Профитроли Владимир Аверин

СТАХОВСКИЙ: Друзья, Владимир Аверин у нас сегодня в гостях в "Школьной анкете". Не долго думая, решили мы вот так вот взять и повернуть, сделать такой ход конем и сделать сюрприз для поклонников "Маяка" и твоих, Вова.

АВЕРИН: Ну, как-то надо представлять людям. Владимир Аверин - ведущий радиостанции "Вести ФМ", ведущий мега-популярного интернет-проекта "Новрусти.ру" на телеканале "Контр-ТВ" в Интернете. Что же еще? Ведущий радиостанции "Голос России" теперь. Ну, есть чем заняться после того как "Маяк" решил решил мою судьбу.

КУЗЬМИНА: Слушай, я тебе хочу сказать, что это добрая традиция. 2 января 2010 года ты был в студии "Маяка" у Саши Карлова в "Пяти "Маяках".

АВЕРИН: Да-да-да…

КУЗЬМИНА: Ровно 2-го января. Так что я очень надеюсь, что в следующем году 2 января ты будешь сидеть здесь с нами, с Евгением Стаховским.

АВЕРИН: Ну, дай бог вам продержаться на "Маяке"…

КУЗЬМИНА: Спасибо тебе большое, добрый ты человек, Владимир Аверин...

АВЕРИН: Я от души, я от души.

КУЗЬМИНА: Слушай, я не знаю, буду я тебя сейчас удивлять. Во-первых, школьная анкета, если ты помнишь, что это такое, была такая прекрасная тетрадочка, в которой были самые, в общем-то, элементарные вопросы.

СТАХОВСКИЙ: Ну, не самые элементарные, у каждого были свои.

АВЕРИН: Ну, у меня не было такой тетрадочки.

КУЗЬМИНА: Значит, у тебя с сегодняшнего дня будет такая тетрадочка.

СТАХОВСКИЙ: А ты моложе…

АВЕРИН: У меня был дневник, в котором были красные надписи: "Без родителей не появляться", "Ваш сын плохо вел себя на уроках", "Забыл форму физкультурную"… Что они еще писали?

КУЗЬМИНА: Скажи, пожалуйста, тебе твое имя нравится, Вова?

АВЕРИН: Очень. То есть с некоторых пор уже не очень, но вообще всегда нравилось.

КУЗЬМИНА: Так, минуточку. С чьей доброй руки ты был назван Владимиром?

АВЕРИН: О, я думаю, что это мама все-таки. Какие-то принципиальные вещи в нашей семье решала мама. Папа как-то хорохорился, как-то делал вид, но когда доходило до окончательного принятия решений, мама из кроткой, маленькой… маленькая такая, 155, такой птенчик просто, вдруг смотрела решительно и говорила: "Будет так".

КУЗЬМИНА: Ты знаешь, откуда произошла твоя фамилия? Интересовался когда-нибудь этим вопросом? А я тебе расскажу, если ты не интересовался.

АВЕРИН: Спасибо.

КУЗЬМИНА: Вот ты действительно не интересовался?

АВЕРИН: Нет.

КУЗЬМИНА: Я сегодня раскопала в Интернете, уж не знаю, насколько это правда, фамилия Аверин восходит к имени Аверьян.

АВЕРИН: Я догадывался.

КУЗЬМИНА: Так, согласно одной из версий, она является производной формой канонического мужского имени Аверкий, образованного от латинского глагола "аверто" - "обращать в бегство".

АВЕРИН: А, то есть у меня тот еще характерец, да?

КУЗЬМИНА: Сейчас я тебе все расскажу. Однако в некоторых местностях Аверьян - это искаженная форма имени Валерьян (в переводе с латинского "здоровый и сильный"). Вот видишь, как все меняется…

АВЕРИН: Здоровый и сильный, обращающий в бегство…

СТАХОВСКИЙ: Владеющий миром.

АВЕРИН: Владыка мира, да. Ну, нормально так. Тамерлан практически.

КУЗЬМИНА: Смотри, некоторые Аверины - нетитулованный российский дворянский род с лейб-гвардейским гербом, пожалованным царем Николаем Первым.

АВЕРИН: Из басардов, что ли?

