Профитроли Владимир Вишневский

СТАХОВСКИЙ: Вторник, как всегда, отдан "Школьной анкете", куда мы зовем людей, которые нам страшно интересны, и, более того, еще и слегка, скажем так мягко, нами любимы. Владимир Вишневский сегодня у нас в гостях.

ВИШНЕВСКИЙ: Спасибо за такое представление. Добрый вечер, друзья, здравствуйте.

СТАХОВСКИЙ: Здравствуйте.

КУЗЬМИНА: Здравствуйте. Хотели сегодня эфир с Евгением Стаховским начать, точнее, я хотела, но позабыла об этом. Когда мы представляем друг друга, Жене мне хотелось отправить ваши прекрасные несколько слов: да вам пора работать с молодежью.

СТАХОВСКИЙ: Я поэтому и позвал Вишневского.

ВИШНЕВСКИЙ: Спасибо. Жестоко, но точно. А концовка у нас будет эфира, видимо, такая, раз такое начало: я поделился истиной простой, но молодежь мне крикнула: отстой.

СТАХОВСКИЙ: Вот так вот мы и начали. Друзья, мы первые пункты «Школьной анкеты» традиционно быстро сейчас заполним. Владимир Петрович Вишневский, день рождения 20 августа 1953 года. Юбилей в этом году!

ВИШНЕВСКИЙ: Да что вы, я вот хотел, чтобы вы не называли, но раз уж это произошло, да, это юбилей.

СТАХОВСКИЙ: Это же прекрасно. Место рождения город-герой Москва. Я быстро так увожу в другую тему. И дальше все понятно. Как родители звали в детстве?

ВИШНЕВСКИЙ: Да нет, в общем, у меня из всего, чем я недоволен в себе, именем я доволен, Вова. Вова нормально, Вова.

СТАХОВСКИЙ: А почему Вова? В честь чего-то?

ВИШНЕВСКИЙ: Нет, вы знаете, во-первых, у нас есть понятие, в честь кого назван, в российском языке это слово "крестный" - хотя я не крещеный, как вы догадываетесь, - но был такой дядя Володя Лубоцкий в соседнем доме, знатный московский коллекционер, антиквар, кстати говоря, племянник известного революционера Загорского...

СТАХОВСКИЙ: Ух ты, повезло.

ВИШНЕВСКИЙ: ...который выкинул в заседание бомбу и взорвался, он герой. В честь дяди Володи Лубоцкого назван Вовой. И, в общем, не то что горжусь этим, но, в общем, имя нормальное, мужское, не в ущерб другим замечательным именам.

СТАХОВСКИЙ: Интересное начало биографии.

КУЗЬМИНА: А есть любимое женское имя?

ВИШНЕВСКИЙ: Вы знаете, да, не при вашем соведущем будет сказано, это Евгения.

СТАХОВСКИЙ: Прекрасно! А почему?

ВИШНЕВСКИЙ: Ну, вот мама Женя Вишневская, хотя дочь мне так жена не дала назвать, дочка у нас Влада Вишневская, ей три года недавно исполнилось. Но, в общем, Женя, мне кажется, очень хорошее женское имя, и оно как-то по-другому звучит в мужском варианте, как-то иначе, правда?

СТАХОВСКИЙ: Согласен. Я тоже очень люблю девочек Жень, у меня очень много знакомых подружек с именем Евгения, это прекрасно.

ВИШНЕВСКИЙ: Видите, вы знакомы с девушками, пока нас никто не слышит, оказывается, Жени. Знаете, с вашим замечательным именем у меня связано детское, это я уже прихожу, восприятие знаменитой песни «Темная ночь». Вот эта вера от пули меня, я правильно говорю? Мне казалось в детстве, что это женское имя и не хранила, а хранила незримо детским сознанием представляло, советским еще, что некая вера меня хоронит, простите за непозитив. Хоронит. И мне было так страшно и темно это представлять. Поэтому, чтобы уже закончить эту тему.

КУЗЬМИНА: Чтобы эту тему закончить, мне сегодня вас нужно будет как-то обратно, понимаете.

ВИШНЕВСКИЙ: Нет, нет, я согласен. Я, вы знаете, Евгению перед эфиром рассказывал, готов облегчить вам этот вход, вообще все вопросы я знаю, я могу и вас поспрашивать, сломать формат. Вот приходит гость и начинает спрашивать: Вер, а вот как вы обычно? Евгений, а всякий раз, когда я бываю в регионах… И начинает расспрашивать ведущих, ведь такого у вас не было, мне дико интересно.

КУЗЬМИНА: Начинайте.

ВИШНЕВСКИЙ: Так вот, я хочу сказать, что, знаете, вот лето, я вообще летопоклонник, поклонник именно городского московского лета, но летом я себе устраиваю такую ностальгию, как говорил замечательный афорист, царствие ему небесное, Виктор Степанович Черномырдин, не надо расчесывать. Но я себе расчесываю ностальгию. Я в машине примерно полторы недели слушаю пионерские песни моего детства.

