Профитроли Александр Семчев

СТАХОВСКИЙ: Давайте начинать. Это "Школьная анкета" – программа, в которую приходят люди, обычно не требующие дополнительного представления. Сегодня у нас в гостях Александр Семчев. Добрый день!

СЕМЧЕВ: Добрый.

СТАХОВСКИЙ: Пока все попивают кто чаек, кто кофеек, я напомню первые пункты школьной анкеты, как обычно: Александр Львович Семчев, день рождения - 16 апреля 1969 года. Город Вышний Волочок, некогда Калининская область. Она же, по-моему, до сих пор так и называется - Калининская?

СЕМЧЕВ: Боже сохрани вас. Тверская область.

СТАХОВСКИЙ: У нас же Екатеринбург, но Свердловская область. Санкт-Петербург, но Ленинградская область.

КУЗЬМИНА: И только Москва и Московская область остаются неизменны.

СТАХОВСКИЙ: Да, да. А вы давно были в Вышнем Волочке последний раз?

СЕМЧЕВ: Наверное, недели две назад.

СТАХОВСКИЙ: То есть надысь?

СЕМЧЕВ: Надысь.

КУЗЬМИНА: По грибы?

СЕМЧЕВ: И не только. Надо было на даче поставить забор, поменять. Ну, грибы - само собою. И рыбалка.

СТАХОВСКИЙ: То есть вы не теряете каких-то корней? С родным городом постоянная связь, рыбалка, дача?

СЕМЧЕВ: А зачем терять?

СТАХОВСКИЙ: Ну, мало ли. Все ж по-разному.

СЕМЧЕВ: Нет-нет-нет, все слава богу, на самом деле. Там и мама, и сестра, и какие-то привязанности, и память, некое тепло и так далее.

КУЗЬМИНА: Как называются жители города Вышний Волочок?

СЕМЧЕВ: Вышневолочане.

КУЗЬМИНА: Здравствуйте, дорогие вышневолочане!

СТАХОВСКИЙ: Красота!

СЕМЧЕВ: Дорогие мои земляки…

ФАДЕЕВ: Александр, а рыбалка была удачной?

СЕМЧЕВ: На самом деле нет. Да дело-то не в клеве, не в улове. Дело в атмосфере, в том, что вокруг тебя: лес, запахи, люди, костер, чай, водка, бутерброды. Остальное неважно. Важен процесс.

ФАДЕЕВ: А тихая охота удалась?

СТАХОВСКИЙ: Что вы имеете в виду, Владимир Иванович?

ФАДЕЕВ: Поход по грибы.

СЕМЧЕВ: Вы знаете, носят прекрасно грибы. Вот на рынке-то я брал и уже сушеные, боровики брал, белые грибы, и свежие. Сейчас намереваюсь снова туда отправиться.

СТАХОВСКИЙ: То есть процесс пошел. Давайте к истокам, раз уж мы об истоках заговорили!

СЕМЧЕВ: Давайте об истоках.

СТАХОВСКИЙ: Какое у вас самое первое, раннее яркое воспоминание о себе?

СЕМЧЕВ: Наверное, года было три или четыре мне. Помню, у меня была металлическая кровать такая…

СТАХОВСКИЙ: С пружинами?

СЕМЧЕВ: Ну, там были, наверное, какие-то пружины.

КУЗЬМИНА: Как в пионерлагере?

СЕМЧЕВ: Нет, она была а-ля такого старинного плана, с какими-то завитками на спинках. Да, помню, было вот такое.

СТАХОВСКИЙ: И вы что-то там в этой кровати…

СЕМЧЕВ: Если я вам расскажу со слов моей старшей сестры, что я однажды вытворил в этой кровати…

КУЗЬМИНА: Это эфирная история?

СТАХОВСКИЙ: Нет, мы-то будем рады. Главное, чтобы вам было не стыдно.

СЕМЧЕВ: Ну а что? Дело прошлое.

СТАХОВСКИЙ: Теперь интересно стало, конечно. Красной тряпочкой-то уже помахали, всё!

КУЗЬМИНА: Только я смотрю с недоверием сейчас на Александра.

СЕМЧЕВ: Я, собственно, и осекся поэтому. Рассказывать или нет уже?

ФАДЕЕВ: Рассказывать.