КУЗЬМИНА: Герб рода находится в десятой части общего гербовника дворянских родов Российской империи.

АВЕРИН: Некоторые, наверное, не всем так повезло.

КУЗЬМИНА: Значит, корни фамилии относятся к хазарской знати, принявшей иудаизм. Все, Вова, это все, что я сегодня про тебя знаю.

АВЕРИН: То есть, значит я - здоровый, сильный, обращающий в бегство, и еще в корнях у меня иудеи.

СТАХОВСКИЙ: Ну, слава богу, хоть с чем-то мы разобрались.

АВЕРИН: Вспоминается кино "Ширли-Мырли". Так это что, фактически я…

СТАХОВСКИЙ: Изя Шниперсон…

АВЕРИН: Да. Вот выяснилось, что я вообще-то из хазар.

СТАХОВСКИЙ: "Прости меня, Изенька, дуру грешную…"

АВЕРИН: Да-да-да.

СТАХОВСКИЙ: Вов, ну поскольку школьную анкету надо все-таки как-то заполнять, мне кажется, мы должны пойти по графику, ты уж прости.

АВЕРИН: Ну, должны… Нет, я знаю жестокие порядки на "Маяке". Идите…

СТАХОВСКИЙ: А поскольку за эфиром ты мне сказал, что "я надеюсь, ты не выйдешь за те границы, за которые…" Обладая некоторыми определенными знаниями о тебе, я буду тоже очень надеяться, что мои границы будут совпадать с твоими представлениями, понимаешь, об этих границах. Поэтому пойдем по порядку. Вот на что захочешь ответить, на то и ответишь…

АВЕРИН: "На границе тучи ходят хмуро…"

СТАХОВСКИЙ: Потому что вот с именем и фамилией разобрались, а с отчеством нет.

АВЕРИН: Леонидович.

СТАХОВСКИЙ: Леонидович. Так что теперь про папу пару строк. Папа у нас кто?

АВЕРИН: Папенька был замечательным человеком, совершенно фантастическим. Это поколение, которое приняло на себя все, начиная от Голодомора на Украине, который там можно признавать или не признавать, но история моей семьи содержит очень яркие страницы того, как дед практически умирающую свою жену и истощенных детей подхватил и из Полесья, которое просто погибало от голода, увез в Херсон, и там как-то они перебились, по-моему, год или полтора и потом вернулись уже на место. Папенька пережил оккупацию. Причем, его рассказы про то, как проходили войска немецкие, румынские, наши, партизаны, это на самом деле страшная история. И после этого, и это тоже, в общем, его фраза: "для того, чтобы не умереть с голоду, я пошел в военное училище". И впервые за всю свою жизнь (он в 19 лет попал в военное училище) он наелся досыта именно там. Вот собственно это жизнь того поколения, которое дало жизнь мне и моим ровесникам, и это та память, от которой, я думаю, что очень долго наша страна не избавится. Потому что это все равно сидит, и когда моя мама тоже по поводу моих каких-то взбрыков мне говорила и в 80-е, и в 90-е, и в 2000-е: "Вова, ты бы поосторожнее там с языком-то, потому что 37-й год в нашей стране может наступить всегда". Я, может быть, ей и не верил, и не верю, но, в общем, понимаю мотивацию, почему именно такая форма заботы о собственном ребенке высказывается.

СТАХОВСКИЙ: Ладно, хорошо. Дата рождения?

АВЕРИН: Чья? Папы?

СТАХОВСКИЙ: Да, твоя, господи, твоя! Я-то помню, но мало ли, может, ты скрываешься.

АВЕРИН: Нет, я не скрываюсь. Я родился в феврале 1963 года.

СТАХОВСКИЙ: 16-го числа.

АВЕРИН: Буквально скоро мне будет полтос…

СТАХОВСКИЙ: Ой, отпразднуем!

АВЕРИН: Ну, как-нибудь да, безусловно. И это хороший возраст, мне очень нравится.

СТАХОВСКИЙ: Отсюда вопрос сразу. А ты веришь в гороскопы?

