Профитроли Школьная анкета. Александр Балуев

СТАХОВСКИЙ: В «Школьной анкете» у нас сегодня, в программе – кто, может быть, впервые ее слышит, – куда мы стараемся звать людей, которые, в общем, не нуждаются в дополнительном представлении (и сегодня, мне кажется, тоже вполне такой день), Александр Балуев у нас в гостях. Добрый вечер.

БАЛУЕВ: Здравствуйте, добрый вечер.

КУЗЬМИНА: Здравствуйте. Для тех, кто не знает, к концу часа, я думаю, догадаются в конце концов, а может быть, узнают.

СТАХОВСКИЙ: Да ладно, все знают.

БАЛУЕВ: Намекну как-то. Еле доехал к вам.

СТАХОВСКИЙ: А что случилось-то?

БАЛУЕВ: Пробки, сами сказали, пробки.

СТАХОВСКИЙ: Казалось бы, выходной день.

БАЛУЕВ: Выходной день, казалось бы, – пробка, на час опоздал. Прошу прощения.

СТАХОВСКИЙ: Ну ладно, слава богу, что все живы, здоровы, что все в порядке и все добрались. Значит, первый пункт анкеты быстренько заполняем. Александр Николаевич Балуев, день рождения 6 декабря 1958 года. Место рождения Москва.

БАЛУЕВ: Город Москва. А что так удивило?

СТАХОВСКИЙ: Я не знаю, просто к нам приходят очень разные люди, все, естественно, родились в очень разных местах.

КУЗЬМИНА: Женя просто завидует, что мы с вами москвичи, а он нет, он немножко не москвич.

СТАХОВСКИЙ: Поэтому мне всегда очень интересно в таких моментах, как вы думаете, а место рождения влияет каким-то образом на будущую жизнь человека?

БАЛУЕВ: Вы знаете, очень влияет. Вот если сравнивать артистов, с которыми я работаю, с которыми мне посчастливилось, они все очень трудолюбивые, особенно те, кто приехали откуда-то, а не родились в Москве. Москва, она подразумевает некую такую леность.

СТАХОВСКИЙ: Расхолаживает все-таки, да?

БАЛУЕВ: Ну, я бы сказал, просто лень, вот лень, которая рождается вперед нас. Ну, московские – рядом институт, не надо было там зарабатывать на билет и ехать товарным поездом через всю страну, чтобы поступить в Щукинское училище или в школу-студию.

КУЗЬМИНА: Жить в общагах?

БАЛУЕВ: По общагам. Ну, мы-то, кстати, москвичи очень любили в общагах жить, потому что это была какая-то…

СТАХОВСКИЙ: Романтика, недоступная многим как раз?

БАЛУЕВ: Недоступная многим, особенно, да, тем, кто приехал из других городов, потому что, как правило, там одни москвичи сидели в этих общагах, ели бутерброды.

СТАХОВСКИЙ: Занимались всякими глупостями.

КУЗЬМИНА: Что было видно из вашего детского окна?

БАЛУЕВ: Из моего детского окна?

СТАХОВСКИЙ: А где вы, в каком районе родились, кстати, в Москве?

БАЛУЕВ: Вы знаете, это название такое, я не знаю, сейчас осталось в Москве, Шелапутинский переулок.

СТАХОВСКИЙ: Боже, Шелапутинский переулок. Вера?

КУЗЬМИНА: Пойду погуглю.

БАЛУЕВ: Да, по Гуглу наберите. Детство прошло мое у трех вокзалов, в общем, Новобасманная такая улица, а потом я переехал на Смоленку, на Смоленскую площадь, все к центру и центру. Ну, можно было бы ближе к Кремлю, но я что-то не отважился, я через какое-то время…

СТАХОВСКИЙ: Скромный человек.

БАЛУЕВ: Скромный человек, уехал вообще за город и теперь живу там.

СТАХОВСКИЙ: Шелапутинский действительно есть до сих пор, улица в центре Москвы, в Таганском районе, между Николоямским переулком и Николоямской улицей.

БАЛУЕВ: Абсолютно правильно.

СТАХОВСКИЙ: Назван в 19 веке по домовладельцу купцу Шелапутину. Заодно и историю узнали.

БАЛУЕВ: Да, да. Там был роддом, не знаю, он там сохранился или нет, но, в общем, Шелапут такой.

КУЗЬМИНА: Так что было видно из окна? Вернемся к вопросу.

БАЛУЕВ: Ну, не знаю, я так не помню. По-моему, какие-то мне казались дворы, вот этот шпиль высотки торчал на Котельнической. Что-то, по-моему, было такое. И жуткая, у соседей была жуткая собака доберман. А я был, в общем, родившись, небольшого роста, и я жутко ее боялся, эту собаку, и у меня от детства остался не вид из окна, а пасть вот этого добермана, который, в общем, мне ничего плохого не хотел, добрый был. Но эта пасть была в два раза больше, чем я, и я где-то там прятался под стулом от этой собаки. Это были наши соседи...

КУЗЬМИНА: Главные детские воспоминания?

БАЛУЕВ: Да, такой шок.

СТАХОВСКИЙ: А соседи не по коммуналке?

БАЛУЕВ: Почему вы так удивились, по коммуналке, конечно.

СТАХОВСКИЙ: Коммуналке? Нет, я уточняю.

БАЛУЕВ: Отдельных квартир тогда еще, ну, у моих родителей не было.

СТАХОВСКИЙ: Раз уж мы заговорили про родителей, в двух словах?

