Собрание слов Жены писателей и поэтов

Ф.ТОЛСТАЯ:  Я приветствую слушателей радио «Маяк». У микрофона Фекла Толстая. Гость сегодняшней нашей студии Игорь Леонидович Волгин. Здравствуйте, Игорь Леонидович.

И.ВОЛГИН:  Здравствуйте.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Замечательный литературовед, историк литературы, так же сам писатель, поэт и телеведущий. Мне очень приятно, что мы с Игорем Леонидовичем коллеги на телеканале «Культура», и всегда его программа «Игра в бисер» доставляет огромное удовольствие, такую просто радость, интеллектуальное обсуждение книг. 

И.ВОЛГИН:  Как и ваш наблюдатель, взаимно.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Спасибо. Какие у нас взаимные реверансы. Но сегодня мы хотели поговорить с Игорем Леонидовичем вот, о чем. Дело в том, что сентябрь – вообще такой повод для разговора о семьях писателей. С одной стороны, в начале сентября родилась Наталья Николаевна Гончарова в 1812 году, значит, сколько это, 205 лет назад, и жена Достоевского тоже в сентябре отмечала свой день рождения. А в конце сентября, вот 23 числа поженились Лев Николаевич Толстой со своей тогда невестой Софьей Андреевной Берс. Так что мы решили поговорить о писательских семьях и о женах писателей.

Мне кажется, что было, то ли это советское литературоведение, то ли что, но была такая идея, что писатели у нас хорошие, а вот жены, конечно, у них, это вообще, ну, что же это такое. И вот такая идея, что, ну, как же Пушкин, наш Пушкин вот на такой женился. И винили, конечно, Наталью Николаевну. Вообще главная трагедия русской литературы, русской интеллигенции, русской культуры, что Пушкин убит, и кто в этом виноват? Конечно, Наталья Николаевна Гончарова. А у Толстого какая была жена? Уж после смерти Толстого всегда считалось, что вот такой вообще прогрессивный писатель, мыслитель, философ, все хорошо, если бы не жена. Вот как им не повезло. Есть такое представление, правда, Игорь Леонидович?

И.ВОЛГИН:  Ну, вы знаете, это со времен Сократа - Ксантиппа. Ксантиппа – сварливая жена, которая доводила Сократа, так что традиция еще античная, в общем. А, если говорить о писательских женах, я назвал вот свое одно сообщение, об этом говорил, что жена в России больше, чем жена.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Как поэт в России больше, чем поэт.

И.ВОЛГИН:  Больше, чем жена, особенно жена писателя, потому что это профессия. Ну, тут жена выступает в нескольких ипостасях. Жена, как жена, жена, как помощник, участник творческого процесса, это мы видим на примере великих писателей, и жена, как посмертный хранитель архива. Ведь недаром была такая шутка, когда писатель знакомит со своей женой кого-то из своих друзей, говорит: «Знакомьтесь, это моя вдова». То есть важно хранение архива. Теперь, что касается Натальи Николаевны. Ну, это вечный сюжет тоже.

Ф.ТОЛСТАЯ:  А давайте сейчас, простите, пожалуйста, еще все-таки давайте такой вопрос поставим, сейчас мы по этим пунктам, которые вы сейчас предложили, мы сейчас всех аккуратненько и разберем. Но есть еще, мне кажется, один сюжет, это соотношение писательской жены и музы. Вот иногда это очевидно одно и то же, иногда эти вещи расходятся.

И.ВОЛГИН:  Иногда это совпадает.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Иногда сначала муза, потом жена, и уже первый статус теряется. Это тоже как-то важно, мне кажется.

И.ВОЛГИН:  Это важно, но, вы знаете, вообще-то до конца XVIII века жена в процессе литературном не фигурировала. Ну, может быть, за исключением, когда, знаете, поп Аввакум сказал протопопице своей, она, вернее, его спросила: «Долго ли мука сия, протопоп, будет?» Она же была женой протопопа. И он сказал: «До самой до могилы, Марковна». Она сказала: «Добро, Петрович». Видите, это вот еще, вот писатель.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Ну, это завет всем писателям потом XIX-XX века.

И.ВОЛГИН:  Да, но как героиня она начинает выступать только, ведь нет обращения к женщинам, скажем, в поэзии в первой половине века. А вот Державин, у меня даже есть, у него была первая жена, он ее называл Пленира, но она умерла, и он через полгода женился на другой. Но как он оправдал, как он обращается…

Ф.ТОЛСТАЯ:  Такую скорую перемену, да.

И.ВОЛГИН:  «Приди ко мне, Пленира, в блистании луны, в дыхании зефира, во мраке тишины!». И вот он сетует, что «нет уж половины во мне души моей». То есть, нет жены, вот этой Плениры. Дальше он пишет:

«Меня ты утешаешь

И шепчешь нежно вслух:

"Почто так сокрушаешь

Себя, мой милый друг?

Нельзя смягчить судьбину,

Ты сколько слез ни лей;

Миленой половину

Займи души твоей"»

То есть умершая жена советует это место освободившееся заменить, то есть это как бы желание самой жены. Вот жена там впервые выступает в таком качестве, как героиня, как муза. Но, конечно, как правило, жена выступает в качестве музы, это и у Пушкина.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Ну, давайте с Натальей Николаевной разберемся. Хорошая ли у Пушкина была жена?

И.ВОЛГИН:  Это мировой сюжет. Вы знаете, ведь, как говорил Пастернак в свое время, он сказал, что Пушкину надо было жениться на Щёголеве и позднейших пушкиноведах, тогда бы он был счастлив.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Это как раз о том, что эти пушкиноведы все…

И.ВОЛГИН:  Ревность к жене, вот эти байки, что он ночью писал стихи, ее разбудил, а она сказала: «Не мешай спать». Хотел стихи прочесть. Потом он читал стихи в компании, она якобы сказала: «Читайте, читайте, я не слушаю». Вот это все легенды, потому что Вяземский, например, называл Наталью Николаевну соиздательницей, то есть «госпожа соиздательница», «госпожа современница» ее называли.