АВЕРИН: Нет, абсолютно. Я верю в гадания, я верю в святочные гадания, когда, там не знаю, жгут…

СТАХОВСКИЙ: Башмачок за окошко бросают…

АВЕРИН: Ну нет, башмачок я не бросал, так что это не моя история. А вот когда воск наливают в воду, когда жгут какую-нибудь бумагу и смотрят на тень…

КУЗЬМИНА: А почему веришь? Потому что когда-то сбылось?

АВЕРИН: Да. То есть я был молодой и глупый, и мы очень весело как-то большой компанией во всем этом участвовали, что-то лили, и девочки бросали что-то. А мне было гадание на просвет, на жженую бумагу. И там тень, это был какой-то ужас, просто монстр страшный с какими-то зубами, птеродактиль, я не знаю, динозавр и его смесь со всеми драконами вместе. И следующий год был для меня катастрофический совершенно. И с тех пор я никогда не гадаю.

СТАХОВСКИЙ: На всякий случай.

АВЕРИН: На всякий случай. Уж лучше не знать, что называется. И, в общем, в эти святочные гадания я очень верю. А в гороскопы - нет.

СТАХОВСКИЙ: Ну, то есть ты не веришь в гороскопы, но веришь, видимо, в какие-то все-таки суеверия, может быть, да? Потому что, мне кажется, в гаданиях есть что-то вот именно от этого.

АВЕРИН: Да. Я прихожу, если я захожу в дом, с дороги вернувшись, я обязательно заглядываю в зеркало, говорю: здравствуйте, это я. Так чтобы вот все, кто там… ну, мало ли кто там… чтобы они знали, что это я, так вот: здравствуйте. Вот. Так что я верю, конечно.

КУЗЬМИНА: Как тебя звали в детстве? Были у тебя какие-нибудь прозвища? Может быть, было что-то обидное?

АВЕРИН: Ужасное, ужасное.

КУЗЬМИНА: Давай!

АВЕРИН: Толстый.

СТАХОВСКИЙ: Толстый?!

АВЕРИН: Да.

СТАХОВСКИЙ: А ты что, был толстым?

АВЕРИН: Я был ужасно толстый ребенок, такой натуральный жиртрест.

СТАХОВСКИЙ: Да ладно!?

АВЕРИН: На свои детские фотографии я смотреть не могу, они все у мамы там как-то в коробочке лежат, и, в общем, никто их, слава богу, не видит. Но я был такой шар, вот со щеками, с подбородками, с такой вот…

КУЗЬМИНА: "Мамаша, выкатывайте своего из поликлиники…"

АВЕРИН: Да. С откляченной задницей, с пузом. Для меня любой поход на уроки физкультуры был мукой мученической, потому все через козла могли, а я каким-нибудь местом обязательно зацеплялся, там канаты обрывались под весом этой туши… И все время как-то вот… да.

КУЗЬМИНА: Слушай, а почему так произошло?

АВЕРИН: "Мышка, мышка… - А я болела…" Нет, это на самом деле страшные истории моей жизни, если нужны страшные истории.

КУЗЬМИНА: Конечно, мы тебя только за этим и позвали.

АВЕРИН: Ну, те, кто слушал "Маяк" с моим участием, знают, что я, в общем, падок на классическую музыку и такие почти уже забытые богом жанры как опера и балет. И меня в три года принесли в балет, я страшно влюбился в это дело и даже хотел…

СТАХОВСКИЙ: Принесли - в смысле посмотреть или прописать?

АВЕРИН: Нет, посмотреть, посмотреть, ты что, посмотреть.

СТАХОВСКИЙ: Ну, мало ли…

АВЕРИН: И я как-то так увлекся, и даже несмотря на все то, что я был шар, говорил, что неплохо было бы меня как-нибудь…

КУЗЬМИНА: Вкатить на сцену Большого…

АВЕРИН: Я уже знал слово "хореографическое училище". Но мне вовремя объяснили, что в таких пропорциях организма к хореографическому училищу за три квартала нельзя, не то что уже куда-то внутрь. И я ужасно страдал от того, что не сложилось, потому что я толстый. И наконец наступило время полового созревания, назовем это так, и я в течение, наверное, года одного, может быть, полутора максимум из такого толстого мальчика сделался высоким и страшно худым, вот два метра сухостоя, как потом это называлось. И подумал: наконец-то! Ну, я понимал, что уже профессиональная сцена невозможна, но, может быть, в какой-нибудь пристойный танцевальный коллектив-то меня теперь возьмут. И вот я, переполненный этими надеждами, пришел в лучший, как мне казалось, танцевальный коллектив нашего города, на что его руководитель, очень талантливый человек и большой балетный мастер в свое время, посмотрел на меня и сказал: нет, вы нам не подходите, вы очень худой. И вот это было крушение всех надежд! Потому что ни толстым, ни худым я оказался непригоден к пластическому выражению своих чувств. Ничего другого не оставалось как тренировать язык.