БАЛУЕВ: Военный инженер, в общем, папа в прошлом военный, реально военный, полковником он закончил служить. А мама работала тоже на военном предприятии. В общем, много у нас было военизированных семей, и вообще армия была в почете, и вообще многие хотели. И потом это все-таки еще не так далеко от военных годов.

СТАХОВСКИЙ: Ну да, где-то так.

КУЗЬМИНА: Какие главные качества, как вам кажется, вам достались от родителей?

БАЛУЕВ: Главные качества, доставшиеся от родителей? От папы, ну, поскольку он был военный, главное качество это нежелание и неумение ходить строем, от мамы…

СТАХОВСКИЙ: А, то есть протест как раз пошел?

БАЛУЕВ: Ну, не то что протест, а вот как-то не привилась у меня эта наука марша и левой-левой. А от мамы главное качество, не знаю, любовь.

СТАХОВСКИЙ: К родине? Или к людям?

БАЛУЕВ: Это вы сказали. Ну, в общем, и к родине тоже, ничего плохого в этом нет. Но я бы не поставил это на первом месте.

СТАХОВСКИЙ: А почему, кстати, Александр стал Александром? Есть какая-то история имени? Почему Саша?

БАЛУЕВ: Назвали. Нет, в святцах, я думаю, не смотрели, поскольку люди были партийные, я не думаю, что смотрели.

СТАХОВСКИЙ: Ну, здесь просто распространенное имя, почему нет, Александр Николаевич, подумали, будет хорошо звучать.

БАЛУЕВ: Ну да, красиво звучит, красиво, звонко. Александр. Ну, не знаю.

СТАХОВСКИЙ: Ну, понятно, так случилось.

КУЗЬМИНА: Какие-то вещи из детства остались у вас? Вещи, которые вас окружали в детстве в доме?

БАЛУЕВ: Ой, нет, сейчас-то нет уже, столько переездов было и, в общем, всяких перемещений в пространстве, в квартирах, в городах. Нет, в общем, нет, ничего не осталось. Какие-то остались вещи, скорее утилитарного назначения, там какие-то красивые вазы, одна-две какие-то, вот совсем связанные у меня с детством. Вот я помню ее всю жизнь, и сейчас она есть такая, стеклянная, знаете, такая.

СТАХОВСКИЙ: Ну вот, сохранилась.

БАЛУЕВ: Она, наверное, водочная, я так думаю, в металлическом переплете в таком, знаете, как бы стекло просвечивает через металлическую такую…

СТАХОВСКИЙ: То есть графин даже своеобразный?

БАЛУЕВ: Я думаю, что водочный он все-таки был. В детстве я не понимал, что это такое, но сейчас я понимаю, что это, в общем, наверное, под водочку.

СТАХОВСКИЙ: Кем хотелось быть в детстве? Понятно, что, может быть, вот это ощущение «я хочу быть артистом» пришло не сразу, наверняка были какие-то моменты, куда маленького Сашу еще тянуло?

БАЛУЕВ: Очень любил спорт. Конечно, стать артистом – это совсем не сразу. Это уже, я даже не знаю, это вообще случайно как-то, можно сказать, получилось каким-то образом. Но хотел быть спортсменом. Ходил на фигурное катание, как многие мальчики моего возраста той эпохи.

СТАХОВСКИЙ: Да ладно, на фигурное катание?

БАЛУЕВ: На фигурку ходили очень многие, не только девчонки. Ну, другие времена, другой век, другие нравы. А на фигурку ходил, подавал всякие надежды. Потом влюбился в хоккей, но все-таки стойка на коньках у меня была фигуриста, как-то вот это настоящее мужское…

КУЗЬМИНА: А тройные тулупы в хоккее не в ходу были?

БАЛУЕВ: Да, не в ходу они были, да. Лутцы или как они еще?

СТАХОВСКИЙ: Ритбергеры, чего-то такое.

БАЛУЕВ: Но пол-оборота я прыгаю, и с клюшкой запросто.

КУЗЬМИНА: До сих пор? Боже.

БАЛУЕВ: Вот за пол-оборота я отвечаю.

КУЗЬМИНА: Катались на коньках в эту зиму?

БАЛУЕВ: В эту нет, в прошлую катался, в эту даже на лыжах не… Я очень люблю горные лыжи, с детства.

КУЗЬМИНА: Вы же в Сочи ездите время от времени, я так понимаю?

БАЛУЕВ: Очень редко, там ездят сейчас в основном другие люди, ну, все связано с Олимпиадой, с подготовкой, и просто туда поехать не так легко, как оказалось.

КУЗЬМИНА: Поэтому в этом году перерыв?

БАЛУЕВ: Да, перерывчик, потому что я не хотел стоять на дороге по 5 часов, ждать, когда там кто-то проедет, заедет и проверит. А лыжи, в общем, остаются…

КУЗЬМИНА: В фаворитах?

СТАХОВСКИЙ: Вы можете определить период своей жизни, вспомнить, когда вы почувствовали себя самостоятельным взрослым человеком? Был такой момент, не знаю, переломный какой-то, когда понял, что все, детство кончилось, и вот она началась жизнь?

БАЛУЕВ: Ну, как-то всерьез... в общем, наверное, когда уходят родители. Наверное, очень резко понимаешь, что вот оно.

СТАХОВСКИЙ: Что вот он я теперь?

БАЛУЕВ: Вот я теперь, вот я отвечаю за то, что делаю, и делаю ли или не делаю, за все.

КУЗЬМИНА: Были в семье традиции, которые плавно перетекли в вашу семью и в вашу жизнь сейчас?

БАЛУЕВ: Нет, такого нет.