СЕМЧЕВ: Вообще говорят, что это на счастье. Значит, я в этой кровати. Моя сестра старшая заходит в комнату и видит ту картину, когда я наелся своих собственных…

СТАХОВСКИЙ: Что, в общем, часто бывает с детьми. В конце концов, с кем не бывает действительно. Это на счастье.

СЕМЧЕВ: Мне сказали, да, на счастье.

СТАХОВСКИЙ: Всё сложилось, конечно.

СЕМЧЕВ: Я корректен был?

СТАХОВСКИЙ: Очень.

КУЗЬМИНА: А вы верите в приметы, кстати? Машину испачкали какие-нибудь птицы, мимо летящие, - на счастье…

СТАХОВСКИЙ: Соль просыпалась.

КУЗЬМИНА: Баба с ведрами - на счастье.

СЕМЧЕВ: Ну, отмечаю на самом деле. И мне лучше, когда мужик с одним ведром, чем баба с двумя.

СТАХОВСКИЙ: Да пустыми.

СЕМЧЕВ: Да. В смысле, с наполненными. И в отношении птиц - тоже как-то, думаю, всё к деньгам. Хорошо.

КУЗЬМИНА: А ладошка чешется - примечаете?

СЕМЧЕВ: Радуюсь. Чешу, целую и засовываю ее в карман.

СТАХОВСКИЙ: Есть же две истории про ладошки. Ими можно пользоваться в зависимости от ситуации. Есть примета, что, правая если чешется, - здороваться, левая - к деньгам. А есть: правая - к прибыли, левая - к убытку. Поэтому в зависимости от ситуации можно придумать себе или один путь или другой.

СЕМЧЕВ: У меня есть приятель, я его начинаю корить. Я говорю: "Слушай, сейчас пост идет. Ты как-то воздержись". А он мне отвечает: "А у меня Ураза". Я ему говорю: "Как тебе не стыдно! Ни во что не веришь в этой жизни". Ну, бог с ним, ладно.

ФАДЕЕВ: Раз сказал "Ураза", значит, верует.

СЕМЧЕВ: Это отговорки.

СТАХОВСКИЙ: Вы хорошо учились в школе?

СЕМЧЕВ: До 7-го класса - да. А потом скатился.

СТАХОВСКИЙ: Из вредности, из лени?

СЕМЧЕВ: Никаких вредностей. Потом стало неинтересно, потому что это были 80-е года, начало. И до Вышнего Волочка докатилось веяние дискотек и из Петербурга, и из Москвы. Город стоит…

ФАДЕЕВ: …Посередине приблизительно, да?

СЕМЧЕВ: Да. Это было время увлечения музыкой как живой, так и дискотечной.

КУЗЬМИНА: Ведь вы были ведущим одной из центровых дискотек. Я имею в виду, главный человек.

СЕМЧЕВ: Я был, я вел, да. Меня знали все в свое время в Вышнем Волочке тогда.

КУЗЬМИНА: А прозвище было? Ведь, мне кажется, у диджеев уже тогда начинали прозвища появляться?

СЕМЧЕВ: Нет, я представлялся просто: "Опять пришла суббота, и нам с тобой охота…"

КУЗЬМИНА: Со всеми вытекающими.

СЕМЧЕВ: Ну да. "Александр Семчев. Я вас приветствую. Давайте танцевальную разминку".

СТАХОВСКИЙ: А дворовые какие-то прозвища были? В классе, во дворе? Дразнилки, может, какие?

СЕМЧЕВ: Кто-то там звал Семечкой, от фамилии. В школе звали Доцентом, помню, да. Но это не прижилось.

СТАХОВСКИЙ: А почему Доцентом?

СЕМЧЕВ: Ну, наверное, в силу полноты в начальных классах. То есть это не от ума.

СТАХОВСКИЙ: Доцентом? А вот вы сказали, я посмотрел на вас, вы уперлись сейчас рукой, и я почему-то вспомнил Леонова, конечно, в "Джентльменах удачи".

СЕМЧЕВ: Я вам скажу, нисколько я его не копирую, хотя он один из артистов, мною уважаемых глубоко за талант. Если вы понаблюдаете за людьми толстыми, вы увидите, что многие люди в силу комплекции вот так сидят.

