Собрание слов Большое интервью Людмилы Петрушевской

ДОЛИН:  Сегодня у нас дорогой гость в студии, к нам пришла Людмила Петрушевская. Людмила Стефановна, здравствуйте.

ПЕТРУШЕВСКАЯ:  Здравствуйте, Антош.

ДОЛИН:  Я со смесью таких разнообразных эмоций, что сейчас я все не опишу, наблюдаю за вашим перевоплощением из писателя, то есть я вас всю жизнь знаю в этом качестве  и читаю, писателя, драматурга, сказочницы замечательной, в человека, выступающего на сцене в кабаре, человека кабаре. И даже, учитывая старомодность самого понятия «кабаре» и неожиданность вашего этого перевоплощения сравнительно недавнего, хочу начать с вопросов об этом. Как эта трансформация произошла, давно ли она зрела, ну, и как вы себя вообще в этом качестве чувствуете?

ПЕТРУШЕВСКАЯ:  Эта история, в общем,  довольно, я бы сказала, интересная, потому что, вообще-то говоря, я начинала, как актриса кабаре. Я играла в студенческом театре «Наш дом», это эстрадный театр был, это было кабаре. Мы там пели, танцевали.

ДОЛИН:  Это какие были годы?

ПЕТРУШЕВСКАЯ:  Я поступила туда в 1961 году.

ДОЛИН:  Я хотел сказать, в 1960-е, ну, конечно.

ПЕТРУШЕВСКАЯ:  В декабре. С этого начался КВН, Олег Аксельрод, который был родоначальником этого театра, потом делал КВН. И все они писали для КВН. В общем, я туда попала и петь мне там не удавалось, потому что закрыли этот момент, когда сценку поставил Илюша Рутберг, один из этого триумвирата, замечательная сцена была, но Олег ее убрал, и моя роль там с пением и танцами кончилась. Но зато я там играла еще три роли, потом две у меня убрали, осталась одна, а потом меня вообще выгнали оттуда.

ДОЛИН:  А вы хотели, прежде всего, петь и танцевать, да?

ПЕТРУШЕВСКАЯ:  Вы знаете, какая история, я с раннего детства, как только могла я пела в хоре, я пошла в хор, ансамбль Локтева, знаете такой? Я туда пришла, когда мне  было, по-моему, 12 лет и, по-моему, до 9-го класса я там пела, ну, пока пионерка была. Это счастье, конечно, потому что мы там пели очень сложный, бывало, репертуар. А потом я в университете пела в хоре университетском знаменитом, хор Попова, и мы там пели всё, и Баха, и Моцарта. И когда я написала пьесу «Московский хор», это была пьеса об этом хоре.

ДОЛИН:  Вот теперь я уже понимаю.

ПЕТРУШЕВСКАЯ:  Именно оттуда. Время от времени мне там давали какую-то песню запевать, но это все было, конечно, очень убого. Единственное, что, как бы сказать, все время сопровождало мою деятельность там, что мне все время говорили: «Тише!», я там перекрикивала весь хор. Как только начнешь дудеть специальный знак твой вот это: «Молчи, не ори!», ну, потому что душа. Я же воспитывалась на улице, до 9 лет я была уличной девкой, бегала, домой даже не ходила, народные все гулянья с криком, вот это моя, собственно говоря, натура. И это образование кончилось на том, что я хотела поступать, конечно, в консерваторию. У меня было довольно, ну, в общем, больше трех октав.

ДОЛИН:  Ну, это довольно впечатляюще.

ПЕТРУШЕВСКАЯ:  Но, понимаете, чтобы поступить, у меня же не было музыкального образования, ни нот, ничего. Да и потом еще одно, я дико боялась сцены, зрителей. То есть дома, в классе при учителе я пела так, что люди толпились в коридоре, а когда выходила на сцену, это был просто, бог знает, что, страх ужасный. А потом наступили времена, когда я была нищая, я уже ушла с работы, и единственное, чем я зарабатывала, у меня ребенок был, надо было зарабатывать, и я читала свои рассказы. И опять-таки не могла. Ну, во-первых, конечно, я плакала в конце всегда, а когда плачешь, конечно, все непонятно. В общем, короче говоря, это был позор, мое появление на сцене всегда это был дикий, неконтролируемый кошмар.

