Собрание слов Большое интервью Марины Лошак

РУЖЕЙНИКОВ:   Сегодня у нас в гостях человек, с которым я хотел, честно говоря, познакомиться уже очень-очень давно. Я с большим удовольствием и это честь для меня представляю директора Государственного музея изобразительных искусств им. А.С.Пушкина Марину Лошак. Здравствуйте, Марина.

ЛОШАК:  Здравствуйте.

РУЖЕЙНИКОВ:  Марин, вы знаете, у меня вопрос, который к теме нашей программы абсолютно, почти не относится, но наверняка этот вопрос, понимаете, его надо обозначить и забыть про него. На ваш взгляд, он причем абсолютно такой из-под бороды, может быть, точнее, не то, что, может быть, вам точно не интересный. Как вы считаете, когда-нибудь возникнет все-таки необходимость музей переименовать?

ЛОШАК:  Разговор на эту тему все время ходит.

РУЖЕЙНИКОВ:  Поэтому и спросил.

ЛОШАК:  Да, и разные люди как-то озадачены этим вопросом, что само по себе говорит о том, что он есть, этот вопрос, он, естественно, стоит. Назвать его опять Музеем изящных искусств, как это было при Цветаеве, или как-то иначе. Ну, я тоже об этом думала, естественно,  и мне не хотелось бы, чтобы у музея поменялось имя. Потому что, ну, мы давно живем с этим именем и давно уже Музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина стал просто «Пушкинский», это домашнее название музея, название места, которое все очень любят. Поэтому «Пушкинский» это и есть наш музей. Имя поэта, которое было дано ему в год его юбилея в 1937 году, стало частью музейной истории, даже фонетической истории, поэтому это уже часть нашего бренда или нашего знака. И когда мы, например, приезжаем на Запад, где нас стали так хорошо знать, именно, начиная с этого периода после войны, то «Пушкин», как это звучит по-европейски, это уже абсолютный знак. И когда я появляюсь в любом музее, знакомлюсь с любым директором или с каким-то куратором, мне говорят: «О,  «Пушкин». «Пушкин», мы стали «Пушкиным» в сущности. И, если у нас в Москве, когда еще приезжают наши русские, отечественные туристы, которые не знают город, они путают иногда Пушкинский изобразительный и Пушкинский литературный, то, в целом, в большом мире  людей, которые знают про искусство, «Пушкинский» это абсолютное имя музея. И я не вижу смысла его просто менять, зачем нарушать уже сложившуюся традицию. Я даже, когда улицу Горького поменяли на Тверскую, тоже у меня не было ощущения, что это так необходимо, потому что, ну, уже много поколений людей жили с этим именем и ничего страшного не было. Поэтому мне кажется, вся эта смена, она от неуверенности, от зыбкости ощущений. Я уверена, что все традиции, которые существуют на данный момент, если они существуют, их нужно утяжелять, а не пытаться создать какую-то новую традицию, просто не думая о старой. Поэтому мне кажется, что это название, оно уже вместе с нами.

РУЖЕЙНИКОВ:  Очень приятно,  Марина, когда мнение профессионала, мнение человека, который разбирается в этом вопросе, совпадает с твоим мнением,  то есть человека, в общем-то, несмотря на то, что я журналист, в этом я обыватель.

ЛОШАК:  Вы посетитель музея, это очень важная функция.

РУЖЕЙНИКОВ:   Конечно, конечно. Я в своих мыслях по поводу наименования имени нашего великого музея, я не побоюсь этого слова, разумеется, лет 25-30 назад был революционером, я там стучал кулаками по столу, я полностью поддерживаю вашу точку зрения. То есть мне это очень приятно, что моя точка зрения была, ну, не моя, разумеется, точка зрения таких людей, как я, выражена вами сейчас. Спасибо вам огромное.

ЛОШАК:  Я рада.