КУЗЬМИНА: Это удобно.

СЕМЧЕВ: Наверное, да. Вот.

КУЗЬМИНА: У вас же после 9-го класса была дилемма: медучилище или оставаться в школе?

СЕМЧЕВ: Да. Из-за баб.

СТАХОВСКИЙ: Как обычно. А из-за чего же еще?

КУЗЬМИНА: То есть какой-нибудь наверняка ваш друг, соратник или кто-то сказал: "А там, в медучилище, этих…"

СЕМЧЕВ: Нет! Володя Терешенков, мой одноклассник сказал: "Саня, пойдем в девятый класс, там будут новые бабы".

КУЗЬМИНА: А! И поэтому, собственно, Саня пошел в девятый класс.

СТАХОВСКИЙ: А быть врачом, доктором, это была мечта детства?

СЕМЧЕВ: Ближе к десятому классу была ситуация. Я даже работал в больнице санитаром со всеми вытекающими последствиями.

СТАХОВСКИЙ: Это по собственной инициативе или как вообще получилось?

СЕМЧЕВ: Абсолютно собственная инициатива, да. Мне хотелось, что называется, вкусить, понять, а потом, вы знаете, образ белого халата, он меня просто завораживал. Мне так нравилось! И когда я ходил в колпаке, в белом халате, все думали, что я молодой интерн.

КУЗЬМИНА: Ходят слухи, что вы так же эмоционально реагировали на священнослужителей.

СЕМЧЕВ: С этим, наверное, попроще было. Было очень яркое впечатление от праздника Пасхи. И от соседской бабушки, которая однажды меня взяла с собой в храм. Потом всё, конечно, притупилось. Но вот первое, конечно, музыка, когда люди раскладывают шестиголосье, и набор ликов, ликов, ликов, ликов - конечно, да, это завораживало. Потом я понял, что всё это, простите меня, режиссура.

КУЗЬМИНА: Но хорошая, раз вы так эмоционально отреагировали. Раз уж мы музыки, может быть, частично коснулись…

СЕМЧЕВ: Вкусы поменялись.

КУЗЬМИНА: Это понятно, что шестиголосье, потом дискотеки, чего только не было!

СЕМЧЕВ: Нынче джаз.

СТАХОВСКИЙ: Отечественный, зарубежный? Есть какая-то разница в восприятии?

СЕМЧЕВ: Про отечественный, наверное, умолчу. Потому что, как мне кажется, люди, которые исполняют у нас джаз, они как-то это делают несколько лобово. А все-таки фирмачи, они как-то это делают поизящнее, повиртуознее, на мой взгляд. Нет, оно и понятно, то, что музыка, пришедшая оттуда к нам… Мне важна мелодия. Я не люблю, когда женщины поют джаз. Я смотрю порой на них да думаю: "Господи помилуй!"

СТАХОВСКИЙ: И не тянет?

СЕМЧЕВ: Не надо. А вот инструментальный…

СТАХОВСКИЙ: Интересней?

СЕМЧЕВ: Да.

СТАХОВСКИЙ: Мне кажется, что люди, которые увлекаются какими-то серьезными музыкальными направлениями, музыкой академической или, скажем, джазом, все равно выбирают для себя какую-то узкую стезю, ежели хотите, по собственным впечатлениям, интересам и увлечениям. Потому что, если мы даже говорим об инструментальном, например, джазе, все равно кто-то любит больше дудки, например, то есть духовые инструменты: трубы, саксофоны и так далее. Кто-то предпочитает фортепьянный все-таки джаз. Кто-то любит большие бенды, оркестры. Кто-то, наоборот, что-то такое камерное, классическое трио: барабанщик, контрабасик и фортепьяно. Вас в этой стороне куда-то заносит?

СЕМЧЕВ: Нет.

СТАХОВСКИЙ: То есть вы всеядны?

СЕМЧЕВ: Я всеяден.

КУЗЬМИНА: А теперь про романсы, теперь девочки спрашивают.

СТАХОВСКИЙ: Я так долго спрашивал, и такой короткий ответ.

СЕМЧЕВ: Романсы? А что романсы?