Другое дело, что мы, я скажу еще об этом, мы не знаем писем ее, мы знаем письма к Пушкину, замечательные письма к Пушкину, то есть письма Пушкина к ней, там: «Какая ты дура, ангел мой!», великолепно. Но мы не знаем ни одного письма Натальи Николаевны, они пропали. Они лежали в архиве в Румянцевском музее, и когда вышел декрет о национализации архивов, было объявлено, что будут опубликованы письма Натальи Николаевны. И они исчезли, и до сих пор мы не знаем, где они.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Это что? Это начало Советской власти соответственно. Румянцевский музей это нынешняя библиотека Ленина главная.

И.ВОЛГИН:  Да, 1918 год, они исчезли. Но, правда, опубликованы сейчас письма, Ободовские опубликовали письма, переписку ее с братом и видим, что она не такая уж, как считалось, дура, понимаете. Причем это ревность еще женская. Ведь Цветаева и Ахматова терпеть не могли Наталью Николаевну, они все время ставили, ну, как говорила Цветаева, что Пушкин абсолютно все, а Наталья Николаевна полный ноль, и поэтому его тянуло, как в пустоту.

Более того, там даже, ну, как, она даже такие вещи допускала, вот «Мой Пушкин», там Цветаева пишет, что она равнодушная красавица, ей все равно, и даже, я боюсь, что процесс зачатия был для нее, детей Пушкина, был… Ну, я потом вспоминаю гениальные стихи, русские стихи, лучшие стихи в русской, скажем, эротической поэзии, посвященные жене. Дай, бог, памяти:

«Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,

Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,

Стенаньем, криками вакханки молодой,

Когда, виясь в моих объятиях змией,

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний

Она торопит миг последних содроганий!»

А дальше:

«О, как милее ты, смиренница моя!

О, как мучительно тобою счастлив я,

Когда, склоняяся на долгие моленья,

Ты предаешься мне нежна без упоенья,

Стыдливо-холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему

И оживляешься потом всё боле, боле -

И делишь, наконец, мой пламень поневоле!»

Совершенно гениальные эротические стихи, лучшие в русской поэзии об этом.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Но есть все-таки эта холодность, и эта холодность есть немножко и в этом портрете знаменитом таком, знаете, который уже…

И.ВОЛГИН:  Есть, конечно, стыдливо холодна, конечно. Он противопоставляет жену вот этой страстной красавице, которая «язвою лобзаний торопит миг последних содроганий». Этот тип женщин ему нравится. И, конечно, он же ей сказал, умирая, что «носи два года траур, а потом выходи замуж за приличного человека». Она шесть лет носила траур прежде, чем вышла за Ланского, понимаете. И, конечно, вот эти стихи «Мадонна», ей посвященные: «Чистейшей прелести чистейший образец», конечно, Пушкин знал, кто ему нужен.

Более того, это традиция ругни Натальи Николаевны, она же и в советское… У Смелякова были стихи, назывались «Извинение перед Натали», Ярослав Смеляков. И он там извиняется за свое старое стихотворение, где он говорил, что мы сидели в подвалах, все ваши балы по пальцам пересчитали, как бы он мстил. И он извиняется, но как он извиняется, он пишет, просит его простить и пишет: «Ведь Пушкин Вам нарочно верил и Вас, как девочку любил». Хорошие строчки. Но как концовка, как он просит его простить, он говорит:

«Ведь Вам совсем нетрудно это:

ведь и при жизни Вы смогли

забыть великого поэта -

любовь и горе всей земли».

То есть извинение. Ну, вот эта традиция очень сильна.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Но ведь на чем она держится, эта традиция? С одной стороны, на женской ревности, если говорить, скажем, о цветаевском Пушкине.

И.ВОЛГИН:  Поэтическая женская ревность.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Конечно, да. Но она еще держится на вопросе, понимала ли она, ценила ли она Пушкина так, как ценим его мы? Разделяла ли она нашу любовь к Пушкину? И второй самый главный вопрос довольно прямой, который связан с гибелью Пушкина.

И.ВОЛГИН:  Что можно сказать, я думаю, что она его любила, конечно. Цветаева предполагала, что она любила Ланского больше, чем… Нет, конечно, я думаю, там была любовь. А другое дело, что она не проявляла эту любовь в таких, ну, что ли экзотических, экстатических формах - «она стыдливо холодна». Она не оставила воспоминаний, мы не знаем ее писем, вот самое главное, письма к Пушкину, ведь это же был бы документ поразительный, если бы мы его… Я думаю, что найдется когда-нибудь, ведь рукописи не горят, как известно, и у нас или в России, они должны быть эти письма к Пушкину.

Конечно, она его любила, и Пушкину нужна была такая любовь. Он же пишет: «Я женат и счастлив», - пишет он в первые недели после брака. «Женат и счастлив, и другого бы я не хотел», - он пишет. И, более того…

Ф.ТОЛСТАЯ:  Ну, кто напишет другое в первые недели.

И.ВОЛГИН:  Нет, ну, хорошо, через несколько лет он ей пишет, что «душу твою я люблю еще больше, чем лицо», то есть ее душевный строй. Пушкин знал, что ему надо, конечно. Поэтому я думаю, что, ну, конечно, тут загадка смерти, но то, что была близость с Дантесом, это полная чушь, конечно, этого близко не было. Другое дело, что она Пушкину все рассказывала. Ну, она женщина была такая откровенная, видимо, наивная во многом, и она говорила Пушкину вот об этих приставаниях, об ухаживаниях Дантеса. Дантес потом сказал, что, несомненно, там он одному, через сорок лет сказал, что у них была связь, это ерунда.

