Профитроли Леонид Барац

СТАХОВСКИЙ: Здравствуйте. "Школьная анкета" у нас - программа, куда к нам приходят люди, в общем, обычно не требующие дополнительного представления. Леонид Барац сегодня у нас в гостях. Добрый день.

БАРАЦ: Здравствуйте, дорогие друзья.

СТАХОВСКИЙ: Так всё серьезно, ответственно…

БАРАЦ: Товарищи. Мне кажется, это слово всё уместнее и уместнее.

СТАХОВСКИЙ: Не могу не согласиться, не могу не согласиться.

БАРАЦ: Да.

СТАХОВСКИЙ: Первые пункты надо заполнить быстренько, и дальше уже пойдем. Значит, Леонид Григорьевич Барац, день рождения - 18 июля 1971 года, Одесса. Ах, Одесса, прекрасный город... Ну и всё, собственно, точка, а дальше и так всё понятно.

БАРАЦ: Да.

КУЗЬМИНА: Есть ощущение, что в твоей голове пробежали какие-то одесские воспоминания в этот момент.

СТАХОВСКИЙ: Воспоминания... я надеюсь, что у меня будут еще и другие одесские воспоминания, я буду воспоминать и воспоминать каждый раз об этом прекрасном городе.

БАРАЦ: Да, там хорошо.

СТАХОВСКИЙ: Конечно. Сразу хочется спросить, конечно, о детских каких-то воспоминаниях. Какое у тебя самое первое воспоминание о себе, какое-то раннее?

БАРАЦ: Ранние воспоминания? В детстве очень хорошо было, очень тепло, хорошо, меня все любили. И вот это ощущение, что меня в принципе все в мире любят, я пронес до сих пор, и с ним живу, и с ним довольно тяжело жить, потому что, если тебя кто-то не любит, это не укладывается в твою доктрину, и ты каждый раз удивляешься.

СТАХОВСКИЙ: Как так вышло?

БАРАЦ: Да. Меня все любили и друг друга, в общем. Там было тепло, хорошо, я жил в одесском дворике, соответственно обедать мог зайти в любую дверь практически, и спали мы часто на балконе, и всякие родственники или соседи, с которыми мы до сих пор дружим (они тоже были родственниками, в общем, тогда, как-то так всё складывалось), создавали ощущение, что в принципе все люди мира меня любят. Потому что все, кого я знаю, меня любят, исключений не было.

СТАХОВСКИЙ: А я их в ответ?

БАРАЦ: Да, я их в ответ. Ну, кого как, но меня - точно да, потому что я маленький.

СТАХОВСКИЙ: И хороший.

БАРАЦ: И хороший, да. И вот избавиться от этой иллюзии мне до сих пор не удается.

КУЗЬМИНА: А остались какие-то вещи из твоего детства, конкретные артефакты из детства?

БАРАЦ: Меня всегда дергает, когда переходят на "ты", извините...

КУЗЬМИНА: Да, простите, пожалуйста...

БАРАЦ: Вот мне очень интересно, нет, просто мне очень интересен механизм...

КУЗЬМИНА: Вообще никакого, посмотри на меня, какие механизмы? Посмотри-те на меня...

БАРАЦ: Вот я не знаю, я с этим борюсь, мне кажется, это как-то некультурно...

КУЗЬМИНА: Да, может быть, согласна.

БАРАЦ: Нет, мне просто интересно...

КУЗЬМИНА: Никаких механизмов, оно как-то само...

СТАХОВСКИЙ: Оно как-то само. Нет, мы можем вернуться в любое состояние совершенно...

БАРАЦ: Нет-нет-нет, уже давайте "ты", просто раз "ты"...

СТАХОВСКИЙ: Я могу объяснить очень быстро, почему...

БАРАЦ: У вас есть, например, приятное для меня объяснение: "Вы так молодо выглядите, что..." Нет, да?

КУЗЬМИНА: Нет приятного объяснения.

СТАХОВСКИЙ: Нет, это тоже. Просто, когда еще, знаешь, в разговоре речь идет о детстве, сразу представляешь и себя, и всех остальных действительно какой-то детворой, с воздушными шариками и так далее.

БАРАЦ: Понятно. Но почему-то вот этот переход на "ты" мне очень долго дается. Ну, ладно...

СТАХОВСКИЙ: А от чего это зависит, интересно? Почему так? Действительно, есть ведь люди, которые сразу, не хочется говорить слово "панибратски", но бывает, что и так…

БАРАЦ: Тем не менее, это оно и есть.

СТАХОВСКИЙ: Но все равно есть разные границы.

БАРАЦ: Есть разные "ты". Вот если таксист тебя называет на "ты", он сразу как-то притягивает тебя к своему социальному статусу. То есть он, конечно, таксист - это наша проблема, советская, - он, конечно, таксист, или дворник, или охранник, но он, слава богу, с тобой наравне, поэтому "ты" его означает знак для тебя, что ты равен ему, вот. А что касается вас, я не знаю, ребята, почему так случилось.

КУЗЬМИНА: Да, но есть и обратная сторона, когда ты говоришь "вы", и вдруг...

БАРАЦ: А официанту говорить "ты" совершенно точно невозможно, это абсолютно унизительно и признак жлобства, вот.

СТАХОВСКИЙ: А кто-то, может, скажет, что наоборот.

КУЗЬМИНА: Так я и говорю, что есть обратная сторона.

СТАХОВСКИЙ: Кто-то как раз может с официантом быть "эх...", а от таксиста абстрагироваться.

БАРАЦ: Нет-нет, подождите... Я не очень понял, чем отличается официант от таксиста в этом случае.

СТАХОВСКИЙ: Просто, мне кажется, это индивидуальные какие-то истории. А то, что "ты" бывает разным, это точно абсолютно.

КУЗЬМИНА: О чем я и говорю, что, ребята, есть обратная история.