КУЗЬМИНА: А вообще к традициям как вы относитесь? Есть семьи, которые, наоборот, стараются завести какие-то традиции.

БАЛУЕВ: Новые.

КУЗЬМИНА: Да, новые традиции.

БАЛУЕВ: Ну, если не имеешь каких-то старых, то, наверное, заводишь какие-то новые. Не знаю, традиции это такое все-таки временное, если особенно не зацепил из той семьи, из которой ты, в общем, вышел ребенком, если не зацеплено что-то оттуда, то, не знаю, они создаются каким-то образом временно эти традиции, потом становятся традициями, а поначалу это просто некий способ жизни.

СТАХОВСКИЙ: Ну, это привносит в жизнь какую-то упорядоченность дополнительную, как мне кажется. Традиции.

БАЛУЕВ: Если хочется такого порядка, уж совсем все упорядочить, то давайте, конечно.

КУЗЬМИНА: А папа военный был, зачем традиции? Все и так в порядке.

БАЛУЕВ: Да, там все, направо, налево, все, отбой.

КУЗЬМИНА: Башмаки начищены, у меня тоже был папа военный, я все прекрасно знаю. Подъем.

СТАХОВСКИЙ: У тебя тоже башмаки начищены, да?

КУЗЬМИНА: Конечно. В том числе дети чистили папины башмаки.

БАЛУЕВ: Я до сих пор обожаю чистить, меня он не заставлял. Это, видимо, что-то генное, на уровне генов. Я беру иногда, у меня такой прямо приступ, я беру всю обувь, которая стоит в прихожей, и начинаю ее тупо чистить, и получаю от этого такое колоссальное удовольствие. Я думаю, зачем я занялся другой профессией, надо было чистить обувь. Это очень хорошая штука. Я когда вижу где-то в европейских странах вот таких людей, я даже специально к ним подсаживаюсь, даже если в кедах. Они на меня глупо смотрят, не глупо, а недоуменно смотрят: мол, что ты сел? Я просто поговорить. Надо сказать спасибо большое за их…

КУЗЬМИНА: Есть профессии, о которых в детстве, может быть, просто мечталось? Было понятно, что, может быть, космонавтом я не стану, но люди, которые этим занимались, казались просто богами?

БАЛУЕВ: Спорт, скорее. Я же, в общем, рос в то время, когда Петров, Харламов…

СТАХОВСКИЙ: Хоккей был нашим всем.

БАЛУЕВ: Хоккей был всем, всей жизнью нашей, это вымирали города, когда играли первые серии с канадцами. Это был триумф, когда выиграли. Это не то, что сейчас мы проиграли. Отчаяние – но ладно, это все объяснимо. А тогда это было необъяснимо. Это было на уровне большого искусства, потому что это было недосягаемо, непонятно, как это возможно вообще, что это? Все было непонятно. И они нам открывали какой-то мир, путь, в общем, мир через эту шайбу, казалось бы, и коньки, клюшку. Они открывали возможность быть после этих "железных занавесок" и сознания такого обособленного существования, некую коммуникабельность, некий мир, который тоже играет в хоккей, который тоже можно побеждать, еще как побеждать! И мы гордились этим. Вот они, наверное, были кумиры. Когда я увидел эту тройку, идущую… Я тогда поступал и не поступил в Щукинское училище, они там просто проходили мимо. Там просто падали, ну, не в обморок, но остолбенение было, когда шли Харламов, Петров, Михайлов. Они как-то прогуливались. Не только играли они вместе, как-то прогуливались.

СТАХОВСКИЙ: Это были настоящие звезды, конечно.

БАЛУЕВ: Это были просто звезды.

СТАХОВСКИЙ: Полубоги в то время.

БАЛУЕВ: Сейчас все, понимаете…

СТАХОВСКИЙ: Сместились представления и понятия.

БАЛУЕВ: Многое рассказывается, многое показывается, многое расшифровывается, разжевывается. А тогда было все очень правильно, что не надо звезд как бы расшифровывать, они должны светить, светить и светить. И все.

СТАХОВСКИЙ: Вы помните, что вы читали на вступительных?

БАЛУЕВ: Басню я читал точно, "Петух и ячменное зерно": "Навозну кучу разрывая, петух нашел ячменное зерно и говорит: "Зачем оно? Какая вещь пустая!" И так далее. Басню я точно читал. Потом читал что-то очень такое социальное. По-моему, из "Тихого Дона". Что-то прозу. А так уже не помню. И поэзия какая-то была.

КУЗЬМИНА: А с чем поступали второй раз?

БАЛУЕВ: А с тем же, что и первый. Только с большим выражением. Нет, первый раз провалившись, я как бы начал серьезно готовиться. То есть я ходил в студию художественного слова. Такой завод был "Станколит", не знаю, сейчас есть, нет. Там был ДК замечательный. Татьяна Романовна, педагог, она учила… Не только меня, очень многих она готовила к поступлению в институт. И вот меня она за год подготовила, я за этот год поработал на киностудии "Мосфильм" учеником электрика.

СТАХОВСКИЙ: А как так вышло? Откуда вдруг электричество взялось?

БАЛУЕВ: Там кинопроцессы, освещается всякими приборами.

СТАХОВСКИЙ: Ну, это понятно. В вашей-то жизни и паять?

