Рейс 11-14 Арсений Ковальский - гость Олега Битова и Екатерины Марковой

КОВАЛЬСКИЙ: Добрый вечер!

 

МАРКОВА: Здравствуйте!

 

БИТОВ: Во-первых, конечно же, хочу сказать хорошие слова в адрес вашего театра, потому что для меня это один из самых, пожалуй, интересных, один из интереснейших творческих коллективов Москвы. Безусловно, благодаря и вашему руководителю Левитину, и той команде, которую он собрал, в том числе и вам. И в связи с этим все-таки говорить мы сегодня будем не столько о коллективе, не столько о коллективном творчестве, сколько о монотворчестве, потому что это некий моноспектакль. Я имею в виду, это некий жанр, на мой взгляд, который  незаслуженно забыт сейчас. Вот как вы считаете?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Я не согласен с вами, что он забыт. Сейчас  много всяких происходит событий в этой области.  Например, есть много фестивалей. Вот недавно мой один товарищ распечатал такую  информацию, в которой  огромное количество фестивалей моноспектаклей по миру. Вот фестиваль ╚Соло╩, который проходит в Москве уже третий раз. Я в нем участвовал в прошлом году со спектаклем ╚Лиловый дым╩. И, потом, есть Гришковец, есть, знаете, разные актеры┘

 

БИТОВ: Вот, видите: ╚Есть Гришковец, есть┘.╩

 

КОВАЛЬСКИЙ: На самом деле, Гришковец  - это некое такое┘

 

БИТОВ: Явление.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Я про моноспектакль. То есть, он работает в этом, он внутри этого. А есть просто актеры, которые берут и делают моноспектакль. И это  отчасти случайно, а отчасти неслучайно. Я хочу упомянуть Фрейндлих. Я видел прекрасный ее спектакль, и это  одно из  моих сильнейших впечатлений в этом жанре.

 

БИТОВ: Давайте мы немножко разберем все по полочкам, если позволите. Все-таки  театр - творчество коллективное. Даже, может быть, более коллективное, чем   кино. Потому что в кино есть крупные планы, в кино герой может существовать  один   на протяжении 90% экранного времени или режиссер  может наполнить это время  какими-то массовками. А театр - это все-таки     некий коллектив актеров. Даже если это два актера - все равно это взаимодействие партнеров на сцене. Когда человек один, то это тоже театр, но в чем кухня его, в чем особенность, в чем противоречивость, может  быть,  даже в какой степени? Потому что с кем ему  взаимодействовать?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Вы знаете, моноспектакль, я еще раз говорю, что это очень широкая штука. Там разные бывают нюансы. Например,  если говорить о моноспектакле ╚Лиловый дым╩, который у меня был когда-то, вышел он лет 13 назад по тексту такого человека Феликса Рознера, этот спектакль  мы начинали делать вообще как спектакль на троих, а  потом постепенно я остался один.  И это произошло   органично  и случайно. По поводу кухни: каждый раз разная кухня. Для меня, как ни странно, моноспектакль - это возможность взять ответственность на себя, с одной стороны. Возможность,  грубо  говоря, ни от кого не зависеть и, в то же время, зависеть от   такой важной вещи, как совпадение тебя и зрителя, например. Я даже по-другому скажу,   например, в спектакле,  которого сейчас уже нет, тот же ╚Лиловый дым╩, там вообще возникает странная ситуация к концу спектакля. Дело в том, что там  история   насыщена персонажами. Она  такая детективная,  увлекательная, закрученная.   Сюжет, сюжет, повороты,  и к концу спектакля возникает ощущение, что  там такая маленькая коробочка у нас деревянная на сцене, что она вся кишит прям какими-то сущностями. И мне даже там как-то тесновато становится. В новом спектакле, который скоро выйдет, называется он ╚Табу, актер╩. Это по пьесе Сергея Носова, питерского драматурга и писателя. И удивительно тонкого человека и литератора. Там  противоположная история. По всем параметрам. Во-первых, там практически нет сюжета никакого. Он  такой абсолютно как река. Мой режиссер Карен Нерсесян, который делал этот спектакль, называет это   рекой. Вот есть одна ночь, и в этой ночи есть человек, который пытается решить такие важные проблемы для нас, для всех, как любовь и творчество, которые по ночам, конечно же, на каждого  наваливаются. Вам это известно не хуже меня.