БАРАЦ: Ну, если официант твой сын, конечно, на "ты", если вы говорите об индивидуальных историях, а так все-таки, наверное, на "вы". Или там если вы долго знакомы, тогда после того, как ты спросил об этом... Мне так кажется. Всё, давайте про детство, Одесса...

КУЗЬМИНА: Нет, подождите секунду. Есть иной вариант, обратная ровно ситуация, когда приходит человек, ты ему говоришь "вы", и он обижается, ему это как-то непонятно, и он тебя спрашивает: "А почему на "вы"?

БАРАЦ: Это нормальный вариант, это нормальный.

КУЗЬМИНА: И вот тут ты начинаешь: "Ну, вы понимаете..." - "Я что, плохо выгляжу?"

БАРАЦ: Это его кокетство, и дальше переход на "ты". Но все-таки, мне кажется... Ну, неважно. Всё, к Одессе.

КУЗЬМИНА: Евгений, совпадают ли ваши воспоминания об Одессе?

СТАХОВСКИЙ: У меня нет детских воспоминаний об Одессе, тем более что речь сегодня не обо мне все-таки. Леонид... скажу я серьезно.

БАРАЦ: Я, кстати, Леонидом стал где-то в восьмом классе, то есть, вернее, я узнал, что я Леонид, в восьмом классе.

СТАХОВСКИЙ: А до того был Леша и Леша...

БАРАЦ: Я сейчас предупредил ваш вопрос. Да, до того был Леша, а потом нас стали называть по имени-отчеству, списали с метрики наши имена, соответственно я стал Леонид Григорьевич. Когда сказали: "Леонид Григорьевич", я сидел, потому что я не очень понимал, что это про меня.

СТАХОВСКИЙ: А почему Леонид все-таки? Есть какая-то семейная легенда?

БАРАЦ: Нет, это не легенда, это правда. Моя прабабушка, у которой мы жили первые мои три месяца жизни, очень хотела, чтобы я был Леней, потому что ее муж был Леня, он к тому времени умер. Вот. А все хотели, чтобы я был Лешей. Всё. Жилплощадь, жилплощадь...

КУЗЬМИНА: Но все победили, потому что сейчас, судя по всему, вас называют Лешей.

БАРАЦ: Меня называют Лёшей в основном, но нет, кто-то называет Лёней, редко. И вот это раздвоение...

СТАХОВСКИЙ: А от чего это зависит? Старые друзья - Лешей, а новые...

БАРАЦ: А это всё очень просто. Если люди узнали меня как Леню, ну то есть сначала познакомились со мной на сцене, где меня называют Леней, или где-нибудь по телевизору, а не я им представился, тогда они...

КУЗЬМИНА: Или паспортный контроль. Открывают паспорт - там же всё написано.

БАРАЦ: А я дружу с пограничниками

СТАХОВСКИЙ: С паспортистами.

БАРАЦ: Со всеми пограничниками аэропортов Москвы.

СТАХОВСКИЙ: А "Леонид Григорьевич" случается периодически?

БАРАЦ: Да. В Одессе ко мне несколько раз подходили (но очевидно, я потом понял, они заглядывают в Википедию), подходили и говорили: "Леонид Григорьевич, можно с вами сфотографироваться?" Это немножко меня удивляло и даже обижало.

СТАХОВСКИЙ: Ничего себе! Никогда ведь не угадаешь, действительно, где и у кого какая точечка...

БАРАЦ: Нет, нет, ну я шучу.

КУЗЬМИНА: К вопросу о вещах из детства. Сохранились конкретные вещи, которые были в детстве, я не знаю, игрушки ли, какие-то мамы оставляют пинеточки?

БАРАЦ: Всё это было. Моя мама вела мою жизнь очень подробно, что-то записывала за мной, и есть кассета, где я читаю стихи, естественно, есть в конвертике волосы мои. Всё как положено.

СТАХОВСКИЙ: Грамоты школьные.

БАРАЦ: Грамоты школьные… Единственная вообще моя в жизни грамота - это грамота самому техничному игроку области - мы со Славой играли в футбол, - и я этим очень горжусь.

СТАХОВСКИЙ: А Слава - это Ростислав Хаит имеется в виду, видимо?

БАРАЦ: Ростислав Хаит, да. Дед мне всегда, каждый день буквально, он меня баловал, каждый день приносил какую-то игрушку, я помню хорошо все свои игрушки, у меня был длинный такой молоковоз, шикарная вещь, ни у кого не было.

СТАХОВСКИЙ: Большой или моделька?

БАРАЦ: Большой - в смысле настоящий?

СТАХОВСКИЙ: Вот у меня в детстве, например, был КамАЗ, в котором я при желании мог уместиться даже. А бывают такие сувенирные практически штуки, коллекционные.

БАРАЦ: Нет, я не мог уместиться... Такая вот, как этот стол длиной, была большая штука.

СТАХОВСКИЙ: А, ну серьезный, то есть при желании его тоже можно было оседлать о-го-го как.

БАРАЦ: Да, да. А еще папа из Донецка мне привозил, Донецк сейчас звучит страшно, но тем не менее он привозил, пластиковые такие солдатики были советские. А еще были первобытные люди – ой, шикарная вещь.

КУЗЬМИНА: Со всякими дубинами?

СТАХОВСКИЙ: С дубинами, коричневые...

БАРАЦ: Да, у меня было их много.

КУЗЬМИНА: Вы в своих интервью говорите, что дед в семье был единственным человеком, который не пытался вас воспитывать.

БАРАЦ: Ну, не то чтобы воспитывать. Он воспитывал, мы же воспитываем своим примером, поведением и как-то так. Но он был очень мудрый, широких взглядов, несмотря на четыре класса образования, человек. Да, какая-то в нем была человеческая, такая природная мудрость. Просто в какой-то момент я понял, что есть такие союзы, вот с родителями, когда родители никак не могут перестать считать тебя ребенком - то есть, конечно, ты ребенок всегда для них, - но тем не менее перейти на отношения равных. То есть родителям вменено в обязанность рассказывать, что такое хорошо, что такое плохо, до какого-то времени, а потом, мне кажется, каждый родитель должен сказать: "А теперь ты всё знаешь, делай что хочешь, а если захочешь посоветоваться - я здесь". Вот. Дед был как-то изначально такой, как-то ему было понятно.

