Профитроли "Профессионал"

СТАХОВСКИЙ:  У нас в гостях Иван Вырыпаев - сценарист, драматург, кинорежиссер и театральный режиссер, наверное, человек, который сейчас, помимо прочего, насколько я понимаю, занимается и театром «Практика», да?

ВЫРЫПАЕВ:  Здравствуйте. Еще не занимаюсь, я  стану художественным руководителем театра «Практика» с 1 апреля.

СТАХОВСКИЙ:  С апреля, а сейчас Эдуард Бояков продолжает. Спасибо, Ваня, что пришли, во-первых.

ВЫРЫПАЕВ:  Спасибо, что вы меня позвали.

КУЗЬМИНА:  Я пока молчу, потому что я волнуюсь.

СТАХОВСКИЙ:  Я понимаю, Вер, настраивайся. Очень приятно видеть. Знаете, есть такие вопросы, которые обычно было принято задавать где-нибудь в конце, и которые все, естественно, ненавидят, и которые вообще считаются чуть ли ни дурным тоном, типа ваши творческие планы. Поэтому, слегка их перевернув, я рискну спросить в самом начале. А над чем вы сейчас работаете?

ВЫРЫПАЕВ:  Ну, я, во-первых, работаю над дочкой, которая родилась месяц назад.

СТАХОВСКИЙ:  Ой, ну, поздравления.

ВЫРЫПАЕВ:  Спасибо.

СТАХОВСКИЙ:  Как назвали?

ВЫРЫПАЕВ:  Майя.

СТАХОВСКИЙ:  Прекрасно. В честь кого-то или просто так?

ВЫРЫПАЕВ:  Нет, не в честь кого-то.

СТАХОВСКИЙ:  А, ну, просто так, имя хорошее.

ВЫРЫПАЕВ:  Она гражданка  Польши, и поэтому у нее…

СТАХОВСКИЙ:  Ну, у вас же потому что из Польши...

ВЫРЫПАЕВ:  Да, и у нее два имени и нет отчества.

СТАХОВСКИЙ:  Интересно.

ВЫРЫПАЕВ:  Она не Ивановна, потому что в Польше нет отчеств. Ну, она и России тоже гражданка. А так вообще готовлюсь к репетициям, которые начнутся в театре польском, буду ставить спектакль.

СТАХОВСКИЙ:  А, в польских театрах. На польских языках?

ВЫРЫПАЕВ:  На польских языках, да.

СТАХОВСКИЙ:  На всех вот этих вот, которые там бывают. А как ставить пьесу на польском языке, там есть переводчики или вы уже овладели языком настолько, что все сами понимаете?

ВЫРЫПАЕВ:  Я уже давно в Польше работаю, я и живу там уже пять лет. Ну, так, я живу между Польшей и Россией, между Варшавой и Москвой. Ну, я работаю в театре там, ну, как, на польском, конечно, для польского зрителя, я говорю по-польски.

СТАХОВСКИЙ:  А что за пьеса будет в Польше?

ВЫРЫПАЕВ:  Ну, я буду ставить два спектакля по двум моим пьесам.

СТАХОВСКИЙ:  По собственным?

ВЫРЫПАЕВ:  По собственным.

СТАХОВСКИЙ:  А с чужими пьесами вообще работаете, нет?

ВЫРЫПАЕВ:  Вы знаете, когда-то очень давно, когда еще был студентом театрального института, в Щукинском училище я когда-то учился на режиссерском факультете, я там, конечно, что-то пробовал, а так нет, я ставил только свои.

КУЗЬМИНА:  С чужими пьесами работают другие люди.

СТАХОВСКИЙ:  Другие люди. Нет, ну, я спрашиваю это потому, что, скажем, раз уж мы заговорили о том, что Ваня будет с апреля художественным руководителем театра «Практика», то совершенно понятно, что придется работать с репертуаром, имеющимся в театре «Практика» на сегодняшний день, и с новым репертуаром, который там может появиться, и понятно, что речь будет идти  не только о своих произведениях, но и о том, что будет извне привнесено.

ВЫРЫПАЕВ:  Да, я думаю, что мои произведения… я сейчас там ставлю как режиссер, естественно. Я с самого первого дня открытия в театре «Практика». Мои пьесы там уменьшатся с моим приходом, не увеличатся.

СТАХОВСКИЙ:   Ну, вот «Практика» вообще известна таким, ну, не могу сказать скандализмом, но легким эпатажем. Там есть пьесы, которые обладают такой определенной эпатажной аурой. Вы собираетесь каким-то образом влиять на репертуар, чтобы сохранять этот легкий эпатаж, или, может быть, от него избавляться?

ВЫРЫПАЕВ:  Я насколько знаю, если производится какой-то шум вокруг пьес театра «Практика», ну, там как задача это ни в коей мере не ставится, и это не является никакой ни стратегией театра, чтобы кого-то эпатировать. Просто, другое дело, что театр говорит на острые темы. А потом, это же не театр с труппой, это театр, где каждый проект отдельный - приходит режиссер, другие актеры, и, в общем, один проект за другой, в целом, не отвечает. И поэтому тоже зависит от режиссера... Я понимаю так, что вот у Эдика Боякова, у него нет никакой любви к эпатажу, а даже, скорее, наоборот. Но те или иные формы, те или иные спектакли, они просто вызывают определенную реакцию. И, наверное, это не сознательный эпатаж, я это точно могу сказать.