БАЛУЕВ: Нет. До паять меня не допускали. Там были такие (сейчас уже, по-моему, нет, насколько я вот все-таки снимаюсь в кино и понимаю) аппараты, "Диги" назывались. Такие лампы накаливания, грифель вставлялся. Этот грифель и коптил очень. Полезно так для всего, для организма, для артистов особенно. Особенно если это в павильоне, там несколько десятков "дигов", дышать там было, в общем, довольно… И вот я эти внутренности заряжал. Вот как он сгорал, я открывал крышку, вставлял этот грифель, и считал, что после этого кино наше (тогда еще советское) будет самым лучшим в мире. Так оно, в общем, и было.

КУЗЬМИНА: А это правда, что вы хотели стать врачом?

БАЛУЕВ: Ну, врачом – это ничего не сказать. Я хотел стать хирургом. Почему-то. Химия – я до сих пор не понимаю, что это за предмет. Ну, математика у меня тоже... У меня все, что связано было с поступлением в мединститут, все эти предметы у меня были просто на уровне нулевом. Но вот мне хотелось почему-то, я не знаю, хирургом. И мне казалось, что это очень благородная и какая-то не просто профессия, а еще и некая предназначенность. Потому что научить быть хорошим хирургом невозможно. Можно научить так резать, так резать… А тут нужно что-то ощущать еще, кроме знаний, кроме умения, нужно еще что-то ощущать.

КУЗЬМИНА: Что-то сверх.

СТАХОВСКИЙ: А хорошим артистом можно научить быть человека?

БАЛУЕВ: Да сколько угодно! Вы знаете, мы не можем сравнивать профессию хирурга, от которой, в общем, зависит порой человеческая жизнь, и профессию артиста. Хотя тоже очень многое зависит, на мой взгляд. Но это вообще не профессия, это совсем такая принадлежность.

СТАХОВСКИЙ: Артист – не профессия?

БАЛУЕВ: Нет. Это принадлежность какому-то сорту заболеваний.

СТАХОВСКИЙ: Понятно. Принимается. Я просто вспоминаю сейчас… Я пытался подойти, исходя из того, что вы читали на вступительных, к вашим взаимоотношениям с литературой, и хотел узнать, может быть, у вас была в жизни какая-то настольная книга? Может быть, и сейчас есть какая-то настольная книга, произведение, к которому вы периодически возвращаетесь? Может быть, оно не одно?

БАЛУЕВ: Вообще она должна быть. Я очень люблю Бунина. Но я не знаю, сейчас современному человеку что-нибудь скажет? Я надеюсь.

СТАХОВСКИЙ: Не все потеряно.

БАЛУЕВ: Я не могу сказать, что возвращаюсь. Я из "Темных аллей" в институте читал на экзаменах такой небольшой отрывочек, прозу. Я его иногда читаю на встречах со зрителями где-то.

КУЗЬМИНА: А могла сложиться ваша жизнь как-то по-другому? Были события, которые противостояли, собственно, тому, как сложилось?

БАЛУЕВ: Да очень много. Конечно. Вообще то, что сложилось, до сих пор каким-то образом вызывает у меня очень большое сомнение. И с точки зрения собственного ощущения того, чем я занимаюсь. Скорее, какое-то объективное отношение к себе я еще как-то принимаю. Потому что себя обмануть-то можно, а всех-то… В общем, тоже можно. Но труднее. Но, во всяком случае, очень много было сомнений и вообще хотел уходить. И уже как-то закончилось, работал в театре, хотел уходить из этой… И вылечиться как бы. Уходить из этой профессии. Очень много было против и против. Но как-то перетерпел, передумал, перестрадал.

СТАХОВСКИЙ: И все в конце концов сложилось. Я хотел бы вернуться на шаг назад. Ваша фраза, что артист – не профессия. И, тем не менее, не у всех же получается, как, может быть, и в любой другой профессии. Но для меня, во всяком случае, и для вас, может быть, – хотя у человека о себе другое же представление, чем иногда у публики, а мы же тоже ваша публика, как ни крути, – но стало понятно для меня, во всяком случае, когда вышел фильм "Мусульманин" в 1995 году, что в стране появился новый большой артист, от которого сразу захотелось чего-то ждать дальше. Понятно, что были какие-то роли до этого, там была театральная жизнь, киножизнь в той или иной степени яркости. Но я говорю, для меня лично Александр Балуев начался с "Мусульманина", когда я раз – и запомнил его по сию пору.

БАЛУЕВ: Я имел в виду профессию. Ну, конечно, этому надо учиться. Вы сказали, можно научить быть хорошим артистом (я сейчас в данном случае не про себя), научить этому нельзя. Учиться, конечно, наверное, нужно.

СТАХОВСКИЙ: А скажите мне, пожалуйста, вот что. Сейчас, мне кажется, будет череда легкомысленных вопросов, которые тоже должны иметь какое-то место в нашей жизни. Можно задать вопрос о том, что всегда есть в вашем холодильнике?

БАЛУЕВ: Да пустой он практически.

СТАХОВСКИЙ: Вот это хорошо. Теперь к менее легкомысленным вопросам. Если, допустим, представить, что есть все-таки машина времени. Есть историческая эпоха, в которую хотелось бы съездить на пару недель в отпуск, посмотреть, как это было на самом деле?

БАЛУЕВ: Эпоха, столетие?

СТАХОВСКИЙ: Времена какие-то, какая-то страна в определенный исторический период?

БАЛУЕВ: Вы знаете, вы меня врасплох… Страна, время. Не знаю. В Англию хотел бы я поехать времен Кромвеля.

СТАХОВСКИЙ: А почему именно туда?

БАЛУЕВ: Когда бо'шки секли. Вот есть понятие чести. Нарушил – просто головы…

СТАХОВСКИЙ: Это военное что-то опять. Понять, как все это соотносится. Хорошо. А если Англия, то времен Кромвеля. А исторический персонаж, с которым хотелось бы поговорить?