КУЗЬМИНА: Сразу.

БАРАЦ: Нет, конечно, когда я был маленький, он меня и так, и сяк, и рассказывал мне, что и как, но вот эта готовность понять, что рядом с тобой не просто что-то свое, а что-то отдельное, это редкость.

СТАХОВСКИЙ: А детство было все-таки скорее хулиганским или образцово-показательным?

БАРАЦ: Нет, ни то и ни другое. Я не был никогда хулиганом, но, в общем, когда-то папа посоветовал моей классной руководительнице сменить ручку, потому что она сказала, что у меня весь дневник красный, и единственный вариант был сменить ручку. Ну, это не было хулиганством, мы не били стекла, но как-то там... Например, мы с нашей директрисой спорили о преимуществах социализма над капитализмом и как-то в этом слегка сомневались, что было довольно очевидно уже тогда. То есть это уже перешло в такую стадию "ну вы о чем, ребята..."

СТАХОВСКИЙ: То есть вольнодумство все-таки проскакивало?

БАРАЦ: Нет, никакое не вольнодумство, в том-то и дело, что это не было вольнодумство, это было ощущение уже такое в стране, что Брежнев вот такой, что это всё так очевидно. Еще и Одесса, порт, моряки привозят штучки-дрючки, сигареты "Море" коричневые, длинненькие, зелененькие ментоловые...

СТАХОВСКИЙ: О, длинные, коричневые... конечно. Господи, о чем ты? Видишь, я нервно карандаш в руках завертел сразу при воспоминании.

КУЗЬМИНА: Побежала внизу строка, друзья: "Курение вредит вашему здоровью"...

БАРАЦ: А у моего соседа Толика был попугай огромный какаду, был бумбокс, что вообще невероятно, но он был, и я до сих пор помню кассету, которую я забыл у него. Я взял, значит, этот бумбокс, у меня была какая-то вечеринка, потом отдал - и вместе с кассетой отдал. Там много было хорошего и любимого на кассете, и в начале всегда была фраза (уже включили Rec) - я ее помню до сих пор: "Уключено… уключено, но не играэ. Уключено…" - и пошло там что-то.

СТАХОВСКИЙ: Ну, я представляю. Раз уж мы заговорили об этом, я, конечно, вполне себе представляю, что происходило по части музыкального сопровождения на вечеринках, музыка, в общем, вполне себе понятная, для 90-х особенно годов, если мы этот период захватываем, конец 80-х…

БАРАЦ: В 90-х я уже в Москве был.

СТАХОВСКИЙ: Да, ну хорошо, 80-е, тоже, в общем, понятная история. А если говорить все-таки о чем-то, что осталось навсегда, то есть о любимой музыке, что бы это могло быть?

БАРАЦ: Любимая музыка?

СТАХОВСКИЙ: Да.

БАРАЦ: Я помню, ну как, дискотеки...

СТАХОВСКИЙ: Там-то "Ласковый май", это понятно.

БАРАЦ: Нет, нет, вы знаете, нет. У нас была "Вечерняя Одесса" и "Молодежное" - два самых центровых места в Одессе, и в "Молодежном" работал Славин брат диджеем, и нас поэтому пропускали туда, и он крутил какие-то неординарные вещи, ну кроме там "Школьница..."

СТАХОВСКИЙ: Это понятно, но были мелодии и ритмы зарубежной эстрады, да?

БАРАЦ: Да, да. И там был "Бони М", и там был "Скорпионз", медляки, ну то есть вообще... Ты ждешь, присматриваешься к девушке, потом медляк, ты подходишь...

СТАХОВСКИЙ: Вполне приличные были вечеринки-то одесские...

БАРАЦ: Вечеринки... Да нет, в Одессе вообще было хорошо. Во-первых, всегда была еда вкусная, потому что есть Привоз. Во-вторых, очень много в Одессе было умных, интересных людей. Симпатичных людей. Их стало значительно меньше сейчас, но тем не менее...

СТАХОВСКИЙ: А если о еде, чем мама кормила? Было что-то такое, что прямо за уши не оттащишь?

БАРАЦ: Знаете, у меня папа занимался тем, что он пытался сделать меня выше, чем он сам, и поэтому у меня были определенные какие-то ужасы в моем рационе. Например, я все время пил морковный сок. После футбольной тренировки все пили квас, воду из-под крана, а папа приносил мне молоко, причем кипяченое молоко, - я ненавижу молоко, пенку вот эту... когда ты хочешь пить, и молоко. Вот. И манная каша с такими комочками… невозможно. А что касается мамы, мама очень хорошо готовит. То есть у всех мамы готовят лучше всех, но в моем случае это действительно так, мама очень хорошо готовит, к ней всегда все идут за рецептами, за всякими делами. Мама... ну не знаю, хотите - расскажу.

СТАХОВСКИЙ: Очень хотим.

БАРАЦ: Там огромный стол. Биточки. Это в Одессе не те биточки, которые...

СТАХОВСКИЙ: Не черт-те что, а всё как надо.

БАРАЦ: Это да. Это тоненько-тоненько отбиваешь мясо, потом его вываливаешь в муке, потом в яйце, и получается биточек. Вот особенно прелесть в том, что вокруг мяса пузырится кляр, и он очень вкусный, и само мясо тончайшее. Котлетки куриные, фаршированные яйца, фаршированный перец, зеленый борщ холодный, свекольник... А есть еще утреннее блюдо - это жареная маца или блинчики из мацы. И, как ни странно, жареная манная каша. Никто не знает, что это такое, но это...