КУЗЬМИНА:  Раз уж про планы, очень хочется спросить про «Танец Дели». Закончена работа над фильмом?

ВЫРЫПАЕВ:  Да, вот сейчас я как раз приехал в Москву, чтобы закончить звук, сведение звука на Мосфильме и потом кодировку. Да, вот сейчас, буквально 30-го августа будет фильм закончен.

СТАХОВСКИЙ:  Это новый фильм?

ВЫРЫПАЕВ:  Новый фильм.

СТАХОВСКИЙ:  Четвертый уже, насколько я понимаю?

ВЫРЫПАЕВ:  Нет, до этого я снял два и четверть.

СТАХОВСКИЙ:  А, в «Коротком замыкании» там часть какая-то, а основные - это «Эйфория» и «Кислород».

ВЫРЫПАЕВ:  Это третий фильм.

КУЗЬМИНА:  Слушайте, ну, даже четверть с комком в горле. Ведь все твои картины невозможно легко и непринужденно в фоновом режиме, печа пирог, смотреть, и не переживать какое-то невероятное внутреннее ощущение. «Танец Дели», он такой же? Потому что мы когда слушателям рассказали, что ты придешь, говорим: ребята, у вас есть время до прихода Вани, в принципе, вот даже эту четверть посмотреть, уже будет понятно, в принципе, в каком ключе ты работаешь. Вот с «Танцем Дели» то же самое будет?

ВЫРЫПАЕВ:  Ну, конечно, ты сейчас такие похвальные слова говоришь, я очень был бы рад, если бы это так было хотя бы на 50 процентов, ну, надеюсь, что это действительно попадает в кого-то. Ну, естественно, любой человек, который делает фильм, не только я, наверное, каждый, он хочет попасть в зрителя. «Танец Дели» - это тоже очень пронзительная история, это вообще, там сама структура должна работать. Это 7 фильмов, как бы фильм состоит из 7 фильмов по 12 минут. Но, на самом деле, это, конечно, один фильм. Но вот он именно из 7 фильмов, где одни и те же герои, в общем, одно место действия. Но там так устроена структура, что она работает, то есть она сама является эффектом, такой определенный эффект. Я надеюсь. Но, правда, уже у нас показы идут, мы, конечно, работаем с фокус-группами, ну, в общем, это как раз производит  какое-то, наверное, на людей впечатление. Мне трудно про свой фильм самому говорить: что, да, вы знаете, это будет очень пронзительно, это так глубоко. Но мы надеемся. Там несколько тем таких - очень трогательных и глубоких.

КУЗЬМИНА:  Мне кажется, твои фильмы, знаешь, чем отличаются, вот их смотришь, и люди делятся, точнее, на две категории. Одни сразу понимают, любят и ждут следующей твоей картины, любой работы, а другие сразу не принимают, ну, после каких-то событий. Он начинаться может очень легко, непринужденно, с девушек, с фонтанов, с каких-то широт российских, и вдруг случается что-то такое, что полная неприязнь у человека возникает, и больше они тебя не смотрят. Это так? Ну, я рассуждаю.

ВЫРЫПАЕВ:  Ну, конечно, да, мои фильмы многие очень не любят, и это тоже хорошо.

СТАХОВСКИЙ:  Это хорошо, конечно.

КУЗЬМИНА:  А почему, как ты думаешь?

ВЫРЫПАЕВ:  Ну, очень трудно вообще создать произведение, которое бы всем понравилось. Очень трудно. Есть, безусловно, великие мастера, такие как Джеймс Камерон, например. Вот я думаю, Джеймс Камерон это, наверное, пожалуй, он, а еще кто, ну, действительно «Аватар», да, фильм мне нравится, моему сыну нравится, нравится тем, кому я не нравлюсь, ну, и так далее. Ну, он создал.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, это искусство с другой стороны. Но раз уж мы заговорили  о «Танце Дели», который, по структуре у меня напрашивается ассоциация, скажем, с тем же самым «Кислородом», потому что «Кислород» - это альманах, это музыкальный альбом, это серия клипов? Ты сам это как определяешь?

ВЫРЫПАЕВ:  Я настаиваю на том, что «Кислород» - это полноценный художественный фильм.

СТАХОВСКИЙ:  Учитывая, что он абсолютно цельный, да.

ВЫРЫПАЕВ:  Это просто способ разговора такой со зрителем, который мы уже давно применяем в театре, а в кино его еще просто нет. Ну, это не клип, в смысле, клип везде, этим не удивишь, а там смысл в том, что это прямой разговор с залом. То есть вам не навязывают какой-то сюжет, не убеждают вас, что вы в каком-то мире находитесь, а с вами говорит автор, вот вы прямо разговариваете с ним, вот это просто дискуссия такая. Мне кажется, вот это вот важно.

СТАХОВСКИЙ:  От «Кислорода» ощущение, ну, по крайней мере, у меня было такое, что он снят  как будто на Инстаграм, то есть по картинке.

