Профитроли Екатерина Рождественская

СТАХОВСКИЙ:  Как всегда «Школьная анкета», куда к нам приходят люди, которых мы очень любим и жаждем узнать о них чуть больше, чем, может быть, известно широкой общественности. Потому что понятно, конечно, что куча интервью дано, журналы, люди ходят тоже разговаривают, сплетни разносят опять же, что бывает периодически очень интересно.

КУЗЬМИНА: И как прекрасно, что эта наша история перетекла из прошлого сезона в настоящий.

СТАХОВСКИЙ: Конечно. Сегодня в «Школьной анкете» Екатерина Рождественская. Здравствуйте.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Добрый вечер.

СТАХОВСКИЙ:  Cначала как обычно выходные данные. Екатерина Робертовна Рождественская, день рождения 17 июля 1957 года. Все правильно? Место рождения город-герой Москва.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Герой.

СТАХОВСКИЙ: Фотограф. А, кстати, в первую очередь,  вас же знают, мне кажется, как фотографа, или нет? Как художника-фотографа.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, я думаю, что меня знают, как дочь Роберта Рождественского, в первую очередь. Я хотела бы именно так.

СТАХОВСКИЙ: По самоощущению, да?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Конечно.

СТАХОВСКИЙ: Ясно, прямо сразу раз, и поворот.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  А как же иначе, это гордость.

СТАХОВСКИЙ: Нет, это, безусловно, родители тем более такие, это, конечно, гордость. Другое дело, что родителей же, как и детей не выбирают.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Я выбирала.

КУЗЬМИНА: А вот с этого места…

СТАХОВСКИЙ: Все, снимается все.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Видите, как выбрала.

СТАХОВСКИЙ: Это вам удачно, да. А есть рецепт?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, это очень субъективно, надо готовиться к этому.

СТАХОВСКИЙ: То есть как-то по наитию, по запаху, какие-то там что-то где-то звездочки складываются.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Естественно, да, именно.

КУЗЬМИНА:  Самое первое ваше детское воспоминание, какое?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Я  в потрясающе красивом пальто, в белых каких-то не то колготках, не то еще в ползунках, я не помню, стою  во дворике Союза писателей, мы там жили, это на Поварской сейчас, там потрясающая усадьба была, с которой было дано описание Толстым усадьбы Болконских. И вот я стою в этом дворике, мы жили там, в подвале, и папа мне подвозит трехколесный велосипед.

СТАХОВСКИЙ: В подарок? Или он уже был, а его подвозят?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, это воспоминание, я не знаю, откуда и что, и именно тот самый случай, когда деревья были большими. Какие-то огромные деревья, а, оказывается, они были просто яблони. Я была очень маленькая, и вот это ощущение.

СТАХОВСКИЙ: Вот это яркое какое-то пятно.

КУЗЬМИНА: Вот вопрос, сквозь годы важно, что видит ребенок из окна собственного дома ежедневно? Это важно, как вы считаете?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Это очень важно, конечно. Я помню все картинки. Может быть, у меня  с детства немножечко больше, чем у других развита такая зрительная память и важно, что я вижу, потому что мне все время необходима подпитка для глаз, я должна все время ездить, что-то смотреть, менять картинку, и это очень важно. Я помню все виды  из окон, я помню, что мне нравилось, а что не нравилось, поэтому это такая же часть детства, как и быт, как и семейные какие-то дела..

КУЗЬМИНА:  А случается информационный зрительный голод? Вообще бывает такое?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, он может быть или информационным или зрительным, я не думаю, что это вместе как-то вот совпадает. Сегодня как раз была такая ситуация. Я была на рынке, там ОМОН клал лицом в асфальт продавцов, и мимо прошла моя первая школьная учительница, которая меня окликнула. И вот эта какая-то фантасмагорическая ситуация произвела на меня жуткое впечатление, потому что учительница была серьезная, по математике, с которой у меня были большие проблемы, я училась очень плохо.

СТАХОВСКИЙ:  Почему, из вредности или таланта не хватало, как сейчас кажется?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Мне не хватало таланта абсолютно по математике, к цифрам я совершенно…

СТАХОВСКИЙ: То есть уклон был куда-то все порисовать, может быть,  попеть.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, в другое место, но не математика, она мне не пригодилась в жизни. Ну, я вспомнила всю эту ситуацию, когда у меня в 12 лет открылась язва на нервной почве, все эти ужасы, этот ОМОН, в грязи лежат эти несчастные люди, знаете, как в плохом кино эта картина.

СТАХОВСКИЙ: И тут учительница, да.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  И учительница: «Катюша». Ой.

КУЗЬМИНА: И удовлетворен и информационный, и зрительный голод.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, вот это тот самый случай, который сегодня произошел.

СТАХОВСКИЙ:   Ну, это очень живописная ситуация, конечно, не удивительно, что вы именно об этом сейчас рассказали. А в детстве, раз уж мы о нем заговорили, и об учительнице, вы вообще были  ребенком послушным или капризным, или хулиганистым, может быть?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Мне кажется, что, наверное, послушным. Я знала, что отец в кабинете, что он работает, мешать нельзя, только какие-то куклы и тихие игры, никакого мяча, никакой битой посуды и так далее, я это знала, уважала и поддерживала этот культ отца с большим удовольствием.