КУЗЬМИНА: У кого-то когда-то пригорело просто, и новое блюдо появилось.

БАРАЦ: Новое, потому что туда вообще не добавляется... то есть сначала она томится в казане или на сковороде, туда добавляется масло, потом заливается на палец водой, она бурлит и становится кашей. Очень вкусно.

СТАХОВСКИЙ: Красота! Ничего себе! Запиши себе...

КУЗЬМИНА: Я уже пытаюсь выяснить, как можно было в 80-е давить морковный сок.

БАРАЦ: Да, папа купил соковыжималку, я ее помню прекрасно. Мама с ужасом каждый раз ее мыла, это было тяжело, но тем не менее...

КУЗЬМИНА: Ее до сих пор мамы с ужасом моют.

БАРАЦ: Думаю, да. Папа очень хотел, чтобы я вырос больше, чем он, а вот, к сожалению...

СТАХОВСКИЙ: В человека в нормального.

БАРАЦ: В человека... Но я вырос на три сантиметра больше, чем он. У меня был турник, у меня были зоны роста, который он массировал...

КУЗЬМИНА: Зоны роста, Евгений.

СТАХОВСКИЙ: Это сейчас я вообще не знаю, что такое.

БАРАЦ: Зоны роста.

СТАХОВСКИЙ: А была книжка какая-нибудь любимая? Я не знаю, может быть, не с самого детства, но та, которая вот бац - и что-то такое перевернула внутри.

БАРАЦ: Перевернула? Я, собственно, стал читать сам с книжки "Карик и Валя". А потом, наверное, книжка, которая прямо меня подтолкнула к чтению, это "Три мушкетера", которые прочитаны были в совсем раннем возрасте. И "Сердца трех" Джека Лондона. И оно понеслось...

СТАХОВСКИЙ: Что-то всё такое про дружбу, про приключения...

БАРАЦ: Это ж та дружба и эта дружба... Сейчас дружба что? Это совпадение графиков и статусов. А та дружба - это про дружбу. Это если уж поссорились, то... Дружба как может закончиться?

СТАХОВСКИЙ: Дуэлью.

БАРАЦ: Смертью. Смертью за друга или смертью друга.

КУЗЬМИНА: Предательством.

БАРАЦ: Предательством, предательством. Вот такое слово из детства: предательство. А сейчас кто тебя может предать? Мне никто никогда не говорил: "Я больше с тобой... ты предатель". Слово "предатель" - это какое-то такое из военного лексикона.

КУЗЬМИНА: Нет, об этом как бы говорят обычно: "Вот если бы он меня предал..." Но этого, в общем, не происходит, в глобальном смысле.

БАРАЦ: Нет, человек может тебя предать, но это слишком громко как-то. Обычно "предательство" - это просто там он предпочел какого-то другого человека или другой круг общения, что-то как-то... Ну, то есть его можно понять, это не то предательство, когда вот на войне тебя бросают, и ты лежишь и умираешь. Когда ты взрослеешь, понимаешь, что "предательство" - слишком громкое слово для того, чтобы называть так твои неприятности с друзьями.

КУЗЬМИНА: Чтобы школьную тему как-то завершить. У тебя растут дочки. Сейчас вспоминаешь школу скорее со знаком плюс в эмоциональном плане? Или, глядя на детей, идущих в школу, думаешь: это надо просто перетерпеть, пережить и дождаться конца?

БАРАЦ: Нет, ну мои ощущения вполне положительные. Я не любил уроки, но любил одноклассниц и одноклассников. У нас была очень хорошая школа английская, и я до сих пор дружу со многими одноклассниками и там параллельноклассниками. Дружу со своим учителем по английскому, который живет сейчас в Лос-Анджелесе. Знаете, всегда где-то в 9-10 классе появляется такой учитель, он молодой, но он как-то интересен тебе, он такой прогрессивный, с интересным преподаванием чего-либо. Поэтому нет, у меня... ну, там были гадости, естественно, там были какие-то коммунистические дела. Например, началась перестройка, 1986-87 год, к нам приехали американцы из Балтимора…

СТАХОВСКИЙ: Дружить по обмену?

БАРАЦ: Дружить по обмену, да, они были у меня дома, всё это как-то происходило, всё было здорово. Потом мы должны были поехать туда, и, естественно, нужно было выбрать... Я не знаю, зачем они сделали эти выборы, эти выборы были ровно такие же, как у нас сейчас все выборы. Они выбрали меня и еще одного мальчика. А потом, так как у меня ни с одной стороны не было ни русских, ни украинцев, а одни евреи, то евреев нельзя было выпускать, и в итоге меня не выпустили, и я был страшно расстроен этим. И даже не тем, что я не поехал в Америку, а вот несправедливостью. Но потом я узнал, что справедливости нет, и как-то встало всё на свои места.

СТАХОВСКИЙ: Стало легче.

КУЗЬМИНА: И в Америку ты потом уже съездил.

БАРАЦ: Да.

СТАХОВСКИЙ: Леонид Барац у нас сегодня в "Школьной анкете" - актер, режиссер. Сценарист, наверное, тоже, да? Один из основателей "Квартета И". У каждого из нас, мне кажется, есть какое-то такое главное слово о себе. Ты говоришь: "Николай Иванович, сценарист", например.

БАРАЦ: Сценарист. Ответил на вопрос.

СТАХОВСКИЙ: Всё, сценарист в первую очередь.

БАРАЦ: Скорее всего, да, самое важное, что мы умеем (как нам кажется, умеем), это писать. То есть вот формулировки, наверное, этим мы и интересны, драматургия.

СТАХОВСКИЙ: Да, всё, принимается. Драматургия.

КУЗЬМИНА: С чем вы поступали в ГИТИС?