БАЛУЕВ: Поболтать, да?

СТАХОВСКИЙ: Да. Может быть, даже не выяснить какие-то конкретные вещи, а просто по-человечески, за рюмочкой…

БАЛУЕВ: Ну, тогда с Лениным, конечно. Если за рюмочкой, то, конечно.

СТАХОВСКИЙ: А что бы вы у него спросили?

БАЛУЕВ: Владимир Ильич, все-таки то, что вы наделали, вам за это все-таки стыдно?

СТАХОВСКИЙ: Ну, хорошо. Пусть так.

КУЗЬМИНА: Вам за это уже воздалось или еще нет?

СТАХОВСКИЙ: Принимается.

КУЗЬМИНА: А есть что-то, что вы уже не успеете сделать?

БАЛУЕВ: Я не смогу стать олимпийским чемпионом по фигурному катанию, не сыграю Ромео – ну, если в какой-то только очень странной… Да, слушайте! Практически все я уже не успею. Ни президентом не стану, вице-президентом. Вообще не стану американским гражданином. Все, что угодно. Куда ни ткни, все уже не стану, не буду.

СТАХОВСКИЙ: И мне кажется, сейчас самое время, в таком случае… У нас есть рубрика в программе, она называется "Секрет", ее суть крайне проста. Человек, который был у нас в гостях ровно неделю назад, задает вопрос нашему следующему гостю, естественно, не имея представления, кому он задает этот вопрос.

ЛИСОВЕЦ: Здравствуйте. Я – Влад Лисовец, и у меня к вам вопрос. Какими качествами должен обладать президент России?

КУЗЬМИНА: Вот Влад Лисовец! Молодец! Неожиданно, конечно.

БАЛУЕВ: А вопрос только я слышал или вся наша страна?

СТАХОВСКИЙ: Вся страна слышала.

БАЛУЕВ: Набор качеств.

КУЗЬМИНА: Как приятно, что слушатели, услышав такой вопрос странный от Влада Лисовца, поняли, что не такой простой он парень. Не спрашивает он о тенденциях этой весны.

СТАХОВСКИЙ: Парень-то не столь легкомысленный!

КУЗЬМИНА: Волнуется, переживает.

БАЛУЕВ: Да. Но если быть кратким (хотя здесь трудно быть кратким), прежде всего, президент России должен любить Россию. Это первое. Без этого простого и, в общем, не требующего доказательства тезиса президентом России быть не может. Второе, он должен быть здоровым человеком. Физически здоровым, нравственно здоровым, психологически выдержанным. Третье, наверное, он все-таки должен быть человеком не военным, а сугубо гражданской профессии. И четвертое, мне кажется, лучше всего эта роль пошла бы женщине.

СТАХОВСКИЙ: Все-таки?

КУЗЬМИНА: Я так и знала! Я ждала. Я сверлила взглядом.

СТАХОВСКИЙ: Смотрите, а вы идете сейчас вразрез с последними опросами общественного мнения. ВЦИОМ недавно делал новую выкладку о том, что россияне не готовы видеть женщину. 75%, по-моему, проголосовали за то, что они не готовы видеть женщину на посту президента.

БАЛУЕВ: Ну, я, видимо, отношусь к тем 25.

СТАХОВСКИЙ: Это приятно. Чем вы заняты сейчас? Какая сейчас у вас цель в жизни?

БАЛУЕВ: Как-то очень глобально. Цель жизни… Я на старости лет решил попробовать себя в не очень свойственной мне роли (если говорить о профессии), в роли режиссера. Ну, даже не столько режиссера, сколько объединительной такой силы, которая объединит очень, на мой взгляд, талантливых людей в одной истории.

КУЗЬМИНА: А что этому способствовало?

СТАХОВСКИЙ: Да. Почему вдруг? Или не вдруг?

БАЛУЕВ: Я вообще люблю все "вдруг". Я не люблю вот это, знаете, "я долго к этому шел", "сам от себя уже устал на этом пути" и "кто бы меня быстрее остановил".

СТАХОВСКИЙ: То есть, это не об этом сейчас?

БАЛУЕВ: Нет. Все, что мне в жизни интересно и дорого, со мной происходило как-то вдруг. Вдруг я, опять же, не стал спортсменом, стал актером. Вдруг меня стали узнавать не только в своей квартире, но и соседи.

СТАХОВСКИЙ: Да все – вдруг. Ну, это же чистый Пастернак: чем случайнее, тем вернее.

БАЛУЕВ: Вот, правильно. И я сейчас занимаюсь одной историей, которая называется "Территория страсти", это по роману Шодерло де Лакло "Опасные связи". Но это ничего не сказать. Для этой истории написана замечательная музыка, на мой взгляд. Если бы этой музыки не было, если бы не было музыкальной основы для рассказа о такой истории, я бы, может быть, и не повелся.

СТАХОВСКИЙ: А история-то сложная.

КУЗЬМИНА: Это, скорее, мюзикл.

БАЛУЕВ: Вот здесь сразу начинается раскардак. Я бы не хотел, чтобы это был мюзикл. Я бы хотел, чтобы вот эта насыщенность музыкальным форматом таким, музыкальной плотью все-таки была драматургически, драматически обоснована. Это не просто замечательное исполнение каких-то арий, но это еще и психологически подготовленная…

СТАХОВСКИЙ: То есть музыка создает необходимый фон, который там даже не очень важен?

БАЛУЕВ: Я даже не могу сказать, что это фон, это все равно некая стилистика музыкальная музыкально-драматической истории. Но не мюзикл в чистом виде.