КУЗЬМИНА: Вы просто сказали, что в джазе, когда поет женщина, лучше… пусть она сходит в магазин, и то будет полезнее. А может быть, мама пела романсы? Откуда любовь к романсу?

СЕМЧЕВ: Нет, нет…

КУЗЬМИНА: Ведь вы же исполняете время от времени?

СЕМЧЕВ: Ничего не исполняю, ничего не исполняю, боже сохрани!
 

КУЗЬМИНА: Хорошо. Когда-нибудь пели романс?

СЕМЧЕВ: Пел.

КУЗЬМИНА: Ну вот!

СТАХОВСКИЙ: Дорвалась!

СЕМЧЕВ: Пел романсы. И всё это было на уровне куража, не более того. И женские, и мужские пел романсы.

СТАХОВСКИЙ: Актерство, понятно.

СЕМЧЕВ: Актерство, да, такое. Вернее, даже не актерство, а кривляние, если хотите.

СТАХОВСКИЙ: Почему бы и нет, собственно говоря.

СЕМЧЕВ: Ну да. Оно было. И я любил веселить народ в школе. Слава богу, это ушло с возрастом.

КУЗЬМИНА: А что еще ушло с возрастом?

СЕМЧЕВ: Не знаю. Чего-то ушло, многое ушло. Наверное. Легкость бытия…

СТАХОВСКИЙ: Восприятия жизни?

СЕМЧЕВ: Да, ушла. Ушла.

СТАХОВСКИЙ: А это именно от возраста зависит? Или от чего-то еще?

СЕМЧЕВ: Да я не знаю. Понимаете, момент состояния души - он же такой… когда какие-то вещи внешние не то что давят как-то на тебя, но какой-то есть небольшой прессинг, так скажем, все равно это как-то отображается на состоянии души. (Об этом то ли у Вероники Долиной, то ли у Митяева, сейчас я не вспомню… у Вероники Долиной, да, есть фраза стихотворная одна. Если я сейчас вспомню, скажу, а так - бог с ней.) Все равно оно оставляет отпечаток. И я смотрю на людей, на мир как-то уже более философски, так скажем, отношение такое возникает.

СТАХОВСКИЙ: Философское. То есть больше прощения?

СЕМЧЕВ: Даже не прощения, наверное, не скажу, хотя, да, христианские заповеди… Нет такого, наверное, у меня. Я могу злиться просто до…

СТАХОВСКИЙ: …умопомрачения какого-то, да? Самому не хочется уже злиться, а злишься и всё.

СЕМЧЕВ: Да, да. Я могу быть, наверное, жестким, жестоким где-то, могу. К сожалению.

ФАДЕЕВ: А вот в мое время джазменов называли лабухами. Вы почти это слово употребили. А в ваше время как?

СЕМЧЕВ: Я не знаю. Мое время, наверное, такое же, как и ваше. В смысле нынче. Лабух - это, наверное, такая скорее ресторанная история, может быть, хотя могу ошибаться.

СТАХОВСКИЙ: Там, где искусства поменьше, да, а денег побольше?

СЕМЧЕВ: Но дело в том, что я все равно уважаю музыкантов, которые прошли через ресторан.

СТАХОВСКИЙ: Очень много хороших выросло. А есть какая-то книга, которая произвела на вас совершенно неизгладимое впечатление? Может быть, что-то такое, что когда-то перевернуло жизнь? Или то, к чему вы любите возвращаться периодически, может быть?

СЕМЧЕВ: Нет, пожалуй.

СТАХОВСКИЙ: То есть ничего такого…

СЕМЧЕВ: В армии когда я служил, запоем мы читали, тогда был ленинградский автор Вильям Козлов. "Волосы Вероники" мне нравилось, не помню, что это, повесть или роман. Но такая там была история любви, ну просто ею зачитывались!

СТАХОВСКИЙ: Неожиданный выбор.

СЕМЧЕВ: Да. И потом, я вспоминаю, что этого же автора я читал "Президент Каменного острова". Но это ближе к детской литературе, такого отроческого периода.

КУЗЬМИНА: Вы служили на Байконуре?

СЕМЧЕВ: Да.

КУЗЬМИНА: И потом снимались в фильме "Королёв". И вообще тема космоса, я так понимаю, что занимала какое-то время. А сейчас? Например, эта история с поездкой на Марс в один конец, насколько вам это вообще интересно и насколько реально, как вы считаете?