БАРАЦ: Я приехал подготовленный, у меня была проза булгаковская из "Театрального романа", у меня было стихотворение Цветаевой и басня Дениса Давыдова. Но дальний родственник Иосиф Райхельгауз, который сейчас возглавляет "Школу современной пьесы", значит, когда я к нему пришел, он сказал: "Вообще всё забудь, надо читать что-то такое – эх!" И в итоге я читал Багрицкого "Контрабандистов", вот с этим и поступил. Я думаю, что, собственно, из-за его совета я и поступил.

КУЗЬМИНА: А что за история, что "ГИТИС для меня до сих пор остается в каком-то смысле мечтой?"

БАРАЦ: А потому что тот ГИТИС, который я себе представлял, и тот ГИТИС, в котором я учился, - это два разных ГИТИСа. Первый ГИТИС - ой, колонны, люди умные, талантливые, известные ходят туда-сюда аккуратненько. А второй ГИТИС… Мы еще учились в филиале, то есть мы учились на Таганке, иногда мы в основное здание приходили, но, значит, Таганка - это было довольно, в общем, убогое зрелище, к сожалению... Хотя нам очень повезло с нашим мастером курса. Владимир Сергеевич Коровин, который, собственно, один курс наш и вел... не думаю, что это интересно всем, но могу рассказать.

СТАХОВСКИЙ: Да.

БАРАЦ: Да, так вот поэтому для меня ГИТИС тот и ГИТИС этот - это разные ГИТИСы. И общежитие на Трифоновской - это удивительное место. Владимир Сергеевич Коровин - замечательный человек, который сумел нас чему-то научить. При том, что он считал себя всегда... мы учились на эстрадном факультете, а он был человек мхатовский, он считал себя учеником Эфроса и рассказывал нам много про Эфроса, и вообще много говорил и мало показывал, что очень важно для педагога, многое объяснял. Мы все пять лет, несмотря на то, что мы делали и отрывки, и какие-то там режиссерские работы, мы все время работали этюдным способом и до сих пор иногда им пользуемся. И это, конечно, Владимир Сергеевич Коровин. Вот. Он, к сожалению, уже...

СТАХОВСКИЙ: А есть что-то самое главное? Потому что, мне кажется, может, я заблуждаюсь, но мне кажется, что у всех у нас какие-то такие важные вещи и важные этапы в жизни, которые мы проходим (а, безусловно, период обучения чему бы то ни было - это важный этап в жизни человека), в итоге их все можно свести к двум словам: "там я научился вот этому..." И ты понимаешь, что всё остальное, оно вертелось вокруг какого-то центрального стержня.

БАРАЦ: К двум словам, знаете, наверное, можно. Фраза, которую он нам всегда говорил перед экзаменами, - мы долго готовились, мы репетировали, у кого-то получалось, у кого-то не получалось, - и вот перед экзаменами с первого курса он говорил: "А теперь, ребята, побезответственнее". Вот эта фраза, наверное, очень важна. Нужно подготовиться, а дальше выходить свободным и делать что-то. Вот эта театральная экзальтация, которая, несомненно, присутствует у многих, "иди в театр и умри в театре", в нашем случае это никогда не было так.

СТАХОВСКИЙ: То есть давайте поспокойнее, всё, расслабились...

БАРАЦ: Есть кроме театра еще что-то, театр должен жить рядом с жизнью и как-то соответствовать тому, что происходит в жизни, и вот эти желваки и крики, и умирание на сцене - это всё было не про нас. Наверное, это самое важное.

КУЗЬМИНА: А были еще похожие разочарования? Ну, разочарования в кавычках: ГИТИС тот, который я себе представлял, и ГИТИС, который оказался на самом деле. Москва, которую я себе представлял, какой она оказалась? Сухое вино - я его себе каким-то волшебным представлял...

БАРАЦ: Давайте я обобщу: жизнь. Да, конечно, разочарование. Я ее себе представлял одной, а она оказалась совершенно другой. И я цеплялся за какие-то вещи, мне казалось: ну это-то так же, как я представлял себе? Нет, не так. Вот. И поэтому пришлось в какой-то момент полюбить то… Как говорит Довлатов, "мужество - это любить жизнь, всё о ней зная". Конечно, много было разочарований.

СТАХОВСКИЙ: Хочется немножко уйти в сторону. Удается же, естественно, путешествовать, посещать какие-то новые места, открывать для себя что-то новое? И есть места, куда хочется возвращаться?

БАРАЦ: Ну, Одесса - это то место, куда хочется возвращаться всегда.

СТАХОВСКИЙ: Ну, это родное, это понятно. А из таких вот туристических?

БАРАЦ: Лондон, Барселона. И дальше я уже пойду в какие-то специфические...

СТАХОВСКИЙ: Ну, например? Специфические - это самое интересное.

БАРАЦ: Вот отель на Сейшелах такой-то - просто нужно там быть обязательно, потому что там есть теннис...

СТАХОВСКИЙ: И так далее. А если бы была возможность, представьте себе такую фантастическую историю (хотя, может быть, она и не фантастическая, просто мы еще не догадываемся), что существует действительно та самая машина времени и есть возможность съездить в отпуск, в путешествие на две недели в какую-нибудь историческую эпоху, что бы это было? Посмотреть, как это было на самом деле.

КУЗЬМИНА: Или наоборот, может быть, это будущее?

БАРАЦ: Я бы недалеко, я бы в какие-нибудь 1960-е.

СТАХОВСКИЙ: А почему так недалеко действительно?

БАРАЦ: Знаете, я не люблю историческое кино, мне это...

СТАХОВСКИЙ: Но 60-е - в смысле Советский Союз или какое-то другое место?

БАРАЦ: Советский Союз, вообще в мире много чего в 60-70-е, много чего...

СТАХОВСКИЙ: Карибский кризис, конечно, угроза ядерной войны, вот она над нами...

БАРАЦ: Ну, Карибский кризис я бы миновал, да, но сексуальные революции, всякие Вудстоки и там европейские волнения, и, конечно, Советский Союз 60-х - это было бы очень интересно мне, потому что все писатели и все поэты любимые оттуда, кроме тех, которые из девятнадцатого, но их не так много, тех, которые из девятнадцатого, а из двадцатого много. Вот. И как-то мне вообще про современное и про себя всегда интереснее, чем что-то очень далекое.