СТАХОВСКИЙ: Пойти, чтобы молоть вот это все дело.

АВЕРИН: Вот да, вот это…

СТАХОВСКИЙ: А какое первое слово ты сказал? Где-то записано у мамы, может быть, в летописях?

АВЕРИН: Да. "Нельзя".

СТАХОВСКИЙ: Прекрасно! Это тебя характеризует сразу, моментально.

АВЕРИН: Ну, прекрасное воспитание, прекрасное. Да, я знаю. Я первое, что узнал в жизни, чего мне нельзя. А потом всю жизнь я пытался расширить границы возможного, естественно, переходя их иногда.

СТАХОВСКИЙ: Ну, не без этого.

АВЕРИН: А как? Конечно, если все нельзя, то рано или поздно все равно перейдешь какие-нибудь границы. Но вот это характеризует как раз мою маленькую, тихонькую, очень такую маменьку-воробышка, которая: "нельзя!", и я знал уже во младенчестве.

КУЗЬМИНА: Какое первое воспоминание детское у тебя сохранилось в памяти?

АВЕРИН: Самое яркое? Самое яркое, как ни странно, это именно балет.

КУЗЬМИНА: А что это был за спектакль?

АВЕРИН: Это был спектакль "Лебединое озеро". И почему-то мне не верят, что в три года можно запомнить вот так отчетливо. Я помню зал, я помню оркестр, мы сидели в бенуаре, в первой ложе, и прямо подо мной была ударная группа, что, конечно, не могло не привлекать. И я помню, кто танцевал - гениальная балерина Галина Рогозина, она уехала в свое время из Советского Союза, поэтому ее имя почти никто не помнит, кроме тех, кто на нее посмотрел. И я помню "Лебединое" с тех пор - музыку, хореографию, её. То есть для этого не надо закрывать глаза. Это, наверное, самое яркое детское впечатление, которое есть в моей жизни. И я потом долго-долго ничего не помню, и следующее воспоминание - это уже… А, да, следующее воспоминание - день рождения, четыре года мне было, мне подарили набор карандашей цветных с какой-то раскраской, и там был рыжий карандаш. И, видимо, что-то такое во мне было, и я все, там какие-то лисички, белочки, что еще можно рыжим, солнце, вот это вот… Рыжий карандаш, я не знаю, как это по-человечески называется по сию пору, рыжий карандаш - вот это вот второе яркое воспоминание в моей жизни.

СТАХОВСКИЙ: Кем ты хотел быть в детстве? Ну, понятно, что тебя тащило в танцы, но, может быть, были какие-то такие человеческие, что называется, профессии?

АВЕРИН: Да. В детстве я хотел быть сапожником, как дядя Яша.

СТАХОВСКИЙ: Ух ты!

