Профитроли Школьная анкета. Ирина Хакамада

СТАХОВСКИЙ: «Школьная анкета» на «Маяке», всем еще раз доброго вечера. Прошу тетрадь не пачкать, листы не вырывать.

КУЗЬМИНА: Ну, это ты не мне говори, а Ирине.

СТАХОВСКИЙ: Если есть ошибки, прошу не исправлять. Ирина Мицуовна Хакамада у нас в гостях сегодня в «Школьной анкете». Здравствуйте.

ХАКАМАДА: Здравствуйте. То есть, вы хотите, чтобы я сегодня впала в детство?

СТАХОВСКИЙ: Нет, совершенно нет, потому что вопросы у нас будут разные абсолютно, начнем с простых каких-то пунктов. Фамилия, имя, отчество разобрались, день рождения 13 апреля, правильно?

ХАКАМАДА: Да.

СТАХОВСКИЙ: Место рождения – Москва.

ХАКАМАДА: Да.

СТАХОВСКИЙ: Российский политический и государственный деятель, кандидат экономических наук.

ХАКАМАДА: Ну, в прошлом политический деятель.

СТАХОВСКИЙ: А сейчас от политики совсем отошли?

ХАКАМАДА: Да. Я, как меня назвали в Кремле, публицист.

СТАХОВСКИЙ: О, как. А это хорошо?

КУЗЬМИНА: После этого я приехала домой, посмотрела в интернете, кто же этот человек, что он в себя вмещает?

СТАХОВСКИЙ: Кто же я?

ХАКАМАДА: Звучит, по-моему, так красиво, мне понравилось: публицист.

СТАХОВСКИЙ: Публицист. Но зато, мне кажется, под это можно подпихнуть все, что угодно.

ХАКАМАДА: Ну, это тот, который пишет, когда его об этом никто не просит, я так думаю.

СТАХОВСКИЙ: Не задает никаких дурацких вопросов, в отличие от нас с тобой.

КУЗЬМИНА: У вас есть любимое женское имя?

ХАКАМАДА: Ну, Настя, наверное, нравится, Анастасия, звучит красиво в любом варианте.

СТАХОВСКИЙ: А Ася, если совсем коротко, еще бывает.

ХАКАМАДА: Настю? Еще короче?

СТАХОВСКИЙ: Ну, вот есть Анастасия, Настасья, Настя, еще Ася.

ХАКАМАДА: Ну, Ася, не знаю, вот у меня Анастасия ассоциируется – Анастасия Вертинская. Там бабушка была с японскими корнями, красавица бесподобная.

СТАХОВСКИЙ: А свое имя вам нравится?

ХАКАМАДА: Я равнодушна к нему, оно появилось случайно. У меня, когда родственники придумывали мое имя, они решили, что я русская красавица. Но это был абсолютно японский ребенок, просто толстый такой, узкие глаза, решили назвать Еленой. Но в японском языке нет звука «л», и пошел мой отец регистрировать имя, и он очень плохо говорил по-русски. Его спрашивают: имя ребенка? Он говорит: Елена. Ну, решили, наверное, что это Ирина. Был дикий скандал.

СТАХОВСКИЙ: И так оно и пошло. То есть, это случайно получилось?

ХАКАМАДА: Наоборот, это кармическое имя. Значит, было спущено, все не просто так. Ирина, вы знаете, это мир в переводе с греческого, я очень мирный человек.

СТАХОВСКИЙ: Ну, в этом, допустим, мы и не сомневались никогда.

ХАКАМАДА: При этом дочь воинственного самурайского рода, которые всю жизнь воевали.

СТАХОВСКИЙ: А вы далеко проследили свою генеалогию?

ХАКАМАДА: До X века.

СТАХОВСКИЙ: Неужели это так вот можно аж сейчас до X века сделать?

ХАКАМАДА: В Японии можно.

СТАХОВСКИЙ: А, ну, все архивы, видимо, в порядке.

ХАКАМАДА: Передают все, передают друг другу, очень дисциплинированы. Потом за хорошую службу получили, наделили. Кто такие самураи? Это же военные люди без земли, без семьи, в каждой деревне должны были их и поселить, и любую женщину он мог себе выбрать, но при этом опричник при своем князе, его защищает. А за хорошую службу наделили землей. Земля была похожа на самурайские боевые брюки, которые называются в простонаречье «хакама», а поле по-японски это «да». Вот и получилось «хакама да». Поле в виде самурайских брюк.

СТАХОВСКИЙ: Отлично, то есть геометрические такие штуки. А какие у вас были предметы в школе самые любимые?

ХАКАМАДА: Литература, алгебра и геометрия.

СТАХОВСКИЙ: Литература, алгебра и геометрия. Сейчас я пытаюсь понять, как это все совмещается. Ну, в общем, основы, здесь никакая ни биология, ни география, не все, что появлялось…

ХАКАМАДА: По географии вообще тройка, помню, с позором, физика никак, да, алгебра, геометрия легко, даже училась в математических классах. Сама причем перешла, родители не знали. В 8-м классе забрала документы из одной школы, перешла в другую, а их только поставила перед фактом.

СТАХОВСКИЙ: Вы ходили в кружки какие-нибудь?

ХАКАМАДА: Я ходила во дворе, был кружок, тогда в Советском Союзе бедные художники имели право жить в подвалах бесплатно, там ютились со своей семьей и за это они должны были заниматься общественной работой во дворе. Они создавали кружки, я училась живописи и, я забыла, как называется, когда на куске линолеума выбиваешь рисунок, потом катаешь краской, получается литография.

СТАХОВСКИЙ: Что-то такое, да.

ХАКАМАДА: Что-то такое. Я помню, что горшки рисовала, мольберт у него стоял. Потом, когда я уже родила своего сына, я его встретила, он стал лауреатом каких-то премий, наделал очень много Ленина.