С царем другое дело, с царем, конечно, не было никакой связи при жизни, об этом даже речи не может быть. После смерти Пушкина, возможно, Николай ее встретил в магазине дамском, в английском магазине и пригласил бывать в свете. И Ланской получил сразу после женитьбы полк и сделал карьеру, но это уже было, ну, царь же как бы облагодетельствовал семью, он дал пенсион, он заплатил долги, можно понять. Не знаю, это дело темное. Но при жизни Пушкина, конечно, нет.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Я рада, что мы расставили так все точки над «и», защитили честь Натальи Николаевны, Пушкина.

И.ВОЛГИН:  Он как бы защищал честь своей жены, выходя к барьеру. Честь не только свою, но и честь жены, конечно. И все эти сплетни, это, конечно, уже позднейшее наслоение. И мы должны благодарны быть Наталье Николаевне, что она все-таки доставила счастье Пушкину. Конечно, она, может быть, его не понимала так, как пушкиноведы, Щёголев и мы. Но она его, видимо, ценила. Ну, а кто мог при жизни оценить его дар в той мере, какой он по-настоящему является? Кто мог видеть величие Пушкина? Ведь когда разбирали его архив, кто же написал, я уже не помню, из его современников, Баратынский, по-моему, он написал: «Вот мы читаем черновики Пушкина, бумаги, а Пушкин-то наш был мыслитель, оказывается».

Ф.ТОЛСТАЯ:  Это его друзья фактически.

И.ВОЛГИН:  Это друзья его. Что же говорить, когда Николай I пишет в письме: «Умер пресловутый поэт». Ну, «пресловутый» там он пишет по-французски. Ну, конечно, никто не видел этот объем. А то, что она вышла замуж за Ланского, ну, вот упрекают ее. Я приведу такой пример. Однажды один лектор на ткацкой фабрике читал лекцию о Кеннеди, и читал, что Жаклин Кеннеди вышла замуж за Онассиса, за миллионера греческого. И молодые девушки стали это осуждать, работницы. И одна работница встала и сказала: «Ну, что вы, молодые, осуждаете Жаклин Кеннеди. Ей детей поднимать надо». Понимаете, Наталье Николаевне надо поднимать детей было тоже, она же одна осталась, притом красавица она была.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Ну, в общем, я думаю, что да. Я не знаю, как в случае с Кеннеди, может быть, это так прямо остро вопрос не стоял, но в случае с Натальей Николаевной и с этими долгами это действительно было так.

И.ВОЛГИН:  Ну, да, это реально.

Ф.ТОЛСТАЯ:  А потом еще вопрос, вот вы говорите, ценила или не ценила, но, может быть, вопрос, нужно ли было Пушкину, чтобы его, прежде всего, ценили вот так, как мы ценим его читатели и почитатели, или, может быть, ему нужна была какая-то другая оценка от жены? Оценка творчества и как-то личности от друзей, например?

И.ВОЛГИН:  Нет, ну, он себе цену знал. Ведь он же пишет, он же знает, кто он: «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык». Он понимал свое значение, понимал. А никто из современников, никто не мог в полной мере адекватно, как бы сейчас сказали, воспринимать его талант. Во-первых, не все было напечатано при жизни, тот же «Медный всадник» не был напечатан, да многое у него не было напечатано. Но то, что было, конечно, давало основание так. И, знаете, чем дальше мы удаляемся от Пушкина, тем крупнее его фигура. Ведь правильно Гоголь сказал еще при жизни Пушкина, что «Пушкин это русский человек в конечном его развитии, который явится через 200 лет». Ну, 200 лет почти прошло…

Ф.ТОЛСТАЯ:  То есть мы должны уже почти все быть Пушкиными.

И.ВОЛГИН:  Мы должны уже быть Пушкиными, да.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Игорь Леонидович, не хочется уходить от Пушкина, но, с другой стороны, просто и других жен тоже хочется успеть обсудить. Вот вы говорили о том, что Наталья Николаевна все ему рассказывала и, может быть, это не было самым правильным ее шагом. Но известна очень драматичная другая история рассказа, когда Лев Николаевич перед женитьбой на Софье Андреевне показал ей свои дневники, и это произвело на нее со всеми его возможными, жизнью холостяцкой, описанием холостяцкой жизни, это произвело на нее тяжелейшее впечатление. И, судя по всему, это была травма, которая в течение всей вот этой огромной полувековой жизни вместе, в общем, так и оставалась болезненной.

И.ВОЛГИН:  Да, это, конечно, была ошибка. Ну, он, как человек открытый, откровенный, он хотел посвятить жену во все, ну, как бы нет тайн от нее.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Открыть душу.

И.ВОЛГИН:  А чем это закончилось? А закончилось это ведением перед смертью тайного дневника, который он прятал в голенище сапога.

Ф.ТОЛСТАЯ:  «Дневник для одного себя».

И.ВОЛГИН:  «Дневник для одного себя», тоже не делясь уже. Ну, конечно, это была ошибка. Но, с другой стороны, это характеризует Толстого, как человека, который не хотел ничего скрыть от самого близкого человека. Оголился и обнажился, как сказал бы Достоевский. Ну, да, это была такая, я думаю, что на всю жизнь, конечно, там же у нее были даже суицидные настроения, когда она это прочитала. Но, тем не менее, конечно. Но, с другой стороны, ведь смотрите, какая преданность, ведь она не разделяла, Софья Андреевна, взгляды Толстого многие, но когда его отлучили от церкви, ну, не отлучили…

Ф.ТОЛСТАЯ:  Да, да, ну, то, что мы называем отлучением.

И.ВОЛГИН:  Она и письмо написала в защиту Толстого. И хотя она переписывала его статьи, она с ним спорила, но она никогда не отказывалась от того, что он делал. Хотя, вы знаете, как она сказала после смерти уже: «Ну, что, я была всю жизнь для него лишь самка и переписчица». Но это уже в сердцах было сказано после смерти Толстого.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Ну, вот это в сердцах, оно же возникло и из-за всей этой истории с Чертковым, с Ростовцевым и так далее. То есть не так, как Наталью Николаевну потом уже мы из XXI века оценивали, так или иначе, а прямо при жизни еще Льва Николаевича. Вот их уже разводили, и уже ей определенную роль и оценку ее роли в жизни Толстого давали, и оценку очень нелицеприятную.