 

БИТОВ: Ух ты! И что, вы решаете эти проблемы к концу спектакля? Хотя бы одну из них?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Вы решаете эти проблемы к концу каждой ночи своей?

 

БИТОВ: Нет.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Ну, вот и я тоже - нет. Потому что это всего лишь одна ночь из какого-то большого количества ночей этого человека. Но вопрос - в приближении. Вопрос в возможности поймать, настроить антенну каким-то  образом. Я даже не знаю, что сейчас сказать про этот новый спектакль, потому что его еще нет. Понимаете? Вот вы спросили про отличия техники? Дело в том,  что   если обычный спектакль драматический  может родиться   сразу на премьере... Ну, в принципе, в основном, рождается на десятый спектакль. То с моноспектаклем дело гораздо дольше обстоит. Я, например, лет через пять только погрузился по-настоящему и как-то слился, как-то стал чувствовать, про что он  и что делать, и как быть в том ╚Лиловом дыме╩.

 

МАРКОВА: Когда уже спектакль родился, и много лет прошло, как-то с кем-то взаимодействуешь на сцене, что-то меняется. Это может быть мимика, может быть,  слово не то человек сказал. А вот не существует такого однообразия, когда уже много раз сыграли спектакль,  и  ничего нового! И как вот эту проблему решать?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Ну, это вопрос про театр вообще. Вот все спрашивают: ╚Как  ты можешь играть 9 лет один и тот же спектакль?╩ На самом деле, то же самое все. То есть, главное же просто стараться рождать здесь и сейчас. Стараться, чтобы все происходило на глазах на твоих и  глазах зрителя.

 

БИТОВ: Ну, а потом, мне кажется, что все-таки есть некие такие вещи, когда ты взаимодействуешь с партнером, которого ты видел уже лет 10, и знаешь даже его штампы - это одно. А когда ты один на сцене и взаимодействуешь только со зрительным залом, а зрительный зал всегда разный, каждый день  разный, то это тоже  новизна ощущений.

 

КОВАЛЬСКИЙ: И потом, все-таки, моноспектакль - это такая  территория определенной свободы. Относительной свободы. Например, иногда я просто играл и останавливался. Вообще садился, и ничего не происходило. Вот просто захотелось помолчать. Ну, кроме меня, говорить  некому на сцене.   И вот помолчали. И эта пауза осталась в спектакле -  она была такая точная, так родилась вовремя, что я решил ее оставить. И  я не думаю, что хоть кто-то один в зрительном зале  думал, что я забыл текст.  Она была вовремя, к месту.

 

БИТОВ: Новая работа, премьера которой состоится в сентябре  19  числа?

 

КОВАЛЬСКИЙ: 19 сентября в  Центре-музее Высоцкого будет  спектакль ╚Табу, актер!╩

 

БИТОВ: Моноспектакль. Это вторая моноработа, во всяком случае, в театре. Вторая работа Арсения. Вот скажите, Арсений, вы предыдущий спектакль играли на протяжении скольких лет?

 

КОВАЛЬСКИЙ: 10 лет  регулярно и сейчас вот раз в год, наверное, играю.

 

МАРКОВА: Но он не всегда был моноспектаклем?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Когда он вышел, он был уже моноспектаклем. Он начинался не моно.

 

БИТОВ: Вот, смотрите, эта десятилетняя практика игры моноспектакля, она, судя по всему, не отбила у вас охоту играть именно моноспектакль.

 

МАРКОВА: Наоборот. Даже как-то охоты, я так понимаю, больше появилось.