АВЕРИН: Да. Дядя Яша - это такой тоже персонаж нашего двора. Я не знаю, сейчас уже это понятие "двор" и "дядя Яша" почти отсутствуют. В моем детстве еще было такое понятие. Дядя Яша, был такой еврей-сапожник, и тоже в моем детстве это было нормально: еврей-фрезеровщик, еврей-токарь, еврей-сапожник… Вот дядя Яша был гениальный совершенно сапожник, со сложной судьбой, потому что его в свое время, как пакт Молотова-Риббентропа вступил в силу, он оказался разделен со своей семьей. Он куда-то отъехал из дому еще молодым человеком и оказался на той половине, которую Советский Союз взял себе, а вся остальная семья осталась там. И когда его сослали, я не знаю, куда-то посадили, он освободился, стал сапожником, видимо, стал сапожником там, на зоне. А потом он осел в России. И я помню, тоже это рассказка моего детства, дядя Яша собрался… ну все уже, Сталин умер уже, уже даже и, скажем так, к тому времени, когда я родился, как-то и с Хрущевым разобрались, уже брежневская эпоха, дядя Яша поехал посмотреть на родину. И дядя Яша на перекладных приехал в Брест, взял котомочку и пошел к границе посмотреть на родину. Причем натурально. Он встал на краю этой взлетно-посадочной… контрольно-следовой полосы, приложил так руку ко лбу и стал смотреть на родину и плакать, потому что вот там оно, буквально 30 метров - и родина. В это время, конечно же, подошли пограничники и сказали дяде Яше: что вы тут делаете? Дядя Яша им всю эту историю рассказал. Ему, конечно же, не поверили, забрали сначала в Брест, посадили в КГБшную каталажку и долго пытали, чего он там, какой диверсант, чего он хотел против нашей советской власти совершить. Потом его перевезли в Минск в КГБшную каталажку, потом его перевезли дальше. Ну и наконец, когда поняли, что все, вот такой вот еврей-сапожник, что с него взять, не нашли никаких доказательств вины, через месяц после этого похода он появился в нашем дворе. И у него была присказка, он встретил моего папу, откуда я это знаю, потому что мы шли с папой, и сказал: "Вы знаете, Лёник, тюрьма КГБ не изменилась".

СТАХОВСКИЙ: Владимир Аверин у нас сегодня в гостях.

АВЕРИН: Здравствуйте! Я так и не успел сказать "здравствуйте"…

СТАХОВСКИЙ: Телерадиоведущий. Ну и, конечно, ну как дома же на "Маяке", в общем, как дома, правда ведь?

АВЕРИН: Да, да. Как ни странно, по-прежнему как дома.

СТАХОВСКИЙ: А скажи мне, а ты любишь узнавать секреты других людей?

АВЕРИН: Нет, наверное.

СТАХОВСКИЙ: Почему? Боишься?

АВЕРИН: Потому что я не очень люблю, когда узнают мои секреты. И я прекрасно понимаю, что у каждого человека есть свой шкаф со своими секретами и скелетами. И человек должен решать сам: когда и что, и кому он может рассказать. Я тут скажу принципиальную позицию. Если человек пошел в политику, значит он выставил этот шкаф на всеобщее обозрение. И если ты депутат, губернатор, президент, премьер-министр, то соответственно у каждого из нас, кто голосует, кто отдает свой голос за тебя, так или иначе, должно быть право знать про все уголки этого шкафа. Пока человек в политику не сунулся, он сам решает: какую дверцу, какой ящичек открыть, кому что показать. Если он не хочет ничего показывать, это его право.

СТАХОВСКИЙ: Политика - это единственная область в этом смысле, вот подобная? Или есть что-то еще?

АВЕРИН: Да, да, единственная область, единственная.

СТАХОВСКИЙ: Единственная?

АВЕРИН: Потому что больше никто не хочет от меня моего голоса, моего мнения. Даже вот говорят: известные актеры. Актер или певец, вот он поет себе и оставляет за мной, в общем, какое-то…

КУЗЬМИНА: Ну, понятно, но судьбу не решает.

АВЕРИН: Да, да, какое-то право: слушать его, не слушать, смотреть на него, не смотреть, там интересоваться им, не интересоваться. Политик же, он за мной…

СТАХОВСКИЙ: Он вмешивается и влияет на твою жизнь, конечно.

АВЕРИН: Да. И он хочет, и он ко мне приходит и говорит: голосуй за меня, я такой замечательный, хороший. Если ты мне говоришь, что ты такой хороший, дай возможность узнать где ты и не хорош, или узнать что-то еще лучше, чем ты говоришь о себе.

КУЗЬМИНА: Хорошо. А посплетничать?

АВЕРИН: Посплетничать? Ну, иногда, особенно про политиков.