И.ВОЛГИН:  До сих пор, вы знаете, если брать толстоведение, до сих пор оно как бы разделено на сторонников Софьи Андреевны и на сторонников Черткова. Такие две партии, которые как бы гласно или не гласно существуют в истории литературы. Конечно, эта драма прежде началась. Ведь недаром Толстой записал в дневнике, что «я хочу уйти ото всех». То есть и от Черткова, и от жены. Конечно, семейная драма, в которой он вел себя очень достойно, надо сказать, конечно, она была неадекватна в последние месяцы жизни, скажем так, и об этом много свидетельств есть. Но ее тоже можно понять. Появляется Чертков, который оттягивает на себя, как говорится, тянет на себя одеяло, и она прибегает к крайним, она даже намекает, что у них там гомосексуальные какие-то, это есть в дневниках. Это дико возмутило Толстого, что она запрещает обниматься при встрече с Чертковым ему. Это драма, конечно, это драма.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Ну, потому что, я бы тоже, наверное, запретила обниматься. Потому что какой-то человек, совершенно чужой влезает в твою жизнь, не просто в жизнь Толстого, а в жизнь твоей семьи.

И.ВОЛГИН:  Да, диктует правила.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Да, и ведет себя как будто он член семьи, при этом ее разрушая.

И.ВОЛГИН:  И, смотрите, когда вот этот страшный кинокадр, когда ее не пускают в Астапово.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Да, к умирающему Толстому, она из окна смотрит.

И.ВОЛГИН:  Кадр, когда она на цыпочках поднимается, она в окно заглядывает, Чертков ее не пустил, только когда агония началась, он ее допустил, понимаете. Конечно, это драма. Но надо сказать, что она, опять же, не разделяя многие постулаты Толстого… Я в свое время, вы знаете, у меня была такая работа о Толстом и Достоевском, и посмотрите, позднее окружение Толстого - это мужское окружение. Мы говорим «толстовцы». Но слово «толстовка» в русском языке это вид одежды, скорее. Там много подвижников толстовства, но нет подвижниц, нет боярынь Морозовых почти, ну, мало среди толстовцев. Потому что доминанта мужская, доминанта рациональная Толстого создавала этот круг мужской общения – Чертков и прочие.

А у Достоевского поздний круг весь - женский круг общения, там почти нет, очень мало друзей. Почему? Это связано с поэтикой. Скажем, у Толстого это рациональное начало, все объяснить, он все выводит из подтекста в текст. Даже сам синтаксис – не потому что, а потому что, разматывание фразы, объяснение всего таким всеобъемлющим авторским словом.

Ф.ТОЛСТАЯ:  И даже смеется над какими-то эмоциональными восприятиями и проявлениями.

И.ВОЛГИН:  Он объясняет, да. А у Достоевского совершенно напротив, он многие смыслы уводит из текста в подтекст, рассчитывая на интуицию женскую, условно говоря, интуитивное начало во многом у Достоевского. Хотя интуиция, дай бог, и у Льва Николаевича какая. Но вот эти две доминанты – мужское рациональное начало у Толстого и интуитивное введение смысла в подтекст, я называю это повествовательные намеки, вот это тоже, как странно. С одной стороны, это чистая поэтика, с другой стороны, это жизнь, это быт, мужчины и женщины - окружение поздних Толстого и Достоевского, понимаете. Ну, конечно, Толстой рассказал Анне Григорьевне, когда с ней встретился один раз…

Ф.ТОЛСТАЯ:  Жене Достоевского.

И.ВОЛГИН:  Жене Достоевского, Анне Григорьевне он сказал: «Многие писатели русские завидуют вам, они хотели бы иметь таких жен». И Анна Григорьевна, конечно, в этом смысле эталон. У Владимира Корнилова были такие стихи:

«Этой отваги и верности 

Не привилось ремесло – 

Больше российской словесности 

Так никогда не везло»

Ф.ТОЛСТАЯ:  А в чем вот эта идеальность жены Анны Григорьевны? Во-первых, интересно, что возникает такая категория – идеальная жена писателя. Вот какая она?

И.ВОЛГИН:  Вы знаете, что значит идеальная жена. Это в своих воспоминаниях Анна Григорьевна немножко так все, ну, не то, что сглаживает, но редактирует. В воспоминаниях «мой дорогой муж», он идеальный там человек. Если взять ее дневники… У нее же какая история была, она стенографически записывала вот их первый год пребывания, женевский дневник, в Женеве.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Нет, ну, началось с того, что, если можно, объясните, пожалуйста, как они познакомились.

И.ВОЛГИН:  Это служебный роман, абсолютно служебный роман, эти 26 дней. Ведь, ну, как, он должен был сдавать собрание сочинений, у Стелловского выходило, и по договору он должен был представить новый текст объемом в 10-12 печатных листов, ну, новый, не входивший в книги другие. И он должен был сдать 1 ноября 1866 года. А уже идет начало октября, у него ни строчки не написано. А он в это время пишет «Преступление и наказание», было невозможно. И друзья предлагают ему стенографистку прислать, это новое было дело такое. И приходит Анна Григорьевна. Я это очень подробно описываю, у меня есть такая книжка «Родные и близкие. Хроники рода», я там подробнейшим образом реконструирую все обстоятельства их знакомства. И она к нему приходит…

Ф.ТОЛСТАЯ:  Приходит молодая барышня, младше его на…

И.ВОЛГИН:  Младше его на 25 лет. И, кстати, что происходит, как русская история сходится с личной жизнью. Ведь она пишет в дневнике, в воспоминаниях, она к нему приходит и она говорит, что я никогда не видела такого тяжелого человека. Это в дневнике. Он на нее производит очень такое впечатление тяжелое. Он переспрашивает, как ее зовут, курит ли она. И говорит: «Я не могу сейчас диктовать». Очень расстроен чем-то. Это 4 октября 1866 года. «Я не могу сейчас диктовать, я чем-то расстроен. Приходите вечером». Это он говорит девушке из порядочной семьи, чтобы она вечером к нему пришла. Она приходит в 8 часов, причем долго колебалась, идти или нет.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Давайте мы на этом месте, вот перед 8 часами мы остановимся. Я напомню слушателям программы «Собрание слов», что мы говорим с Игорем Леонидовичем Волгиным. Мы обсуждаем жен писателей. У Игоря Леонидовича есть такая идея, что жена в России больше, чем жена, особенно, если жена писателя.

