Трахты-Барахты Ирина Хакамада в гостях у Романа Трахтенберга и Елены Батиновой

ТРАХТЕНБЕРГ: Добрый вечер нашей гостье Ирине Хакамаде.

ХАКАМАДА: Добрый вечер.

ТРАХТЕНБЕРГ: Как обычно, мы будем записывать вашу биографию. Нас интересует только период до того, как вы стали известной, потому что обо всем остальном все время говорят, о ваших политических взглядах. Мы как бы вне политики, потому что мы очень глупые с Ленкой, в политике вообще ничего не понимаем.

ХАКАМАДА: Нет, вы не глупые, вы осторожные.

ТРАХТЕНБЕРГ: Да. Потому что смелый артист, он не бывает долгожителем.

ХАКАМАДА: Правильно, и не только артист.

ТРАХТЕНБЕРГ: Да. И мы постараемся держаться подальше от этого всего. Потому что наше мнение – это наше мнение. А что на самом деле подумала Батинова, никто не узнал, потому что кролик, он был очень интеллигентным кроликом и умным. И мы будем записывать вашу биографию, Ирина. Если у вас сейчас есть желание что-то сказать, поведать миру буквально за пару минут┘ Вот чем сейчас занимаетесь, например?

ХАКАМАДА: У меня в сентябре выйдет книжка ╚Success в большом городе╩. То был ╚Секс в большой политике╩, а это ╚Успех в большом городе╩. Он вне политики, но там шесть новелл, которые я сама, собственной ручкой написала, литературных, и они как раз связаны тоже с биографией и с ключевыми, очень странными событиями, которые давали мне потом возможность использовать этот опыт.

ТРАХТЕНБЕРГ: Но это литература или беллетристика?

ХАКАМАДА: Вот эти шесть новелл, и там еще кофебрейки есть┘ это вообще такие┘ То есть это то отлет на один вулканический остров, то подслушанный разговор в Москве┘ Мне кажется, что это уже немножко похоже на литературу, но такую эссеистскую.

ТРАХТЕНБЕРГ: А сейчас, Ирина, давайте начнем с самого начала. Где вы родились, в каком городе?

ХАКАМАДА: Как это ни странно, я не родилась в городе Токио, я родилась в городе Москве. Папа с мамой переехали из Хабаровска. Папа был переводчиком, его перевели в Москву.

ТРАХТЕНБЕРГ: С японского, нет?

ХАКАМАДА: Да, он был переводчиком с японского.

ТРАХТЕНБЕРГ: Да я пошутил, смотри – и попал в точку.

ХАКАМАДА: А мама учительница в обыкновенной средней школе, английского языка.

ТРАХТЕНБЕРГ: Они там познакомились, в Хабаровске, и вы уже родились в Москве?

ХАКАМАДА: Я родилась в Москве, да.

ТРАХТЕНБЕРГ: И началось ваше, так сказать, образование. С детского садика либо вас воспитывали дома? Мы тут смотрим, у нас все великие воспитывались в детских садах, исключая ясли, в ясли их не отдавали родители. А вы?

ХАКАМАДА: Да, я тоже. У меня детский сад и с 6 лет до 15-ти – лагеря пионерские.

ТРАХТЕНБЕРГ: Лагеря – это так прозвучало из ваших уст┘

ХАКАМАДА: Лагеря прозвучало сильно, правда? Но ассоциация такая же. В принципе, читайте Солженицына, вот умер, царство ему небесное. На самом деле это был ужас. Но родителям было некогда, мама много болела, а папа был очень сильно занят. И вообще японский папа, как-то не очень ему нравилось, что у него родилась дочь.

ТРАХТЕНБЕРГ: Хотел сына-самурая?

ХАКАМАДА: Хотел сына-самурая, да я еще болела много, была какая-то слабенькая, какая-то замкнутая. В общем, он очень расстраивался, он как-то мной не занимался, и у меня по две-три смены, с шести лет, в эти подмосковные лагеря.

ТРАХТЕНБЕРГ: Ну давайте еще вернемся к детскому садику. Детский садик-то был обыкновенный какой-то?

ХАКАМАДА: Садик тоже обыкновенный. Мама устроилась туда воспитательницей, чтобы взяли.

ТРАХТЕНБЕРГ: И люди, которые должны преподавать в школе, они вынуждены были работать в детских садах.

ХАКАМАДА: Да, чтобы взяли ребенка.

ТРАХТЕНБЕРГ: Потом была школа. Были какие-то факультативы? Может, вас с раннего детства пытались чему-то научить?

ХАКАМАДА: Понимаете, моя семья была уникальная, и я, конечно, страдаю по этому поводу до сих пор. Меня с самого детства ничему никто не учил.

ТРАХТЕНБЕРГ: Не хотели или времени просто не было?

ХАКАМАДА: По-моему, времени не было и не было этих ценностей. То есть папа умел кататься на коньках, он с ружьем охотился, подводным плаванием занимался, блестяще водил машину и блестяще играл в большой теннис и ездил на велосипеде.