КУЗЬМИНА:  Еще Инстаграм не было, а снято…

СТАХОВСКИЙ:  Да, его еще не было, но по картинке, по стилистике у меня такое ощущение, что Инстаграм, может быть, какой-то одной из сеточек, о, надо сделать и так. Тебе нравится, что сейчас с технической стороны, может быть, я не прав, но по ощущениям, что с технической стороны сейчас стало все значительно проще? Или техника вообще не главное?

ВЫРЫПАЕВ:  Техника имеет значение, наверное,  в зависимости от проекта. «Кислород» снят очень дорого, и это прямо преступление.

СТАХОВСКИЙ:  И это видно.

ВЫРЫПАЕВ: На него было потрачено преступно, мне стыдно, правда, стыдно об этом говорить, было потрачено 3 миллиона долларов. И сейчас я бы сделал этот фильм на 700 тысяч долларов точно такого же качества. Потому что не было просто, ну, допустим, он снят на пленку, а, допустим,  сегодня я точно также снял бы его на цифру.

СТАХОВСКИЙ:  На Инстаграм там на какой-нибудь, то же самое.

ВЫРЫПАЕВ:  На Инстаграм бы снял, ну, и так далее. Поэтому, ну, например, фильм «Танец Дели», этим я горжусь, тем, что там бюджет 400 тысяч с чем-то долларов.

СТАХОВСКИЙ:  Всего-то, казалось бы.

ВЫРЫПАЕВ:  Всего-то, и я ничем себя не ограничил, то есть это не то, что, в смысле, вот деньги, вот и мы там, я снял так, как я хотел,  за эти деньги.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, «Танец Дели» нам еще предстоит посмотреть, и о нем сейчас, я понимаю, говорить достаточно сложно, еще не видя картинки.

КУЗЬМИНА:  Это еще вопрос, предстоит ли нам посмотреть, потому что все картины Вани не выходили на большой-большой экран, ни одна.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, мы найдем где-нибудь что-нибудь.

ВЫРЫПАЕВ:  Нет, знаете, это не так. На большой-большой нет, но все картины были в прокате.

СТАХОВСКИЙ:  Они все были в прокате, да.

КУЗЬМИНА:  Нет, это понятно, но так, чтобы была сильная реклама, чтобы мы из каждого чайника это услышали, чтобы нас завлекали на них, этого нет.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, у нас с таким, в общем, авторским-то, по большому счету, кино вообще сложно.

ВЫРЫПАЕВ:  У нас нет на это средств, а, кстати говоря, «Танец Дели» выходит в прокат в ноябре.

СТАХОВСКИЙ:  В ноябре наконец-то мы его увидим в Москве, и в России он пойдет?

ВЫРЫПАЕВ:  Да, у него премьера.

СТАХОВСКИЙ:  А на фестивале где?

ВЫРЫПАЕВ:  В Риме.

СТАХОВСКИЙ:  В Риме.

ВЫРЫПАЕВ:  А сразу после этого, сразу же во второй половине ноября компания «Парадиз», у нас есть дистрибьютор…

КУЗЬМИНА:  Привезет его на родину.

СТАХОВСКИЙ:  Да, ну, за этим мы обязательно, конечно, будем следить.

КУЗЬМИНА:  На родину автора, но не на родину фильма. А где, кстати, происходит действие?

ВЫРЫПАЕВ:  Действие происходит в Москве, в больнице городской.

КУЗЬМИНА:  То есть, вот так вот.

СТАХОВСКИЙ:  В обычной, в общеобразовательной такой. Возвращаясь к «Кислороду», есть у меня все-таки про него,и про «Эйфорию», первый фильм, несколько вопросов, хотелось бы попытаться расставить точки над «и», если меня никто не будет сильно ругать за это. Ну, вот в «Кислороде»  опять же, например, очень сильна библейская тема. Десять частей как десять заповедей. При этом, я помню в одном из интервью, по крайней мере, в том, которое я читал, Ваня говорил, что ему близок ислам. Как это все пересекается?

ВЫРЫПАЕВ:  Слушайте, это совершенно неправда. Мне недавно один священник сказал: Иван, ну, зачем вот так вот - ислам? Я с удивлением не мог понять. Потом тоже в каком-то интервью недавно меня спросили: Иван, а как вообще вы шли к исламу? Потом я с ужасом, я никогда не открывал Википедию на свою фамилию, и вдруг я открыл, просто подумал, откуда это, а в Википедии написано... Понимаете, это какая-то…

СТАХОВСКИЙ:  Нет, я хочу, чтобы тоже вы все меня поняли правильно, я с хорошей стороны об этом спрашиваю, а не с каким-то подвохом.

ВЫРЫПАЕВ:  Нет, я тоже с хорошей. Я вам скажу, ну, это просто как-то выхвачено из контекста, я очень-очень уважаю ислам, но я не имею к нему никакого серьезного отношения. Другое дело, я знаю, откуда все это идет. Я ставил спектакль по Абаю Кунанбаеву, стихам Абая Кунанбаева. Абай Кунанбаев, ну, он был, в общем, поговаривают, что он был суфием. Значит, суфизм это одна из таких метамистических частей ислама. Я изучал это, как это возможно, ну, суфизм невозможно по-настоящему изучать, нужно быть суфием. Ну, так вот интеллектуально я его познавал, что-то там занимался. И параллельно тоже, конечно, изучал ислам, как тоже такой интеллектуал просто. И для меня, конечно, ислам - это очень мощная вообще религия. Вообще как-то после Кунанбаева я поменял как бы свое отношение, вернее, до этого у меня никакого отношения не было, было такое, что террористы какие-то и все. А сейчас я по-другому думаю. Наверное, интервью выхвачено из контекста. Я бы эти слова и повторил и сейчас, я с большим уважением отношусь к такой религии, как ислам, особенно к мистической ее части. Сам я православный человек, и никакого религиозного отношения к исламу у меня нет, кроме уважения.