 

БИТОВ: Но, с другой стороны, 10 лет прошло прежде, чем вы опять обратились┘  Ну, не знаю, вы обратились или просто вас кто-то сподвиг на это монотворчество. Это  вот что, это должно как-то перевариться внутри, чтобы придти к новому какому-то материалу? Почему я так это воспринимаю? Потому что монотворчество, на мой взгляд, это некая исповедь всегда. Потому что действительно здесь не на кого опереться. Здесь есть ты, режиссер еще, естественно, если не сам ты  режиссер-постановщик.

 

МАРКОВА: И зритель.

 

БИТОВ: Да, и зритель. И все. Опереться больше не на кого, прикрыться больше некем. Если ты заболел, то все.

 

МАРКОВА: Если у тебя голова болит,  то приходите с  головной болью?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Никто в одну ночь не заменит, конечно.

 

БИТОВ: Вдохновения нет, и все! Если у тебя  нет вдохновения и на сцене еще 10 актеров, ты можешь за них как-то спрятаться. В разных спектаклях по-разному, смотря какая роль и так далее. Но все-таки. Здесь ты ни за кого не спрячешься. Поэтому это всегда некая такая удвоенная, утроенная работа, мне так кажется.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Не знаю. Я не разделяю. Нет там такого:   сделал один моноспектакль -  закончил свою историю. Нужно обязательно делать следующий моноспектакль. Просто появилась возможность сделать эту прекрасную пьесу Сергея Носова ╚Табу, актер!╩ Мне позвонил мой друг,  режиссер Карен Нерсесян, с которым мы играли уже спектакль этого автора ╚Тесный мир╩, и предложил мне материал. И все удивительным образом сложилось,   как обычно, когда ты чувствуешь, что это надо  делать. Удивительным образом совпало. Я как раз в то время как-то стал подумывать о куклах.

 

МАРКОВА: Я как раз хотела спросить, что вы говорили во время перерыва, что в этом спектакле участвуют куклы. Но они  тоже своего рода партнеры, получается?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Они в первую очередь  партнеры в этом спектакле. Причем, они именно партнеры, а не объект моих манипуляций. То есть,  не марионетки,   не управляемые куклы. Это спектакль не столько кукольный, сколько про человека и кукол.

 

МАРКОВА: А вы сами делали этих кукол?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Да, я сам делал этих кукол. И это в некотором смысле важно.

 

МАРКОВА: Какую-то специальную душу в каждую вкладывали? Сколько их там, если не секрет?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Их восемь.  Семь  мальчиков, одна - девочка.

 

МАРКОВА: Ого! Белоснежка и  семь гномов  сразу же!

 

КОВАЛЬСКИЙ: Нет. Я, к огромному сожалению, не могу раскрывать главную интригу этой вещи.

 

МАРКОВА: А то неинтересно будет потом смотреть. Не раскрывайте.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Да. Не могу раскрывать, про кого это спектакль.  Потому что это такая одна из движущих   штук в этой работе. А по поводу кукол, да,  куклы родные. В них вложен год работы. Они нежные и являются настоящими партнерами. И я даже еще не знаю, какие чудеса будут происходить, когда появятся зрители. То есть,   поймите правильно, это не сумасшествие, не  шизофрения, это не человек, который окружил себя деревянными игрушками. А на самом деле, он решает очень серьезные вопросы, очень серьезные вопросы творчества. Правда.

 

БИТОВ: А каждый актер может делать и играть моноспектакль? Каждому это дано?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Я думаю, нет.

 

БИТОВ: А что должно быть?

 

КОВАЛЬСКИЙ:   Не знаю, хорошо  это или плохо, может быть, какая-то  такая монологичность, что ли, существования вообще.

 

МАРКОВ:  Такое одиночество внутреннее?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Дело не в одиночестве, а просто  для меня это какое-то ощущение свободы и собственной ответственности. Я вообще, с одной стороны, не люблю, а с другой стороны, в театре очень  люблю брать  на себя ответственность.