СТАХОВСКИЙ: С чего вдруг?

ВИШНЕВСКИЙ: Ну, лето у меня ассоциируется с пионерлагерем, где каникулы я проводил.

СТАХОВСКИЙ: Костры вот эти образцово-показательные.

ВИШНЕВСКИЙ: Что вы, конечно. Я был в пионерском лагере в Домодедово, все вообще прошел динамику всех отрядов. Но, вы знаете, я по-новому слышу советские песни, песни советского детства, которые живы и остались, как и музыкальная классика советская, вы знаете, они очень хорошо сделаны. Вот не в плане того, что там совсем идеологически, хотя и с точки зрения идеологии. Там не просто дети радуются жизни, здравствуй, лагерь пионерский, они учат весь мир, как правильно быть детьми. У меня даже есть такие стихи, опять же, вот вы меня тянете, заметьте, не я это предложил, про мое детство:

Считалось, что должны смеяться дети,
И мы смеялись, раз должны, как эти.
За детство советское наше, за детство счастливое наше
Ответственных вряд ли накажут.

Даже поперхнулся. Но эти песни, дай бог здоровья и хорошей форме Александре Пахмутовой, песня «Замечательный вожатый есть, друзья, у нас». Вот эта песня, опять же, ну, понятно, это мои сопли ностальгии. Но песни хорошие.

СТАХОВСКИЙ: Там же целая история, а стихи какие, писали же стихи.

ВИШНЕВСКИЙ: Стихи, крепкие стихи. Я уж не говорю про классику детства моих родителей, вот это: «Здравствуй, милая картошка, пионеров идеал», это же песня… Я уж не говорю про «Взвейтесь кострами, синие ночи». Пока не испортили синий и голубой цвета позднейшие поколения, но тем не менее. «Взвейтесь кострами, синие, мы пионеры, дети рабочих». Видите, как давно помню. У меня есть такое двустишие, оно оправдает. Вот вы проговорились про анкету, конечно, это большой урон для меня, но тем не менее: Долгожитель, 127 лет, шансов выжить практически… Даже заканчивать боюсь.

СТАХОВСКИЙ: Воспитание было строгим?

ВИШНЕВСКИЙ: Вы знаете, и да, и нет. Потому что, ну, жили мы, понятно, в советской коммунальной квартире со всем букетом.

СТАХОВСКИЙ: А где, в каком районе?

ВИШНЕВСКИЙ: Я покровский житель, Покровка, Чистые пруды.

СТАХОВСКИЙ: О, центровой парень.

ВИШНЕВСКИЙ: Папа работал на оборонном предприятии засекреченном, занимался ракетами, космосом, мне одно время даже с болгарами нельзя было общаться. А мама не работала, пока я рос, она была и переводчицей, и на телефонной станции работала, в школе, в лагере вела кружок вязания, чтобы быть при мне. Но воспитание было этически правильным, но при этом вот этот страх, которого натерпелись за меня родители, вот та любовь, которую они в меня вложили, и тот урок достоинства (это я уже цитирую свою автобиографию), который они преподнесли мне в условиях его ущемления, это, конечно, дорогого стоит. И, знаете, советские мамы-интеллигентки, они учили: в поликлинике, Вова, не дыши на врача. И я с детства знаю, что надо отворачиваться.

СТАХОВСКИЙ: Дыши в сторону, да.

ВИШНЕВСКИЙ: Потом учили, конечно, музыке. Я не хотел учиться, я срывал уроки, у меня пальчики, подушечки, сольфеджио, я не хотел, не шел. Но когда я захотел учиться, материальной возможности уже такой не было. Но пианино, вот это пианино «Лира», жило у меня в квартире.

СТАХОВСКИЙ: До сих пор?

ВИШНЕВСКИЙ: Да, я его восстановил. Пока я скитался в ожидании жилья, оно стояло в одной галерее у друзей, я вложил в него небольшие, но деньги, и восстановил, на нем можно играть. Я надеюсь, моя дочь возьмет на нем аккорды.

КУЗЬМИНА: Наши слушатели активно вклиниваются в нашу беседу, в ваш монолог.

ВИШНЕВСКИЙ: Неужели кто-то, вы знаете, одиночество-2013, никто мне не звонит в прямой эфир.

КУЗЬМИНА: Виктор Вишневский в нашей группе «ВКонтакте» просит вас рассказать, что вы знаете об истории нашей фамилии. Пишет Виктор. Вашей с ним общей фамилией.

ВИШНЕВСКИЙ: Вы знаете, во-первых, я приветствую однофамильца, и должен его, ну, не то, что расстроить, а вернуть ему чувство реальности. Вишневских такое количество, при этом вот эта вот польскость - Вишневский, Ковальский, некоторая шлихетская польскость уже сошла с этой фамилии, Вишневских огромное количество. Я уж не говорю, что, как вы догадываетесь, никто про меня не шутил, про мазь Вишневского, это понятно, якобы. Но тем не менее московский сигарный клуб, мои друзья, не коммерческая организация, сделали такую мне именную сигару «Масть Вишневского», мой бренд, мои книги называются «Вишневский сад». Я думаю, что я ответил. Вишневских много, истории фамилии я не знаю такой особой, ничего особенного, мне кажется, нет.

