Собрание слов Большое интервью Алёны Яковлевой

ВЕСЕЛКИН: Приятно видеть старых друзей. Но это неприлично так говорить.

ЯКОВЛЕВА: Да ладно, ничего.

ВЕСЕЛКИН: Но в то же время прекрасную женщину, замечательную, с хорошим настроением, причем, пришла к нам в гости.

ЯКОВЛЕВА: Всегда.

ВЕСЕЛКИН: Алена Яковлева, Народная артистка страны. Привет, Ален.

ЯКОВЛЕВА: Привет.

ВЕСЕЛКИН: Мы будем говорить на «ты», потому что чего скрывать, бессмысленно.

ЯКОВЛЕВА: Да, скрывать тут, в общем, бессмысленно абсолютно.

ВЕСЕЛКИН: Заканчивали одно учебное заведение – театральное училище имени Щукина, в тот момент, когда нам казалось, такое впечатление, что мы не ошибаемся, что оно олицетворяло, ну, прямо такой некий театральный свет.

ЯКОВЛЕВА: Ну, так и было.

ВЕСЕЛКИН: Так и было, да. Я очень хорошо помню, я уже был постарше, там учился, но когда вам выдавали студенческие билеты, я ведь практически из вашего курса, когда вас представляли, никого не помню, а тебя запомнил. Знаешь, почему? Потому что наш ректор Пелесов, у него фамилия такая Пелесов была, и он не удержался, он говорил: тот то-то, тот то-то, и «Елена…», он человек простой был, поэтому он это скрыть даже не мог: «Елена Юрьевна Яковлева». Все, значит, встали, зааплодировали, заорали, засвистели, обрадовались. Для чего он это сказал, непонятно.

ЯКОВЛЕВА: Ну, как, для того, чтобы как-то сразу стало понятно.

ВЕСЕЛКИН: Да, кого мы берем.

ЯКОВЛЕВА: Но надо сказать, что я никогда не испытывала на себе ощущения, что меня взяли по блату, в том смысле, что меня никто не тюкал, никто не гнобил. Единственное, на первом курсе Юрий Андреевич Стумов мне сказал, что если все делают пять этюдов, ты должна делать двадцать пять. Я это запомнила на всю жизнь, потому что, чтобы никто не сказал, что…

ВЕСЕЛКИН: Просто так.

ЯКОВЛЕВА: Да, да. Поэтому, учитывая то, что все-таки я пришла после университета, после третьего курса университета…

ВЕСЕЛКИН: Да, ты взрослая дама была уже, образованная.

ЯКОВЛЕВА: И когда я поступала, мне сказали: «Ну, зачем вам это надо?» Я говорю: «Ну, вот хочу в артистки». И папа меня встретил совершенно случайно и сказал: «А что ты тут делаешь?», своим прекрасным бархатным голосом. Я говорю: «Папочка, ну, я вот в артистки пришла поступать».

ВЕСЕЛКИН: Ты же артист, и я. Я же яблоко.

ЯКОВЛЕВА: Да. Он говорит: «Хочешь быть плохой артисткой?» Я говорю: «Хочу хорошей, не знаю, получится, нет, но постараюсь». И когда я поступала, мне перезачли какие-то экзамены, нужно было пересдавать один или два, я уже сейчас и не помню. Мне сказали: «А зачем вам это надо? Университет, прекрасное образование будет и вообще». Я говорю: «Ну, хотца».

ВЕСЕЛКИН: Гены гудят.

ЯКОВЛЕВА: Они говорят: «Ну, а что?» Я говорю: «Ну, ничего, я вот здесь буду выпускать стенгазету, поскольку факультет журналистики, и буду комсоргом».

ВЕСЕЛКИН: Ты удобная студентка была еще к тому же.

ЯКОВЛЕВА: Я была удобной студенткой, я там помогала со всякими сочинениями, потом я была комсоргом, поскольку я всегда живо интересовалась политикой, и в университете была в секторе интернациональном, в общем, я как-то эту стезю тоже продолжала до определенной степени, потому что невозможно было, поскольку, сам понимаешь, какая там была нагрузочка. Но, тем не менее, действительно где-то через месяц все вообще забыли о том, что у меня какая-то принадлежность в том смысле, что я поступила, так сказать, по блату. Поскольку, видимо, во мне было такое ощущение и рвение стать артисткой, что это как-то все мои однокурсники быстро прочитали. Поэтому я действительно очень много работала. На первом курсе мне Варвара Алексеевна Ушакова сказала, что у меня очень плохой, тусклый голос, и я практически не произношу нормально ни одной буквы, она сказала: «Ну, это профнепригодность. В конце, если не исправишь, будет «двойка»». И я год занималась сценречью, у меня была в конце первого курса «пятерка», и сейчас меня слышно прекрасно, 1200 мест в нашем зале без микрофонов и так далее. Поэтому труд, труд.