СЕМЧЕВ: На самом деле неинтересно. Единственное, что осталось от космоса, это, наверное Дидье Маруани и его коллектив под названием "Спейс". Потому что в то время, да и сейчас на уровне машины я слушаю эту музыку. Но не более того. Простите.

КУЗЬМИНА: Я вас прощаю.

СТАХОВСКИЙ: Вы сказали, что вы иногда злитесь. А удивить вас легко?

СЕМЧЕВ: Наверное, удивляюсь каким-то вещам.

СТАХОВСКИЙ: Например? Это положительное все-таки удивление? Бывает потому что удивление со знаком минус, думаешь: господи, как вообще такое может быть?

СЕМЧЕВ: И так, и так, наверное.

СТАХОВСКИЙ: То есть какие-то моменты все равно ложатся на глаз и думаешь: "Опа! Ничего себе!"

СЕМЧЕВ: Ну да.

КУЗЬМИНА: Помните ли вы свою первую работу, за которую получили деньги?

СЕМЧЕВ: Да, помню.

КУЗЬМИНА: Что это было?

СЕМЧЕВ: Но не актерство ничуть. Это я был учеником токаря на механическом заводе, где я получил теми деньгами порядка что-то такое 70 или 80 рублей в месяц.

СТАХОВСКИЙ: Неплохо для молодого совсем человека.

СЕМЧЕВ: Да. Это мне было 14 лет, и я работал на станке-полуавтомате. Я делал болты какие-то. И вот за месяц…. Я всё отдал маме, помню. Потому что нужно было какое-то покупать мне пальто и, в общем…

СТАХОВСКИЙ: А сложная была вообще жизнь молодая, бедная? Потому что, я смотрю, вы и на работу как-то пошли рано, то санитаром в больницу, то на завод.

СЕМЧЕВ: Санитарство - это была идея, чтоб понимать изнутри весь этот труд, да, и людские страдания. А в общем, да, было сложновато. Все эти поездки в Москву за продуктами и так далее. Было сложновато.

КУЗЬМИНА: А Москва всегда ассоциировалась с такой площадью для добычи чего-то, где, собственно, люди это "что-то" покупали, меняли и уезжали? То есть рынок, наверное, большой?

СЕМЧЕВ: Ну, Москва - это было что-то такое… Да, это Москва! Плюс еще телевизор смотрели и слушали радио, в частности радио "Маяк". Помню, у нас был "Запорожец". И вставали в четыре утра для того, чтобы доехать не в центр Москвы, а где-то там уровень "Петровско-Разумовской", нырнуть в универсам, набрать, набрать, набрать…

СТАХОВСКИЙ: Полный багажник "Запорожца".

СЕМЧЕВ: Да. Я ж помню еще 40-копеечный майонез в стеклянных баночках. И я помню, колбаса по 2.20 и по 2.90. И хрустящий картофель по 10 копеек.

КУЗЬМИНА: Вот я, кстати, его тоже помню, вы не поверите!

СЕМЧЕВ: Вы-то откуда?

КУЗЬМИНА: Я помню хрустящий картофель по 10 копеек, маленькие пакетики были.

СТАХОВСКИЙ: Это ее первое воспоминание из детства.

СЕМЧЕВ: Понятно. И успеть вернуться домой. Зато как приятно! Ты встаешь утром в школу и, как богатый человек, как почти москвич, себе отвариваешь, или мама отваривает тебе, две сосиски.

СТАХОВСКИЙ: И яйцо всмяточку.

СЕМЧЕВ: Ребята, это было!

СТАХОВСКИЙ: Это сказка! А что сегодня есть в вашем холодильнике всегда?

СЕМЧЕВ: Вы знаете, у меня, наверное, пунктик в отношении еды. Я просто много занимался своей фигурой в смысле, чтобы мне пробовать худеть. Это, наверное, все-таки из детства ситуация. Когда я закончил Щукинское училище и снял свою первую квартиру, я первым делом набил холодильник, ребята. Просто вот тупо набил холодильник. Это было ощущение удовлетворения какого-то, да, что я в порядке.

СТАХОВСКИЙ: Вот это важное состояние, что "у меня есть".