СТАХОВСКИЙ:  Строгий был, как родитель?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, что вы, нет, это был эталон доброты, нежности.

СТАХОВСКИЙ: Неужели не шлепнул ни разу?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Не помню.

СТАХОВСКИЙ: Хорошо, а мама чем занималась?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Может, избивал в детстве, когда я еще не помнила.

СТАХОВСКИЙ: А мама чем занималась все это время?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Мы все служили ему с большим рвением и удовольствием, и мама была его музой.

СТАХОВСКИЙ: Старалась соответствовать просто.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Естественно, была его критиком, она литературный критик, поэтому все стихи, которые выходили из этого кабинета, были обращены к ней сначала, мы  все их слушали, мама делала свои замечания, так что она выполняла очень важную роль.

СТАХОВСКИЙ: У вас был момент, когда вы делали замечание папе, что вот мне не нравится что-то?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Было много таких моментов. И самое интересное, что он иногда шел на поводу и менял какие-то слова,  которые…

СТАХОВСКИЙ: Да вы что?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, я была очень горда, я считала себя соавтором.

СТАХОВСКИЙ: А сейчас, когда прошло какое-то количество лет, вы считаете, что вы были правы или, может быть, надо было все-таки оставить, потому что куда я полезла?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, уже слазила, уже никуда не деться.

КУЗЬМИНА:  Как вы думаете, какие главные качества от папы и мамы достались вам, если достались?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, это, наверное, не мне судить, я думаю, что  скромность, я думаю, что какие-то зачатки юмора, который у отца был развит совершенно потрясающе. Ну, я замечательная, умная, красивая, добрая, прекрасная. Ну, как-то так.

СТАХОВСКИЙ: И с этим не поспоришь совершенно. Как так случилось, скачок будет в будущее, что папа, мама, литература, как-то все это и ваше желание, в МГИМО поступление, и работа с языками, вы же переводчик, вы же художественную литературу довольно много переводили, я помню и Сомерсета Моэма, и Стейнбека, вы же переводили  все это дело. Это было собственное желание, когда  вы уже подросли в каком-то возрасте, сказали, все, я пойду сейчас все это читать, все это переводить, или родители как-то повлияли?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Родители никак  не влияли на мой выбор.

СТАХОВСКИЙ:  То есть, это было абсолютно личное решение?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Абсолютно. Нет, я начала писать после института, у меня вышла повесть в журнале «Юность», потом я плавно перешла на переводы. Первым переводом у меня был Стейнбек, мне очень понравился его язык, и я принесла эту повесть, «Русский дневник» это называлось, в издательство, ее приняли и я как-то стала так над ней работать. Я перевела первую повесть, вообще первую повесть Сидни Шелдона,  и мне сказали, что нет для этого читателя, советский читатель не заинтересован в этом, и кинули эту рукопись в мусорное ведро.

СТАХОВСКИЙ: Да вы что? А потом прошло несколько, не знаю,  десять лет…

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Прошло несколько лет, два-три года прошло.

СТАХОВСКИЙ:  И Шелдоном завалены все прилавки.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, да, да.

СТАХОВСКИЙ: Обидно было?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Безумно обидно, потому что это была работа, и это было единственное издательство, которое выпускало иностранную литературу, в общем, как-то я очень была расстроена.

СТАХОВСКИЙ: А вас вообще легко обидеть?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Меня, не знаю, говорят, что я обидчивая, но мне приятнее думать, что я справедливая.

СТАХОВСКИЙ: А разозлить легко?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет. То есть можно разозлить, но для этого потребуются годы.

КУЗЬМИНА: Можно вернуться на некоторое время назад? Была неприятная история со сгоревшим домом. Но вопрос про вещи конкретные из детства. Какие-то остались? Вот вещи, которые сопутствовали вашему детству, кто-то сохранил что-то?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, все ушло, все сгорело, вся жизнь сгорела прошлая.

КУЗЬМИНА: А вы можете сказать, что жизнь разделилась на две части до этого момента и после этого момента?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, конечно. Я не знаю, какая жизнь счастливее, это для меня загадка. Может быть, та, которая сгорела, в которой был отец и любимая бабушка, и какая-то очень интересная жизнь, или та, которая началась после, где появились дети, и внучка, и потрясающая работа, и все остальное, и поездки, и выставки по всему миру. Я не знаю, что лучше, я не знаю, что выбрать.

СТАХОВСКИЙ:  Была в детстве или в юности, может быть, уже, в любом возрасте каком-то более менее сознательном, мечта, когда хотелось, не знаю, 15-летней  девочке: я, когда вырасту, я совершенно точно должна сделать вот это? Или купить себе вот это? Или, я не знаю, достичь вот этого?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, я не была тогда тщеславной, я тщеславной стала после. Потому что мне хотелось… я не считаю, что это плохо, я считаю, что это  нормально.

СТАХОВСКИЙ: Тщеславие вполне себе хорошая штука.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Это двигатель прогресса, двигатель  человека.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, когда оно в рамках опять же находится.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, естественно,  конечно, я говорю о нормальном таком. Мне хотелось сделать что-то такое, чем можно было бы поделиться с людьми.