КУЗЬМИНА: Просто я Виктору написала: а вы-то что знаете? Интересно сопоставить знания нашего слушателя и знания ваши. Он написал: вот в том-то и дело, что я очень мало знаю про свою фамилию.

ВИШНЕВСКИЙ: Но словосочетание Виктор Вишневский… Мне вспоминается юность, когда начал только выступать публично, - это часть моей работы сейчас, чем ты живешь и дышишь. Я помню, по ошибке приехал еще юным, молодым писателем, я довольно долго им работал (как я сказал: 17 лет, как молодой поэт, а 37-ми всё нет и нет), и вот я по путевке приехал куда-то не туда, попал на пионерский сбор и под замедленную, вот сейчас, как музыкант, оцените, под замедленную мелодию «Мы будем петь и смеяться, как дети» я вдруг вхожу, сам еще не очень зрелый человек, и слышу: дети, у нас сегодня настоящий писатель - Виктор Петрович Вишневский. В одном месте написали - встреча с комсомольцем 20-х годов... В общем, было все. Да, я выступал в лимитных общежитиях в 80-е годы.

СТАХОВСКИЙ: В общем, молодость прошла не мимо, не зря.

ВИШНЕВСКИЙ: Нет, ну, я уже занимался своим делом. И когда я ушел на вольные, так называемые, хлеба, что было, в общем, сложно и даже небезопасно, я просыпался с чувством, что я, хоть трудно, но живу своим трудом. Вы знаете, я хочу упомянуть в вашем эфире уважаемом одного человека. Тем более что все, кто нас слышит, начиная с вас, знают его, может быть, даже по одной песне, что, конечно, незаслуженно, стоит в пору выпускной кампании включить радио, телевизор и даже, как шутят юмористы, и даже утюг, будет звучать песня из кинофильма «Розыгрыш» - «Когда уйдем со школьного двора». Эту песню написал замечательный поэт, которого уже нет. Это мой друг и во многом учитель, замечательный, глубокий российский, русский поэт Алексей Дидуров. Вот он тоже, он был моим крестным отцом в переходе на вольные хлеба. Его очень любил Окуджава. Это замечательный поэт. Сейчас есть памятник Алексею Дидурову, есть портал, который наши слушатели могут без труда найти в интернете. Я просто хочу, чтобы время от времени это славное имя, не до конца оцененное в публичном пространстве, звучало. Поэт Алексей Дидуров.

КУЗЬМИНА: Скажите мне, пожалуйста, вам снятся ваши стихи и не ваши, или снятся вам какие-то строки, может быть?

ВИШНЕВСКИЙ: Да, вы знаете, так бывает. Иногда тебе кажется во сне, что это строчка какая-то очень хорошая, но пробуждение, а у меня есть такой термин зарегистрированный, «есть сны, которые заминированы пробуждением». У каждого есть сны, которые заминированы пробуждением. Но я вам хочу сказать, конечно, поэт должен, если это с ним даже не было, выдумать для мемуаров, что мне приснилось это стихотворение, я встал и записал его. Это слишком такая лакомая, банальная возможность. Но со мной однажды действительно это было. Я с этой преамбулой хочу поделиться. Я практически во сне написал стихотворение, в пору моей юношеской, понятно, безответной любви. Если можно, я его процитирую.

СТАХОВСКИЙ: Конечно.

ВИШНЕВСКИЙ: Оно мне приснилось, поверьте, без правки. Оно начинается характерно.

Приснилось мне, что ты его не любишь,
И снилось мне, как ты его не любишь,
Как день за днем усердно отвергаешь,
Как от ворот даешь ты поворот,
Как он живет, тобою не любимый
Твой человек, твой нынешний любимый,
Я его как брата полюбил.

Я не знаю, что это. Это было напечатано, как юношеское стихотворение. Но мне это приснилось, вот этот ход, вот этот поворот. Я его когда-то полюбил. Поэтому один случай был. У меня даже стихотворение есть одно, может быть, я не буду его полностью цитировать, про то, что бывают сны, которые взрывают, сюжет взрывается и у тебя остается послевкусие, у тебя остается какая-то терпкость. Я вот это все описал, какой-то сюжет. Но в конце я сделал современную концовку:

Я не хотел задействовать ресурс,
Но в полдень мне положат распечатки
Всех за текущий месяц сновидений
Включая этот. О, мой крайний сон.

Это современная концовка, да.

СТАХОВСКИЙ: Владимир Вишневский в гостях у нас сегодня. А вы достаточно легко цитируете себя самого. У меня есть, например, знакомые поэты, которые вообще не помнят ни одной строчки из своих стихов. Есть, например, другие, которые очень легко запоминают какую-то поэзию.