СЕМЧЕВ: Да, у меня есть.

СТАХОВСКИЙ: Это действительно те, скажем так, травмы детства, о которых вы рассказали до этого, что нужно было куда-то ехать, чем-то затариваться, привозить. И, конечно, это отложилось.

СЕМЧЕВ: Да. Потому что на уровне Вышнего Волочка это были синие куры по 3.70, прекрасные "Останкинские " пельмени в коробках с ложкой. Но все равно в том времени есть свои положительные стороны, разумеется, да, и бог с ней, с едой. А нынче, а нынче… Ну как, я какими-то яствами чего-то заполняю. Хотя не прочь элементарной столовской еды. В этом есть своя прелесть.

СТАХОВСКИЙ: Иногда. В этом есть своя романтика. Да-да-да.

СЕМЧЕВ: Абсолютно.

КУЗЬМИНА: А было что-то, что в юности и детстве не любили, а потом поняли? Ну, не знаю, оливки. Или вино сухое, до которого нужно дорасти.

СЕМЧЕВ: Я совершенно спокойно отношусь к алкоголю. Я не знаю. И селедка была, и картофель был, и квашеная капуста. Да, всё это елось. И оливье был, когда была колбаса. И сельдь под шубой была. То есть всё, что накрывалось на праздничный стол, всё это было. Сейчас не скажу, что чего-то там не знал и понял, вкусил, раскусил. Не знаю.

СТАХОВСКИЙ: Всё в порядке в этом смысле? Ну ладно. Надо сказать несколько слов, может быть, и о работе, а то мы всё о жизни, о жизни. У меня складывается такое впечатление, что все ваши основные или самые известные, может быть, роли (кинематографические я имею в виду в первую очередь) - это роли, может быть, не юмористические, но сатирические. Вот выйди на улицу и скажи: "Александр Семчев"…

СЕМЧЕВ: "А кто это?"

СТАХОВСКИЙ: Нет, ну что вы. Что вспомнят? Милиционера в "Свадьбе", например. Или "Границу. Таежный роман" вспомнят. Ой, Митта у нас был…

СЕМЧЕВ: Не вспомнят.

СТАХОВСКИЙ: Не вспомнят? Ну хорошо, а вспомнят "День выборов", может быть, и этого смешного человека, который играл мэра какого-то города.

СЕМЧЕВ: Друзья мои, всё относительно в этой жизни. И так или иначе есть люди, которые первого эшелона, да, они составляют рейтинги, что-то еще, а есть люди, в силу обстоятельств которых начинают подзабывать. Собственно, почему это рождает у меня такую реакцию: "А кто это"? Вот я отношусь на данный момент (я же стараюсь трезво себя оценивать) к тем, которых… Мне просто вопросы даже люди задают: "А что вас не видно-то?" Там в магазине спрашивают: "Что, перестали снимать-то?" Такой добрый народ попадается. Вот. И, стало быть, да, я достаточно трезво к себе отношусь. Не то что упавший летчик, но не снимают, нет, не звонят. Отношусь к этому тоже, наверное, философски, потому что сколько можно рефлексировать по этому поводу на самом деле? И, да, позвонят - слава богу! Не позвонят - ну, живем же дальше! Слава богу, чего-то есть.

СТАХОВСКИЙ: А есть роли, за которые прямо гордость распирает себя самого? Нет?

СЕМЧЕВ: Нет, нет. Нету ни одной роли, в смысле киношной роли, такой, чтобы можно было сказать: это достижение, да!

ФАДЕЕВ: Актеры - кумиры есть?

СЕМЧЕВ: Они были. Сейчас нет. Из женщин это покойная Раневская. Из мужчин из наших это Евгений Павлович Леонов, ныне покойный, царствие небесное. Из западных - это Жан Габен и Орсон Уэллс.

СТАХОВСКИЙ: Уэллс велик!

СЕМЧЕВ: Да. А больше… Я смотрю - я знаю, как это люди делают, как это играется. Хотя скажу вам, что я прежде всего смотрю актерскую игру. И на уровне банальном: верю я или не верю. Либо он врет, либо он не врет. И режиссура там какая-то - я в этом ничего не понимаю, профессия более метафорная и, наверное, сложнее, нежели чем актерская, - но для меня это уже второй-третий план. Для меня важен все-таки человек. Потому что так или иначе мы приходим в театр, если мы о театре говорим, сопереживать, плакать или смеяться.