СТАХОВСКИЙ: Чем про прошлое.

БАРАЦ: Да. Вот люди в париках ходили - ну да. Знаете, мы когда-то это поняли, когда мы Мольера взяли, это был наш первый спектакль, с которым мы вышли как уже театр. И было понятно, что очень смешные ситуации - Мольер, "Лекарь поневоле"... Но шутки, которыми они шутят… шутит персонаж, а персонажи вокруг смеются, то есть это реприза, но она не смешная. И все шутят, а зал не смеется, и поэтому явно нужно было переписывать, потому что время уходит, и шутки...

СТАХОВСКИЙ: И всё теряет свой смысл, да.

БАРАЦ: Нет, не всё, но многое. Там есть контекстные шутки, есть что-то, связанное с временем (ну это и есть контекстные). Вот. И мы стали переписывать Мольера для того, чтобы было действительно смешно. Вообще про современное, про себя, про настоящее - то, что ты знаешь, видишь, помнишь - всегда интереснее. Мне.

СТАХОВСКИЙ: Ну да, всё понятно.

КУЗЬМИНА: Есть ощущение, что не только артисты, но и в принципе многие мечтают озвучивать, дублировать мультипликационных героев. Про "Вольта" и про ту историю хотелось спросить. Насколько быстро ты… вы согласились?

БАРАЦ: Сразу. А мы уже на "ты".

КУЗЬМИНА: Я до сих пор...

БАРАЦ: Уже прошло время, вы уже столько обо мне знаете, я уже всю раскрыл вам душу...

СТАХОВСКИЙ: Уже можно, Вера, давай.

КУЗЬМИНА: Быстро?

БАРАЦ: Я согласился сразу. Интересно очень. Мы выбрали такой путь себе, когда у нас началась эта линейка, как сейчас принято говорить, современных спектаклей по современным пьесам, мы выбрали такой способ игры, способ подачи, очень приближенный к жизни. То есть художественности в этом мало, есть там документальность, похожесть, еще что-то. Но вот так, чтобы, эх, разыграться, как в Мольере или Лабише (у нас там был до этого еще спектакль), - нет. И поэтому озвучить мультик, где можно вообще себе позволить всё, я, конечно, с удовольствием.

СТАХОВСКИЙ: Счастье практически.

БАРАЦ: Да, и я с удовольствием.

СТАХОВСКИЙ: А есть любимые мультипликационные персонажи?

БАРАЦ: Ну, советские мультики, естественно.

СТАХОВСКИЙ: Винни-Пух?

БАРАЦ: Ну да, конечно. Дальше всё понятно.

СТАХОВСКИЙ: Да, о’кей. А тебе нравится узнавать секреты других людей?

БАРАЦ: Нет.

СТАХОВСКИЙ: Почему?

БАРАЦ: Нет. Меня тянет к этому, но я понял, что...

СТАХОВСКИЙ: Ковырнуть там что-нибудь...

БАРАЦ: Ну да, это как к пропасти, к телефону своей женщины тянет... за угол заглянуть: там темно, кто-то выглянул, посмотреть, кто это. Нет, не хочу я секретов, теперь я понял, что я не хочу.

СТАХОВСКИЙ: Совершенно не хочется?

БАРАЦ: Нет, нет.

КУЗЬМИНА: А что касается дружбы с Ростиславом? И знаете ли вы друг о друге что-нибудь, я не спрашиваю конкретно что...

СТАХОВСКИЙ: А ты спроси на всякий случай, вдруг повезет.

КУЗЬМИНА: …что, может быть, не знает больше никто?

БАРАЦ: Ну, конечно.

КУЗЬМИНА: Вот, Евгений. А у тебя таких друзей нет.

БАРАЦ: Да, это касается и фактологии, и какой-то эмоциональной сферы.

СТАХОВСКИЙ: Эмоциональной связи, да?

БАРАЦ: Да, да. Я даже думаю, что я знаю о нем чуть больше, чем он сам о себе.

СТАХОВСКИЙ: Ух ты!

БАРАЦ: Потому что у меня есть со стороны какие-то вещи. И это касается и меня.

КУЗЬМИНА: В обратную сторону.

БАРАЦ: В обратную сторону, да.

СТАХОВСКИЙ: А ты боишься быть неправильно понятым?

БАРАЦ: Да, да, боюсь.

СТАХОВСКИЙ: А почему? Откуда это? Что это, это детские психотравмы?

БАРАЦ: Ну да, наверное, наверное. Мне хочется объяснений: секундочку, вот что я имел в виду... Хотя в последнее время я понимаю, что тот, кому нужно, тот поймет, поэтому...

СТАХОВСКИЙ: По принципу Ольги Берггольц: "Если надо объяснять, то не надо объяснять..."

БАРАЦ: Да, совершенно верно, но... Этим принципам неплохо бы следовать, но иногда не получается. Иногда: "Постой, ну постой, ты пойми же, что я... я же вот что имел в виду..." А уже никого не интересует, что ты имел в виду на самом деле. И всё, и ты этими словами и объяснениями про себя ничего уже не исправишь. А потом стало понятно, что и не надо исправлять иногда. Так ты пытаешься догнать что-то, кого-то - друга, ситуацию, женщину, а...

КУЗЬМИНА: Что самое сложное в воспитании детей?

БАРАЦ: Вы знаете, в нашем случае, в случае с нашей страной, у нас, к сожалению, есть выбор, и он не самый приятный: воспитывать его или ее так, чтобы было легче жить в этой стране, или воспитывать, как тебе хочется. Но на самом деле я думаю, что выбора нет. Потому что, даже если ты себя сильно будешь сдерживать, ты не сможешь воспитывать его специально под эту страну, все равно ты воспитываешь как воспитываешь, то есть ты себя ведешь как-то, а он понимает, как ты себя ведешь, или она, и считывает какие-то твои убеждения и принципы. Вот. И то, что я говорил: надо всегда помнить, что ребенок - это самостоятельный человек, отдельный от тебя, что это не твое. Это твой ребенок, но это отдельная единица, до какого-то времени этой единице нужно разъяснять, что и как, почему, а потом отпустить.