ДОЛИН:  И как же вы, когда преодолели это? Сейчас ни у кого из тех, кто ходит на ваши концерты, нет такого впечатления уж точно.

ПЕТРУШЕВСКАЯ:  Первое, меня научила такая Ника Косенкова, такая замечательная была специалист по технике речи, она была моя подруга, и она была мой режиссер. Она первая поставила два очень страшных текста в театрике, это назывался разъездной какой-то областной театр драмы около Красной площади, на 25 Октября, в помещении бывшей церкви, там где-то наверху. В общем, туда попали иностранцы, французы написали об этом спектакле и нас немедленно прикрыли. Но она мне сказала, что делать. Когда ты боишься сцены, что-то надо зажать, либо кукиш в кармане… Но на сцене кукиш… Она говорила: «Сожми в ягодицах пятачок, ну, как бы и все напряжение уйдет туда, все». Ну, я начала уже нормально читать без  финальных этих слез. Я сначала работала на радио, потом не работала нигде, и где там петь? Ну, только когда день рождения. Приходят дети, я сажусь к пианино. Но когда ты начинаешь петь, все тоже начинают петь, все же хотят петь.  Уже там кто-то надулся, знаете, как перед арией Сусанина «Ты взойди, моя заря», и уж там не попоешь ни фига. А был один такой момент, ну, я драматург, да, и в Доме актера существует, ну, такой один раз в год «капустник», где собирается вся эта шалава, бывший отдел по работе с молодежью, им сейчас уже под 60. Но все равно там у нас и Пугачева с Галкиным, Галкин выступает, всегда нам такой репертуар, который он, конечно, читать не может, знаменитости все там, Костя Богомолов читает свои жуткие стихи такие, противоположные всему, что есть. Ну, в общем, короче говоря, и меня попросили написать гимн. Ну, знают, что я там пишу. Я написала гимн нашего этого самого сообщества театрального. Ну, у меня мотивчик был такой, это старое танго 1940-го года, Ленинградский мюзик-холл, Зоя Виноградова, вот примерно так (напевает). Понятно, да?

ДОЛИН:  Да, более чем.

ПЕТРУШЕВСКАЯ:  И я написала текст на это танго. А мне сказали: «Людмила Стефановна, а, вы знаете, петь некому, наверное, придется вам». Ну, я первый год не вышла, не могла, ну, струсила.  А второй год меня уже объявили, и я сказала, чтобы на сцене обязательно танцевали великие артисты, там Юлия Рутберг с кем-то танго, и уже ничего не попишешь. Идет музыка, я побежала, надела шляпу первый раз, какую-то размахаечку купила, сшила себе. Я вообще не знала, что такое петь под фонограмму, понимаете. Я  разъехалась, в середине фонограмма как бы немножечко ушла вперед. Это был такой кошмар, я же ничего этого не знала. В общем, короче говоря, позорище, я вся в соплях, в слезах побежала садиться за столик, где сидели мои дети, которые сказали: «Ты прекрасно пела». Я говорю: «Да, да, да». Ночью мне позвонила наша замечательная Люся Черновская, которая все это организовывала и сказала: «Людмила Стефановна, вы произвели невероятное впечатление, все повскакали, все сказали, что это старая пластинка. И, вы знаете, Рустам Хамдамов хочет вас снимать в своем фильме, он вам позвонит». На следующий день звонит Рустам Хамдамов и начинает своим медленным голосом говорить, что вот, у него есть роль французской аккордеонистки на улице и вообще. Через два дня он мне звонит и говорит: «Я зову вас сниматься. Приехал тенор из Зальцбургской оперы и надо спеть дуэт из Дона Джованни». Я говорю: «Вы что? Какой Джованни? Я из Дона Джованни знаю только одну мелодию. И вообще у меня ангина». Потом он сделал вокальные параллели, где изобразил всех певиц известно, в каком виде, в стеганых штанах, в чунях, на голове платок.

ДОЛИН:  Замечательная картина.

ПЕТРУШЕВСКАЯ:  Замечательная картина, но эти артистки обиделись.

Полностью интервью с гостьей слушайте в аудиофайле.