СТАХОВСКИЙ: То есть человек, который вас должен на эту волну как-то настроить, и вы должны с ним дойти до конца. А что в вашей работе все-таки самое сложное для вас?

СЕМЧЕВ: Наверное, на данный момент - снова попытаться доказать то, что я физически могу работать. Да. Чтобы слухи не ползли, что он больной и так далее. Потому что здоровье, оно напрямую сопряжено с профессией.

СТАХОВСКИЙ: Да, понятно.

ФАДЕЕВ: Александр, а завистники у вас есть, как вы полагаете?

СЕМЧЕВ: Я не знаю. Вряд ли. А чего мне завидовать, в чем? Так сложилось, что я вряд ли кому-то перехожу дорогу в отношении профессии. Есть люди много удачливее меня в профессии. И, наверное, больше сделали, нежели чем я. Вот. Так что я спокойно смотрю на какие-то вещи и уже, так сказать, скорее созерцаю.

ФАДЕЕВ: У вас любимый драматург Шекспир, да?

СЕМЧЕВ: У меня - нет. Я очень люблю Гоголя. Антона Павловича Чехова очень люблю. И вообще люблю русскую классику. Русскую классику.

СТАХОВСКИЙ: Потому что она понятней?

СЕМЧЕВ: Наверное, для меня - да. Русская классика, она выручает.

КУЗЬМИНА: Раз уж про театр заговорили. Вы сказали, что нет любимых, вами любимых ролей…

СЕМЧЕВ: В театре есть.

СТАХОВСКИЙ: Я ж про кино спрашивал, да.

СЕМЧЕВ: Это мой Лариосик в "Белой гвардии", это Антонина Павловна Апояшина в "Событии". И последнее, что мне нравится, это то, что я сделал в "Табакерке", это "Школа жен". Вот, пожалуй… Раз, два и обчелся.

КУЗЬМИНА: У большого количества артистов есть какие-то параллельные истории. Я имею в виду, люди озвучивают, дублируют фильмы, мультфильмы. Кто-то открывает свои линии одежды.

СТАХОВСКИЙ: Кто-то заборы красит, в конце концов.

КУЗЬМИНА: Кто-то открывает рестораны. Потому что все мы прекрасно знаем, что жизнь артиста, она от роли до роли, между ними может пройти 5 лет, 6 лет, 7 лет, а семью кормить нужно. Были какие-то мысли, попытки что-то сделать на стороне свое?

СЕМЧЕВ: Безусловно. И понимаю, что нужно иметь для поддержания штанов какое-то занятие. Мне очень нравится кормить людей, да, но на это надо деньги. Быть там лицом какого-то ресторана - всё это уже проходилось. Что-то озвучивать, дублировать - всё это опять проходно, и я не задержался там. Что получилось, как я надеюсь, - это моя детская студия имени меня. Вот. Мне нравится заниматься детьми. Я считаю, что это благодарная штука. Хотя люди мне говорили, что педагогика - это вещь неблагодарная, да, что люди выпускаются и забывают. Но, слава богу, у меня пока не студенты, у меня дети.

СТАХОВСКИЙ: Именно прямо детишки, да, которые впитывают, которые всё считывают, ловят?

СЕМЧЕВ: Да. И, слава богу, я не ставлю задачей сделать из них артистов. Никому это не надо. Главное - общение.

КУЗЬМИНА: Я хотела сказать насчет "неблагодарный или благодарный". В одной известной программе, которую мы с Женей посмотрели до нашего сегодняшнего интервью, когда в студии встала ваш педагог, вы расплакались.

СЕМЧЕВ: Да.

КУЗЬМИНА: А что значит - неблагодарны, когда вы сами видите, насколько вы ощущаете эту благодарность? Мне показалось, что это была именно она.

СЕМЧЕВ: Но это я ощущаю, да. И мне сказал человек, который преподавал очень-очень много лет и, на минуточку, в Школе-студии МХАТ. А потом, я вижу, мне просто есть откуда черпать, отношение бросовое, наплевательское. Но это, наверное, свойство памяти людской, то, что люди какие-то вещи забывают и уходят в мир большой. Но вот, допустим, прав Олег Павлович Табаков в том, что нужно все равно отдавать долги какие-то, потом отдавать. Вот. Но, в общем, пока это дети, моя театральная студия.

