые принадлежали к  московскому концептуализму.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Ну, какой же это театр?

ДОЛИН: Это типичный театр или же это перформанс. Вообще перформанс и театр, как раз хотел тебе сказать, это абсолютно пограничная зона, очень  близкие  друг к другу.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Очень хочу с тобой поспорить на эту тему.

ДОЛИН:  Это, пожалуйста, но не сразу.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  В этот момент все выключили приемники.

ДОЛИН:  Нет,  мы расскажем об этом увлекательно. То, что они делали, например, замечательный перформанс «Появление», в лес приглашались зрители, там были зрители, совсем несколько человек.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Там были среди зрителей Илья Кабаков, Виктор Пивоваров.

ДОЛИН:  Да, да, знаменитые художники того времени. И перед ними кто-то появлялся, это была акция появления. Но когда была акция с вывешиванием, некоторые акции с вывешиванием лозунга в лесу, они, в принципе, предполагали отсутствие тех читателей для этих лозунгов, которые присутствовали бы в том случае, если бы лозунг висел на улице Тверская, например.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Я считаю «Коллективные действия» абсолютно великим высказыванием, совершенно, как и многое русское непонятым по причине того, что русский абсурд…

ДОЛИН:  Плохо известное еще.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Ты знаешь, Монастырский же делал русский павильон в  Венеции  два года назад…

ДОЛИН:  Да, и его освистали ужасно.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  И это был катастрофический провал. Могу сказать, что, в принципе, я думаю, что мир и как бы мировой ум не готов к восприятию русского абсурда. Почему Хармс вообще не известен, почему известен…

ДОЛИН:  Он еще не переводим.

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Да почему он не переводим? Почему переводим Беккет, почему переводимы Ионеско, почему переводимы абсолютно, на мой взгляд, бездарные авторы, извини, пожалуйста, я сейчас наверняка…

ДОЛИН:  Беккета и Ионеско имеешь в виду?

ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ:  Да, я очень не люблю обоих.

Полностью интервью с гостем слушайте в аудиофайле.