КУЗЬМИНА: Как композитор Глеб Матвейчук нашел себя в этом спектакле! И не только в роли композитора.

БАЛУЕВ: Да. Вы знаете, в этой истории будут участвовать актеры, которые не только умеют петь и даже не столько умеют петь, хотя некоторые из них поют блестяще. Но мне хотелось собрать вот именно такой состав, чтобы это были все-таки драматические артисты. А Глеб очень неплохой, помимо того, что он композитор и исполнитель, он еще очень неплохой, на мой взгляд, драматический артист.

СТАХОВСКИЙ: И он играет там кого?

БАЛУЕВ: Он играет Дансени. Ну, если мы все воспитаны на этом романе, этого французского человека, который написал только это, и то это все в письмах… В общем, такой молодой герой-любовник в этой истории во всей, который, опять же, попадает в силу обстоятельств в очень неприглядное положение в конце концов. Они все там…

СТАХОВСКИЙ: Из которого ему будет практически не выбраться.

КУЗЬМИНА: Циничный, безжалостный обольститель – это вы?

БАЛУЕВ: Вот это неправда. Все так говорят, но мне бы не хотелось, чтобы так воспринималось. Человек, довольно поживший и понявший многое в этой жизни, как жить, зачем. Но в результате пришедший к выводу, что все-таки он жил... то, что вы сказали обольстителем – это не совсем правильно.

КУЗЬМИНА: И циником.

БАЛУЕВ: Это не совсем так.

СТАХОВСКИЙ: То есть вы играете виконта де Вальмона сами при этом при всем?

БАЛУЕВ: Да. При этом при всем, что я еще объединяю это все, я еще играю… Ну, знаете, не вытравить же это, не выжечь каленым железом желание поиграть-то как-то.

СТАХОВСКИЙ: Конечно. А там есть что поиграть.

БАЛУЕВ: Главное, что там есть что попеть. А тем более что я непоющий совсем. То есть я до этого никогда не пробовал.

КУЗЬМИНА: А, кстати говоря, сложно было?

БАЛУЕВ: Не знаю, может быть, я и на скрипке играю. Я не пробовал никогда.

СТАХОВСКИЙ: А скажите мне, пожалуйста, а сложно было? Вот эти моменты меня всегда очень интересуют, потому что у "Опасных связей" есть очень серьезный бэкграунд. Я сейчас имею в виду, естественно, фильм Стивена Фрирза. Мне кажется, он самый известный, где Вальмона играет совершенно блестяще Малкович, а маркизу де Мертей играет совершенно блестяще Гленн Клоуз.

БАЛУЕВ: Да. Не стыдно ли нам посягать…

СТАХОВСКИЙ: Я думаю, что не стыдно, но не страшно ли?

БАЛУЕВ: Нет. Именно не страшно, потому что мы не очень на одной и той же поляне с ними существуем. Там все ведется – как бы петельки, крючочки, еще замечательный язык, который там.

СТАХОВСКИЙ: Ну, это классическая экранизация. Она прямо по произведению.

БАЛУЕВ: Да. У нас все-таки это несколько иная структура, форматность, как хотите это называйте. Все-таки очень большая надежда и доверие возлагаются именно на музыкальное…

КУЗЬМИНА: Кто занимался подбором артистов?

БАЛУЕВ: Я сам.

СТАХОВСКИЙ: Сложно было?

БАЛУЕВ: Нет. Я их всех знаю, поэтому очень люблю, и мне было не сложно. Попал ли я? Мне хочется надеяться, что да. Надеюсь, что да. Но это все судить зрителю.

СТАХОВСКИЙ: То есть премьеру мы пока еще ждем?

БАЛУЕВ: Мы ждем, да. Это будет 10-11 июня.

СТАХОВСКИЙ: Через три месяца?

БАЛУЕВ: Да, да.

СТАХОВСКИЙ: Там что-то дорабатывается?

БАЛУЕВ: Театр эстрады. Нет, не то что дорабатывается. Он просто сейчас в такой самой полной работе идет. Не так просто совместить музыкальность с просто драматичными сценами. Это все просчитывается по длительности музыки, длительности разговорного… То есть это не тот мюзикл, когда я должен в 3 секунды уместить "быть или не быть" и вступить ровненько в тот момент, оркестр не будет тебя ждать, ты должен попасть в это вступление. Здесь не совсем так. То есть мы будем играть столько, сколько нам нужно.

КУЗЬМИНА: А кто ваш первый главный критик и чье мнение вам особенно важно о вашей работе любой?

БАЛУЕВ: Любой?

КУЗЬМИНА: Любой работе, имею в виду. Не обязательно спектакле, которого мы ждем.

БАЛУЕВ: Последние 10 лет это моя дочь. Ну, наверное, не 10 лет. Потому что поначалу она… Сейчас она, правда, менее стала ко мне придирчива. Я говорю: "Я вот снялся в новом фильме". Она говорит: "Это грустный фильм?" – "Марусь, ну, в общем, невеселый". – Она говорит: "Я не буду, пап, смотреть". Вот ей хочется, чтобы что-то было повеселей.

СТАХОВСКИЙ: Сколько лет сейчас ей?

БАЛУЕВ: 10 лет.

СТАХОВСКИЙ: Она еще не вступила в период, может быть, когда хочется драм, терзания страстей?

БАЛУЕВ: Не знаю. Вот этих всех чертей они там рисуют у себя в дневниках, вот этих страшилок с зубами, в черных плащах – это покруче всех этих страстей. Говорю: "Марусь, неужели ты не хочешь Белоснежку, какие-нибудь ежички, цветочки?" – "Какие цветочки, какие ежички?" Тут эти вот, с клыками.