СТАХОВСКИЙ:  Религия вообще необходима, религия это важно, ну, в общечеловеческом смысле?

ВЫРЫПАЕВ:  Религия имеет несколько аспектов, она, например, выполняет какую-то морально-нравственную, социальную функцию, но вообще религия, она имеет, несет в себе часть духовного пути. Если  уже человек имеет путь, который в начале, перед тем, как началась религия, религия как бы выстраивает этот путь, она ведет его по этому пути.

СТАХОВСКИЙ:  То есть становится помощником. И хорошо, если она становится помощником.

ВЫРЫПАЕВ:  Она становится не просто помощником, она должна стать его единственным учителем. Таким учителем, которому  он отдает всего себя, не задумываясь, иначе нет никакого смысла идти по пути.

КУЗЬМИНА:  Вань, тебя никогда не обвиняют в том, что в своих картинах ты усугубляешь общее положение вещей? То есть делаешь его более таким красочным со знаком минус? Положение вещей в мире?

ВЫРЫПАЕВ:  Нет, я не слышал, может быть, кто-то так думает, мне впрямую так никто не говорил, я думаю, что…

КУЗЬМИНА:   Слушайте, ну, все не так плохо, как у Вырыпаева. Ну, на самом деле-то, лучше все гораздо.

ВЫРЫПАЕВ:  Ну, хорошо, а что? Разве я говорю о том, что это очень плохо? Ну, например, в «Кислороде» герой размышляет над тем, что есть, ну, башня, действительно, самолеты упали, терроризм существует, проблема ислама, не ислама, а проблема отношений между мирами, между цивилизациями существует, проблемы между провинцией и Москвой существуют, проблема «саньков» существует, ну, я ничего не придумал. Театр и кино, он говорит на то, что есть, он реагирует на жизнь.

СТАХОВСКИЙ:  И много ли минусов, на самом деле?

ВЫРЫПАЕВ:  Другое дело, что несет художник в себе. Он хочет разрушить своим произведением людей или он хочет указать на какие-то точки, моменты, но все-таки в основе его лежит желание к созиданию. Ну, это уже вот путь художника.

СТАХОВСКИЙ:  А есть ответ на вопрос все-таки, в какой стране правильнее жить, в Москве или в России?

ВЫРЫПАЕВ:  Это же вопрос, в котором не должно быть ответа. Это именно в том-то и смысл этого вопроса, что это вопрос, требующий, подвигающий нас на какое-то решение.

СТАХОВСКИЙ:  То есть он должен быть стерт, в принципе. Это тот вопрос, который должен быть уничтожен.

ВЫРЫПАЕВ:  Он должен быть действием разрешен, то есть он должен исчезнуть. Пока есть этот вопрос, действительно разделение на Москву и Россию, ничего хорошего в этом нет. Вот правильней жить в одной стране, а не в Москве или в России.

СТАХОВСКИЙ:  По поводу «Кислорода» опять же, а ты хотел бы снять фильм, который вот именно не забывается? Потому что я как-то глубоко убежден, что забывается содержание, а форма нет. А форма «Кислорода» действительно такая, что она вписывается в сознание раз и навсегда.

ВЫРЫПАЕВ:  Я хотел бы снять, наверное, фильм, который… Ну, понимаете, во-первых, я не смог бы, наверное, до конца, но все-таки я не обладаю ни мастерством, ни умением, даже без кокетства, вы, наверное, поверите вы мне или нет, я скажу, и талантом кинематографиста. Для меня все-таки кино - такое больше конкретный разговор с залом. Я, наверное, сам, вот так сказать, что я кино занимаюсь, трудно, я не кинорежиссер, я просто драматург, который еще снимает фильмы, чтобы расширить аудиторию, например,  ну, просто поговорить с аудиторией. Вот так, наверное. Я достаточно, мне кажется,  адекватно себя оцениваю, не ставлю себя в ряд с какими-то кинорежиссерами большими. Поэтому, знаешь, скажу тебе так, я недавно, я хочу посмотреть какое-то кино вечером, да, например, и не могу найти, вот просто, как зритель, не могу. Я вот недавно шел со своей очень хорошей подружкой, по улице переходили, я ей говорю, Маша ее зовут, я говорю: Маш, я никакое кино не могу посмотреть, никакое, все фильмы, которые есть, вот все…

СТАХОВСКИЙ:  Ничего не подходит.