СТАХОВСКИЙ: Зачем?

ХАКАМАДА: Заказуха.

СТАХОВСКИЙ: Ну, то есть, по делу он делал.

ХАКАМАДА: То есть, он пошел, да.

КУЗЬМИНА: Не зря давали подвалы бедным художникам.

СТАХОВСКИЙ: Нет, ну, мало ли, может, увлекался.

ХАКАМАДА: Вырос. Нет, не увлекался.

КУЗЬМИНА: Немножко вернувшись назад, это правда, что мама иногда не понимала папу, настолько папа плохо говорил по-русски.

ХАКАМАДА: Да, он был письменным переводчиком. Даже многие мы знаем, что мы можем хорошо читать, а говорить не можем. Вот у него был тот самый вариант. И вообще у него еще акцент был сильнейший, лающий такой. Если вы слышали японский язык, он без ударений, и в отличие от китайского он не поющий. И поэтому, когда вы такой акцент переносите на русский, вообще ничего нельзя понять. А я понимала каким-то подсознанием.

КУЗЬМИНА: То есть, мама просила: Ира, переведи, пожалуйста, папу.

ХАКАМАДА: Что он сказал? Я не понимаю, что он сказал. Говорю, да он попросил у тебя кастрюлю, крышку от кастрюли. Она говорит: а причем тут шляпа? Говорю: для него шляпа – это крышка, это все одно и то же, что сверху кладут. Елки-палки. Что такое елки-палки? Я говорю: мам, дай ему веник. А ты откуда знаешь? Я чувствую.

СТАХОВСКИЙ: А еще же, если буквы «л» нет, то это «ерки-парки» получались какие-то.

ХАКАМАДА: Катастрофа! Но я всегда его понимала, потому что, наверное, подсознательно очень любила и уважала.

КУЗЬМИНА: А как мама с папой общались?

ХАКАМАДА: Не очень хорошо, семья была неудачная.

СТАХОВСКИЙ: Сложная.

ХАКАМАДА: Сложная.

КУЗЬМИНА: Но папа был военным, правильно?

ХАКАМАДА: Переводчиком.

КУЗЬМИНА: Ну, соответственно, жесткий.

ХАКАМАДА: Он был революционером-подпольщиком, жестким революционером. Знаете, еще даже более жесткий вариант, чем все Навальные и Удальцовы взятые вместе. Потому что еще и самурай. Он сидел в тюрьмах, его пытали, там такая кровавая история. И, конечно, он был очень закрытым человеком. Плюс он прошел войну, плюс сидел в наших лагерях для военнопленных, то есть, такая жесть абсолютная. А мама – красавица.

СТАХОВСКИЙ: Учительница.

ХАКАМАДА: Учительница в Хабаровске, мягкая, сентиментальная, романтическая, слабая женщина. Ей было, знаете, жить в XVIII веке, в альбомы писать стихи, танцевать на балах, а ей попался такой клиент. Конечно, жили они плохо.

СТАХОВСКИЙ: Но зато результат до чего удачный получился.

ХАКАМАДА: Папа тоже этого не понял, потому что, по-моему, он меня не хотел. Ну, так, махнул рукой, аборты были запрещены. И когда еще девчонка родилась, у меня было впечатление, что ему до лампы. Он начал меня уважать, когда я уже выросла.

СТАХОВСКИЙ: А вы расстраивались по этому поводу в детстве? Может быть, в переходном возрасте?

ХАКАМАДА: Я не понимала.

КУЗЬМИНА: А вы верите в то, что это как-то откладывается на будущую судьбу человека, хотели родители ребенка или нет?

ХАКАМАДА: Я не думаю. Я, знаете, в 14 лет решила, что мне плевать вообще, при каких условиях родилась, я сделаю из себя суперчеловека.

СТАХОВСКИЙ: И пойду.

ХАКАМАДА: И пойду делать из себя супер. И пошла.

КУЗЬМИНА: И дошла.

СТАХОВСКИЙ: Ну, раз уж говорим пока еще о детстве, то, конечно, не можем не спросить, какое ваше самое раннее детское воспоминание о себе?

ХАКАМАДА: Самое раннее, если так по-серьезному. Семь часов утра, очень холодно, очень хочется спать, мама тащит меня за руку в детский сад, где работает воспитательницей на Войковской, мы едем в метро.

СТАХОВСКИЙ: Сколько вам лет?

ХАКАМАДА: Ну, года четыре.

СТАХОВСКИЙ: Снег, зима, противно.

ХАКАМАДА: Противно, хочется спать, и ужасный детский сад, который я ненавижу.

СТАХОВСКИЙ: Ужас какой!

ХАКАМАДА: Ужас.

КУЗЬМИНА: Какие-то детские радости. Велосипед? Вы ездили на велосипеде?

ХАКАМАДА: Мне не подарили велосипед, я научилась в 25 лет кататься на велосипеде.

КУЗЬМИНА: А первый раз на море, когда вы были?

ХАКАМАДА: Первый раз на море я была только в 11 лет и плавать я не умела, поэтому я научилась сама плавать.

СТАХОВСКИЙ: То есть, все у вас как-то позже, все в достаточно сознательном возрасте все радости жизни.

ХАКАМАДА: Потому что мной никто не занимался.

СТАХОВСКИЙ: Ну, так, может быть, это и хорошо, вас так отпустили в плавание, ну, как того котенка в ведро, и поэтому пришлось выплывать, иначе бы ничего не получилось.