Мы остановились с вами на том моменте, когда Достоевский познакомился со своей будущей женой, когда она была ему прислана в качестве стенографистки. Днем он диктовать не захотел, был в подавленном настроении, сказал: «Приходите в 8 часов». Приходит молодая Анна Григорьевна.

И.ВОЛГИН:  И она видит совершенно другого человека. Он расслаблен несколько, с ней разговаривает о том, о сем, расспрашивает. И дальше она говорит, вдруг он почему-то вспомнил, стал говорить о своей казни смертной, когда его держали на эшафоте, продержали почти сорок минут. Вообще, когда я это читал, для меня это было очень странным. Он видит девушку в первый раз, ну, практически, и он не любил об этом вспоминать, об этом эпизоде на Семеновском плацу, когда он стоял под угрозой смертной казни. И вдруг он незнакомой девушке все это говорит. Я начинаю смотреть, какое же это число - 4 октября 1866 года. Что происходило в этот день.

Вы знаете, историки занимаются историей, литературоведы литературой, а вот когда это сходится вместе, с криком: «Эврика!» выскакиваешь из ванной, как Архимед. 4 октября это день казни Ишутина. Вот в те часы утром, когда она пришла к нему в 10 утра, то в это время там, где его казнили 30 лет назад, ну, не 30, немножко меньше, 1849 год, там была казнь Ишутина. Ишутин проходил по «каракозовскому делу», это покушение на царя. Каракозова казнили 2 сентября, а 4 октября Ишутина казнили. Как казнили? Ну, там была толпа, эшафот, надели петлю на него, продержали десять минут в петле и объявили помилование – Сибирь, каторга. То есть абсолютно тот же сценарий, который был у петрашевцев, когда они стояли на эшафоте.

Ф.ТОЛСТАЯ:  И у Достоевского.

И.ВОЛГИН:  Достоевский утром еще не знает о помиловании. Он знает, что сейчас там, на Семеновском плацу как бы казнят человека, и он, конечно, не спокоен. Вечером, конечно, он знает о помиловании, и вот это вызывает его воспоминание, такое сближение у них происходит. Частная жизнь, казалось бы, личная жизнь под знаком русской истории, под знаком русской революции, можно даже сказать, под кровавым знаком проходит их встреча.

Ф.ТОЛСТАЯ:  И он производит уже на нее совершенно другое впечатление.

И.ВОЛГИН:  Ну, да, потом они же очень много разговаривали. Когда он диктовал, она расшифровывала, записывала стенографически, утром приносила ему расшифрованный текст, он его правил, и они за 26 дней написали «Игрок», роман «Игрок». Причем Стелловский сбежал из Петербурга, чтобы, неустойку он заплатил огромную, но они успели, он сдал рукопись в полицейскую частью под расписку, они успели.

Это служебный роман первый в России, потому что где мог мужчина познакомиться. Бал, светская жизнь, гостиная. Достоевский человек не светский, тут 26 дней в одном пространстве они. Причем у них версии разные. Анна Григорьевна говорит, что он в меня влюбился. Он в письме к Сусловой, к своей возлюбленной пишет: «Ну, вот, у меня довольно пригожая была стенографистка, и я заметил, что она в меня влюблена». То есть каждый выдвигает версию, что он первый влюбился. И он говорит ей потом уже, когда в браке, что я вот где-то заметил к концу диктовки твои хорошие глаза. Ну, мог бы и раньше это заметить, будучи писателем. Вот такой служебный роман.

И когда заканчивается эта диктовка, он ее посещает, делает ей предложение, и их медовый месяц растягивается на четыре года. Они сбегают от кредиторов за границу. И там он ведет дневник стенографический, вот, что интересно. И она часть расшифровала дневника при жизни, а большая часть осталась не расшифрованной. И она попросила сжечь эти тетради. У нее была своя система записей, не общая стенографии, своя собственная, которую никто не мог. Много лет у нее эти дневники лежали в архиве, и вот нашлась такая Пошеманская в 1950-е годы в Петербурге, и она, сравнив текст расшифрованный…

Ф.ТОЛСТАЯ:  То есть не сожгли эти тетради.

И.ВОЛГИН:  Нет, нет, она нашла ключ. Они сейчас опубликованы, эти дневники. Безумно интересно. Она наивная девочка, она пишет, причем она наблюдает Достоевского там изнутри как бы. Если в воспоминаниях там: «Мой дорогой муж», то здесь: «Я назвала Федю дураком, он чуть не заплакал».

Ф.ТОЛСТАЯ:  Но разве не должно быть такого, не может быть такого в семейной жизни? Нельзя же ходить все время на цыпочках и говорить: «Боже мой, ты великий писатель, ты надежда земли русской».

И.ВОЛГИН:  В том-то и дело. Несмотря на все их ссоры взаимные через месяц после брака, видно, что она его любит, обожает, и он ее любит, и по дневникам это видно. Другое дело, что он несколько редактировался. Вот она в воспоминаниях пишет, что перед смертью сказал Достоевский ей, что, Аня, за несколько дне до смерти: «Аня, я никогда тебе не изменял даже мысленно». А та же запись есть у нее в дневнике стенографически, расшифровали ее недавно сравнительно, как она записала. Он ей говорит: «Аня, я никогда тебе не изменял, только мысленно».