 

БИТОВ: А вот, смотрите, в принципе  моноспектакль - это такой вид творчества, который еще подразумевает некую актерскую наглость. Даже не наглость, а вот, знаете, такое  состояние ╚не могу не сказать╩, ╚не могу не играть╩, да?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Это очень странный вопрос в случае вот этих двух спектаклей, которые есть у меня. Опять же, я могу только про свой опыт говорить. В этом смысле  эти два спектакля просто диаметрально противоположные. Если, скажем, в ╚Лиловом дыме╩ я на сцене царь и бог. Я играю все роли, я  держу зрителя, они там не шелохнутся час двадцать. Я понимаю, что, да, зрительный зал мой, я могу делать все, что угодно. Им очень интересно, какая  удивительная история, все там одно за другое...

 

МАРКОВА: Да, и с другой стороны,  можно сразу тебе и ╚Гамлета╩ сыграть, и какую-нибудь Бабу-Ягу.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Вот. А здесь, в этом спектакле абсолютно диаметрально противоположная ситуация. И мне там необыкновенно сложно, и мне там нужно быть очень ненаглым. Знаете, есть такое понятие сейчас, оно все больше и больше распространяется, как сила намерения. Когда ты не то чего-то хочешь,  это произойдет.

 

МАРКОВА: А просто формируешь намерение?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Да, а когда ты просто знаешь, что это будет, и это происходит... Как бы вот мой персонаж, он существует в этом ключе. Он очень тих. Причем, опять же, это огромная загадка этого спектакля, почему он стал таким,  ведь раньше он был совсем другим, и все про это знают.   А сейчас он тих. Сейчас это его выбор - быть в том месте, где он находится.

 

 

БИТОВ:  Мы говорим о новом моноспектакле Арсения, премьера которого состоится в сентябре,  о монотворчестве вообще. И о театре. Мы сейчас очень интересную  тему затронули о том, как сосуществуют  творческие люди вместе в едином коллективе. О том, что залогом чего может являться долгая творческая жизнь. Неважно, в театре, в кино, в живописи или еще в чем-то.

 

МАРКОВА: В любом творчестве.

 

БИТОВ: Да. А уж,  тем более, когда эта жизнь сопряжена ┘

 

МАРКОВА: Какой-то тесной связкой с людьми.

 

БИТОВ: Да, да, с целым коллективом, а  не просто ты сам по себе художник, рисуешь картины. И вроде бы как счастлив и доволен.

 

МАРКОВА: И складываешь их в подвал.

 

БИТОВ: Да. Вот вы, кстати, как, Арсений, относитесь к тому, что есть такие люди, которые говорят: да я вот творю (условно говоря: пишу, рисую) ради самого творчества. И не нужно мне это признание, не нужен мне этот зритель, условно говоря. Вы как к этой позиции относитесь?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Вы знаете, я, честно говоря, думаю, что все, что должно  быть  услышано, будет услышано. Человек действительно должен заботиться о том, чтобы говорить про то, что его интересует,  и таких же, как он. И если про это мощно сказать, то это уши свои найдет.

 

МАРКОВА: Человек нуждается в том, чтобы его услышали? Или есть такие люди, которые, в общем-то, сами с собой тихо ведут беседу?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Я нуждаюсь, мне хотелось бы быть услышанным.

 

БИТОВ: Вот, смотрите,  если возвращаться опять к вашему монотворчеству, предыдущий спектакль вы играли больше 10 лет, это значит был хороший спектакль.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Он стал хорошим.

 

БИТОВ: Зритель ходил 10 лет все-таки. 10 сезонов. Больше 10  сезонов. Неважно даже, если вы играли его раз в месяц.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Он стал хорошим. Я еще раз повторю, что я прямо стал чувствовать, что он обладает какой-то достаточно мощной, практически библейской  аурой. Потому что в этом спектакле такая  тема: там еврейский мальчик в литовском местечке. Такая  местечковая все-таки тематика. И через какое-то время   игра  этого спектакля действительно исчезла. То есть, там появились  какие - то мощные потоки, и стало неважно, про что это. То есть, важно,  но в таком  театральном смысле - неважно.

 

МАРКОВА: То есть, глобальные появились проблемы какие-то?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Даже не проблемы появились, а появилось такое удовольствие от стихии театра в этом во всем.