ВЫРЫПАЕВ:  Мне они не подходят. Она говорит: а ты мне скажи просто… А мы переходили через улицу, светофор ждали. Она говорит: ну, ты скажи мне, какой бы ты хотел, вот тему, можешь ты описать свое кино? Я вот так, переходя через улицу, не задумываясь, сходу, я говорю: знаешь, я бы хотел такой фильм посмотреть, в Бомбее есть такие свалки, дети бедные там живут, как каста неприкасаемых, дети, и вот прилетает большая летающая тарелка, над ними так повисает и их учит, учит их там вселенной, любви, миру, развитию, как бы забирает этих детей беспризорных и обучает, как космос их обучает. Но люди думают, что они, наверное, что-то злое делают, начинают против этих инопланетян воевать, вокруг этого интрига, а на самом деле они их просто учили, чего-то хорошее хотели сделать. И вот вопрос такой, а они учат именно вот этих детей беспризорных, чтобы те стали людьми космическими, такими людьми, но мы против этого.  Вот я бы такой фильм хотел посмотреть очень.

СТАХОВСКИЙ:  А в итоге?

КУЗЬМИНА:  А что она ответила?

ВЫРЫПАЕВ:  Она сказала: сними такой фильм.

СТАХОВСКИЙ:  И все будет хорошо. А тут у меня возникает ассоциация, это какая-то смесь, я не знаю, «Миллионера из трущоб» и фильма «Фонтан», например, что-то среднее между ними.

ВЫРЫПАЕВ:  Я не думал ничего про это, я просто выдал. Я как зритель, я просто шел по улице и говорю, не случайно подчеркнул это, я переходил улицу, у меня сознание не было сконцентрировано, машины, движение, я просто как зритель выдал запрос, что я хотел бы посмотреть. Не что я хотел бы снять, а что вот я хотел придти домой и такой фильм посмотреть.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, да, пока не сложилось.  Продолжаем беседовать о жизни и творчестве.

КУЗЬМИНА:  В основном, о жизни.

СТАХОВСКИЙ:  В основном, о жизни, конечно. Хотя, ну, хорошо, а если совмещать жизнь и творчество, когда я, например, смотрю Ванины фильмы, у меня возникает много, конечно, вопросов и многие из них очень размытые. Например, такие, вот я иногда не понимаю, Ваня чего хочет сделать, он своими картинами, например, он старается влиять на умы, или он просто рассказывает историю?

ВЫРЫПАЕВ:  Нет, ну, влиять на умы, миссионерства точно у меня нет, и даже такого убеждения, надеюсь, нет. Может, всегда бывает, что какое-то эго проявляется. Я думаю, что главная задача художника - это поставить вопрос. Я не хочу в чем-то убедить человека, тем более я вот сейчас с годами как-то пришел к тому, что мне, собственно, нечего сказать особо. Нет у меня каких-то своих каких-то тем внутренних, но я могу просто вот услышанное, ну, есть в воздухе какая-то тема услышана, я должен, моя задача, человека, который работает в театре и в кино, моя задача перед своими зрителями этот вопрос искусством обозначить, то есть его выделить. Вот он так размыт, ну, «Pussy Riot», а я, например, раз, - и какую-то тему поставил, из новостей перевел в область художественную, поставил вопрос.

СТАХОВСКИЙ:  А есть ли это процесс такого окончательного и хорошего взросления, когда ответы закончились, остались одни вопросы?

ВЫРЫПАЕВ:  Ответов, я надеюсь, у меня и не было, потому что, ну, все-таки у меня нет такого ума, ну, как бы это совсем… ответ учитель дает, у учителей есть ответы. Но я-то кто такой? Я могу, конечно, особенно, когда ты молодой, ну, ты, конечно, играешь в какого-то знатока, ты хочешь чуть-чуть себя показать, это ясно, это неизбежно, особенно первый этап творчества, он такой весь манифестационный. Все равно это, я надеюсь, не ответы. А если даже это были ответы, то это смешно, потому что, ну, какие могут быть ответы. Вопросы, конечно, это вопросы, это эмоциональный вопрос. Не интеллектуальный вопрос. Интеллектуальные  философия задает, а это эмоциональный вопрос.

СТАХОВСКИЙ:  Господи, доколе? Что-то такое приблизительное.

ВЫРЫПАЕВ:  Что-то такое, да.

СТАХОВСКИЙ:  А искусство в таком случае должно быть свободным?

ВЫРЫПАЕВ:  Что это такое слово свобода, я не понимаю.

СТАХОВСКИЙ:  А я даже не знаю, как это продолжить. Если оно должно быть свободным или несвободным, то как эта свобода должна проявляться. Хорошо, расскажу, сейчас.

ВОЛЬДЕМАР:   Свобода - осознанная необходимость.

СТАХОВСКИЙ:  Молодец, Вольдемар, спасибо, садись, четыре. Я к тому, что история, например, знает примеры, ну, вот художник, ну, он свободный или не свободный, я не знаю, он пишет картины или сочиняет музыку, снимает кино, бог знает, чем еще занимается. Но история знает массу примеров, когда, например, даже шедевры делались на заказ. Когда у человека возникает желание делать что-то не внутренне, а когда человек приходит и говорит: так, распиши-ка мне Сикстинскую капеллу или сними-ка мне кино про шахтеров. А потом мы получаем то, что получаем в Капелле или «Сибириаду» Кончаловского.

ВЫРЫПАЕВ:  Я все делаю на заказ, вот не поверишь.

СТАХОВСКИЙ:  Поверю как раз, поэтому и спрашиваю.