СТАХОВСКИЙ: К вопросу о политике. Наверняка, поскольку твои там политические…

АВЕРИН: Сейчас корректируй вопросы. Потому что я-то пуганая ворона…

СТАХОВСКИЙ: Так, сейчас аккуратнее, сейчас аккуратнее, да-да-да. Нет, я спрошу очень простую вещь. Ну наверняка же, поскольку политикой ты, в общем, как-то интересуешься, и это в какой-то мере и степени даже является частью твоей профессии основной, наверняка в истории человечества были политические персонажи, которыми ты так по-хорошему восхищаешься.

АВЕРИН: Да. Александр Македонский.

СТАХОВСКИЙ: Эвона!

АВЕРИН: Да.

СТАХОВСКИЙ: А почему он?

АВЕРИН: А потому что это один из первых политиков, про которых я осознал, что это политик.

СТАХОВСКИЙ: А он политик, он не просто завоеватель какой-то, он именно политик?

АВЕРИН: Нет, нет, конечно. Для того, чтобы просто так завоевать, во-первых, надо мозги иметь. А, во-вторых, почему Македонский? Это опять же эстетическое впечатление на самом деле, потому что в Государственном Русском музее в Ленинграде, теперь Санкт-Петербурге, я не помню как сейчас устроена экспозиция, но опять же во времена моего детства экспозиция была устроена так, что аккурат в вестибюле, по парадной лестнице поднимаешься, и прямо в вестибюле стояла такая скульптура Козловского "Александр Македонский", "Бдение Александра Македонского". И там совсем молоденький мальчик с шаром в одной руке, со свитком в другой, и рука опущена к чаше. И он там, не знаю, читал, учился, что-то овладевал знаниями. Когда он засыпал от усталости, рука разжималась, металлический шар падал в металлическую чашу, от этого звука он посыпался и… Ну, такая тема скульптуры. Это опять из детских впечатлений. Когда вдруг ты понимаешь, что такой персонаж в истории есть, что есть такая форма самоорганизации, что есть еще цели, которые он ставит перед собой, для чего это всё. И вот как политика я осознал его первого в мировой истории. Может быть, поэтому вот опять же через эстетику пришло и осознание того, за ради чего. А потом уже довольно много я о нем что-то читал, узнавал, какие-то сведения из его жизни, которые стали достоянием широкой малопросвещенной общественности, включая депутата Милонова, были известны мне раньше.

СТАХОВСКИЙ: Про красавчика Гефестиона?

АВЕРИН: Да. И Ахилл, и Патрокл. То есть не это главное, главное - вот то, ради чего. И если человек совершил подвиг и служил Отчизне, и, не знаю, был велик в своей области, то, в общем, для меня это гораздо важнее, чем все, что депутат Милонов может сказать, что сплетен про него рассказать.

КУЗЬМИНА: Вов, когда ты отдыхаешь? У тебя есть любимый вид отдыха?

АВЕРИН: Есть. Я всегда про это говорил, вот если меня спросят: вот как ты будешь отдыхать, у тебя есть три дня, например, выходных, как ты будешь отдыхать? Я говорю: я лягу на диван, я не буду шевелиться, я никого не буду видеть, я возьму книжечку, я возьму… я не знаю, сейчас еще можно? Нет, уже, наверное, нельзя. Да, с 1 января 2013 года опять изменились какие-то правила про алкоголь.

СТАХОВСКИЙ: Да, уже нельзя, да-да-да, поэтому ну их…

АВЕРИН: Поэтому не будем говорить, что именно я возьму в руку.

КУЗЬМИНА: Ну что, "пенного напитка" можно сказать.

СТАХОВСКИЙ: Нет-нет-нет.

АВЕРИН: Нет, пена не мое абсолютно. Тростникового напитка, скажем так. Тростниковый напиток я возьму в чашу, вот. И правда, вот этот кратковременный отдых - это всегда отдых такого одиночества, чтобы отдохнуть от всех.

СТАХОВСКИЙ: Поспокойнее, ото всех, да, отгородиться немножко. Ну, понятно, конечно, что устаешь. А что хорошего… Или даже нет, не так спрошу. Ну вот закончился 2012 год. Ты можешь для себя определить главную для тебя книгу 12-го года, которую ты прочитал? Неважно, может быть, она вышла не в 12-м году, а когда-то, но ты вот до нее добрался именно в это время.