 

БИТОВ: А если бы спектакль не пошел? И, соответственно, зритель не пошел бы на него?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Что ╚если бы╩? Что было бы со спектаклем?

 

МАРКОВА: Да.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Не  знаю, перестал бы, наверное, существовать. Перестал бы я его играть.

 

БИТОВ: Но это был бы для вас некий какой-то удар по самолюбию?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Тогда - да, сейчас,  наверное,  нет. Я  не знаю, как сложится судьба нового моноспектакля моего. И к этому спектаклю очень странную пристройку  советует  мне режиссер. Но все-таки актер  - это исполнитель.  Для меня это некая практика  того, чего я вообще не умею делать. Вот  в данном случае в работе с Кареном Нерсесяном... Я не  умею быть тихим и скромным. Я не очень хорошо себе представляю, как это┘ Точнее, я  учусь   приятию  любой ситуации  у своего персонажа. И понимаю его позицию - ты делай, что должно, а будь, что будет.

 

МАРКОВА: Но хочется  стукнуть по столу и сказать: ╚Я не согласен!╩

 

КОВАЛЬСКИЙ: С кем? С режиссером? Или с реальностью?

 

МАРКОВА: С персонажем.

 

КОВАЛЬСКИЙ: А я согласен. Я согласен, и мне   нужно то, что умеет он. И я поучился бы у него, конечно, этому. Другой вопрос, что у  меня есть какие-то мои собственные, видимо,  какие-то внутренние проблемы, которые мне мешают. Но если я этому не научусь,  то спектакль не получится. Вот какая история.

 

МАРКОВА: Но получается, что это не просто творческая работа, а  такое движение внутреннее.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Для меня это практика вообще, на самом деле. Такая прямо медитация. Медитация на приятие. Вот этот спектакль.

 

БИТОВ: А кто вообще играет первую скрипку? Как это происходит?  Кто выбирает материал, кто выбирает актера? То есть, когда, допустим, вы √ это и режиссер-постановщик, исполнитель и драматург - это понятно. А вот когда это разные люди: один драматург, второй -  режиссер, третий - актер, - вот как складываются все эти компоненты в единую картину?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Вообще все чудом  происходит. Мы же знаем, что должно быть совпадение.

 

БИТОВ: Вот, например, вот ваша новая работа. Кто нашел пьесу?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Пьесу нашел Карен.

 

БИТОВ: Карен нашел пьесу, прочитал ее и подумал: ╚О, это должен быть Арсений!╩ Или как?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Нет, он не подумал, что это должен быть Арсений.

 

БИТОВ: И вообще, почему он решил, что это должен быть именно моноспектакль?:

 

КОВАЛЬСКИЙ: Дело в том, что он очень увлечен этим автором, Сергеем  Носовым. Он делал уже два его спектакля и, по-моему, приступал к третьему. Многонаселенные спектакли, имеется в виду.  И, видимо, было так, что он обнаружил у Носова эту монопьесу (она изначально монопьеса).  Ему она безумно понравилась. И он делал ее в Питере.  Начинал делать, по-моему, с Сухоруковым. Чего-то  там не задалось, чего-то не получилось. Он еще на год- два отложил это дело. Потом я набрал вес (я имею в виду, вес лет). Потому что я был молодым артистом,  сейчас я уже   не очень ┘  То есть, внутренне я чувствую, что молодой артист, но, видимо, я на той интересной грани перехода. То есть, есть у меня  роль,  где я играю 14-летнего мальчика в театре.

 

БИТОВ: Да ладно!

 

КОВАЛЬСКИЙ: И мне уже не очень комфортно это делать. И, короче говоря, вот Арсений дошел до того, что ┘ И Карен подумал: ╚Господи, у меня же есть артист, который может сделать это┘╩

 

БИТОВ: А Карен увидел вас в роли 14-летнего мальчика и подумал: ╚Ну, нет! Уже не 14. Уже пора ему!╩

 

КОВАЛЬСКИЙ: В общем, в этой пьесе все-таки пожилой человек (и это важно, что он пожилой), это важно, что это бывший  всем известный молодой, а ныне пожилой. Вот все, что могу сказать про этого  героя. Больше не могу просто сказать, иначе неинтересно будет.