СТАХОВСКИЙ:  Делиться и удивлять?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, может, и удивлять. Но не то, что удивлять - удивлять, а просто делиться, показать, что я могу, что я это могу и то могу.

СТАХОВСКИЙ: И мое слово должно быть услышано.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, где-то, да, не очень так везде-везде, но в узких кругах.

СТАХОВСКИЙ: Было бы не плохо, если  бы кто-нибудь еще обратил на это внимание.

КУЗЬМИНА: Есть ли у вас кроме частных коллекций свои какие-то коллекции, то, что вы коллекционируете?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Есть, конечно, я барахольщица, это мое главное занятие. Я в любом городе, куда приезжаю на свои выставки, я иду первым делом на барахолку. Потому что изначально так повелось, что мне это интересно собирать для своей работы. Потому что фотография - это такая фиксированная штука, где можно встать и смотреть, и разбирать детали, и видно сразу, если это пластмасса, или это бумага, картон и так далее. А когда настоящая такая потертая вещь, то это заинтересовывает, привлекает, поэтому я бегаю, высунув язык.

СТАХОВСКИЙ: Чтобы набрать как можно больше?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Чтобы набрать, да, мне это очень интересно, какие-то бытовые вещи, я их собираю.

КУЗЬМИНА: А собираете ли вы истории этих вещей, или стараетесь узнать?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, какие истории можно на барахолке, это очень редко бывает, или, может быть, лучше о них не знать.

КУЗЬМИНА: А верите в то, что вещи…

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, не верю.

КУЗЬМИНА: Все понятно.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  У меня их так много, вы знаете…

СТАХОВСКИЙ: Хорошо, а вообще с какой-то такой мистикой в жизни, как у вас складываются взаимоотношения? Вы верите во что-нибудь мистическое, паранормальное?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, иногда да, иногда. Но опять же, это связано с моей грустной историей из жизни, когда у меня чуть не погиб старший ребенок, и врач сказал, что такое ощущение, что ангел-хранитель стоял и оберегал его, и я была уверена, что это мой отец, потому что, ну, он не мог бы допустить, чтобы внук его… Поэтому…

СТАХОВСКИЙ: То есть ощущение присутствия периодически какой-то силы.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: Ощущение, конечно.

СТАХОВСКИЙ:  Хорошо, с другой стороны  немножко зайду с вашего позволения. А какие-то более утилитарные вещи, гадание на картах, на кофейной гуще, гороскопы?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Обожаю. Ну, как дурочка. Мне нравится, я считаю, что, если это существовало тысячи лет, почему нет. Наверное, это все как-то, ну, я не могу сказать, что проверено, но это психологически успокаивает.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, вы ловите какие-то такие моменты, думаете, ой, а правда, ничего себе, опять она права, шестой раз гадает, те же карты выбрасывает, а все права.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, мне нравится, я не знаю.

КУЗЬМИНА: Но при этом не навешиваете на людей ярлыков, если узнаете, что, ага, Скорпион, ну, все понятно.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, ну, Скорпион, я знаю, что это не очень хорошо, в смысле, что это тяжело, а так… Нет, никаких ярлыков. Ну, это интересно просто.

КУЗЬМИНА: Какими качествами должны обладать люди, работающие рядом с вами, или желающие каким-то образом быть рядом?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: Они должны быть хорошими людьми, прежде всего.

КУЗЬМИНА: А что такое хороший человек?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:   Хороший человек, с которым спокойно, тихо, на которого можно положиться, который не должен предать, с которыми, как дома. То есть, даже если человек очень хороший профессионал, но мне с ним не комфортно,  я не смогу с ним работать.

КУЗЬМИНА: А наоборот? Если с ним очень комфортно, но работает плохо?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Вот это бывает, к сожалению. Но это, наверное, характер такой.

КУЗЬМИНА: Оставляете таких людей рядом или…?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну,  с течением времени пытаюсь от них избавиться, и очень жду, чтобы они сами ушли, поняв, что они плохо работают, такое тоже бывает. Но я жду, жду годами.

КУЗЬМИНА: Свою команду?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Команду я собрала, и 15 лет уже у нас она не меняется.

СТАХОВСКИЙ: И процесс идет, идет?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, да, и она собирается и собирается.

СТАХОВСКИЙ:  Екатерина, скажите, пожалуйста, после МГИМО, после переводов художественной литературы, откуда взялась фотография все-таки?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, я не знаю.

СТАХОВСКИЙ: Чего вдруг, сидела себе девочка, хотела быть писала, переводила, и тут, бац, и фотографию подавай.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  У меня еще было много всяких…

КУЗЬМИНА: Между «писала» и фотографией.

СТАХОВСКИЙ: А что это?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: У меня было еще агентство по недвижимости, когда начались 90-е годы я решила, что жить хочется больше, чем… Ну, не знаю, появился фотоаппарат хороший, я стала снимать, как любой человек. Сейчас ведь каждый фотограф с айфонами, с телефонами.

СТАХОВСКИЙ: Сейчас да.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  А тогда появилась хорошая машина, и я стала ее объезжать. Вот объехала.