ВИШНЕВСКИЙ: Я выступаю, и, повторяю, это часть моей работы, я выхожу на сцену. Я хочу, например, сказать, спасибо, что вы навесили мне. Вот, например, 11 августа я просто хочу вашу радиопаству, друзей вашей программы, среди которых я тоже, надеюсь, окажусь, зазвать на такое очень московское, очень летнее, даже не скажу, что мероприятие, событие. В «Музеоне», в месте, которое полюбилось, под открытым небом в рамках благотворительного проекта «Книги в парках» я буду выступать, читать стихи 11 августа. Там вообще будет писательский марафон с 4 часов дня, там будут выступать хорошие люди, там будут выступать очень интересные писатели, которых я очень уважаю, Сергей Шаргунов, там будут еще…

КУЗЬМИНА: Наш коллега.

ВИШНЕВСКИЙ: Да, замечательный, я его просто зауважал, мы познакомились. А с 19 часов будет такой театр одного поэта, Владимир Вишневский будет с программой «Избранное для избранных», потом будет сеанс стихотерапии, и, наконец, я проведу часть своего мастер-класса под названием «Ноу-хаус от Вишневского», это отдельная тема. Поэтому приходите.

КУЗЬМИНА: 11-го?

СТАХОВСКИЙ: 11 августа, да, в «Музеоне».

КУЗЬМИНА: Это воскресенье, «Музеон» - это ЦДХ.

ВИШНЕВСКИЙ: Да, ЦДХ, Дом художника, да.

СТАХОВСКИЙ: Да, теперь, главное, не забыть. Я хочу вернуться немножко к годам юношества, может быть, спросить вот, о чем, тем более что, когда общаешься с писателями, с другими этот вопрос тоже важен, с писателями этот вопрос, мне кажется, особо важен. Наверняка были, конечно, в юности книги, которые почти перевернули сознание?

ВИШНЕВСКИЙ: Вы знаете, ну, конечно, конечно, были. Если все-таки совсем честно отгребать на первый класс, какое-то было сладострастие чтения, когда тебе читают, когда листают страницы. Я даже написал уже позже: хорошо, что в 21-м веке все тот же запах у библиотеки. Хотя он уходит, но тем не менее. Вот эта книжка в первом классе, Борис Житков «Что я видел».

СТАХОВСКИЙ: Она прекрасная же.

ВИШНЕВСКИЙ: Я просто балдел. Знаете, я однажды с завистью, сидел в поликлинике, бабушка, а я рос без бабушек и без дедушек, хотя детство у меня все-таки было счастливое, по-советски счастливое, но я, когда видел, как бабушка читает, перелистывает страницы, то же ощущение было приход не в канцелярский, а в писчебумажный магазин. Я рисовал в детстве, вроде нормально, остались рисунки, вот этот запах красок акварельных, пластилина, вот этот поход, праздник похода в писчебумажный магазин на Покровке, Казенный переулок. Когда мы пойдем, когда я буду нюхать эти краски. И вот то же самое вот эта книга «Что я видел» Бориса Житкова. Потом книга, где-то она у меня есть Маршак, Самуил Маршак, вот эта. Причем я в зрелости узнал уже другого Маршака, его лирические эпиграммы. Например, у Маршака есть такие стихи:

У одного советского министра
Спросила мать, живущая в деревне,
Ты где сейчас работаешь, сынок?
Он не назвал свой чин, учреждение.
Но мать, не успокоившись, спросила:
А это в помещении, сынок?
Да, у себя в служебном кабинете.
Ах, в помещенье, ну, и хорошо.

Но в детстве я знал другого Маршака, как все. И вот этот Маршак, эта книга переходила от моего старшего брата, поэтому вот такое воспоминание.

СТАХОВСКИЙ: А постарше, если брать, 15-16-17-18 лет, такой уже серьезный возраст?

ВИШНЕВСКИЙ: Постарше книга «Кентавр» Апдайка.

СТАХОВСКИЙ: Так, ну, это уж совсем.

ВИШНЕВСКИЙ: Да, еще чуть старше Томас Вулф «Взгляни на дом свой, ангел». Я сейчас вспомню что-то отечественное. Вот я просто вспомнил это вот, и Ирвин Шоу «Молодые львы», вот эта книга от мамы, от мамы мне это все досталось, потому что мама была не просто гением блата достачи книг, мама была, именно собирала беллетристику западную, и этих книг я не миновал. Ирвин Шоу, этот герой Ной это вообще, конечно.

СТАХОВСКИЙ: Апдайка тогда вообще было не достать, мне кажется.