 

БИТОВ: Давайте поговорим о театре вообще, не только о монотворчестве. Потому что много, особенно в истории новейшей России, было периодов разных, волн, всплесков, падений и так далее, и также много мнений о том, что театр умирает, что он опять возрождается, что публика меняется, и репертуар меняется, и хороших авторов нет. То они вдруг появляются откуда-то. Вот вы вообще как существуете в этом водовороте и что можете сказать по поводу современного русского  театра?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Вы знаете, я в этом водовороте   давно вращаюсь. У меня практически не было выбора быть в каком-то другом водовороте. Лет 28 уже, наверное. То есть,  меня мама в 12 лет привела в театр, и я  в театре, ничего другого, собственно говоря, и не знал за всю жизнь. И для меня  нет другой стихии, которая мне была интересна. Другое дело, что  просто сейчас там какие-то процессы внутренние происходят, для меня очень неожиданные. Знаете, вот как Алиса растет, растет и сказка становится Алисе мала в какой-то момент. Она просто размером вырастает. И ей нужна какая-то другая сказка.  Вот у меня примерно такие процессы происходят. А вообще что сказать вам? Театр нужен очень, я чувствую.

 

БИТОВ: Кому?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Театр нужен людям, которые вот эти два часа находятся в зрительном зале. Но мое мнение,  точнее, мое ощущение от встречи с этими людьми такое: когда я с ними встречаюсь,  находясь на сцене, мне кажется, что когда они выходят из театра, все проходит. То  есть,   в театре никого ничему нельзя научить.

 

БИТОВ: Это вообще, в принципе ваша позиция  такая?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Мне так кажется.

 

БИТОВ: Или сейчас вам так кажется?

 

М КОВАЛЬСКИЙ: Нет, вообще мне так кажется.

 

БИТОВ: То есть, даже когда в 12 лет вы выходили на сцену, в 15-20 лет, вам всегда так казалось?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Может быть, дети -  это другое немного... Потому что дети  глобально учатся. Но вот человека сформировавшегося, который пришел в театр за   катарсисом, и даже если этот катарсис произошел здесь и сейчас, в этой конкретной встрече учить бесполезно.  Всякое искусство абсолютно бесполезно -   известные слова Оскара Уайльда.  Предназначение театра в том, чтобы дать понять, что такое настоящее, что  такое минута, что такое  эта искра от встречи, которая произошла вот сейчас и здесь. И даже если ты вынес чего-то, какую-то мысль, господи, она потом все равно растворится в твоей повседневной жизни. А ребенок - да. Лично я знаю, что моя психология, мое восприятие реальности сформировано спектаклями, которые я видел в детстве. А сейчас, мне кажется, во взрослом возрасте - нет. Я не могу представить, чтобы меня так перелопатило.

 

БИТОВ: Арсений, а вот, возвращаясь к тому, что вы сказали минутой раньше,  а как же,  например, знаменитое обсуждение первых спектаклей ╚Современника╩? Когда люди оставались после спектакля и чуть ли ни полночи обсуждали, что происходило на сцене. И как это вообще вот в нашей жизни происходит?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Вы знаете, в группе людей могут происходить  разнообразнейшие вихри.

 

БИТОВ: Это же случайно собранные люди, случайный зритель пришел, увидел спектакль.

 

МАРКОВ: И настолько воодушевился!

 

БИТОВ: И не мог, во всяком случае, на протяжении еще нескольких часов после него успокоиться?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Вы знаете, это скорее поиск повода для объединения в некую  группу. Я так совсем грубо сейчас говорю. А все равно, в конечном счете, факт восприятия искусства - это очень индивидуальная и глубоко такая внутренняя, интимная  штука. И ты можешь выводить ее наружу в группе людей, даже пусть твоих единомышленников, но все равно это как тренинг.