СТАХОВСКИЙ: В свободное какое-то плавание.

БАРАЦ: Ну не в свободное, всегда быть рядом, но при этом дальше... Мне кажется, что вообще взросление - это умение принимать решения. Если ты будешь принимать решения всегда за него, то он никогда не повзрослеет, и это очень болезненная сцепка, поэтому...

СТАХОВСКИЙ: Ну да, понятно. Тебя легко разозлить?

БАРАЦ: Ну да. Вот вы меня разозлили прямо вначале.

КУЗЬМИНА: "Вы", заметь, не "ты", а "вы".

СТАХОВСКИЙ: Конечно. Всё, я спрятался за твою, Вера, мощную спину...

КУЗЬМИНА: В одном из интервью ты назвал самые главные беды, наверное, страны в том числе: "хамство и агрессия".

БАРАЦ: Да, у нас очень понятийная, такая мужицкая страна, и не хватает нам нормального теплого женского начала в стране, как мне кажется.

СТАХОВСКИЙ: Какой из периодов своей жизни ты считаешь наиболее ценным? Который прямо повлиял на то, почему ты - это ты?

БАРАЦ: Детство… Я думаю, что лет, условно говоря, с двенадцати до двадцати я стал я, вот примерно так, наверное. Хотя вот эта история про то, что люди не меняются, - меняются…

СТАХОВСКИЙ: Меняются?

БАРАЦ: Мне кажется, да.

СТАХОВСКИЙ: А от чего это зависит?

БАРАЦ: Ну как, душа, мозги и тело проходят какие-то испытания, ошибки и трудности, ударяются обо что-то, понимают, что туда нельзя, туда можно.

СТАХОВСКИЙ: Но это стадии, или это какие-то личностные, на твой взгляд, моменты, которые у кого-то могут сложиться, а у кого-то нет?

БАРАЦ: Точно, именно так. Думаю, что кто-то проходит этот путь, не ударившись, - очень редко, правда. Но я думаю, что кто-то не взрослеет, ну вот как был дураком, так и остался дураком.

СТАХОВСКИЙ: Так и остался, действительно, и никаких тебе ни травм, ни потрясений.

КУЗЬМИНА: Перечитывает свои стихи десятилетней давности и говорит: они великолепны, они прекрасны и волшебны...

БАРАЦ: Да-да-да.

СТАХОВСКИЙ: Есть какое-то внутреннее ощущение, я не знаю, понимание умственное или, может быть, чувственное, кто такой умный человек? Это кто? То есть, как понять, что вот этот человек умен?

БАРАЦ: Все время об этом спорим, думаем. Трудно, наверное, дать определение. У Грэма Грина, по-моему, умный человек - человек, который умеет общаться с людьми. Есть социальный ум, понимание, с кем как надо... Не знаю, Перельман - умный человек или не умный? Великий математик. Я не знаю, мне очень трудно. Я знаю, что для меня умный человек всегда самоироничен, остроумие - признак ума, тоже, несомненно, так. Но часто мы принимаем человека за глупого просто потому, что он пользуется какими-то другими принципами разговора, общения, или там какой-то у него свой, другой мир.

СТАХОВСКИЙ: То есть наше непонимание его внутреннего устройства какого-то.

БАРАЦ: Да, вот, кстати, наверное, ближе всего: ум - это понимание, что вокруг люди разные.

СТАХОВСКИЙ: Другие люди, да?

БАРАЦ: Да, люди разные, и что твое мнение и мнение твоего оппонента может не только не совпадать, но и может быть и то и другое правдой, и то и другое правильным. Кстати, как и неправильным, да.

СТАХОВСКИЙ: Да, хорошо.

КУЗЬМИНА: У тебя есть какие-нибудь коллекции чего-нибудь, чего больше двух?

БАРАЦ: Ничего, ничего. Вот у меня даже детей не больше двух...

СТАХОВСКИЙ: И всё, этого достаточно.

БАРАЦ: Я никогда... мне папа прививал любовь к маркам, потом этикетки...

СТАХОВСКИЙ: Спичечные?

БАРАЦ: Нет, нет, жвачки.

СТАХОВСКИЙ: А, вкладыши вот эти?

БАРАЦ: Вкладыши, носики, чиклетсы - уф!

СТАХОВСКИЙ: "Дональд Дак", "Турбо"…

БАРАЦ: Да, да, да. И "Черная стрелка". Нет, ничего мне не доставляет удовольствие собирать, нет.

СТАХОВСКИЙ: Чего действительно дом захламлять?

БАРАЦ: Мне - да.

СТАХОВСКИЙ: А 18 июля - это кто по знаку Зодиака, это Рак?

БАРАЦ: Рак.

СТАХОВСКИЙ: И как?

БАРАЦ: Мне очень нравится, когда говорят: "А, ну всё понятно..." Женщины обычно.

СТАХОВСКИЙ: А есть что-то такое внутреннее гороскопное? Ну, может быть, не увлечение, но все равно.

БАРАЦ: В смысле?

СТАХОВСКИЙ: В смысле: вот я Рак, а вы там Козерог, и так далее…

БАРАЦ: Нет, я про это ничего не знаю и не верю в это, и мне очень трудно представить себе, что... Ну, наверное, есть люди, очень специальные люди, которые знают про тебя именно что-то, но вот эти гороскопы: все родившиеся 18-го числа - именно такие...

КУЗЬМИНА: А есть личные приметы перед спектаклями или какие-то свои?

СТАХОВСКИЙ: Суеверное что-то такое?