Ф.ТОЛСТАЯ:  Это большая разница.

И.ВОЛГИН:  Это некоторая разница, да. Ну, конечно, вот эти дневники очень ценны, о ни рисуют их сокровенную жизнь.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Давайте вернемся к идеальной жене. Идеальная жена должна помогать мужу в работе, жена писателя, мы говорим, должна самоотверженно помогать мужу в работе. Вот вечером он диктует, а ночью она расшифровывает. Она должна быть, что? Ценить его…

И.ВОЛГИН:  Ценить его, как писателя и как человека, конечно, иначе, зачем же жить тогда. Это опора в семье, это же в семье жена это тыл. И поэтому от состояния тыла, в том числе, снабжения зависят успехи военные, понимаете, тут все важно. И, конечно, и вдова, ведь Анна Григорьевна издала шесть собраний сочинений, она в идеальном состоянии сохранила архивы Достоевского. Вот я, когда работал в архиве, там каждое письмо надписано.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Ее рукой.

И.ВОЛГИН:  Да, ее рукой архивы. Другое дело, конечно, скажу об этом, исчезли, знаете, какие документы, исчезли все письма Сусловой, Аполлинарии Сусловой, возлюбленной Достоевского, они исчезли.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Ну, а как вы хотели, чтобы еще и это хранить?

И.ВОЛГИН:  И вот, знаете, что, видимо, женское здесь возобладало над историческим. Да, и, более того, исчезли все письма первой жены, Марии Дмитриевны, которые, несомненно, были в архиве Достоевского. Брак был очень такой, я бы сказал, эпистолярный, там переписка была. Ни одного письма мы не знаем Марии Дмитриевны к Достоевскому. И не знаем письма Сусловой. Одно письмо Сусловой, но оно не в архиве. Понимаете, тут женское, казалось бы…

Ф.ТОЛСТАЯ:  Еще и не предвзятой быть. Она же все-таки не архивариус.

И.ВОЛГИН:  Не хочется ее обвинять, конечно, но куда делись письма? Письма где? Спрашивается, где письма, Зин? Понимаете? Ну, вот этих писем нет. Хотя, как архив она в идеальном, рукописи все есть, которые до нас дошли. Исчезла только одна рукопись таинственно это «Братья Карамазовы». Она исчезла, мы их ищем до сих пор. Есть разные версии. Она лежала в сейфе и после революции она исчезла.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Простите, если я двигаюсь вперед, хочется многое успеть. Кто из жен писателей так проявил себя именно, как хранитель архива? Ну, многие, наверное, да?

И.ВОЛГИН:  Да. Но, в первую очередь, тут надо назвать, конечно, Надежду Яковлевну Мандельштам.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Которая просто в своей памяти хранила стихи.

И.ВОЛГИН:  Не только в памяти, у нее был чемодан, который она возила с собой, когда скиталась по всей России. Мне Бабаев покойный, наш профессор журфака, он был Ташкенте как раз, когда там была Ахматова…

Ф.ТОЛСТАЯ:  Во время войны в эвакуации, да?

И.ВОЛГИН:  Да, он был мальчиком. Он дружил, он помогал и Ахматовой. И Надежда Яковлевна, когда ложилась в больницу, она болела, она вызывала Эдика к себе, и он тащил через весь ночной Ташкент, тащил этот чемодан к себе, чтобы сохранить. И многие вещи она знала наизусть, и он знал наизусть, потом восстановили по памяти. То есть она хранительница архива, конечно. Этот архив сейчас цел, он, правда, за границей, в основном. Но она сохранила архив, и вот то, что мы знаем, тексты Мандельштама, в том числе, не вошедшие в его сборники прижизненные, это великая заслуга, конечно, Надежды Яковлевны, и это, конечно, образец. Конечно, это важно, когда такая функция сохранения архива.

Другое дело, что есть, конечно, ну, ведь что такое жена писателя. У Заболоцкого есть, я очень люблю эти стихи, стихотворение «Жена».

Ф.ТОЛСТАЯ:  Прочтите нам, пожалуйста.

И.ВОЛГИН:  Я прочту с вашего позволения. Ну, тут подразумевается, как жена писателя:

«Откинув со лба шевелюру,

Он хмуро сидит у окна.

В зеленую рюмку микстуру

Ему наливает жена.

Как робко, как пристально-нежно

Болезненный светится взгляд,

Как эти кудряшки потешно

На тощей головке висят!

С утра он все пишет да пишет,

В неведомый труд погружен.

Она еле ходит, чуть дышит,

Лишь только бы здравствовал он.

А скрипнет под ней половица,

Он брови взметнет,- и тотчас

Готова она провалиться

От взгляда пронзительных глаз.

Так кто же ты, гений вселенной?

Подумай: ни Гете, ни Дант

Не знали любви столь смиренной,

Столь трепетной веры в талант.

О чем ты скребешь на бумаге?

Зачем ты так вечно сердит?

Что ищешь, копаясь во мраке

Своих неудач и обид?

Но коль ты хлопочешь на деле

О благе, о счастье людей,

Как мог ты не видеть доселе

Сокровища жизни своей?»

Это жене посвящено, хотя там тоже были сложные отношения, жена от него уходила одно время к Василию Гроссману, там была своя драма. Но вот, пожалуйста, это признание дорогого стоит. Были другие, мы знаем, скажем, например, отношения Маяковского с Лилей Брик. Это не жена, но это муза, это все, начиная с…

Ф.ТОЛСТАЯ:  Но это очень запутанный клубок.