ВИШНЕВСКИЙ: Да, да. Вот эта книга у меня есть. И, конечно, ну, дань моде это, ну, тоже я не миновал эту книжку, это было так же, как когда-то предыдущее поколение увлекалось Хемингуэем, свитера, портрет Хемингуэя на стене, конечно, «Над пропастью во ржи». Но вот чуть-чуть дальше, если отгрести, вот у меня книга одна из любимых, ну, это, конечно, сильно старше, хотя гораздо раньше, чем сейчас, но Ян Парандовский «Алхимия слова», это про привычки, замашки и чудачества писателей. Причем я в ту пору был кофейным фанатом, особенно в пору советских дефицитов. И вот главу про чай и кофе, кто, что пил, я читал с чувственным каким-то, просто запах я ощущал.

СТАХОВСКИЙ: Хотелось бы похожим на этих писателей? Бальзак любил кофе, я тоже теперь буду?

ВИШНЕВСКИЙ: Вы знаете, чуть позже я узнал знаменитое высказывание Бродского, когда врачи запретили ему курить после первого инфаркта, он замечательную фразу сказал, она тоже легла мне на душу: «но, если утром после чашки кофе (извините, я уж процитирую) не выкурить сигарету, для чего тогда вставать». Это цитата.

СТАХОВСКИЙ: Нобелевского лауреата.

ВИШНЕВСКИЙ: Но, тем не менее. Вот это утро, когда у тебя есть возможность посидеть, тем более что ты уже сам на вольных хлебах, на литературной работе, а первый год, когда я перешел на вольные хлеба, я просыпался и в понедельник балдел от того, что не надо никуда ехать, я сам себе хозяин. Это называется: я работаю без выходных, но без понедельников. И потом я узнал еще такое благодаря Виктору Славкину, его статье, такой прием этой драматургии, я сейчас заканчиваю, легко взять, легко отпустить, кстати, это метод и пьес, и нашей беседы. Вот я работаю на энергии отвлечения. Я ищу, на что бы отвлечься…

СТАХОВСКИЙ:  Продолжаем говорить о тонких материях и не о вполне тонких субстанциях.

КУЗЬМИНА: Владимир, какие-то традиции в семье с родителями перенеслись в семью вашу? Или вообще были какие-то такие традиции, которыми очень дорожили в семье?

ВИШНЕВСКИЙ:  Ну, вы знаете, я, конечно, не буду повторять вещи насчет традиций какой-то семейственности. Ну традиции живого общения, даже когда мама была уж так смертельно больна, они так молодо и по-итальянски с закипанием страстей ругались с отцом, что это создавало ощущение жизни. И фраза  «я с ним разведусь» давала ощущение жизни в этой ситуации. Это не значит, что мы тоже, так сказать, естественно, всякое бывает. Вы знаете, традиции, наверное,  все-таки общаться,  не перебарщивая, но все-таки не без юмора, традиции каких-то мистификаций. Потому что мама была, конечно, с уникальным чувством юмора, если хоть толика мне передалась, без кокетства говорю,  уже хорошо, и, может быть, это и есть так. Вы знаете, у меня жизнь такая ритмичная с поездками, с  вечерней работой, жена работает, у нее интересная работа, поэтому сейчас у нас складывается традиция все-таки по возможности бывать вместе и создавать какие-то события, тем более еще сейчас цементирует дочь все-таки, поэтому традиция все-таки быть в семье. При этом в ход идут даже цитаты из фильма «Крестный отец», что настоящий мужчина должен проводить время с семьей. Поэтому традиции пусть складываются. Но обычно говорю, что любые традиции создают иллюзию стабильности в этом нестабильном мире.

СТАХОВСКИЙ:  Хоть что-то, хоть какой-то такой призрачный фундамент.

КУЗЬМИНА: Каким вы себя представляете в старости? Или, может быть, представляли?

ВИШНЕВСКИЙ:  Ну, вот проснусь завтра. Нет, вы знаете, что, понятно, что не хотелось бы себя представлять, и еще совсем недавно, я вспоминаю хорошего поэта, очень такого странного хорошего поэта, с совсем другой планеты, но рано ушедшего, Юрия Кузнецова. У него были такие стихи:

Где ты, мальчик, насмешливо властный,

К 30-ти невозможным своим,

Застрелюсь или брошусь под поезд.

Ты хотел умереть молодым.

А потом улетели твои поезда, уехали, пистолеты твои заклинило. Конечно, как писала Татьяна Бек: «я буду честная старуха…». Она ушла, к сожалению, рано. Знаете, хочется быть адекватным, хочется не заискивать перед молодежью, я имею в виду не в плане плохого отношения, а не терять достоинство, не интересничать перед теми, кто в тренде, как говорится. Но молодые нас заметили и обещали взять в формат. Считайте, что я это говорю с самокритикой, с тайной самокритикой. Поэтому хотелось быть, правдоподобно выглядеть нормально, не хотелось дожить до дряхлости.

КУЗЬМИНА:  Слушайте, про «выглядеть» пришел вопрос один от наших слушателей. Вы могли бы жить без усов?