 

МАРКОВА: Обнажение такое.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Вот есть тренинг личностного роста. Это модная сейчас вещь. Люди собираются на тренинг и там качают некую энергию вместе. И вот в тот период, когда они вместе ее качают, у них горит  глаз и так далее. А когда, скажем, тренинг или спектакль, или какая-то встреча или дискуссия заканчиваются, то постепенно остается только то, что ты сам можешь удержать внутри себя. И все равно ночью, когда ты думаешь про любовь и творчество, ты все равно с собой. И насколько мощности твоей внутренней хватает на то, чтобы удерживать это, настолько и хватает. Понятно ли я объяснил то, что имел в виду?

 

БИТОВ: У вас никогда не возникало желания уйти из профессии?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Возникало. Не из профессии, а как бы поменять немного пристройку к профессии у меня возникало желание.

 

МАРКОВА: Это как это - пристройку?

 

БИТОВ: Не понял.

 

КОВАЛЬСКИЙ: То есть, у меня никогда не возникало желания  расстаться с творчеством.

 

БИТОВ: А, в этом смысле! А что остановило? То, что вы  больше ничего не умеете делать или то, что, грубо говоря, не можете  без этого  существовать?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Во-первых, ничего не остановило.

 

БИТОВ: Все еще возможно, хотите сказать?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Все еще возможно, да. Но я занимался очень долгое время написанием каких-то сценариев. Или я вот занялся куклами. И там есть всякие мысли по поводу просто  организации некоего такого творческого пространства, в котором будет некая мастерская, лаборатория, кафе. Некое такое арт-гнездо,  которое, возможно, будет скоро как-то реализовываться.  То есть, все равно, в любом случае это пристройка к творчеству.

 

БИТОВ: А вот, смотрите, я недаром задал вопрос. 

 

МАРКОВ: Какой-то есть подвох.

 

БИТОВ: Потому что для меня человек, который не просто решился на моноспектакль, а еще и осуществил один проект, сейчас пытается осуществить другой, пытается - потому что до премьеры не будем сглаживать...

 

МАРКОВА: У нас вот есть комментарий от Владимира из Санкт-Петербурга. Вот я хочу прочитать, что ╚работа, роли в творчестве, когда не на кого┘╩, в общем, короче, это супер, когда не на кого переложить все это.

 

БИТОВ: Ответственность, видимо, да?

 

МАРКОВА: Да.

 

БИТОВ: Вот эта монологичность, о которой вы говорили, подразумевает все-таки человека, который хочет быть монологичен и в остальном. То есть,  опять же, написание сценариев, только вы и лист бумаги, и ваши мысли. И ручка или компьютер.  Опять же, создание некоего арт-гнезда. Это создание некоего своего все-таки гнезда, да?

 

КОВАЛЬСКИЙ: Да, да, конечно.

 

БИТОВ: Не дядиного, не тетиного, а своего.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Конечно. Вот, собственно  говоря, в этом и состоят процессы, которые во мне происходят. Как-то хочется создать продолжение своих мечтаний, а не  реализовывать мечтания  других.  Мне очень нравится одна цитата, по-моему, в  Нобелевской речи у Бродского по поводу искусства, по поводу вообще полезности, бесполезности искусства. Если искусство чему-то учит, то именно частности человеческого существования. Это имеет отношение к моноспектаклю, что, когда зритель встречается с моноспектаклем, он учится именно тому, что существование человека - это его личная, частная история, это его личная, частная ответственность. И он это видит реально перед собой на сцене.

 

БИТТОВ: Если вас заинтересовала личная и частная  история Арсения Ковальского и режиссера спектакля ╚Табу, актер!╩ Карена Нерсесяна, то 19 сентября милости просим на его премьеру.

 

КОВАЛЬСКИЙ: В Центр-музей Высоцкого. Пожалуйста, будем рады вас видеть.

 

БИТОВ: Спасибо вам, Арсений. Удачи.

 

КОВАЛЬСКИЙ: Спасибо огромное!  Вам также счастья.

 

МАРКИНА: Хорошей премьеры!

 

КОВАЛЬСКИЙ: Спасибо, спасибо.

 

 

Слушайте в аудиофайле.