И.ВОЛГИН:  Запутанный клубок. И даже, когда в 1925 году у них прекратились, скажем так, интимные отношения, они жили в одной квартире, там Ося, Лиля и Маяковский, и у них был уговор, что они весь день свободны, где угодно, но ночью все сходились вместе и никакой жизни интимной. Там не было брака втроем, ни в коем случае, у Лили были свои любовники, у Маяковского уже была тогда Татьяна Яковлева в Париже, но были свои увлечения, Брюханенко Наташа и другие, ну, я уже не говорю, там Полонская Вероника Витольдовна. И, тем не менее, этот брак был, этот салон Бриков.

Интересная вещь, в предсмертной записке Маяковский пишет: «Товарищ правительство, моя семья - это Лиля Брик, (на первом месте), мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская». Он называет своих женщин любимых. «Если ты обеспечишь им сносную жизнь, спасибо», - пишет. Но когда напечатали впервые, в «Правде», по-моему, была вечером этого дня напечатана записка, знаете, как там было: «Моя семья - это Лиля (поставили запятую), Лиля, Брик». То есть, получается, что моя семья это Лиля, Ося Брик, но потом исправили. Потому что Брик вообще ему запятые сам расставлял всегда, Брик, он писал без знаков препинания Маяковский. Вот эта семья.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Интересно, как бы он поставил эту запятую, поставил или нет.

И.ВОЛГИН:  Но в конце жизни ему хотелось семьи, конечно, об этом пишут все воспоминатели, и сама Лиля об этом говорила. Ему хотелось семьи, то, что он хотел жениться на Яковлевой, потом все это рухнуло, она вышла замуж в Париже, Татьяна Яковлева. И Полонская, которая была женой Яшина, актера, и которая, собственно, присутствовала при его самоубийстве, она была в комнате тогда. Он ей устроил истерику, требовал, чтобы не ехать на репетицию, а немедленно выйти за него замуж. И когда она сказала: «Нет, мне во МХАТ нужно ехать, Немирович ставит спектакль», он вдруг успокоился и сказал: «Ну, хорошо, девочка». И спросил последнюю фразу: «У тебя есть деньги на такси?» Он дал деньги на такси, она вышла и услышала выстрел. А записка написана за два дня до этого была, предсмертная записка Маяковского, 12 апреля она помечена.

Конечно, он хотел семьи. Но я его не представляю в контексте 1930-х годов, скажем, в семье или без семьи, это очень сложно вообразить Маяковского. Лиля Брик пишет Сталину письмо в 1935 году, знаменитое письмо, что Маяковского мало изучают. И Сталин накладывает резолюцию, он пишет, что, ну, знаменитую, которую мы учили в школе: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. И невнимание к его творчеству это преступление». Причем адресует эту записку Ежову, наркому внутренних дел. И с этого момента публикуется эта записка в «Правде», начинается переиздание Маяковского, начинается, как говорил Пастернак: «Маяковского начинают навязывать, как картошку при Екатерине».

Другое дело, что, вы знаете, как интересно, вот слухи, были слухи, что у Маяковского есть дочь.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Ну, как, вот дочь Маяковского, которая в Америке?

И.ВОЛГИН:  Да, да. В поэме Асеева «Маяковский начинается», поэма 1939 года, есть такие строчки:

«Только ходят

слабенькие версийки,

слухов,

пыль дорожную крутя,

будто где-то

в дальней-дальней Мексике

от него затеряно дитя».

Такие стихи.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Сейчас мы на секунду на этом остановимся. Видите, как наш гость сегодняшний Игорь Леонидович Волгин, какую драматургию повествования вам предлагает. Мы говорим о женах писателей. Мы остановились на таком очень драматическом эпизоде – самоубийство Маяковского. Это, на самом деле, вот я подумала о том, что такое убийство Пушкина в XIX веке и самоубийство Маяковского, хотя, нет, еще был Есенин.

И.ВОЛГИН:  Цветаева была. Век самоубийств.

Ф.ТОЛСТАЯ:  К сожалению, в XX веке гораздо больше таких горьких потерь. Возвращаясь к дочери Маяковского.

И.ВОЛГИН:  Вот Асеев пишет, «будто где-то в дальней-дальней Мексике от тебя затеряно дитя». Это стих 1939 года. Проходят десятилетия и дочь Достоевского, забыл фамилию ее, Джонсон, по-моему, она обнаруживается в Канаде, очень на него похожа.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Дочь Достоевского? Дочь Маяковского.

И.ВОЛГИН:  Прошу прощения, это уже оговорка по Фрейду. Дочь, конечно, Маяковского обнаруживается в Канаде, приезжает сюда, очень похожа на Маяковского. Она недавно умерла, чуть ли ни в этом году, по-моему. Очень похожа на Маяковского, она филолог. То есть это дочь, которую он видел один раз в жизни только, в Ниццу он приезжал к этой возлюбленной, от которой дочь. Но есть запись в его записной книжке, он деньги высылал. То есть дочь оказалась реальной.

Ф.ТОЛСТАЯ:  То есть он все-таки…

И.ВОЛГИН:  Он признавал, да.

Ф.ТОЛСТАЯ:  И успел это осознать, что у него есть дети.

И.ВОЛГИН:  Да, и она хранила память об отце, это была тайна семейная, но, видимо, мать ей сказала. Вот она была здесь в России. А что касается Лили Брик, в той же поэме Асеева есть такие строчки:

«А та,

которой он всё посвятил,

стихов и страстей

лавину,

свой смех и гнев,

гордость и пыл, -

любила его

вполовину.

Всё видела в нём

недотёпу-юнца

в рифмованной

оболочке:

любила крепко,

да не до конца,

не до последней

точки»

В этом тоже есть своя правда.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Хорошо сказано.

И.ВОЛГИН:  Хорошо сказано.

Ф.ТОЛСТАЯ:  А скажите мне, почему женился Чехов?

И.ВОЛГИН:  Ой, я этот брак называю дистанционным.

Ф.ТОЛСТАЯ:  В современном смысле слова.