ХАКАМАДА: Хорошо, я согласна, что дети брошенки, но находящиеся в любви, любовь-то была, мама-то любила, просто не занималась. Это разные вещи. Меня ненавидели, может быть, была злобная, а я добрая. Меня мама очень любила. И отец полюбил, только намного позже. А такие дети, конечно, более выживаемы, они борцы. Потому что дети, воспитанные в хороших семьях, где и книжки, и школа, и образование, и родители, знаете, как из рекламного ролика типа со стиральным порошком, мама ждет, белую рубашку постирала, папа с ребенком на рыбалку, они в 90-е не выживали. Общество поменялось, и они…

СТАХОВСКИЙ: И все, что делать, не ясно, да.

ХАКАМАДА: Да. Непонятно. А мы-то уже боевые дети.

КУЗЬМИНА: Что касается цветов, хотелось бы поговорить, потому что в школьной анкете всегда были вопросы, назови свой любимый цвет. С одной стороны, все, кто знает Ирину Хакамаду, могут…

ХАКАМАДА: Черный.

КУЗЬМИНА: Да, предположить. А есть, может быть, кроме черного какие-то?

ХАКАМАДА: Конечно.

КУЗЬМИНА: Так.

ХАКАМАДА: Знаете, такой густой, вот как экран компьютера, цвета свернувшейся крови, такой терракотово-красный, это императорский цвет.

СТАХОВСКИЙ: Ну, это что-то японское такое, да.

ХАКАМАДА: Это цвет, дающий энергию. Вот, когда вам хреново, и у вас нет никаких сил, надо домой купить или картину красную или еще что-нибудь, вазу красную, прям поставить ее, и у вас фэн-шуй пойдет и удача появится.

КУЗЬМИНА: И силы.

ХАКАМАДА: И силы, да. Это же известно, это же не прикол, это реально. Если женщина неуверенная надевает красные туфли, то у нее поведение меняется. Женщина в красном. Столько этому посвящено и фильмов, и картин.

СТАХОВСКИЙ: Роковая она сразу становится, конечно.

ХАКАМАДА: Да, такая энергия идет, женщина-вамп. Хотя при этом может быть робкая. А вот этот цвет ее накачивает. Мужчины тоже, вот вам плохо, возьмите, можно футболку темно-красную, а сверху темно-синий пиджак и джинсы, и вы почувствуете, что прям поперло.

КУЗЬМИНА: Вот велосипед не купили, а вообще семья в достатке жила? Было что-то, что очень хотелось? Не знаю, джинсы.

ХАКАМАДА: Семья жила в неравенстве. Папа зарабатывал много. Но в связи с тем, что у него осталась семья в Японии, все отсылал туда. И был комплекс, что он эмигрировал, перебежал границу, там остались дети. Они выросли, они старше меня, и он туда норковые шубы и так далее, и все это он показывал нам. А нам он ничего не давал, только на оплату квартиры и питание. Мама была одета очень плохо, я тоже. Я помню, что лет в 12-ть, он принес соболя, норку, собирается ехать в Японию, а я это перебираю этот мех, боже мой, помню, надела на себя, ой, как красиво, и соответственно все.

КУЗЬМИНА: А было что-то, что очень хотелось? Ну, в детстве соболя, это же просто примерить, мамины туфли примерить, мамину шубу, одно дело. А что-то, что очень, ну, не знаю, мальчики, может быть, действительно и велосипеды хотели. А что-то, что хотелось, может быть, туфли?

ХАКАМАДА: Знаете, ничего особенно не хотелось, нет. Хотелось сапоги красивые. И папа однажды их все-таки купил, но это было очень смешно. У него не было привычки за мной следить, он купил дамские сапоги.

СТАХОВСКИЙ: Взрослые такие.

ХАКАМАДА: Взрослые, на каблуке, и они были такие не мои. А стоили так дорого, я прямо расплакалась, помню. Как красиво, дорого, и обидно. Носить не могу. Прямо катастрофа была. И очень хотелось научиться играть в теннис, и чтобы была ракетка, потому что он шикарно играл в теннис, но он этим не занимался. Еще хотелось иметь биту. Играли в классики, и у моих девчонок были какие-то хипповые биты. И я думаю, что это были баночки из-под какого-то импортного обувного крема. А у меня не было. Мы жили в коммуналке, никто обувь не чистил. В общем, не было у нас этих супербаночек.

КУЗЬМИНА: Еще из-под монпансье хорошо шли.

ХАКАМАДА: Монпансье шли, но это не то. А там, знаете, помню, такая тяжелая металлическая, небольшая, ее песочком забьешь, и она такая супер. Вот мечтала эту биту иметь.

СТАХОВСКИЙ: Да, весь же кайф, чтобы она не уезжала.

ХАКАМАДА: Да, чтобы она не скользила. Монпансье очень скользила. Поэтому главные мечты были не в вещах, не в фетише, поскольку родилась в условиях отсутствия фетиша вещей. Отец жил очень скромно, мама тоже. Главная мечта была, чтобы переделать себя. Чтобы были голубые глаза, чтобы была блондинка.

СТАХОВСКИЙ: Вы были настолько недовольны своей внешностью?

ХАКАМАДА: Чтобы белая кожа была. Да, у меня прямо, как, знаете, у Майкла Джексона.

СТАХОВСКИЙ: Ничего себе.

КУЗЬМИНА: Только у него хуже, потому что он занялся этим. А вы перестроили свое отношение.

ХАКАМАДА: А я перестроила отношение к себе. Но медленно, конечно. Я окончательно от этого комплекса, что я другая, избавилась, наверное, только когда заработала первые деньги в бизнесе.

КУЗЬМИНА: А вы были такой девочкой все-таки или мальчишкой в детстве?