ВИШНЕВСКИЙ: Вы знаете, без таких вот тонких уже все-таки нет, потому что я идентифицирован все-таки с усами. Когда-то носил густые усы, что делало меня среднеарифметическим таким кавказским мужчиной в Москве, у которого надо документы проверить. Но, в принципе, мне, когда я прошел очередной кастинг в одну программу, не буду ее называть, мне сказали, что ничего, без усов, будете сниматься, вас и без усов со спины будут узнавать. Но, тем не менее, эта суетная категория, которая имеет место в нашей жизни, чего там говорить, конечно, имеет место ее присутствие или отсутствие. Поэтому без усов я еще более жуток, чем с усами, поэтому и жена запретила мне. И потом мне концептуально не важно, как я написал: я в один не дую, а на другой мотаю, так что мне эта пара нужна.

СТАХОВСКИЙ: Удается отдыхать? Есть какие-то, может быть, места на планете, в которые хочется возвращаться?

ВИШНЕВСКИЙ:  Ну, я люблю, как это ни прозвучит трогательно и банально, среднюю полосу России, Подмосковье, лес.

СТАХОВСКИЙ: Грибы?

ВИШНЕВСКИЙ: Грибы нет, я уже для грибов и рыбалки нет, терпения у меня не хватает. Но вот так побродить, как сказал один поэт, легким дураком, что-то в последнее время не удается, уже, у меня ощущение, что, не знаю, поправьте меня, по-моему, лето уже не в начале, правда уже? Нет ощущения, что лето уже не в начале? Помните песню? Скоро осень, за окнами август, от дождей потемнели кусты. Просто я излагаю. Поэтому, конечно, спасибо. Знаете, у меня были: вот вы твердите благодать, а я вот был в лесу, какое счастье там гулять, как частному лицу. А концовка, правда, современная,  что не забывай, что твое пребывание там записывается.

СТАХОВСКИЙ: В конце концов. А вы сказали, что и грибы, и рыбалка, видимо, был какой-то период жизни.

ВИШНЕВСКИЙ: Ну, это детство тоже, это был такой виды такого человеческого многоборья, пройти грибы, что значит пройти грибы. Но я вспоминаю все-таки пионерский лагерь, поход, палатка, грибы, рыбалка с папой, все это я прошел. Но сейчас представить себя при моем алгоритме жизни и при отсутствии возможностей забыться и отрешиться от неприятных или насущных мыслей с удочкой, я себе не могу представить.

КУЗЬМИНА: Владимир, есть что-то, что вы уже не успеете сделать?

ВИШНЕВСКИЙ: Я написал три года назад: как поздно я в России стал отцом, о, Сколково уже мне не увидеть. Я вам скажу, что я не успею сделать. Я не могу сейчас это написать в стихах, у меня есть черновик такой,  считай, что конспект: я не успею поправить свою репутацию, реноме в той части, которая у меня вызывает досаду, я не успею всех объехать, убедить, что я был лучше, чем я им казался, я не успею посчитаться со всеми, кто меня проигнорировал, скажем, обидел, я не успею вот это вот, я никому не говорю, делая из себя… Знаете, есть люди, которые, напомните, что бог все видит, как будто они уполномочены, что бог все видит, что это будет на вашей совести, это я на «Фейсбуке» выложил, что обязательно найдется рядом человек, который что-то оставит на вашей совести. Я не успею убедить, что я был в глазах нескольких значимых или симпатичных мне людей, которые ошибочно ко мне относятся, я не успею их переубедить.

СТАХОВСКИЙ: А хочется?

ВИШНЕВСКИЙ:  Хочется, конечно, хочется. Не потому что я привык нравиться, или это входит в понятие профессия. Потому что, как сказал другой поэт мудрый,  что нравиться - это профессиональная обязанность художника тоже. И  иметь успех профессиональная обязанность, потому что если ты выходишь на сцену, говоря пафосно, ты не можешь выйти так: я вам чего-то здесь прочту, а вы, как хотите. Ни фига! Если ты вышел на сцену, ты уже в некоем контракте, ты прочти свое этим людям, но чтобы, выбери такое, чтобы это им понравилось. Потому что выйти на сцену для просто самодемонстрации, это на любых материальных условиях, нельзя.

СТАХОВСКИЙ: Но все равно, невозможно же угодить всем, как говорил, кто это, я же не доллар, чтобы всем нравиться.

ВИШНЕВСКИЙ:  Да, нет, это другое, вы абсолютно правы, но тут есть нюанс. Поскольку муза моя легкая, легкомысленная все-таки позволяет мне быть разным, быть лирическим поэтом,  который в книгах надо читать глазами, я на этом настаиваю,  и есть некоторые издержки имиджа, когда меня ассоциируют только с чем-то веселым, ироническим или одностишьим, спасибо, что  ни разу это слово не употребили сегодня. Так вот, если ты вышел на люди, я никого не учу, изволь найти, извлечь из себя, из разного себя такое, что оставит этих людей, во-первых, их порадует, во-вторых, тебе похлопают, извините, в-третьих, они брали билеты на тебя, и, чтобы не было: верните деньги. Поэтому изволь найти территорию такую, где ты идентифицирован и где нужен.