СТАХОВСКИЙ: Опытным путем, то есть?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Опытным  путем, естественно, никаких курсов, ничего такого не было.

СТАХОВСКИЙ:  То есть вы абсолютная самоучка?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Абсолютная.

СТАХОВСКИЙ: А потом стали придумывать какие-то конкретные идеи, из которых стало вырастать то, что мы сегодня наблюдаем?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да.

КУЗЬМИНА: Вы принимали участие в одном из проектов, по-моему,  «Самые красивые люди мира», давно. Что для вас человеческая красота, это что?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Я хотела бы сказать, что это внутренний мир, это душа и так далее, но на фотографии это не всегда видно. Иногда бывает очень некрасивый человек с огромной душой. Ну, красота это, к сожалению,  для фотографа это внешние качества, это как работа. То есть я работаю с красивыми людьми, в основном, и среди них очень много нехороших людей. Это очень часто бывает, какая-то такая связь. Если бог дал одно, он не всегда дает другое. Так что, к сожалению, это правильные черты лица, разрез глаз, красивые волосы, пустая душа.

СТАХОВСКИЙ: А фотогения, вы для себя как-то определяете это понятие?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Это правильный ракурс и хороший свет.

СТАХОВСКИЙ: То есть любого человека можно хорошо снять.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: Меня сейчас снимали с ужасным светом…

СТАХОВСКИЙ: Да, да, ну, у нас другого тут не было, в коридоре, к сожалению.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, это техника, конечно, это техника.

КУЗЬМИНА: Мы знаем просто огромное количество людей среди наших знакомых: не снимайте меня, я всегда очень плохо получаюсь. И родители  наши такие же есть, дети такие же.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, для этого надо время, чтобы хорошо снять человека, который плохо получается, такое бывает, надо время просто, не две минуты, а двадцать минут, и все равно можно добиться.

КУЗЬМИНА: Вот для меня фотографы делятся на две категории.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Мужчины и женщины.

КУЗЬМИНА: Это для вас. Мне кажется, фотограф - это человек без пола. Делятся на две категории, есть фотографы, которые  снимают тысячу кадров, но только один из них будет хороший, есть фотографы, которые часами выстраивают композицию или постановочный кадр и делают один-единственный самый лучший кадр. К каким фотографам относитесь вы? Нет, есть еще, если с учетом того, что и те, и другие это профессиональные, в общем, хорошие фотографы.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, это как, опять же, черты лица. Вы знаете, я иногда очень долго выстраиваю, снимаю быстро, иногда я снимаю очень много, и ничего не получается. Это зависит от модели, скорее, а не от фотографа. Бывают очень сложные модели, которых тяжело снимать,  которые не даются.

СТАХОВСКИЙ:  Трудно играют?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Или не играют вообще, а надо все-таки, чтобы поймать взгляд. А бывает, человек готовится к фотографии, как, скажем, Гурченко, она всегда готовилась к съемке и к фотографии тоже. Это было удивительно,  я не встречала никогда ни до, ни после нее вот таких…

КУЗЬМИНА: А что значит готовиться?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: Она уходила в соседнюю комнату репетировать, просила, чтобы ее оставили одну, приходила человеком с фотографии, с картины, готовая, с готовым взглядом, с готовым внутренним миром, даже меняя внешность, так она передавала этот взгляд, что у нее менялась внешность. И это удивительно. А есть люди, которые засыпают на гриме, просыпаются, открывают глаза, их фотографируешь, а они потом засыпают или еще что-то. Так что, я сняла около пяти тысяч человек, и я навидалась всякого.

СТАХОВСКИЙ: Вы помните свою самую трудную съемку?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, у меня не было трудных съемок. Я снимала, скажем, один день,  Куклачев привел 18 кошек.

СТАХОВСКИЙ:  А у вас есть какое-нибудь любимое слово или слово-паразит, вот вы говорите и за собой замечаете?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Не знаю, наверное, это вам решать.

СТАХОВСКИЙ: Ну, мы пока не заметили. Ну, может быть, оно тайное, сейчас мы все-таки на публику работаем, а дома вы сами с собой что-нибудь такое произносите?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Может.

СТАХОВСКИЙ: То есть, не замечали?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: Позвоню, скажу.

СТАХОВСКИЙ: А как вас зовут близкие люди?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, по-всякому.

СТАХОВСКИЙ: Ну, например. Как папа звал?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Кука.

СТАХОВСКИЙ: А мама?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Так же.

СТАХОВСКИЙ: А муж?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Мамос.

СТАХОВСКИЙ: Ну, все, уже можно составлять список.

КУЗЬМИНА: Есть что-то, что вы уже не успеете сделать?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да много, чего не успею сделать. Наверное, что-то есть.

СТАХОВСКИЙ: А из того, что хотелось бы, но понимаете, что, может быть, уже…?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, я не знаю, я, что хочу, то делаю.