ХАКАМАДА: Девочкой. Прыгать я не умела, не спортивная, робкая девочка забитая. То есть, я попала между. Как девочка я была некрасивая, робкая, не одетая, а мальчишества, чтобы быть хулиганкой, тоже не хватало. То есть, я хулиганила, но как-то очень мало. Я была отличница, но поскольку я была выше всех, сидела на последней парте. Однажды взяла и пририсовала усы то ли Пушкину, то ли еще кому-то, а поскольку я была лучшей по литературе, то учительница вошла, посмотрела на это безобразие, и говорит: я знаю, кто это сделал. Хотите, я скажу, кто это сделал? Весь класс замер. Это сделал человек, который не уважает литературу, который не уважает наших великих русских поэтому. А я была лучшей по литературе. И это сделала я. Такое было маленькое сопротивление системе, хотелось хулиганить. И я добилась своего. Когда подошла к 9-му классу, в меня влюбился хулиган.

СТАХОВСКИЙ: А вы хотели же, чтобы хулиган обязательно, чтобы он был…

ХАКАМАДА: Да, кандидат на вылет. И я вошла в его тусовку, это было круто. Там на гитарах, на скамейках.

КУЗЬМИНА: Для родителей это самое страшное, что может быть. Отличница.

ХАКАМАДА: Да, да. И я вошла туда, и с ними по ночам бродила и по подъездам шаталась, и на подоконниках целовалась, и вообще это было, ну, то есть я была…

КУЗЬМИНА: Курили?

ХАКАМАДА: Нет, не курила. Я закурила, когда разочаровалась в первой любви, и за счет этого и привилась эта привычка. Так бы я баловалась, и всю бы жизнь баловалась. А вот, когда в стрессе закуришь по молодости, вот тут кошмар. И, конечно, я была счастлива, что главный бандит за мной ухаживает. Я даже новый год встречала в какой-то дико взрослой компании его брата, помню, и мы целовались на стоянке. Как меня родители отпускали?

КУЗЬМИНА: А интересно, чем живут эти люди сейчас, которые были в вашем детстве?

ХАКАМАДА: Мне сказали, не знаю, половина спились, половина уже маргинализировались… не знаю, не интересно, страшно.

КУЗЬМИНА: Вы же есть в социальных сетях?

ХАКАМАДА: Нет, не хожу. Я есть в «Одноклассниках», но я ни на что не реагирую. Правда, я не сетевой человек. Я настолько устаю. Мастер-классы по 600 человек в зале, потом МГИМО, потом Финансовая академия, опять студенты и так далее, бесконечное количество интервью, дебатов. Я от людей уже… то есть, я их люблю, обожаю, но мне еще и в сети сидеть, это все, я не могу.

СТАХОВСКИЙ: Ну, куда, конечно.

ХАКАМАДА: Я же должна отдыхать когда-то, а тут еще бесконечная переписка.

КУЗЬМИНА: А, кстати говоря, что касается отдыха. Отдых выбираете малолюдные места?

ХАКАМАДА: Да.

КУЗЬМИНА: Всегда? Или бывает, хочется, наоборот, в гущу событий, не знаю, в Гонконг, в высотки, в стекло и металл?

ХАКАМАДА: Обожаю.

КУЗЬМИНА: Значит…

ХАКАМАДА: Лучше всего так, вы приезжаете в Бангкок, и сидите в очень уединенном месте, а потом, раз, и рванули. Вы приезжаете… Можно даже на юг Франции приехать, можно приехать прямо между Монако и Каннами, есть такие места вообще, деревня. Туда наша тусовка не ездит, не ходит, это ниже понтов, там некуда носить все эти платья и туфли. А ты сидишь в этом месте и просто кайф. А потом, надо взбодриться, и рванул на один вечер в тусовку. Вот это хорошо.

СТАХОВСКИЙ: Необходимо разнообразие, скучно становится от одного места?

ХАКАМАДА: Смотря, какое. Есть такие места, где я могу находиться точно две-три недели.

СТАХОВСКИЙ: То есть, любимые места на планете?

ХАКАМАДА: Одна, да. И буду писать книги.

СТАХОВСКИЙ: А что это, например, ну, какое-нибудь одно, если уж не все перечислять?

КУЗЬМИНА: Если сейчас Ира скажет, туда кто-нибудь билеты купит, и она уже будет не одна писать.

СТАХОВСКИЙ: Да? Ну, хорошо, давайте тогда перефразируем вопрос и остановимся на Москве, потому что у вас наверняка есть какой-нибудь любимый район в Москве, любимое место, может быть?

ХАКАМАДА: Я очень люблю Покровку, потому что она демократична, разнообразна, она чем-то напоминает старую Москву еще дореволюционную, что-то флер какой-то есть.

СТАХОВСКИЙ: Там еще недоразрушили.

ХАКАМАДА: Недоразрушили, и много мелочи, это все доступно, и какие-то магазины. Люблю и все. Естественно, я люблю Патриаршьи, потому что они сохранили все, что описал Булгаков, и этот трамвай, и Аннушка, эти все места мистические.

СТАХОВСКИЙ: А водичка важна?

ХАКАМАДА: Конечно. Люблю бульвары, но они, к сожалению, все уже в транспорте, то есть, там нет… вот Патриаршьи вечером, они хороши. Вообще, ну, что я еще люблю…

СТАХОВСКИЙ: Посерьезней будут вопросы сейчас, честно вам признаюсь.

ХАКАМАДА: Мы что, шутили до этого? Я серьезно.

СТАХОВСКИЙ: Нет, конечно. Как вы думаете, для вас какое самое неприятное человеческое качество?

ХАКАМАДА: Лицемерие ненавижу.

СТАХОВСКИЙ: А самое приятное?

ХАКАМАДА: Креативность.

СТАХОВСКИЙ: Ох, как.

ХАКАМАДА: Да, за креативность прощу все.

СТАХОВСКИЙ: То есть, даже если ты креативностью не в то русло уходишь.

ХАКАМАДА: Даже, если подлец.

СТАХОВСКИЙ: Но изобретательный.