КУЗЬМИНА: А есть территория, где вы не нужны?

ВИШНЕВСКИЙ: Конечно, есть такая территория, и нормально, что  она есть. Я не берусь ее формулировать. С другой стороны, вы понимаете, сейчас адекватные, не глупые люди, хранимые самоиронией, а я считаю. Что самоирония это истинно серьезные отношения к себе, цитируя себя, в принципе, есть, о чем поговорить. Бывает, когда ты наблюдаешь разговор двух ученых, эстетов, пусть даже по литературе, и ты понимаешь, что они оперируют, пуляются понятиями, которые ты не понимаешь, или ты не до конца начитан… Я уже, знаете, что не успею, Верочка, я не успею быть таким начитанным, каким я должен быть,  потому что я уже давно не совсем читатель. Если  у тебя есть возможность, ты что-то пишешь, делаешь книгу, а надо читать, а я уже не успеваю читать, честно. Я недоначитан уже хронически, вот это я не успею. И завидую тем, кто  успевает и читать, и писать.

СТАХОВСКИЙ: Ну, а создавать что-то новое, творить, чем дальше, тем сложнее, потому что, у меня есть такое ощущение очень от многих, кстати, людей, которые занимаются литературным трудом, да и каким-либо другим творческим, скажем так, что людям, ну, они очень часто начинают цитировать себя.

ВИШНЕВСКИЙ:  Ну, такая опасность есть.

СТАХОВСКИЙ: В этом нет ничего плохого, ну, ради бога, хоть уцитируйся самого себя.

ВИШНЕВСКИЙ:  Вы абсолютно правы. Меня легко обвинить в том, что я, допустим, повторяюсь. Есть такая опасность у любого человека, который чего-то добился, даже скромно, повторять свой уровень. Надо всегда все-таки выходить в соседнюю комнату, хорошо, повторяется, это есть такая опасность, я тоже этим грешу, я ищу чего-то. Но ты, слава богу, жив, как некий скромный творец среднего дарования, когда, а я себя называю менеджер по работе со словом,  когда ты что-то все-таки недоволен собой. Потому что, чего никогда не было, чего еще не успею, я не успею испытать, что такое эйфория. Вот этого со мной точно не будет никогда. Я не успею стать самодостаточным человеком, я повторяюсь, но я, люблю это слово, не люблю это понятие, потому что это не про нас. Нам с вами, вам нужны слушатели, мне нужны зрители и читатели, и мне нужны те, кто оценит и те, кто это  издаст. Поэтому самодостаточным я уже никогда не смогу быть и не должен быть.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, это издержки профессии.

ВИШНЕВСКИЙ:  Но искать. Я сейчас делаю одну книгу,  отвлекаюсь на быт, на массу обязанностей, на выступления, на хлеб насущный, но меня начинает волновать, что я медленно ее делаю, эта книга вот эта по оптимизации…

СТАХОВСКИЙ: Уже хочется успевать все больше и больше.

ВИШНЕВСКИЙ:  Ну, как это все успеть, понимаете. Я живу без штата помощников, хотя почему…

СТАХОВСКИЙ:  Владимир, у нас есть рубрика в нашей «Школьной анкете», которая называется «Секрет», и суть которой крайне проста. Человек, который был у нас в гостях в прошлой программе, задает вопрос нашему следующему гостю, естественно, не подозревая, кто это будет. Человек представится, и это тот случай, когда вам понадобятся наушники.

ВИШНЕВСКИЙ:  Быть в прямом эфире - это отдельный адреналин, и не воспользоваться наушниками…

ВОЛКОВА: Я, Ольга Волкова, я предлагаю вам вот такой вопрос. Были ли в вашей жизни случаи, когда вы теряли чувство юмора, и это служило последствиям не очень приятным?

СТАХОВСКИЙ: Ольга Волкова,  народная артистка России. А, смотрите, как попало, Вишневский ведь так или иначе, ну, как ни крути, очень многими людьми понимается, как человек, обладающий определенным чувством юмора.

ВИШНЕВСКИЙ:  Спасибо.

СТАХОВСКИЙ: Как-то я выкручиваюсь, пытаясь об этом говорить.

ВИШНЕВСКИЙ: Нет, просто я ценю вашу деликатность, вы меня  не приговаривали к этому амплуа.

СТАХОВСКИЙ: Но вас не хочется называть юмористом.

ВИШНЕВСКИЙ:  Спасибо, хотя само слово нормальное. Вы знаете, хороший вопрос, и у меня есть на него, конечно, ответ.

СТАХОВСКИЙ: Я повторю, были моменты, когда  вы понимали, что вы потеряли чувство юмора или самоиронии какой-то?