КУЗЬМИНА: Хорошо, а есть какая-то профессия, которой хотелось бы овладеть, ну, я не знаю, в следующей жизни, например?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Врачом стать. У меня была мечта стать врачом. Ну, собственно, я и так лечу. Из-за моей  учительницы, наверное, математика у меня никак. А там физика, химия.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, ладно, может быть, что-то как-то и получится. Ладно,  раз уж такие у нас перемещения во времени пошли, перейдем к любимым вопросам тогда. В какой исторической эпохе хотелось бы побывать? Я не говорю жить, а съездить в отпуск на две недельки, посмотреть, как  это все было на самом деле?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, я, в общем, в своей работе все время отправляюсь в какие-то исторические эпохи, поэтому…

СТАХОВСКИЙ: Ну, это воображательно, фантазийно, творчески, а вот, на самом деле, изобрели машину времени, есть одна возможность.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, я думаю, не так далеко, меня серебряный век вполне бы устроил.

СТАХОВСКИЙ: Все-таки, а почему?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, там мои любимые поэты, мои любимые художники, мое время.

СТАХОВСКИЙ: Не посмотреть, а  пообщаться с людьми, да?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да.

СТАХОВСКИЙ:  А кто бы был, если бы была возможность поговорить, с одним, опять же человеком из прошлого, кто бы это был?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Не знаю, это по настроению.

СТАХОВСКИЙ: Да, то есть, нет какой-то конкретной кандидатуры?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Конкретной нет.

КУЗЬМИНА: Есть какие-то семейные традиции, которые передавались из поколения в поколение, которые вы поддерживаете в своей семье, которые, возможно, были в семье родителей?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Наверное, встречать Новый год дома, с семьей, Дед Мороз обязателен, у меня все дети держались лет до, наверное, 12-ти, зная, что он есть, потому что я всячески это поддерживала, подговаривала, инсценировала и так далее. Надо, чтобы дети верили в сказку.

СТАХОВСКИЙ: А кто же им создаст еще сказку, ежели не мать родная.

КУЗЬМИНА: Люди каких профессий вам кажутся самыми счастливыми?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Я думаю, что, опять же, врачи, потому что они могут продлить жизнь, хороший врач, естественно, всякое бывает, понятно, но вот видеть такой результат абсолютно осязаемый, я считаю, что это счастье.

СТАХОВСКИЙ:  С другой стороны, они же каждый день сталкиваются с самым ужасным, что есть на свете, с болезнью человеческой.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Естественно,  но если они могут ее победить, то это счастье.

СТАХОВСКИЙ: А если не могут?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Если не могут, это профессия такая.

СТАХОВСКИЙ: Вот тут начинается проблема. Есть предложение сделать ход конем. У нас в «Школьной анкете» есть рубрика очень простая, она называется «Секрет», и суть ее сводится к тому, что наш прошлый гость, который был в этой программе неделю назад, задает вопрос нашему следующему гостю, то есть в данном случае вам. И вот сейчас вам понадобятся наушники, чтобы мы могли его услышать.

ГАРКАЛИН: Здравствуйте, я - Валерий Гаркалин. У меня к вам вопрос. Какие представления ваши о любви?

СТАХОВСКИЙ: Вот так.

КУЗЬМИНА:  Валерий Борисович, спасибо вам большое за вопрос.

СТАХОВСКИЙ: Значит, что такое любовь? Крупнейшие умы человечества бьются над этим вопросом и никак не могут добиться. Ну, у каждого же у нас есть свои…

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Пусть они и бьются, собственно, я не знаю, мне повезло, я не искала ее всю жизнь, а встретила в младенчестве, ну, в смысле, в подростковом возрасте, и вот она до сих пор длится. Поэтому у меня не было разнообразия. Как-то так случилось, что уже 38 лет эта любовь все идет. Она, конечно,  видоизменяется, не такая, как была в юношестве.

СТАХОВСКИЙ: То есть, в любви происходят все-таки какие-то те самые  трансформации, о которых писали и Платон, и Аристотель еще, и дальше все остальные.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Обязательно, конечно. Естественно, все это нормально, все это происходит, каждый день, он другой, он совершенно разный. Я думаю, что это везение большое в жизни, когда вот так случается.

СТАХОВСКИЙ: Когда встречаешь любовь.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Поэтому мое представление именно такое, это изменение в течение жизни, но это такие счастливые метаморфозы. Я не хочу умничать, но я считаю, что вот…

СТАХОВСКИЙ: То есть, меняться, не изменяя себе, вот в этом рецепт счастливого отношения?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Скорее всего, и не искать ничего.

СТАХОВСКИЙ: Само придет?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Я думаю, что да, надо просто быть открытым.

СТАХОВСКИЙ:  Надо быть открытой,  Вера.

КУЗЬМИНА: Да, спасибо большое, Женя. Просто, пока вы рассказывали, я подумала, что всегда в жизни каждого человека есть чья-то семья, которую он для себя представляет, как такой пример, от которого он отталкивается в своем представлении. А вот научить, если, например, ваша семья для многих является вот той самой семьей, которую бы каждому хотелось, где эти метаморфозы происходят, где все идет своим чередом, ведь нет никаких советов, каким образом добиться столь долгого нахождения рядом.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Я думаю, что самое важное - это терпение.

КУЗЬМИНА: С обеих сторон?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Естественно, конечно. Ты же не жертва, ты такой же полноправный член, как и муж или жена, поэтому терпение необходимо с обеих сторон. И мудрость какая-то. Я думаю, что так.