КУЗЬМИНА: "Мы живем в 21 веке", – выхватывая меч, сказала она?

БАЛУЕВ: Нет, там уже по-другому все.

КУЗЬМИНА: Цветочки уже не катят?

БАЛУЕВ: Но, тем не менее, если грустный, я не хочу. "Я вот все-таки хочу, чтобы тебя видеть в добрых, хороших ролях".

КУЗЬМИНА: А часто папе предлагают добрые, веселые?

БАЛУЕВ: В том-то и дело, что нечасто. Хотя бывает.

СТАХОВСКИЙ: А если первое, куда вот, например, человеку пойти и смотреть добрую роль Александра Балуева. Что это?

КУЗЬМИНА: Как бы удивиться. Что вот он может…

СТАХОВСКИЙ: Я вот вспомнил "Мусульманина", ну вряд ли назовешь эту роль доброй. Понятно, она может быть сатирическая во многом, как мне кажется, но кино-то совсем невеселое в целом. Второй момент, где вспоминается Александр Балуев, это, конечно, "Август 44-го", где за 7 минут эфирного времени или сколько вы там появляетесь в кадре, но по мне, так вы вообще вытянули фильм.

БАЛУЕВ: Вы знаете, нет. То, что приходит на ум из моей богатой кинобиографии, у Аллы Суриковой был такой фильм сериальный – сериал "Идеальная пара", с Клюкой мы там играем двух…

СТАХОВСКИЙ: То есть надо пойти посмотреть? Веселое?

БАЛУЕВ: Ну, это не пойти, это можно взять в Интернете. Играли двух жуликоватых аферистов, которые обирали богатых и отдавали бедным.

СТАХОВСКИЙ: Александр, а что такое успех? У вас есть какое-то собственное представление или объяснение вот этому сложному, довольно тяжеловесному, наверное, понятию? А с другой стороны, очень легкомысленному.

БАЛУЕВ: Это успех, да. Который быстро проходит, как мы все понимаем. И популярность тоже быстро проходит. Ну, я думаю, что успех, если так в двух словах, это некое совпадение во времени, длительность этого времени – никому не дано понять, ну, в каком-то отрезке времени. У кого-то короче, у кого-то чуть длиннее. Совпадение по знанию, эмоции. Совпадение, я имею в виду, с обществом, так скажем. Это успех. Неуспех – это несовпадение. Вот что бы ты ни делал, как бы ты ни трудился – ну, вот никак!

СТАХОВСКИЙ: Совпадение общественного с внутренним, да?

БАЛУЕВ: Ну, не то, что общественного, но какого-то социумного некоего мышления, дум, раздумий со своими собственными. И умение это все дело каким-то образом транслировать. В музыке ли, живописи ли.

СТАХОВСКИЙ: Понятно.

КУЗЬМИНА: Что бы вам хотелось делать или кем бы быть в следующей жизни, если была бы такая возможность? Попробовать что-то новое? Побыть кем-то? Женщиной, например?

БАЛУЕВ: Хорошая идея. Я подумаю об этом. Нет, не думал об этом. Хотя… Нет, я бы побыл кем-то красивым, очень нужным... очень хорошо пахнущим цветком.

СТАХОВСКИЙ: Цветком?

БАЛУЕВ: Да.

КУЗЬМИНА: Очень нужным. Кстати, про цветы пришло сообщение от наших слушателей.

БАЛУЕВ: Ну, как? Цветы дарят женщинам. Цветы – это вообще принадлежность…

СТАХОВСКИЙ: Некоторые цветы заваривают для здоровья. Что важнее, цветы для красоты или для здоровья.

БАЛУЕВ: Заваривают. Кто-то топчет цветы или для здоровья. Нет, цветок. Нет, я не имею в виду – нарцисс. Не об этом я сейчас, поймите меня.

СТАХОВСКИЙ: Можно подарить, а можно, например, варенье сделать.

БАЛУЕВ: Конечно. Из лепестков.

КУЗЬМИНА: "Саша, вы поставили галочку на одном из пунктов всех девушек из моего окружения: подарили 100 цветов. Дело было в Томске, после спектакля подошла к вам на интервью, но вы были немногословны, зато подарили мне все свои цветы. Подружки подкалывали: "Тебе сам Балуев цветы подарил! Так что не ной уж про букет из ста роз". Вот вам, пожалуйста, Ольга написала.

СТАХОВСКИЙ: Так! Что это за эпизод из жизни?

БАЛУЕВ: Вот. Это в каком городе? Где это?

КУЗЬМИНА: В Томске дело было.

БАЛУЕВ: В Томске. Это наверняка. Если в Томске, то наверняка.

КУЗЬМИНА: Где самые красивые девушки? Спрашивают наши слушатели. Что думает Саша по этому поводу?

БАЛУЕВ: Вы знаете, не бывает некрасивых девушек. Девушки красивые везде. Не бывает отдельной какой-то территории, где красивые, а где некрасивые.

СТАХОВСКИЙ: Из всего можно сделать цветок?

БАЛУЕВ: Это правда, если есть желание.

СТАХОВСКИЙ: И хороший взгляд, может быть, со стороны. Сколько бы вы себе дали лет, если бы не знали свой возраст?

БАЛУЕВ: Я не знаю, лет 40.

СТАХОВСКИЙ: Почему вдруг эта цифра? Какой-то важный период жизни или ощущение?

БАЛУЕВ: Только по ощущениям, не более того. Без всяких подтверждений.