ВЫРЫПАЕВ:  Все пьесы я пишу, вот я пишу свои пьесы на заказ. Вот мне заказывает театр, мне не говорят, правда, тему, не говорят героев, говорят просто: напиши пьесу. И срок называют. Иногда говорят количество актеров. Но для меня это самое лучшее, что может быть.

СТАХОВСКИЙ:  Дисциплинирует?

ВЫРЫПАЕВ:  Ну, да, дисциплинирует. Кстати говоря, об этой теме и этот фильм «Танец Дели». Он именно об этом, о том… ну, не только об этом, а отчасти о том, откуда оно берется, это творчество, тоже там такой вопрос, какова его природа, о природе творчества. И вот мне кажется, что эта свобода, ну, какая свобода... Чем больше у художника ограничений, тем ему лучше, это безусловный факт. То есть ограничения нам нужны. Для дирижера это ноты, для театрального режиссера должна быть пьеса.

СТАХОВСКИЙ:  Но это системные ограничения, а не какие-то общечеловеческие.

ВЫРЫПАЕВ:  Да. Мы вообще подходим… вы понимаете, самое интересное, нам, это канон, вообще понимание канонов. Нам нужен, необходим канон. А мы  должны вписывать свой ум, свои чувства в этот канон. А поскольку канон у нас, единого канона нет, ну, как единого в жизни канона или единого творчества канона, а сейчас тем более все распадается, и вот так называемая свобода, или так называемая либеральная, либерализм такой…

СТАХОВСКИЙ:  Черт знает вообще, что это значит.

ВЫРЫПАЕВ:  Нет, ничего плохого в либерализме нет, но либерализм, мне кажется, совершает вот такую ошибку, а именно называя это свободой, потому что какая это свобода? Свобода может быть в тюрьме у человека, когда он сидит, свобода может быть где угодно. Свобода - это такое понятие, ну, даже сейчас его  здесь мы не сможем назвать, это отдельно.

СТАХОВСКИЙ:  К вопросу о свободе, говоря уже об «Эйфории», например... Ну, вот фильм, скажем, он же совершенно наполнен какой-то такой нецензурной лексикой, скажем так мягко.

ВЫРЫПАЕВ:  Ну, совершенно не так. Тоже странно. Знаешь, вот, извини, что я перебью тебя, просто там два мата, а такое впечатление, что… я первый раз…

КУЗЬМИНА:  Переполнен нецензурной лексикой.

СТАХОВСКИЙ:  Нет, там вообще не очень много разговоров, положа руку на сердце, поэтому они, естественно, убивают. Так вот я чего хочу спросить, я же не говорю, что это плохо, я говорю, что как раз есть разная точка восприятия. Кто-то скажет, что вот те даже два или три слова, которые появились в фильме, кто-то скажет, что это банальный мат, а кто-то скажет, что наоборот,  что это нормальный язык героев, тех людей, которые являются  центром этого фильма. Поэтому я и спрашиваю, ты знаешь вот эту грань, когда речь перестает быть языком, или, наоборот, когда, точнее, когда речь языком становится.

ВЫРЫПАЕВ:  Грань одна  и мерило только одно: что мы хотим, чтобы произошло с твоим зрителем. Вот что я хочу, чтобы с ним случилось. Сам по себе мат, конечно, содержит отрицательную энергию, безусловно, это нехорошо - материться, и в жизни лучше матершинные слова не употреблять. Но, скажем, если мы берем «Эйфорию», то понятно, что там мата недостаточно, это ложь, люди, которые живут там, они  вообще все время только матерятся. Вопрос художника такой, что, как найти такую меру, чтобы это было и правдиво, и в то же время сохраняло вот такой душевный баланс зрителя. Художник должен думать вот об этом. Я сейчас закончу новую пьесу для немецкого театра, и вообще в последние годы я категорически против мата, чтобы он звучал. Ну, я вот писал пьесу, я не смог просто, нужен был этот мат.

СТАХОВСКИЙ:  Ну,  необходим. Это все равно, когда человек бьет себя по пальцу молотком, и там два из сотни скажут: ой, мамочка.

ВЫРЫПАЕВ:  Что плохого в мате? Мы же с вами не ханжи.

СТАХОВСКИЙ:  Конечно, хочется в это верить, по крайней мере.

ВЫРЫПАЕВ:  Убирать эту мещанскую точку зрения, знаете, как   я, когда  с «Эйфорией» ходил на радио, везде потом, звонят и говорят потом все время, вот из регионов: что же вы делаете, а дети наши? И по их голосу слышно, что они сейчас так матерятся там только что, до звонка и после. Понятно, что в жизни есть такое лицемерие, фарисейство в этом. Но, в целом, в мате есть один минус, как я уже сказал, это слово, в котором закодирована негативная энергия определенная.

КУЗЬМИНА:  И больше ничего.

ВЫРЫПАЕВ:  Да, и больше ничего.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, остается только, надо убрать просто категоричность из всего этого дела, и тогда станет несколько проще.

КУЗЬМИНА:  Слушай, скажи, пожалуйста, тут все о творчестве, о творчестве, за это у нас просто Женя отвечает.

СТАХОВСКИЙ:  Я еще не закончил, кстати говоря.

КУЗЬМИНА:  Да, ничего, я на секундочку совершенно. Рождение детей твоих, оно по-разному для тебя ощущалось?