СТАХОВСКИЙ: Понять, простить, эти вечные совершенно обычные вещи, все же вокруг них, чуть-чуть, раз, и все становится легко.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, естественно, все просто.

СТАХОВСКИЙ:  У вас есть какой-то навязчивый сон, навязчивое сновидение повторяющееся?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Раньше был дурацкий, но я под него очень хорошо засыпала. Идет серая толпа людей, как в советское время, в каких-то одинаковых одеждах, шляпах, ну, серая такая, со знаменами серыми.

СТАХОВСКИЙ: Демонстрация.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Демонстрация. И я под эту демонстрацию серую засыпаю.

СТАХОВСКИЙ: Просыпаюсь и засыпаю  тут же.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, вот  такой идиотизм.

СТАХОВСКИЙ: Вы как-то объясняли себе, почему он приходит?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Не знаю,  может быть, столько яркости днем, в течение дня, что хочется уже отдохнуть мозгу, и поэтому такая серя заслонка.

СТАХОВСКИЙ: Но с транспарантами же.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да. И там чего-то написано, но я никак не могу разобрать, что.

СТАХОВСКИЙ: То есть все равно мозг до конца не расслабляется, нет, надо же еще что-то показать.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  И никак мы не пройдем мимо мавзолея,  что там.

СТАХОВСКИЙ: А вы были в мавзолее, кстати?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет.

СТАХОВСКИЙ: И я ни разу в жизни не был. А ты была в мавзолее?

КУЗЬМИНА: Да, дважды.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, и лежит?

КУЗЬМИНА:  Ну, тогда еще лежал. Нас принимали в пионеры в музее Ленина на Красной площади, и поэтому, конечно, мы ходили в мавзолей в этот день, это было очень почетно.

СТАХОВСКИЙ:  А вот, кстати,  Катя, вам нравилось быть пионером? Вы же были пионером? Все же были пионерами?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, мне нравился красный галстук, красивый, я его повязывала, правда, не так, как надо, немножко на бочок, поэтому это был элемент такой одежды.

КУЗЬМИНА: Ах, вот, от кого все эти фривольности пошли вплоть до завязывания галстуков. Я  боялась, что ты спросишь, есть ли у вас тотемное животное, твой любимый вопрос.  Есть ли у вас тотемное животное?

СТАХОВСКИЙ: Нет, сейчас по-другому пойдем. Вот представьте, что вы можете провести один день в шкуре любого зверя, кто бы это был?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ой, собака, наверное, потому что я хочу понять, как она взаимодействует с человеком, с окружающим миром, с кошками, зачем она писает около каждого столба, ну, как-то я хочу это все понять.

СТАХОВСКИЙ: Конкретной породы  или просто собакой?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, просто собака.

КУЗЬМИНА: Хорошо, а в шкуре человека другого пола побывать хотелось бы на какое-то время?

СТАХОВСКИЙ: Понять, что думают мужчины?

КУЗЬМИНА: Я просто задала вопрос.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да нет, я спокойна в своей шкуре абсолютно. Я говорю, столько народа прошло мимо и не мимо, останавливаясь, что я  как-то думаю, что у меня есть какое-то представление о том, что делают мужчины, и уже накопился жизненный опыт, поэтому меня особо это не интересует.

СТАХОВСКИЙ: Уже и так все понятно.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ясно, с вами все ясно.

КУЗЬМИНА: Посмотрев на Евгения Стаховского, сказала Екатерина Рождественская. Есть у вас любимое место в городе Москва?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да. Я думаю, что это Патриаршие.

СТАХОВСКИЙ: Почему вдруг Патриаршие?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Там детская школа, куда я водила детей, рядышком, ходил трамвай раньше, было разлито масло, ну, как-то так.

СТАХОВСКИЙ: Ну, понятно, ну, каждому свое, конечно.

КУЗЬМИНА: Есть что-то, чем вы себя балуете? Ну, это может быть все, что угодно.

СТАХОВСКИЙ: Ну, молодец, я заслужил, сегодня можно.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, да, наверное, какие-нибудь пельмени, скажем.

КУЗЬМИНА: Самолепные или как раз магазинные, самые обычные пельмени?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ага, такие говнистые, абсолютно, иногда хочется чего-то такого.

СТАХОВСКИЙ: Ага, из детства, с бумагой. А что всегда есть в вашем холодильнике?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Творог.

СТАХОВСКИЙ: Обезжиренный, конечно?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да. А мне больше нравится, не потому что там чего-то… мне больше нравится.

СТАХОВСКИЙ:  Я тоже, знаете, больше люблю, он вкуснее, хотя некоторые бы с нами не согласились.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Особенно самолепный творог, вот это я очень люблю.

СТАХОВСКИЙ:  То есть вы сами делаете, это все отжала?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, легко, марля есть.

СТАХОВСКИЙ: Может, вы еще и варенье варите?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, варенье не варю, сестра варит.

СТАХОВСКИЙ: Икорку грибную там, кабачки вот эти проворачиваете.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, это у нас все, да, принято, поэтому ничего смешного.