КУЗЬМИНА: Кстати, друзья, в Сети появился очередной ролик фонда "Подари жизнь", где вы тоже фигурируете. Вот только, собственно, свежеиспеченный.

СТАХОВСКИЙ: Благотворительный, да?

КУЗЬМИНА: Да. Всем советую посмотреть. Там много артистов, в том числе Александр Балуев.

СТАХОВСКИЙ: Что самое сложное в вашей работе?

БАЛУЕВ: Самое сложное? Объективно относиться к себе самому.

СТАХОВСКИЙ: То есть, вот это сейчас вопрос о звездности, не затмить мишурой…

БАЛУЕВ: Я не очень понимаю звездность на нашей почве. То есть можно придумывать, что ты звезда, окружить себя охраной и ходить в темных очках, чтобы, не дай бог, никто не подошел. А, собственно, подходить особо никто не собирается. Но все равно. У нас есть популярность некая, есть некая известность. Но звезд, я считаю, если сравнивать с зарубежными, это как-то… А может, это и правильно.

КУЗЬМИНА: А приносит ваша популярность вам какие-то бонусы за пределами профессии?

БАЛУЕВ: Чисто бытовые? Иногда да, а иногда и нет. Или наоборот даже.

КУЗЬМИНА: Хозяйственные.

СТАХОВСКИЙ: А чисто бытовые – это что, например?

БАЛУЕВ: Может быть, где-то узнают и…

КУЗЬМИНА: Сотрудник ГИБДД отдаст честь.

БАЛУЕВ: Оштрафует побольше, чем остальных.

КУЗЬМИНА: Потому что у этих-то есть деньги.

БАЛУЕВ: Должны быть. Шучу. Но в основном сейчас как-то… Знаете, когда понимаешь, что тебя… Когда сотрудники вот этого ведомства… Ладно, в общем, нарушений никаких не было. Просто остановили. Проезжайте.

КУЗЬМИНА: Вы благодарный вообще человек?

БАЛУЕВ Я думаю, да. Я всегда благодарю и господа Бога, в общем, и своих родителей, своих учителей, друзей. Я считаю, что вообще благодарить и умение быть благодарным – это очень важно.

СТАХОВСКИЙ: А разозлить вас трудно?

БАЛУЕВ: Очень легко.

КУЗЬМИНА: Ух ты!

СТАХОВСКИЙ: А что надо сделать для этого? Например? Нахамить?

БАЛУЕВ: Да. Сразу разозлить. Ну, не знаю.

СТАХОВСКИЙ: Но эта злость превращается в какую-то агрессию?

КУЗЬМИНА: В конкретные действия?

СТАХОВСКИЙ: Ну да, что-то в ответ? Или это внутренняя злость? И думаешь: какой нехороший человек! И пошел дальше.

БАЛУЕВ: Я так загораюсь и тухну очень быстро. У меня это происходит как-то очень импульсивно. Надо всегда досчитать до 10.

КУЗЬМИНА: Вам снятся профессиональные сны?

БАЛУЕВ: Как всем артистам. Текст не помню, ввод в спектакль, который вообще не понимаю, что это такое, почему я здесь? Но я должен вот сейчас выйти, и полный зал. Это да! Особенно незнание текста. Ну почему?

СТАХОВСКИЙ: Откуда все берется?

БАЛУЕВ: Откуда все берется? Мы учим. Как обезьянок, нас учат на всю жизнь. Нет, вот все равно снится, что ты в один момент ничего не помнишь. Или не знаешь даже. А тебя заставляют выходить: иди играй, выручай. Некий спектакль. Какой спектакль? Я не знаю названия такого. Иди и выручай. Ты же должен.

СТАХОВСКИЙ: Что такое для вас настоящий друг? Знаете, есть же расхожее выражение: настоящий друг.

БАЛУЕВ: Я так думаю, что дружба немножко схожа с любовью. Это какое-то такое чувственное очень понятие. Можно много называть: бескорыстие какое-то. Но все равно, мне кажется, что это еще и некая чуть-чуть любовная история – дружба.

СТАХОВСКИЙ: То есть нечто, опять же, не поддающееся объяснению, а что-то возникающее между людьми…

БАЛУЕВ: Придумываем же себе некие шаблоны, что друг никогда не оставит в беде, песни пишутся, поэмы, все что угодно.

СТАХОВСКИЙ: Но мы же не способны себе объяснить, откуда вдруг конкретно к этому человеку…

БАЛУЕВ: Ну, так вроде как складывается. Но это не так складывается…

КУЗЬМИНА: Если бы была возможность узнать, когда придет час ухода из жизни, хотели бы вы это знать о себе?

БАЛУЕВ: Нет.

СТАХОВСКИЙ: То есть это опять пусть – вдруг?

БАЛУЕВ: Пусть это будет маленьким для всех сюрпризом.

СТАХОВСКИЙ: Вы говорили о дочери, которая для вас является своеобразным критиком и много вам говорит важных вещей. Вот на этой ноте мне бы хотелось закончить наш разговор. Если бы у вас была возможность дать вашему ребенку только один совет за всю жизнь, что бы это было?

БАЛУЕВ: Люби.

СТАХОВСКИЙ: У нас в гостях был Александр Николаевич Балуев. Спасибо вам большое.

БАЛУЕВ: Я приглашаю всех-всех на наш спектакль. Спектакли могут быть разные, только не могут быть скучными. Этот будет не скучный, я обещаю.

КУЗЬМИНА: Нескучно. Спасибо большое.

БАЛУЕВ: Спасибо.