ХАКАМАДА: Но изобретать, талант, креативный, все нестандартное опережает время. Это достойно уважения.

СТАХОВСКИЙ: К вопросу о времени. В какой исторической эпохе хотелось бы пожить? Ну, или, может быть, съездить в отпуск туда?

ХАКАМАДА: Не хочу я никуда. Хочу в будущее.

СТАХОВСКИЙ: В будущее? А там что? А вы его как себе представляете?

ХАКАМАДА: Ну, российское будущее я представляю себе развитым, демократическим, где я могла бы стать президентом.

СТАХОВСКИЙ: Следующий вопрос.

КУЗЬМИНА: Публицистом, тире президентом.

СТАХОВСКИЙ: Первый в истории России президент-публицист.

ХАКАМАДА: Вы просили посерьезнее, я вот перестала шутить.

СТАХОВСКИЙ: Да, да, ну, и хорошо, а почему бы и нет, собственно говоря.

КУЗЬМИНА: «Ирина, вы лжете, как все политики. Тройка по географии, а затем я была отличница». Республика Коми бдит ответы Ирины Хакамады.

ХАКАМАДА: Я исправилась, я закончила с красным, ну, в смысле, у меня был средний, как это называется…

СТАХОВСКИЙ: Аттестат зрелости.

ХАКАМАДА: Нет, аттестат выдают об образовании, там средний балл считался, с ним поступала в институт, у меня была пятерка.

СТАХОВСКИЙ: Все-таки.

ХАКАМАДА: 4,8.

КУЗЬМИНА: «Ирина, вы на «Маяке» как-то рассказывали про волшебный магазин в Сокольниках. Напомните, пожалуйста, адрес».

ХАКАМАДА: Сокольническая площадь, дом 9.

КУЗЬМИНА: Все, а для остальных это будет сюрпризом, правильно? Поедете мимо, зайдете, поймете, почему, не будем рассказывать, мне кажется, это лучше так об этом сказать. Когда вы последний раз плакали?

ХАКАМАДА: Когда ребенок заболел раком.

КУЗЬМИНА: Последний раз?

ХАКАМАДА: Да, это было лет… 2003 год.

КУЗЬМИНА: Вы бесчувственное животное, как сказал бы кто-нибудь.

ХАКАМАДА: Животные как раз …. Вот японцы так не считают, они считают, что как раз человек отличается от животного тем, что он свои чувства умеет скрывать. А животное не скрывает. Если воет, то воет.

СТАХОВСКИЙ: Они искренние совершенно.

ХАКАМАДА: Они как раз очень чувственные.

СТАХОВСКИЙ: А если бы вы могли себя представить действительно в шкуре какого-нибудь зверя, кто бы это мог быть?

ХАКАМАДА: Пантера.

СТАХОВСКИЙ: Ну, понятно, действительно, глупости какие-то спрашиваю.

КУЗЬМИНА: Я уже прямо заголовок вижу: «Девять лет без слез».

СТАХОВСКИЙ: Ну, Вер, ну, все, успокойся.

КУЗЬМИНА: Любят же наши журналисты…

ХАКАМАДА: Это восточный характер, мы не плачем, мы переживаем, но не плачем.

СТАХОВСКИЙ: А что надо сделать, чтобы вы разозлились?

ХАКАМАДА: Это сложно.

СТАХОВСКИЙ: То есть, практически невозможно?

ХАКАМАДА: Я айкидошник, я так мимо, мимо.

КУЗЬМИНА: К лицемерию хочется вернуться. Есть конкретные женские качества, которые…

ХАКАМАДА: Вот это на грани лицемерия и ханжества. Это очень конкретно и убивает женщину. Когда она готова, извините меня, переспать с кем угодно, но с утра до вечера рассуждает о нравственности, кто имел право с кем жить, кто не имел. Ненавижу!

СТАХОВСКИЙ: Какое тебе дело, хочется спросить, во-первых.

ХАКАМАДА: Да, нет, самое главное, никто не может судить других, но это уже другой вопрос, но видно, что ее только помани, и все, просто не получается, и поэтому мы ненавидим всех остальных.

КУЗЬМИНА: Не будете общаться с таким человеком?

ХАКАМАДА: Нет. Но не буду с ним и спорить.

КУЗЬМИНА: А если он креативный и смотрит в будущее?

ХАКАМАДА: Они не бывают креативными. Креатив заканчивается там, где человек решил, что он знает, что хорошо и что плохо. У него нет открытого сознания. Креатив возникает там, где у человека есть воображение, и у него отношение к жизни, как у ребенка, любознательное. Он все для себя по-новому открывает, ему все интересно.

КУЗЬМИНА: А может что-то растрогать? Я не говорю о слезах. О слезах? О слезах. Это мы сейчас в словарь…. Я решила, что не броня, а броня.

ХАКАМАДА: Ужас какой-то. Тайная вечеря, а не тайная вечеря.

КУЗЬМИНА: Хотя красиво звучит вечеря, хочется сказать.

ХАКАМАДА: Вечеря – красиво, хочется по-библейски, кажется, что это по-библейски, на самом деле, проще.

КУЗЬМИНА: Что-то растрогать, кино, какая-то ситуация, новости?

ХАКАМАДА: Конечно.

СТАХОВСКИЙ: Вы романтичны?

ХАКАМАДА: Очень. Я не сентиментальна, но дико романтична. Я могу растрогаться так, особенно, если я вижу фильм. Я, когда первый раз посмотрела фильм, по-моему, «Двое в городе», Ален Делон играл и Жан Габен. Алена Делона приговорили к смертной казни, совершенно неповинного, это один из первых фильмов, и я потом полгода не могла в себя придти, и до сих пор это помню, что вот эту несправедливость я не могла пережить.