КУЗЬМИНА: Евгений, в это время вообще грешно о еде говорить.

СТАХОВСКИЙ: Почему?

КУЗЬМИНА: Ну, потому что нас слушают живые люди, которые едут домой, и уже думают, как бы просто стаканчик кефирчика хлопнуть и этим  довольствоваться.

СТАХОВСКИЙ: Ты,  Вера,  узко мыслишь, а вот Дальний Восток уже просыпается, и им к  завтраку  как раз для поднятия тонуса самое то.

КУЗЬМИНА: Есть в мире место, где…

СТАХОВСКИЙ: Куда хочется возвращаться?

КУЗЬМИНА: Где хорошо. Спасибо, Жень, ты мне сегодня  целый день помогаешь.

СТАХОВСКИЙ: Забочусь.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Есть, где я была один раз и не вернулась еще пока, но мечтаю, это Шотландия. Красивее ничего я в жизни не видела.

СТАХОВСКИЙ: Эдинбург.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: Нет, выше, севернее.

СТАХОВСКИЙ: Ну, очень многие хвалят Шотландию, говорят, дикой красоты города, и природа какая-то совершенно отдельная.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, удивительная пища для глаз.

СТАХОВСКИЙ: Что там произошло такого, непонятно, почему у них все это сложилось?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Не знаю, действительно там все другое, там другого света песок, там другого света леса, там все другое. Я  проехала всю северную Шотландию и поняла, что это самое красивое место на земле.

КУЗЬМИНА: И это при всем том, что вы были во многих местах.

СТАХОВСКИЙ: В общем, попутешествовали.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, да, я была очень во многих странах, но очень хочу еще.

СТАХОВСКИЙ: Есть любимые литературные персонажи?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Я думаю, булгаковские, как-то мне близко и приятно. Ну, скорее, наверное, да.

СТАХОВСКИЙ: А настольная книга была в юности, или книга, перевернувшая в какой-то момент мир?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  «Сто лет одиночества».

СТАХОВСКИЙ: Маркеса, да, все-таки. Хорошо, а есть сейчас, что  последнее хорошее читали, раз уж мы о литературе, такое, что можно порекомендовать, я завтра сразу в книжный?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, я думаю, Улицкую.

СТАХОВСКИЙ: Что-то конкретное?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  «Детство 4553».

СТАХОВСКИЙ: А, вот последнее, да?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да. Потом начала читать Санаева, вторую.

СТАХОВСКИЙ: «Плинтус-2». Ну, все-таки вы рассказываете, ну, это не удивительно, с одной стороны, рассказываете о русской литературе и имена называете наши отечественные, хотя вообще мы поговорили уже о том, что и часть вашей жизни…

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  И Кинга я очень люблю, обожаю Кинга.

СТАХОВСКИЙ: Все-таки, смотрите, не страшно, а?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Страшно.

СТАХОВСКИЙ: Тоже спите при свете иногда?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, я ненавижу спать при свете, нет. Но Кинг - это шикарно.

СТАХОВСКИЙ: Есть любимая книга у Кинга, любимый роман?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, как ни странно, мне очень нравится «Зеленая миля».

СТАХОВСКИЙ: Ну, почему же, совершенно не странно.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Я имею в виду, такой шикарный фильм, и, может быть, он как-то конкурирует с книжкой, но книжка безумно сильная.

СТАХОВСКИЙ: Слава богу, стали снимать в свое время фильмы, научились, которые стали хоть как-то отражать Кинга, потому что очень долго любая экранизация Кинга это было черте что.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Это было невозможно, да.

СТАХОВСКИЙ: Первый, кому удалось, это был Кубрик, который снял «Сияние», потом 20 лет опять никто ничего не делал, и, наконец-то… господи,  вылетело из головы… кто же снял-то и «Зеленую милю».

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, хорошо снял.

КУЗЬМИНА: Я хотела сказать, что все поклонники Кинга, кто этот фильм видели, страдали, в прошлом году да, или в позапрошлом  ушел этот огромный афроамериканец, страшно страдали, потому что на нем  держался весь фильм.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Конечно, он потрясающий ребенок.

СТАХОВСКИЙ: Фрэнк Дарабонт его зовут, нужно было вспомнить, как зовут этого человека.

КУЗЬМИНА: Любимый вопрос Стаховского, что самое сложное в вашей работе? 

СТАХОВСКИЙ: Мы тут выяснили, оказывается, пока уходили на рекламу, что Екатерина Рождественская в Нью-Йорке умудрилась в свое время встретиться с этим человеком, Вера, о котором ты говорила, Майкл….

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  В Лос-Анджелесе, но никто не спорит.

СТАХОВСКИЙ:  В Лос-Анджелесе, да, извините, Майкл Кларк Дункан его зовут, вот этот огромный черный человек. Отсюда вопрос сразу, ваша самая неожиданная блестящая встреча в жизни? Думаете, господи, я бы в жизни не подумала, что встречусь с этим человеком, а тут, бац.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Наверное, могу сказать, что нет, потому что их было очень много, таких встреч. С самого детства, когда к нам домой приходили люди потрясающие: Андрей Миронов,  Плятт, Райкин, Утесов, Магомаев, Гуляев, ну, все-все.