ВЕСЕЛКИН: Всё перетрут. Ты знаешь, я должен сказать, что есть какая-то интересная зависимость у детей артистов. Хотя считается это очень спорно и парадоксально. Когда в семье, например, шахтеры все это почему-то замечательно, водопроводчики, великолепно, понимаешь.

ЯКОВЛЕВА: Да, а почему нельзя артистом.

ВЕСЕЛКИН: А вот артистом почему-то нельзя. Ведь вопрос в том, что, если ты прекрасный артист и выходишь, и дети у тебя замечательные артисты, и внуки, ну, почему этому не быть. Вопрос же в том, счастлив человек в этом или нет, в принципе. Такое впечатление, что юристами, пожалуйста, там можно, причем плохими даже можно быть, какими угодно, никто тебя, в твою сторону не посмотрит, а здесь, пожалуйста, вот будьте любезны. Но, с другой стороны, и это больше всего видно на примере Константина Аркадьевича Райкина, это заставляет вас, детей, золотую молодежь, таких, ну, я хотя тоже в какой-то степени из этой среды, из веселых семейств таких ярких, заставляет дополнительно работать.

ЯКОВЛЕВА: Безусловно. Ну, я скажу, вот у меня Маша же тоже продолжила нашу прекрасную…

ВЕСЕЛКИН: Маша это твоя дочь.

ЯКОВЛЕВА: Маша моя дочь, Маша Козакова, у нее вообще катастрофа, потому что у нее два дедушки – Яковлев и Козаков.

ВЕСЕЛКИН: Это застрелиться можно.

ЯКОВЛЕВА: Это можно просто сойти с ума.

ВЕСЕЛКИН: Ну, в принципе, с ума действительно.

ЯКОВЛЕВА: Я никогда не думала, что она вообще захочет этим заниматься. Потому что, когда в детском садике ее заставляли с совершенно ангельской внешностью, она сыграла Карабаса-Барабаса, мне сказали: «Если вы возьмете, Алена Юрьевна, бороду рыжую в театре…», то Машеньке, сначала ей дали Мальвину, потом ее сняли с роли, дали лягушку, я сказала: «Ну, ничего, массовка это тоже неплохо, эпизоды мы любим». А потом мне позвонили и сказали: «Если вы возьмете рыжую бороду, она будет Карабасом-Барабасом».

ВЕСЕЛКИН: То есть это повышение в смысле?

ЯКОВЛЕВА: Да. Я взяла рыжую бороду, и пришла, там у какого-то мальчика умер папа, поэтому, значит… Я пришла, увидела Машу, которая тихим голосом говорила, страшный, страшный Карабас такой, маленький еврейский мальчик в рыжей бороде, в каких-то непонятных штанишках, и мы с мамой стали… у нас там случилась просто истерика, потому что мы стали дико хохотать до слез. Я поняла, что она как-то не очень в это во все включалась. И потом вдруг в 10 лет она пришла, сделав, при ее дикой стеснительности, это вообще у нас семейная черта, пришла вдруг на мой день рождения в театр, в 10 лет, и сама сделала танец латиноамериканский, придумала, и сама его станцевала. То есть перед всей труппой в 10 лет. Вдруг я смотрю: о, батюшки, лампочка-то зажглась. Не знаю, что было больше – радости или огорчения, но я поняла, что это может произойти. Я никогда не была против. И где-то к 9-му классу я сказала: «Маш, ну, ты решай, потому что нужно будет или репетиторов нанимать». И она долго-долго мучилась, потом она начала сниматься, снялась в «Кармелите», ко всему прочему еще в сериале, и я сказала: «Маш, ты попробуй. Вот эти 12 часов съемки, бессонные ночи, холодно, не по режиму, попробуй».

Полностью интервью с гостьей слушайте в аудиофайле.