РУЖЕЙНИКОВ:  На мой взгляд, простите, поправьте меня, если я не прав, в советское время у всего музейного дела была большая беда. Знаете, как у американских полицейских – защищать и охранять. Вот, на мой взгляд, самое простое, что должны нести музеи это охранять и просвещать, извините, сохранять и просвещать. Вот в советское время история просвещения, ну, я застал не все советское время, это музеи, это мои музеи советские, это 1970-е, 1980-е года. Наверное, не самое плохое время. Все-таки просвещать в большинстве музеев, оно было так, ну, здесь дело даже не в идеологии, все-таки музеи это были большие шкатулки с драгоценностями. Кстати, пожалуй, единственным серьезным исключением это был Пушкинский музей, где проводили совершенно революционные вещи по тем временам. Мы тут с коллегами вспоминали начало 1980-х годов, привезли выставку Матисса «Джаз», это когда он делал аппликацию, уже не мог рисовать, и вместе с этой выставкой была серия джазовых концертов, то есть тогда, сейчас это обычная вещь.

ЛОШАК:  Матисс «Джаз» - это вообще книга художника.

РУЖЕЙНИКОВ:  Книга художника. Это было настолько революционно, это было просвещение, это был здоровый интертеймент, и это было, разумеется, сохранение и знакомство с искусством. То есть, к  Пушкинскому музею как раз меньше всего претензий. Но, тем не менее, на мой взгляд, вопрос просвещения и нашего посетителя музея, развития стоит сейчас вот для нас точно, в первом углу. Что должно измениться? Разумеется, вы говорите, прежде всего, отвечаете за дела Пушкинского, но, тем не менее?

ЛОШАК:  Да, что должно измениться вообще в музейном мире, чтобы…

РУЖЕЙНИКОВ:  В музейном мире, в мире, ну, все-таки мир частных галерей, он совпадает, но это немножко другое. В мире показа изобразительного искусства.

ЛОШАК:  Вы знаете, я хочу сказать, что уже все  изменилось давно. То есть не просто, что должно, уже все настолько изменилось, что этот мир, он вообще другой, и он живет по другим законам, так же, как существуют те же законы в большом музейном мире, в большом мире, в принципе. Мы живем абсолютно по тем же правилам сейчас, по каким живут музеи и в Лондоне, и в Америке, и во Франции, и мы иногда значительно более живые, чем они, мы значительно более живые, чем наши любимые итальянские музеи, которые самые традиционные из музеев. И действительно жизнь музея абсолютно изменилась давно, сейчас она меняется в России очень большими шагами, поскольку главное сейчас в понимании музейной жизни и взаимодействия музея и посетителя именно диалог. Раньше это было пространство монолога, даже прекрасного монолога. То есть музей нес некие знания, которые и сейчас несет, но форма, работа этих знаний и донесение ее до нашего зрителя, она совершенно другая. Все построено сейчас только на диалоге. Поэтому любое познание исходит из понимания того, что это должен быть диалог со зрителем, это должна быть попытка включить зрителя в некую общую игру, условно говоря, когда музей должен заставить его думать, чувствовать, сопоставлять.

РУЖЕЙНИКОВ:  Сомневаться.

ЛОШАК:  Это значительно более сложные пути, чем были прежде. И, естественно, люди, работающие в музее, учатся этому, многое нужно придумывать, нужно все время креатировать, нужно быть живым человеком, прежде всего, самому, чтобы давать возможность этого пространства, пространства свободы в широком смысле этого слова, свободы, как внутренней свободы, как умение человека абстрагироваться от штампов, увидеть, что мир бывает разным, не отвергать непонятное, быть открытым к новому, пытаться узнать больше, почувствовать. И это работа. Это работа не только музея, но это работа человека, который приходит в музей, вот, в чем штука. И особенно, когда он приходит в такой музей, как наш, или в такой музей, как Третьяковская галерея, или в Эрмитаж, где речь идет о серьезной музейной традиции.

Полностью интервью с гостьей слушайте в аудиофайле.