СТАХОВСКИЙ:  То есть  встреча с такими людьми, ну, и вообще жизнь среди таких людей это нечто было само собой разумеющееся.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, это был ежедневный такой быт наш,  такой, как салон, можно сказать, поэтому этого было много, это было все очень запоминающееся.

КУЗЬМИНА: Ну, хорошо, а, может быть, сейчас есть люди, и вы высиживаете, выжидаете момента, что вы обязательно встретитесь.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Я выжидаю по рабочей необходимости такие моменты. Ну, конечно, я хотела бы снять Пугачеву, но она все время говорит, что она не в форме. Я думаю, что сейчас как раз форма хорошая, можно было бы ее снять. Ну, то есть,  какие-то люди, которые  у меня еще не снимались, мне бы хотелось.

КУЗЬМИНА:  А есть люди, которые отказывались сниматься в ваших проектах?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Конечно, естественно. И я это очень уважаю, когда человек говорит, что нет, это не мое, чем, когда он говорит: да, я приду, и не приходит в течение многих лет.

СТАХОВСКИЙ:  Обещает, обещает.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: Да, и говорит: да, и мы назначаем встречу, и этого не происходит. Такое было несколько раз, и я так разочаровываюсь.

КУЗЬМИНА: А есть какой-то внутренний, ну, вот рабочий «черный список» в кавычках людей, на которых положиться невозможно, и  их уже даже не спрашивают?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да, конечно, такие есть.

СТАХОВСКИЙ: Ой, дадите переписать?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Легко я вам скажу, потому что уже сняла всех, кого только можно и нельзя, поэтому есть, я знаю, уже.

СТАХОВСКИЙ: Что такое для вас настоящий друг?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Которому можно все рассказать, и который и не позавидует, и поддержит, и так далее.

СТАХОВСКИЙ: То есть это вот то самое, и в горе, и в радости, но не муж, да?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Да.

СТАХОВСКИЙ: То есть это, в общем, приблизительно одни и те же понятия.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, конечно, ничего нового. Ну, это вопрос, ничего нового не происходит в жизни, просто можно по-разному ответить на эти вопросы, но смысл один и тот же.

КУЗЬМИНА: Когда в «Школьной анкете» у нас была Ольга Свиблова, директор Московского Дома фотографии, она говорила, что вот на пенсию, когда я уйду, что, конечно, невозможно, и мы точно это понимаем с ее работоспособностью, я буду, говорит, сидеть и отмечать погоду, как в детстве делали. У нас были дневники погоды. Вот я буду ничего не делать, буду отмечать каждый день погоду. Вот есть у вас мысли, чем вы займетесь, когда как будто все закончится, вот вся суета вокруг работы, дети все выросли, все успокоились, у всех все хорошо?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, такого никогда не будет, что все, я успокоюсь.

КУЗЬМИНА:  Это понятно. Но гипотетически мы же себе  предполагаем, что когда все закончится, я вот этим займусь, я вот это прочитаю, я вот это разберу.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Я это прочитаю обязательно, я это посмотрю, я начала писать книжку, и я буду писать дальше. То есть, ну, есть еще столько дел, что их надо все переделать.

СТАХОВСКИЙ: Книжку профессиональную или, может быть, любовный роман?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Нет, просто книжку.

СТАХОВСКИЙ:  Ну, документальную, или это художественная литература будет?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Документальная под названием «Телефонная книжка Кати Рождественской».

СТАХОВСКИЙ:  Кстати, это к вопросу…

КУЗЬМИНА: О «черном списке».

СТАХОВСКИЙ: Как вы  определяете для себя успех, что такое успех?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Успех это твое личное ощущение, что ты чего-то добился. Может быть, ты ничего и не добился, но, если есть это ощущение, то это уже успех.

СТАХОВСКИЙ:  То есть внутреннее. А внешнее, вы же можете определить по какому-то человеку, вот он успешный.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Внешнее это все мишура. Нет, ну, это нет.

КУЗЬМИНА: Как вы считаете, важно, или основополагающе ли найти себя в мире свою профессию  и то, в чем ты будешь совершенствоваться, и дело, которое ты любишь? Или это может быть вообще любое дело?

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Ну, по идее это может быть любое дело, естественно, но, опять же, важно, как ты себя в этом ощущаешь. Не обязательно заниматься каким-то одним делом. Важно твое отношение и к этому делу, и к миру, и вообще ко всему. То есть, ты можешь вообще ничего не делать и быть счастливым, а можешь заниматься, я не знаю, чем угодно и быть глубоко несчастным.

СТАХОВСКИЙ: Как это очень часто бывает, к сожалению. Спасибо вам большое.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Вам спасибо.

СТАХОВСКИЙ:  Екатерина Рождественская была у нас сегодня в гостях, переводчик, писатель, фотограф, просто прекрасная женщина. Спасибо. Надеюсь, что встречаемся не последний раз.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Конечно.

СТАХОВСКИЙ: А там, чего греха таить чубчик поправлю, и что-нибудь получится.

КУЗЬМИНА: И Хакамадой тебя или Светланой Конеген.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ:  Срочно.