БАРАЦ: Мы всегда делаем: "Ни пуха, ни пера" - "К черту!" Вот и всё.

СТАХОВСКИЙ: Ручками вот так еще: эх! И пошли.

БАРАЦ: Ну да.

СТАХОВСКИЙ: Прямо как мушкетеры, так и повелось. Слава богу, что не со шпагами.

БАРАЦ: Да, да, да.

СТАХОВСКИЙ: Что самое сложное даже не в твоей работе, а в вашей совместной работе с ребятами, может быть?

БАРАЦ: Белый лист, наверное. То есть вот сдвинуть поезд...

СТАХОВСКИЙ: Первое слово?

БАРАЦ: Да, первые идеи, слова, фразы. К сожалению, мы не обладаем никаким секретом и алгоритмом написания, поэтому приходим, и вот это очень сложно. Очень радостно, когда... это как сдвинуть автобус, а потом, он уже когда едет, ты его так можешь подталкивать, и он едет себе, и хорошо.

СТАХОВСКИЙ: То есть надо навалиться всем вместе.

БАРАЦ: Да. Ну не всем вместе, мы пишем втроем, и тут начинается. И очень сложно, и страшно, и страшно, что закончилось, страшно, что всё. И такие моменты бывали: ну всё, мы закончились...

СТАХОВСКИЙ: Надо подождать. А муза, она есть?

БАРАЦ: Муза? Нет музы, есть понимание… Кому-то нужно тяжелое состояние для того, чтобы что-то из себя выудить, какие-то сомнения, проблемы, ужасы. Я в таком состоянии тяжело работаю, хотя оно часто есть, все равно загруз какой-то есть в принципе. То есть, так как эти состояния случались, ты их помнишь. Но работать, именно работать, лучше в таком кураже. Жизнью управляют состояния, когда ты куражен, ты можешь...

СТАХОВСКИЙ: Эх, накуражиться!

БАРАЦ: Как при женщине, которая тебя любит и ты ей нравишься, ты - эх, как ты хорош! И при этой же женщине, которая вдруг перестала тебя любить, ты - маленький, никчемный человечек...

КУЗЬМИНА: Нужно ли сохранять дружбу? И как вам удается ее сохранять с Ростиславом? Потому что все-таки дружба с буквально хождения за ручку в школе или в детском саду - редко встретишь людей, у кого сквозь годы эти отношения сохранились.

БАРАЦ: Нет, ну как нужно? Нужно. Но мы уже не дружба, а как бы уже судьба друг друга. А с судьбой, если она уже рядом с тобой, надо же как-то... Нет, вы знаете, у нас не было никогда такого... то есть у нас случаются и ссоры, и конфликты, и то-сё, но так, чтобы давай держаться, давай сохранять дружбу... Она есть, и нам легко и спокойно друг с другом часто.

КУЗЬМИНА: То есть это просто внутреннее ощущение, что мы родные люди уже с некоторых пор.

БАРАЦ: Ну да. Да нет, не только родные, родные часто не дружат, а интересны мы друг другу, есть чем еще удивлять. Нам, в общем, спокойно в одной комнате, есть о чем поговорить, это всегда важно.

СТАХОВСКИЙ: Главное, чтобы хотелось что-нибудь сказать и было что сказать.

БАРАЦ: Да.

СТАХОВСКИЙ: Если говорить очень просто, то, конечно, можно сформулировать вопрос как: были ли в жизни какие-то разочарования, может быть, и что хотелось бы изменить? Спрошу по-другому. Есть в жизни что-то, что очень хотелось сделать, ну в свое время, но так и не было сделано?

БАРАЦ: Очень многое, очень многое.

СТАХОВСКИЙ: И о чем-то какое-то, может быть, сожаление проскакивает: а что же я всё никак?

БАРАЦ: Ну, очень многое не сделано. Хотя не сделано потому, что те самые ошибки молодости. А ошибки молодости - это, наверное, самое радостное в молодости, именно их и хочется повторить.

СТАХОВСКИЙ: А что, например? Вот хоть один, может быть, самый невинный пример?

БАРАЦ: Ну, невинный... Всё невинное неинтересно, а "винное" - не скажу... Не знаю, пропущено мимо много книг, не прочитано, и уже не успеется никогда. Мы приехали, когда играл, например, на сцене еще Смоктуновский, а я не был.

СТАХОВСКИЙ: Не собрался, не дошел.

БАРАЦ: Да. Многих видел - Смоктуновского не видел, Евстигнеева не видел, не дошел, не успел. Это из невинного. Кстати, Невинного я тоже не видел. Вот. Очень многие люди говорят: "Я ничего не хотел бы поменять в своей жизни". Я многое хотел бы, очень многое, где я облажался, где я был неправ, где я бы сейчас по-другому поступил, и, наверное, по-другому было бы, но это сослагательное наклонение.

КУЗЬМИНА: Если предположить, что есть следующая жизнь, какую бы профессию, возможно, кроме этой ("я бы повторил то же самое" - и такой ответ тоже вполне возможен), какую бы профессию вы выбрали, кем бы вы стали в следующей жизни?

БАРАЦ: Не знаю. Ну я не знаю, не знаю... что-нибудь простое, спокойное.

КУЗЬМИНА: А женщиной родиться хотите, прожить жизнь?

БАРАЦ: Что-что? Нет, вот нет.

СТАХОВСКИЙ: Почему?

БАРАЦ: Ну нет...

СТАХОВСКИЙ: Ну отстаньте, ну нет, всё, надоели...

БАРАЦ: Нет и всё!

СТАХОВСКИЙ: Леонид Барац был у нас в гостях - сценарист, режиссер и актер, один из основателей "Квартета И". Спасибо большое.

БАРАЦ: Спасибо вам.

КУЗЬМИНА: Спасибо.

СТАХОВСКИЙ: Да, до новых встреч, удачи, и будем ждать новых работ, конечно.

БАРАЦ: Спасибо.