СТАХОВСКИЙ: Ну, то есть, вы впечатлительная очень.

ХАКАМАДА: Очень впечатлительная.

СТАХОВСКИЙ: Ну, вот вы смотрите, ведь несправедливость все-таки на вас повлияла. Не столько смертная казнь или что-то другое.

ХАКАМАДА: Да, все на свете, я впечатлительная. Я могу Квентина Тарантино смотреть «Криминальное чтиво» или Родригеса «От заката до рассвета» 150 раз, и каждый раз я в полном восторге. Это же бред, да?

СТАХОВСКИЙ: Ну, почему, у каждого свои любимые авторы.

ХАКАМАДА: Но при этом я могу с ума сходить по Бертолуччи, мне очень нравятся мечтатели, такой эротический ….

СТАХОВСКИЙ: Так вы еще и эстет, в общем?

ХАКАМАДА: Да.

СТАХОВСКИЙ: А есть у вас любимый литературный персонаж?

ХАКАМАДА: Очень мне нравится Болконский.

СТАХОВСКИЙ: А сейчас вы успеваете читать художественную литературу?

ХАКАМАДА: Да.

СТАХОВСКИЙ: А что последнее? Или сейчас, что вы читаете, что за книга?

ХАКАМАДА: Сейчас я читаю, ой, забыла автора, тот, который написал «Смилла и ее чувство снега», только другой, следующий, по-моему.

СТАХОВСКИЙ: Питер Хёг, это, по-моему, датчанин.

ХАКАМАДА: Да, датчанин. Ой, я его обожаю.

СТАХОВСКИЙ: И что вы читаете? «Тишину»?

ХАКАМАДА: «Тишину». О, это круто.

СТАХОВСКИЙ: Да, очень хорошо, там же все, и дети опять же.

ХАКАМАДА: И дети.

СТАХОВСКИЙ: Ну, ладно, кому будет интересно, почитают.

ХАКАМАДА: И дети, да. Там и фэнтези, и детектив, и философия.

СТАХОВСКИЙ: И музычка же опять же.

ХАКАМАДА: И музычка. И у него там есть гениальная фраза, что такое молитва. Это, когда ты ничего не хочешь, не опустившись при этом на дно.

СТАХОВСКИЙ: Ну, он красавец, конечно.

ХАКАМАДА: Если и молиться, то молиться о том, чтобы ты ничего не хотел, но при этом ты не был на дне. То есть, ты успешный, но ты ничего не хочешь, отсутствие желаний, это счастье. Такая философия, он задвинут на эти дела.

КУЗЬМИНА: А в детстве были герои, может быть, мультфильмов или фильмов, в которых можно было влюбиться, или которые были прямо рыцарь Айвенго, или просто были любимые мультики? Или «Кортик», как все дети…

ХАКАМАДА: Ну, в детстве я очень хотела быть, конечно, принцессой.

КУЗЬМИНА: Это я хотела быть Искрой.

СТАХОВСКИЙ: Из фильма?

ХАКАМАДА: А я хотела быть принцессой, снежинкой.

СТАХОВСКИЙ: Ну, девочка же, мы же выяснили, конечно.

ХАКАМАДА: У меня мечты были все связанные… Очень хотела быть Мальвиной.

СТАХОВСКИЙ: С синими волосами, и чтобы хулиган Буратино пришел.

ХАКАМАДА: Чтобы локоны, голубые глаза, длинные ресницы. Меня прямо трясло от того, что я урод просто.

СТАХОВСКИЙ: Но у Мальвины-то был Артемон. У вас были домашние животные, кстати?

ХАКАМАДА: Ну, какие животные в коммунальной квартире?

СТАХОВСКИЙ: Ну, бог его знают, некоторые устраиваются.

КУЗЬМИНА: Тараканы от соседей.

СТАХОВСКИЙ: Может быть, хомячок.

ХАКАМАДА: Да какой хомячок, тут соседи были хуже всех хомячков.

КУЗЬМИНА: Были ли какие-то мечты в детстве, которые во взрослом состоянии вот прямо ощуща… вот сейчас я эту мечту беру.

СТАХОВСКИЙ: Я ее сделала, да.

ХАКАМАДА: У меня же папа маме изменял, и она очень мучилась и болела. Я потом это поняла. Поэтому она все время по больницам, а он все время куда-то уходил развлекаться. В общем, про меня все забывали и меня отправляли в пионерские лагеря. А мне там было совсем плохо, там две-три смены, меня все мучают. И я помню, что легко засыпала, забывая все обиды, я представляла до мелочей, я мечтала о своей детской комнате, как из сказки. Такие занавесочки в цветочек, там вот такой столик, вот там креслице, везде сусипусечки. Когда видите американское кино, там девчонки, у них детские комнаты.

КУЗЬМИНА: Розово-пушистое все.

ХАКАМАДА: Да, все в подушечках, в записных книжечках, все такое. И вот я прямо до мелочей. Я до того домечталась, что девчонки какие-то меня спрашивали, а как ты живешь, и я начала рассказывать, как я живу. А они решили меня проверить, мне звонят по телефону уже городскому, когда мы вернулись, говорят: ну, мы хотим придти к тебе в гости, посмотреть. Ну, мне было лет 9-ть, мы рядышком. На твою шикарную комнату. Я поняла, что мне сейчас будет, это позор. И я бегу, у меня мама шикарная была, русская мама, чудесная, я говорю: мама, я в пионерском лагере наврала, что у меня такая комната, они сейчас идут ко мне в гости. И она так спокойно, помню, стояла у плиты, даже не поворачиваясь: ничего страшного, Ирочка, приглашай. Мы их напоим чаем, какая есть комната, такая и есть. Я подбежала и говорю: ну, приходите, я с мамой договорилась. Они не пришли.