ВЫРЫПАЕВ:  Да, по-разному. К сожалению, плохой, ну, я плохой отец, я плохо все начал, я два раза был женат, и сейчас третий. И я этим не горжусь, а для меня это, ну, я считаю, что это очень плохо, и вообще плохо - разводиться.

СТАХОВСКИЙ:  Плохо, что не получилось, да?

ВЫРЫПАЕВ:  Ну, мои жены все прекрасные были, и первая жена, и вторая, то есть там как бы все дело было во мне, я как-то был, я безответственный был человек, не готов был к этому. У меня замечательные дети, старший сын - мой друг, просто друг, и я очень этим горжусь, с моим вторым сыном Петей, у меня с ним сложные складываются отношения, потому что…

КУЗЬМИНА:  А сколько ему сейчас лет?

ВЫРЫПАЕВ:  7 лет, ну, он просто потрясающий мальчик, я его очень люблю, но трудно мне, очень трудно мне бывать с ним, редко, я в переездах. А с моей дочкой, которая сейчас родилась, ну, конечно, это такое осознанное рождение ребенка.

КУЗЬМИНА:  А сколько тебе сейчас лет?

ВЫРЫПАЕВ:  Мне 38. Я вот сейчас понял, что я готов стать отцом, это я сейчас готов, я сейчас очень хороший отец.

КУЗЬМИНА:  Просто, знаешь, многие женщины страдают от того, что мужчины - плохие отцы в какой-то период своей жизни.

ВЫРЫПАЕВ:  Да, да.

КУЗЬМИНА:  Ждут большего, чем мужчина реально может дать. И считают, что это никогда не придет к нему. Он ребенок, он у меня тоже отдельный ребенок. То есть это может придти.

ВЫРЫПАЕВ:  Я думаю, что, наверное, мужчине до 35 лет не нужно детей. Ну, зависит от того, какой это человек. До 33 лет мужчина хочет как-то сам, он хочет взять, он хочет, ему нужно становление, эго очень большое,  он еще не хочет отдавать. Вот сейчас я уже ничего не хочу взять, я хочу отдать первый раз в жизни. И вот тогда, когда, например, я сижу сейчас ночью, встаю с ребенком, качаю, она плачет и так далее, если я в душе не думаю, у меня даже нет внутри такого, что "о, господи, опять она заплакала", или что же я никуда не пошел... Вот, если у меня, правда, такого нет, а я действительно рад сидеть целый месяц с ребенком, значит, я вот готов. Но, к сожалению, мы делаем… Нельзя так сказать, к сожалению, потому что у меня действительно прекрасные дети, у меня и хорошие взаимоотношения с семьями, но это все равно плохо.

КУЗЬМИНА:  Но все равно тебе надо было пройти этот путь, правильно?

ВЫРЫПАЕВ:  Ну, да, но дети страдают без отцов, и это плохо. То есть нужно быть очень внимательным и ответственным за это. Ну, как бы это моя… ну, это безответственное решение.

КУЗЬМИНА:  А как объяснить детям, что в будущем им надо очень ответственно к этому относиться?

ВЫРЫПАЕВ:  Я не знаю, я со своим сейчас старшим об этом чуть ли ни каждый день разговариваю, показываю ему, рассказываю ему все. Мне же тоже отец это говорил. Но тут еще и судьба как бы и карма, что называется. Конечно, у каждого  есть своя как бы вот такая судьба, да,  назовем это, не будем слово карма применять, хотя оно тоже очень хорошее. Потому что и у детей есть своя карма, у всех есть, жизнь все-таки всегда складывается так, как она складывается, она не может быть по-другому. Я не думаю, что есть какие-то варианты, есть только один вариант, он один-единственный. И тоже теперь ломать,  ну, то есть вот этот вот комплекс вины, он уже тоже не нужен, потому что он, конечно, абсолютно эгоистичный - вот, я плохой отец. Конечно, нужно пытаться что-то сделать теперь, изменить свою жизнь, не стоит дальше продолжать вот так себя винить, надо что-то менять по-настоящему. Но надо просто понимать нам всем, детям и молодежи, до тех пор, пока действительно ты не готов, вот ты не готов отдавать, тебе не нужно заводить семью.

СТАХОВСКИЙ:  Уж коли заговорили о каких-то жизненных таких моментах, в одном из интервью опять же…

КУЗЬМИНА:  Да, это самое основное.

СТАХОВСКИЙ:  Хотя вдруг это опять неправда, ты признавался о том, что у тебя была довольно хулиганская юность. Это так?

ВЫРЫПАЕВ:  Да.

КУЗЬМИНА:  У кого она не была, хулиганская юность.

СТАХОВСКИЙ:  У меня не было.

ВЫРЫПАЕВ:  Не хочу, чтобы это… это так любят, не хочу делать из этого какой-то романтики.

СТАХОВСКИЙ:  Нет, ради бога. Вот я что хочу спросить, то есть если это правда, то жалеешь ли ты о чем-то  в той поре, или это было закономерный или, может быть, даже необходимый этап развития?