ФАДЕЕВ: Учить студентов вы хотели бы?

СЕМЧЕВ: Вы знаете, я прихожу к такому выводу (я не знаю в отношении здоровья моего), что мне хотелось бы, конечно, работать по профессии, да, но склоняюсь всё больше и больше к тому, чтобы пойти учиться на педагога. Хотя Олег Павлович мне предложил, четыре раза он ко мне подходил: "Возьми отрывок у детей". - "Олег Павлович, что я могу им дать? Я бы еще сам поучился". Здесь недавно встретил одну знакомую, та стажировалась у Ли Страсберга в Америке месяц. Я просто ей позавидовал. Она играет на французском, на немецком, на английском языке играет спектакли, хотя сама армянка. И умница, что она двигается, она не почивает. Хотя она очень талантливый человек.

КУЗЬМИНА: Может быть, это образ современного артиста, когда он - всё?

СЕМЧЕВ: Я не знаю. Я вот знаю нашу мхатовскую молодежь, не всех, но есть люди, которые ходили, слушали лекции - приезжала, не помню, как ее зовут, кто преподает мастерство американским артистам…

СТАХОВСКИЙ: Да, есть же эта знаменитая женщина, к которой все ходят до 80 лет, бесконечно.

СЕМЧЕВ: На самом деле есть то, что придумал Константин Сергеевич Алексеев, фабрикант наш, Станиславского я имею в виду, все учатся по нему. Ну вот не прыгнешь ты выше. Она просто приезжает и зарабатывает деньги. Вот. А хотя должна была отчислять хотя бы внучке Станиславского какие-то дивиденды.

КУЗЬМИНА: За использование его формулы.

СЕМЧЕВ: 25 тысяч рублей занятие. Нахалка!

СТАХОВСКИЙ: Ужас какой! Безобразие. Мы должны что-то с этим делать. Давайте письмо ей напишем: "Дорогая женщина…"

КУЗЬМИНА: Бывают моменты, когда вы хохочете от души?

СЕМЧЕВ: Редко бывает.

СТАХОВСКИЙ: А у вас есть любимый анекдот?

СЕМЧЕВ: Нет, я не люблю анекдоты. Не люблю.

СТАХОВСКИЙ: А почему, интересно?

СЕМЧЕВ: Я люблю тонкие вещи. На уровне там… не знаю.

СТАХОВСКИЙ: Притч каких-то, да?

КУЗЬМИНА: Насколько вы быстро осваиваете новые технологии? Новые мобильные телефоны, новые устройства, социальные сети?

СЕМЧЕВ: Подарили мне то, что выпускают в Америке (чтобы рекламу, не дай бог, никакую)…

СТАХОВСКИЙ: Айфончик, скажу я.

СЕМЧЕВ: Да, да. То есть, пока мне его не подарили…

КУЗЬМИНА: …Вы были почти счастливы.

СЕМЧЕВ: Я с большой осторожностью отнесся к этому прибору, потому что до этого были кнопчатые телефоны, мне было это понятно. И мне было достаточно и функций его - СМС и звонки. Мне больше не надо было. Это сейчас я начал заглядывать в Интернет. Более того, у меня есть мини-айпад.

СТАХОВСКИЙ: Ох ты!

СЕМЧЕВ: Да, того же производства. Это удобно.

СТАХОВСКИЙ: То есть процесс идет?

СЕМЧЕВ: Да, идет.

СТАХОВСКИЙ: Ну и слава богу. За время программы пришло достаточное количество сообщений с благодарностью, с пожеланиями всего самого наилучшего и новых ролей в кино.

СЕМЧЕВ: А гадости есть?

СТАХОВСКИЙ: Я не знаю. Вот Республика Якутия написала: "Как-то лукавит ваш гость". Не знаю, что они имели в виду.

СЕМЧЕВ: По поводу чего я лукавлю, Якутия?

СТАХОВСКИЙ: Понятия не имею. Александр Семчев был у нас в гостях. Спасибо.

СЕМЧЕВ: Всё? До свидания.