КУЗЬМИНА: Потому что они подумали, что все так и есть?

ХАКАМАДА: Они проверяли. Меня мама спасла конкретно.

СТАХОВСКИЙ: Спасла, конечно, да. Какой из периодов вашей жизни вы считаете наиболее ценным?

ХАКАМАДА: С 1993 года, политический.

СТАХОВСКИЙ: Политическая все-таки вот эта деятельность?

ХАКАМАДА: Конечно, да, это сильная вещь была.

КУЗЬМИНА: А провальным?

ХАКАМАДА: Провальный?

КУЗЬМИНА: Хотя, конечно, как буддист, он бы сказал, что не было провальных, все опыт.

ХАКАМАДА: Как подходить. Я же, понимаете, провальный, с точки зрения нравится, не нравится, конечно, это НИИ Госплана, инженер, ну, совсем ужасно. Но я уже тогда в себе воспитала черту очень простую – жизнь дважды не повторяется, в какое бы говно ни попала, вытаскивай оттуда все, что можешь, все знания, весь опыт, все, что можно. Может, и не пригодится, а может и пригодится.

СТАХОВСКИЙ: А вы суеверный человек?

ХАКАМАДА: Я не суеверный, но я человек слегка эзотерический. Это разные вещи.

СТАХОВСКИЙ: Согласен.

ХАКАМАДА: То есть, когда орут на меня: не ставь сумку на пол, у тебя денег не будет, я говорю, отвалите. Во-первых, у меня сумка со специальными кругляшками, чтобы можно было ставить. Во-вторых, не всегда есть место, куда можно, идите к черту, это маразм. Я вообще заметила, что чем более жестокие люди и малообразованные, и занимаются неправедными делами, тем более они именно суеверны. А я слегка эзотерик. Я не читаю эзотерическую литературу, но мой опыт показал, что со Вселенной можно вести диалог, можно поймать свою удачу. Я – фаталист, но при этом поняла, что, если вести себя смиренно и при этом очень активно и совершенствовать себя, и предъявлять претензии к себе, а не к окружающим, то ты поймаешь свою судьбу за хвост.

КУЗЬМИНА: Есть мнение, что со Вселенной по бартеру нужно общаться.

ХАКАМАДА: Неправильно, наоборот. Вот это написано у Хега в «Тишине» как раз, как общаться со Вселенной. Нужно спокойно убрать гордыню и, в общем-то… а для мужчин это особенно тяжело, и понять, что ты по сравнению с ней вообще-то никто.

СТАХОВСКИЙ: У нас как-то так получилось, не знаю, случайно ли…

ХАКАМАДА: А у нас по бартеру, это в церкви у нас так принято, я сейчас свечечку поставлю, я самую дорогую возьму, а 200 рублей, к иконке подойду, перекрещусь, где у меня тут Николай Угодник, ага, вот, пошел, и пошел воровать дальше.

СТАХОВСКИЙ: У нас как-то вторую неделю подряд, вторую программу подряд так получается, что мы говорим о каких-то космических и вселенских делах. Ровно неделю назад здесь был Роман Виктюк и мы тоже, у нас полпрограммы ушло на разговоры со Вселенной.

ХАКАМАДА: Он чудесный, ну, он же художник. Талантливый художник говорит с богом, поэтому, конечно.

СТАХОВСКИЙ: Да, он нам разрушил всю программу напрочь, совершенно точно, мы сидели с открытым ртом и все, сказали два слова, наверное, что верно, то верно, да.

ХАКАМАДА: Я не такой человек. Они чудесные, я его обожаю. У меня не до такой степени, я все-таки человек практический и логически мыслящий, у меня еще развита логика, я недаром алгебру с геометрией любила. Но при этом у меня одновременно развито, я развила в себе, это было заложено, но я его докрутила, воображение и вот этот энергетический обмен я чувствую.

КУЗЬМИНА: «Чего вы больше всего боитесь?» Из Ростова пришел вопрос.

ХАКАМАДА: Ну, как все, смерти и болезней, и больше ничего мы не боимся.

КУЗЬМИНА: «А что Ирина думает о Джонни Деппе?» Дима спрашивает.

СТАХОВСКИЙ: Неожиданно.

КУЗЬМИНА: Из Петербурга.

ХАКАМАДА: Джонни Депп интеллектуальный голливудский актер, нервный, эксцентричный, очень мне раньше нравился. Сейчас чего-то он как-то, мне кажется, устал.

СТАХОВСКИЙ: Подсдулся немножечко.

КУЗЬМИНА: Андрей из Москвы: «Ирина, перечитайте, пожалуйста, «Степной волк» Германа Гессе».

ХАКАМАДА: Я читала уже.

СТАХОВСКИЙ: Сколько же можно.

ХАКАМАДА: А еще люблю «Игру в бисер» Германа Гессе, вот это стоит перечитывать в любом возрасте, в том числе, и мне. Это можно сделать.

КУЗЬМИНА: Радует, что наши коллеги нас сейчас слушают, коллеги по цеху радиостанции «Маяк». Семен Чайка вам передает большой привет.

ХАКАМАДА: О, привет, привет, да.

КУЗЬМИНА: «Люблю эту женщину», – пишет Семен Чайка. Что у нас здесь еще. «Вы классная. Как вы назвали свою недавнюю книгу?» Елена из Коми спрашивает.

ХАКАМАДА: «Дао жизни».

СТАХОВСКИЙ: Коротко и понятно.

КУЗЬМИНА: Я думаю, что исчерпывающе.

СТАХОВСКИЙ: Что такое для вас умный человек?