И.ВОЛГИН:  Да, они же почти, ну, переписка же есть, он в Ялте, она здесь.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Да, они почти не жили вместе.

И.ВОЛГИН:  Ну, да, ну, конечно.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Кто-то говорит, чтобы была вдова, которая его как-то наследие сохраняла.

И.ВОЛГИН:  Ну, она достойна, да. Там трудно сказать, потому что в письмах все прикрыто.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Такая грустная история.

И.ВОЛГИН:  Грустная история, это особый сюжет. Ну, есть русские писатели, которые оставались холостяками. Скажем, есть Гоголь несчастный, который сватался один раз в жизни на Велигорской, ну, так, косвенно сватался, и про которого сказал Розанов Василий Васильевич, что Гоголь, он цитирует какую-то фразу, и говорит, что «это автор, который ни на одну женщину не взглянул хоть с каким-нибудь интересом». Ну, там свои были причины. Гончаров. Ну, Лермонтов не успел, потому что слишком молод был.

Я бы хотел, знаете что, у меня есть одно стихотворение, это не жена писателя, а подруга писателя. Если можно, вот в книжке…

Ф.ТОЛСТАЯ:  Конечно, конечно, замечательно.

И.ВОЛГИН:  В книжке, которая называется «Персональные данные», есть такое стихотворение о подруге писателя: 

«Вот над ветлой у пруда

встала ночная звезда.

И все каналы тиви

изнемогли от любви.

Что же опять ты не спишь,

сонную двигая мышь,

вместо того чтобы в дым

с гостем упиться ночным?

Знаю я, как тебе влом

лоб наклонять над столом

и разбирать, как в ЧК,

птичьи мои почерка,

брать у издательских дур

груды моих партитур

или печатать мой бред

целую ночь напролет.

Падают слёзы весь век

с этих натруженных век.

Этих измученных глаз

свет до сих пор не угас.

Словно какой-нибудь граф,

я б сочинил эпиграф,

но не годится латынь,

чтоб растопить эту стынь.

Светит компьютер в ночи,

будто бы пламень свечи, –

видно, зовёт, кровосос,

в мир упоительных грёз.

В голубоватый экран

бьётся людской океан.

Но, как спасательный круг,

сжато кольцо твоих рук.

Есть ли любовь или нет –

нам не подскажет рассвет.

Но небольшая беда –

это не знать никогда.

Птички запели в саду,

рыбки проснулись в пруду.

Вот мы уже не одни.

Спи, моя радость, усни»

Ну, вот такие стихи о подруге писателя.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Это стихи самого Игоря Леонидовича Волгина, нашего сегодняшнего гостя, с которым мы говорим о женах писателей. Скажите, если жена больше, чем жена в России, так же, как поэт, это говорится о России, вы считаете, что это русским писательским женам нужно обладать какими-то особыми талантами? Или, в общем, это касается всех?

И.ВОЛГИН:  Вообще, конечно, это касается, ну, любой писатель бы мечтал иметь тыл, иметь жену, опору. Но в России это особенно необходимо, поскольку страна северная, холодная, трудная в социальном отношении, в бытовом, в каком угодно. В России особенно нужно иметь верного друга в виде жены. Особо писателю, чья судьба иногда трагична, драматична и, понимаете, как сказала жена Аввакума протопопица…

Ф.ТОЛСТАЯ:  «Доколе это будет?» - «До гроба».

И.ВОЛГИН:  «Добро, Петрович, до гроба, так до гроба идти». Понимаете? И, смотрите, вот писательские браки, они вот такие настоящие, они устойчивые очень. Хотя в советский период, если брать там…

Ф.ТОЛСТАЯ:  У Булгакова было сколько жен, и все тоже важные очень фигуры, в его творчестве важные.

И.ВОЛГИН:  Да, я вам скажу. А вы знаете, почему он развелся со своей последней женой? Она ему сказала, он писал в очень трудных условиях и он сказал, что Достоевский бы не мог писать в таких условиях, на что она ему сказала: «Но ведь ты не Достоевский». Нельзя писателю говорить такие обидные вещи, говорить ему, что он не Достоевский. «Ни Гете, ни Дант не знали любви столь смиренной, столь трепетной веры в талант.», - как сказал Заболоцкий. Ведь даже у графомана, предположим, человек не талантливый, графоман, жена должна верить в его талант, иначе брак рухнет. Как это у Гейне, знаете, стихи?

«Ругай меня, бей! — на всё я готов,

Мы брань прекратим поцелуем.

Но если моих не похвалишь стихов,

Запомни: развод неминуем!»

Это вот Гейне написал.

Ф.ТОЛСТАЯ:  У нас получилась замечательная инструкция для девушек, которые хотят выйти замуж за писателя. Скажите, пожалуйста, вы даете читать свои тексты своей жене? Она первый читатель?

И.ВОЛГИН:  Иногда да. В силу проживания на одной территории, кому же еще ни прочесть, когда все дымится, все горячее, конечно, читаю.

Ф.ТОЛСТАЯ:  У вас идеальная писательская жена? Спрашиваю я в последние секунды нашего разговора.

И.ВОЛГИН:  Ну, как сказать, ну, в мои годы…

Ф.ТОЛСТАЯ:  Скажите «да».

И.ВОЛГИН:  Видимо, да, в мои годы уже не приходится кокетничать, не приходится выбирать, скажем так. Конечно, я считаю, что у меня жена друг, хотя у нас громадная разница лет, но она очень относится…

Ф.ТОЛСТАЯ:  Мне кажется, так же, как с ситуацией с Достоевским, ответ должен быть, конечно, «да».

И.ВОЛГИН:  Конечно, да. И я скажу, как сказал Достоевский: «Не изменял тебе даже мысленно». Но что там в стенографических записях, это уже другое.

Ф.ТОЛСТАЯ:  Спасибо большое. Мы говорили сегодня с Игорем Леонидовичем Волгиным. Я уверена, что этот разговор был вам по душе. Всего доброго.