ВИШНЕВСКИЙ: Вы знаете, они были. Я думаю, что у меня много будет понимателей в моем ответе. Чувство юмора мы теряем, прежде всего, тогда, когда нам очень нужно, когда мы общаемся со значимыми для себя людьми, например, в состоянии охмурения, говоря приземлено, или влюбленности, или безответной влюбленности. Вот тут цепенеет все твое чувство юмора, когда ты не видишь взаимности, не видишь перспектив. Я вспоминаю свою молодость, да что так бывает и позже, бывало вчера. Тем не менее, нет, я не к тому, что я влюблен и готов влюбиться, но я к тому, что когда это очень нужно, и когда стоит на кону что-то значимое для тебя - отношения с людьми, которые тебе представляют интерес или пользу, бывает, что все наоборот. У меня так бывает, и у всех, наверное, бывает, когда вот здесь что-то блокируется, цепенеет, и ты теряешь это чувство юмора. Нас все еще просто спровоцировать, развести, мы страдаем, как я написал, унылой адекватностью реакции, неспособностью ответить ассиметрично, как учил Михаил Сергеевич. Поэтому, да, я терял чувство юмора именно тогда, когда… и последствия были, потому что, теряя чувство юмора, я терял людей. 

СТАХОВСКИЙ: Ух, ты, как-то прям  грустно.

КУЗЬМИНА: Слушайте, знаете, какая-то такая ассоциация пришла, когда есть у кого-то деньги, у него огромная свита вокруг.

ВИШНЕВСКИЙ:  Чувство юмора, да.  Чувство юмора не купишь.

КУЗЬМИНА: А зависит, кстати, чувство юмора…

СТАХОВСКИЙ:  От денег? От материального положения?

КУЗЬМИНА: От материального состояния, да.

ВИШНЕВСКИЙ:  Вы знаете, я знаю много богатых людей, у которых нормальное чувство юмора и нормальный взгляд на себя. Это не самые типичные, но это становится, ну, не то, что трендом, но это становится, потому что, в принципе, надо из себя что-то в смысле ума представлять, чтобы разбогатеть. Понятно, что у нас в подтексте витает вечный вопрос: если ты такой умный,  почему ты такой…

КУЗЬМИНА: Хотела сказать юмор на заказ, совсем не хочу этот вопрос задавать. Хочу про кино спросить.

СТАХОВСКИЙ:  Да, есть же какая-то отдельная часть жизни, о которой не все знают.

ВИШНЕВСКИЙ:  Спасибо за этот вопрос. Всякий раз, когда я работаю над новой ролью, я хочу… Нет, я с какого-то момента стал сознательно, захотел и это началось, сниматься в кино. Снялся в 20 фильмах, сейчас вот готовлюсь к новой роли. Недавно  снялся в сериале «Чужой район», сейчас будут сниматься в фильме, о котором даже не имею права говорить, говорю я с удовольствием, но, тем не менее, были роли и главные, и эпизодические.

СТАХОВСКИЙ: А что вдруг, ну, почему?

ВИШНЕВСКИЙ:  Вы знаете, ощущение какого-то детского потенциала, который не реализован, такого лицедейского.

СТАХОВСКИЙ: Та мечта, которую захотелось, и она и вот она.

ВИШНЕВСКИЙ:  Ну, знаете, может быть, да, мечта сбылась, ее употребили. Ну, я хотел, чтобы это было. Каждое слово свое  поверяю иронии и самоиронии. Но, тем не менее, знаете, я испытываю такой драйв от процесса, жить на съемочной площадке, есть кинокорм, ждать команды «начали», и знать, главное, что ты вернешься в свой кабинет, к своим бумажкам, в свой беспорядок, к своим книгам, знать, что для тебя это приключение, но это тоже надо делать хорошо. И поэтому, когда говорят: спасибо, спасибо,  больше дублей, отлично снято, мне это нравится, мне нравится этот процесс.

СТАХОВСКИЙ: Ну, и, слава богу, главное, что есть внутреннее удовлетворение от всего этого.

ВИШНЕВСКИЙ:  Есть, есть желание сниматься.

КУЗЬМИНА: Хотелось вспомнить все-таки про «Музеон», про 11 число.

ВИШНЕВСКИЙ:  Спасибо большое. 11 числа, «Книги в парках», будут раритетные книги, я принесу, которые буду надписывать, я буду читать вслух стихи под летним московским небом, друзья.

КУЗЬМИНА: Это же открытая площадка.

ВИШНЕВСКИЙ:  Друзья, если оба моих зрителя, слушателя меня слышат, приходите оба, работаем по 8-й схеме.

СТАХОВСКИЙ: У нас 20 секунд, я не могу не задать этот вопрос, который у нас почти традиционный. Что самое сложное в вашей работе?

ВИШНЕВСКИЙ:  Самое сложное это выдавать качество и большая честь создать продукт, достойный вашего внимания.

СТАХОВСКИЙ: Владимир Вишневский был сегодня в «Школьной анкете».

ВИШНЕВСКИЙ:  Спасибо. Я к вам еще приду, чтобы вас расспросить.