ВЫРЫПАЕВ:  Я, к сожалению, родился  в таком месте, в таком районе, который был очень неблагополучный очень, и, конечно, я пил, курил рано, и все такое, и хулиганил. Меня много спрашивают, особенно за рубежом любят в Европе такой вопрос, потому что такой образ Робин Гуда, такого благородного, такой из трущоб, а он теперь режиссер... Я  хочу сказать, что, конечно, не нужно, ну, то есть это очень, это мешает, а не помогает. Безусловно,  избавляться от этого очень, ну, всю жизнь приходится.

СТАХОВСКИЙ:  У нас есть телефонный звонок. Давайте послушаем, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ:  Здравствуйте.

СТАХОВСКИЙ:  Как зовут вас, скажите, пожалуйста?

СЛУШАТЕЛЬ:  Меня зовут Валентина Ивановна, я из Черкесска. Мне очень приятно, что это автор, он одновременно и режиссер, и в то же время автор пьес. Пусть спустится на землю из космоса, пусть напишет про интернаты наши, несчастные интернаты для престарелых. Тема: почему дети сдают родителей в интернат. Понимаете? Он сам отец, а эта девочка будет…

СТАХОВСКИЙ:  Эка вы махнули.

КУЗЬМИНА:  На самом деле, да. Спасибо большое за вопрос и за то... Вообще вот пока Ваня о чем-то рассказывает, хочется прям пожаловаться и сказать: Вань, у тебя у единственного есть возможность что-то изменить.

ВЫРЫПАЕВ:  Ну, я вам скажу, смотрите, вот я тоже, я так считаю, правильно, надо делать спектакли и фильмы про интернаты, абсолютно в этом убежден. Извините, что я все о своем фильме, которого никто не видел,  но просто там как раз, там нет темы об интернате в «Танце Дели», но там есть тема о взаимоотношениях матери и дочери. И мне кажется, есть разные художники. То есть можно говорить конкретно о социальном факте, а можно говорить о причинах, ведущих к этому социальному факту. Просто я говорю о причинах. Мне кажется, что…

КУЗЬМИНА:  Что является важнее.

ВЫРЫПАЕВ:  Нет, нет, тоже не соглашусь. Важнее и то, и то, то есть нет такого, что я глубже, а кто-то нет. Нет такого. Просто мне пока удобно, как-то я саму причину исследую. Но, согласен, что фильмы  и спектакли об интернатах очень нужны. И в театре «Практика», когда я буду заниматься, ну, и сейчас там это есть, и отвечая нашей радиослушательнице, ну, фильмы тоже есть, выходят они, но, наверное, я не видел про интернат конкретно. Хотя, например, сейчас фильм Паша Руминов снял про, ну, то есть там тоже есть эти взаимоотношения, но в театре «Практика» у нас, например, очень много про детей, про брошенных детей, не говоря уже о том, что сам Театр.DOC даже просто работает с детьми.

СТАХОВСКИЙ:  «Здравствуй, Ваня, рада твоим успехам. Когда ждать тебя с новым фильмом в Иркутске?» - спрашивает Марина Борисовна, школа 63.

ВЫРЫПАЕВ:  Марина Борисовна, дорогая моя, любимая Марина Борисовна. Марина Борисовна - это человек, благодаря которому я вообще сижу сейчас с вами здесь и разговариваю. Это моя учительница по литературе. И я совершенно бы пропал, если бы она не взяла и не отвела меня в кружок во Дворце пионеров. И, в принципе, всем, что я имею, я в каком-то смысле обязан Марине Борисовне. Я очень рад получить, Марина Борисовна, от вас весточку, я вам признаюсь в любви, благодарен вам, как всегда, я никогда вас не забываю. Буквально недавно с женой разговаривали, вас вспоминал. В Иркутск я приеду всегда, когда меня туда, к сожалению...

СТАХОВСКИЙ:  А времени не хватает.

ВЫРЫПАЕВ:  Нет, почему, если меня позовут, зовут в Иркутск, у меня всегда будет приоритет. Просто чтобы привезти  что-то, спектакль или фильм,  сам я не могу приехать, мне нужно, чтобы кто-то меня пригласил. Ну, я же не приеду с кассетником.

СТАХОВСКИЙ:  Я поясню для тех, кто не знает, что Ваня из Иркутска.

ВЫРЫПАЕВ:  Да, я из Иркутска.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, а напоследок у нас есть такая традиционная рубрика, несколько выражений, которыми мы попросим тебя завершить,  то есть, наше начало - твое окончание, очень простое и, может быть, четкое или размытое, уж как получится. В самый раз, уж коли мы заговорили об Иркутске, "самое важное, что я узнал в школе, это…

ВЫРЫПАЕВ:  Что можно молодым умереть.

СТАХОВСКИЙ:  Фраза "это против природы" вызывает во мне...

ВЫРЫПАЕВ:  Удивление.

СТАХОВСКИЙ:  Когда люди меня просят рассказать, о чем фильм, я обычно…

ВЫРЫПАЕВ:  Стараюсь сосредоточиться и рассказать.

СТАХОВСКИЙ:  Если бы я снял мультфильм, он был бы похож на…

ВЫРЫПАЕВ:  На мультфильм кинокомпании Pixar.

СТАХОВСКИЙ:  Семья - это, в первую очередь…

ВЫРЫПАЕВ:  Любовь.

КУЗЬМИНА:  Никогда не деритесь с…

ВЫРЫПАЕВ:  С самим собой.

КУЗЬМИНА:  Мне кажется, достаточно.