ХАКАМАДА: Умный человек это человек, который имеет обратную связь с внешней средой. У кого нет этой связи, тот дурак. Он может цитировать наизусть классиков, он может знать все направления философии, он может разбираться в экономике, в политике. Но если у него нет обратной связи, того, что он делает с обществом, если он не видит себя со стороны, не относится к себе спокойно, с самоиронией, понимая, что он всего лишь микрокосмос, ну, этих космосов вокруг навалом, вот тогда он не умный.

СТАХОВСКИЙ: А что такое успех?

ХАКАМАДА: У меня своя формула успеха, очень оригинальная. Но я считаю, что она работает в любом возрасте и обеспечивает вам энергетическую жизнь. Первое – делай, что тебе нравится. Второе – делай это настолько профессионально, чтобы за это тебе платили ровно столько денег, чтобы ты мог спокойно делать первое. Третье – делай это среди тех людей, которые тебе нравятся. И четвертое – ты не «Сникерс», не надо всем нравиться, нравься только тем, которые тебе тоже нравятся.

КУЗЬМИНА: Можно от «Дао» вернуться обратно немножко, но не надолго. Что всегда есть в вашем холодильнике? Всегда?

ХАКАМАДА: Ну, в холодильнике всегда есть «Активиа», всегда есть 5-процентный творог, 10-процентная сметана, йогурты, курица, рыба, очень много овощей и фруктов.

СТАХОВСКИЙ: Как много всего. Такой большой обязательный набор.

ХАКАМАДА: У меня семья. У меня ребенок, мне нужно его кормить, у меня есть помощница, ее тоже нужно кормить, все должны есть, я закупаю продукты.

СТАХОВСКИЙ: Нет, я просто удивился, потому что мне кажется, мы впервые получили такой развернутый ответ. Потому что кого ни спросишь – молоко, второй помидоры, третий творожок, ну, и все, то есть, какие-то один-два продукта.

ХАКАМАДА: А я очень много уделяю внимания правильному питанию. У меня висит список, что я запрещаю всем покупать и держать в холодильнике. Потому что, если вы это купили и держите, вы это съедите. Там не должно быть майонеза ни при каких условиях.

СТАХОВСКИЙ: Например?

ХАКАМАДА: Пару раз я нашла, и выбросила, устроила скандал.

СТАХОВСКИЙ: А если домашний сделать?

ХАКАМАДА: Делайте, только никто этим не занимается и делать не будет. Второе – там не должно быть кетчупа, там не должно быть обработанных мясных продуктов уже кем-то.

КУЗЬМИНА: Котлеты, колбаса.

ХАКАМАДА: Нет, котлеты, понятно, что вы не покупаете, вы делаете сами. А вот сосиски, колбаса, ветчина, вот эти все штучки, почитайте мелкий шрифт, почитайте, что там напихано. Только один усилитель вкуса и ароматизатор приведет вас. Возьмите три килограмма постной свинины, запихайте в духовку, заверните в бумажку, туда травок, и через три часа, занимайтесь, чем хотите, через три часа вытащили, все, и держите это в холодильнике, у вас будет своя буженина. Чего выпендриваться?

СТАХОВСКИЙ: Да, и та же самая ветчина. Ветчина же происходит от слова вечность.

ХАКАМАДА: Вечность, но там не будет ароматизаторов, усилителей успеха, глюконата натрия и куча вообще еще.

КУЗЬМИНА: Кстати, про вечность хорошо, потому что все, что сохраняет эти продукты, говорят, что уже люди будут вечно быть в земле и никуда не денутся из-за консервантов. Это правда, есть мнение.

ХАКАМАДА: Мумизация произойдет?

СТАХОВСКИЙ: Альберт пишет: «Ирина Мицуовна, люблю вас. Еще люблю анекдоты от вас».

ХАКАМАДА: Последний анекдот не мой, я его… ой, а нельзя ругаться.

СТАХОВСКИЙ: Нельзя, конечно.

ХАКАМАДА: Ладно, тогда другой. Американца приговорили к смертной казни. Приводят к электрическому стулу, он такой толстый, что не влезает. Говорят: на месяц на хлеб и воду. Через месяц не лезет. Говорят: на месяц на одну воду. Через месяц опять не лезет. Говорят: ты будешь худеть? – А мотивации нет. По-моему, шикарно.

КУЗЬМИНА: Со смыслом.

СТАХОВСКИЙ: Прекрасно абсолютно, да.

ХАКАМАДА: На что-то это похоже.

СТАХОВСКИЙ: Что самое сложное в вашей работе?

ХАКАМАДА: В моей? Ничего сложного, потому что я делаю только то, что мне нравится. Все, что мне не нравится, я не делаю, перекладываю на других.

СТАХОВСКИЙ: Мотивации потому что, видимо, нет, да?

ХАКАМАДА: Ну, не нравится, все, я уже считаю, что обладаю таким профессионализмом, что могу себе позволить делать только то, что нравится. Я не люблю организовывать процесс, я найму человека и он будет его организовывать. У меня нет денег ему заплатить за эту работу, я ему дам процент от своего дохода. То есть, я читаю мастер-класс, ну, возьми там и на эти деньги организовывай. Я всегда придумываю, но я делать не буду. Поэтому мне все нравится, мне ничего не мешает.

КУЗЬМИНА: «Смотрели ли вы «Чебурашку» на японском, и поете ли вы «Подмосковные вечера» по-японски?»

ХАКАМАДА: Я не знаю японского языка. Про «Чебурашку» слышала про этот скандал, на кого-то он похож или какие-то права. Знаете, я могу сказать следующее, японцы все, как чебурашки. Они дети, у них культ ребенка, что я ребенок. Я хоть и взрослая, они ребенок. Они такие, слегка деревянные, и они придумывают весь этот стиль одежды.

СТАХОВСКИЙ: Спасибо большое.

ХАКАМАДА: Все, пока.

СТАХОВСКИЙ: Ничего не успели. Ирина Хакамада у нас была в гостях. Спасибо.