БАТИНОВА: А вас он брал?

ХАКАМАДА: Он меня никуда не брал. Я не умела кататься на коньках и до сих пор не умею. Я не умела кататься на велосипеде, научилась впервые в 25 лет, меня научил муж, и до сих пор себя неуверенно чувствую на велосипеде.

ТРАХТЕНБЕРГ: Ну это удивительно на самом деле! Я таких не встречал уникальных┘

ХАКАМАДА: Да ничего! К тому моменту, когда я вышла замуж, оказалось, что я не умею ничего.

БАТИНОВА: Это вас огорчало?

ТРАХТЕНБЕРГ: Хотелось по этому поводу харакири сделать?

ХАКАМАДА: Почти. Меня это дико огорчало, что я все время во дворе была аутсайдером. Я с горя в 11 лет пошла учиться фехтованию с улицы, был открыт конкурс, и меня тут же взяли, решили, что я очень талантливая.

ТРАХТЕНБЕРГ: А фехтованию на чем?

ХАКАМАДА: На рапирах. Я с рапирой уже ездила в метро, гордая входила, потому что уже через три недели мне дали собственную, индивидуальную рапиру. Но потом меня достали так, что я поняла: или я буду учиться, или я буду заниматься спортом. И я бросила.

БАТИНОВА: Достали тренеры, да? Просто очень сильные нагрузки были?

ХАКАМАДА: Да. Ну тогда же в Советском Союзе было так: если ты талантливый, ты все отдаешь спорту, если ты не талантливый, то тебя вышибали.

БАТИНОВА: А вам хотелось учиться?

ХАКАМАДА: Мне хотелось учиться. Я почувствовала, что это не мое.

ТРАХТЕНБЕРГ: А что ваше, Ирина?

БАТИНОВА: Вот так мы потеряли фехтовальщицу.

ТРАХТЕНБЕРГ: Много мы тут потеряли, к нам каждый день приходят люди, мы узнаем, что мы потеряли многих спортсменов┘

ХАКАМАДА: Что было мое в детстве? Я обожала балет.

ТРАХТЕНБЕРГ: Пытались заниматься как-то?

ХАКАМАДА: Пыталась. И мама отвела меня честно, я изнылась, она меня в 5 лет повела. И я помню тетю строгую, которая решила свернуть меня в узелок, сказала, чтобы я свернулась (и я пишу об этом в последней книге), и вместо узелка получился прямоугольник, и меня не взяли: растяжки нету. Да, кстати, я недавно говорила с Плисецкой, и она была страшно возмущена. А у меня великолепное чувство ритма и музыки, и я хорошо танцую. Она говорит: ╚А в наше время у детей проверяли музыкальность, а растяжка, она нарабатывалась. А сейчас, в ваше время – хотя я не молоденькая девчонка, – уже все изменилось, к балету во время тестов детей уже подходят как к спорту: должны быть природные данные, не относящиеся к музыкальности╩.

ТРАХТЕНБЕРГ: Ну, чтобы легче было преподавателям, чего тратить время?

ХАКАМАДА: Да, чего тут растягивать? Нужно с самого начала ногу закинуть за уши┘

БАТИНОВА: А вы переживали в тот момент?

ХАКАМАДА: Да, да. Я страшно переживала, потому что это была заветная мечта. Я когда в детском саду снежинку танцевала, мечтала┘ Ну что вы хохочете?

ТРАХТЕНБЕРГ: А в Японии есть снег? Я просто подумал об этом┘

ХАКАМАДА: Зовем срочно Жириновского. Давайте тут про русского политика.

ТРАХТЕНБЕРГ: Ну, конечно, Жириновский – это самый русский политик┘

Так, снежинку танцевали и┘

ХАКАМАДА: И мечтала, что я буду балеринкой. Я даже читала, помню, мне было лет 10, в ╚Новом мире╩ была грустная повесть, называлась ╚Черные лебеди╩. Не помните? Прекрасное произведение.

ТРАХТЕНБЕРГ: А кто автор-то?

ХАКАМАДА: Не помню уже. От имени девочки, которая учится в балетной школе. И я просила, меня водили в театр Большой, я смотрела ╚Щелкунчика╩, ╚Лебединое озеро╩. И, в общем, меня грохнули кирпичом по голове жестко.

БАТИНОВА: А кто вас в это время поддерживал, мама? С кем вы делились?

ХАКАМАДА: Мама, мама. Я долго плакала, она говорила: Ира, ничего страшного, ну что делать? И забыла. Потому что она учительница, классное руководство, замученная. Она так посочувствовала, ну и все. Она сама у меня была и есть неспортивная, и, в общем-то, она так не сопереживала, потому что у нее никогда этих амбиций не было, которые связаны с физическим состоянием тела, она у меня никогда ничем не занималась и не увлекалась, такая женщина – женщина.