АВЕРИН: Ну, это очень смешно будет звучать, наверное, вряд ли кто-нибудь разделит это ощущение мое, но для меня очень важной оказалась книга Ларри Кинга - всемирно известного ведущего ток-шоу. И я понимаю, что ничего из того, что я прочитал, не открыло для меня каких-то Америк, совсем ничего. Но то, что очень многое из того, о чем я думал, что я для себя сформулировал в профессии, он подтверждает, вот это для меня было чрезвычайно важно. И поэтому какие-то очень там хорошие, даже замечательные книжки мои любимые, там не знаю кого там, Улицкой, остались менее значимы для меня в этом году, потому что, я не знаю, наверное, в силу возраста. Правда, я размышляю, меня приглашают куда-нибудь вести мастер-класс, что-нибудь рассказать о профессии, мне самому интересно: а чего это я делаю-то в этом. И когда ты у человека, которого я бесконечно уважаю за то, что он делал и делает много лет в эфире и за эфиром, ты находишь подтверждение, вот абсолютное совпадение своим каким-то мыслям, это для меня оказалось очень значимым, важным, укрепило во мне уверенность в собственных профессиональных и человеческих силах. И поэтому в 13-й год я вошел, в общем, человеком гораздо более уверенным, чем был в начале 12-го. Что слышно, согласитесь.

КУЗЬМИНА: Главные качества человека, работающего в твоей профессии, какими он должен обладать? Многие хотят быть как Владимир Аверин, понимаешь?

АВЕРИН: Есть два качества, которые нужны для человека, который работает в эфире, два всего. Это любопытство и умение слушать. Всё! Больше ничего не надо. Потому что если ты любопытен, значит, тебе всегда будет интересен собеседник, любой совершенно, любой человек интересен, и любая тема может быть интересна, если ты заранее не зашорен, что ой, он не может… Вот если в тебе нет пренебрежения, а есть такое ненасытное любопытство, тогда тебе все интересно, и ты готов залезть там в энциклопедии, в книги, в Интернет, в человека влезть иногда для того, чтобы это вот насытить свое. И слушать, конечно. Потому что самое страшное для людей нашей с вами профессии - это иметь такой заготовленный список вопросов, утвержденных где-нибудь там на том или ином верху, и шаг влево, шаг вправо… Когда неважно, что тебе говорит собеседник, у тебя есть следующий вопрос, который должен задать. И всегда это слышно, и всегда мимо кассы. И человеку скучно с тобой, потому что он тоже видит этот список вопросов, он понимает, что ты не слушаешь его. И только умение слушать человека и вот вынимать из него, из того, что он сказал, какие-то подробности - вот это вот делает тебя интересным… я надеюсь все-таки. Ну, там не меня, а Ларри Кинга, делает Ларри Кинга интересным слушателям и зрителям, когда через его реакцию человеку тоже… Если не интересный человек, который сидит в студии, это не интересно никому.

СТАХОВСКИЙ: Ну, мы поняли: любопытство и умение слушать.

АВЕРИН: Да, умение слушать.

СТАХОВСКИЙ: А что самое сложное в твоей работе?

АВЕРИН: Умение слушать. Потому что же все время хочется потрындеть самому.

СТАХОВСКИЙ: Поделиться, да, может быть.

АВЕРИН: Конечно, заставьте себя слушать, когда тебе всегда есть что сказать. Да, это самое сложное.

СТАХОВСКИЙ: У нас есть парочка сюрпризов еще, между прочим.

АВЕРИН: Боюсь, боюсь…

СТАХОВСКИЙ: Владимир Аверин на "Маяке".

КУЗЬМИНА: Хотела сказать: хокку приходят, Вов, тебе. Хокку - в смысле от наших слушателей, строки.

АВЕРИН: Не читай, это так трогательно и так лично, это я сам …

КУЗЬМИНА: Вот. А я личное поэтому тебе за кадром и прочитала.

АВЕРИН: Да-да-да, спасибо.

КУЗЬМИНА: А у тебя есть какие-нибудь коллекции, Вов? Что-нибудь ты коллекционируешь?

АВЕРИН: Только воспоминания.

СТАХОВСКИЙ: Хорошие.

КУЗЬМИНА: А, то есть ты ничего совершенно - ни спичечные коробки, ни…

АВЕРИН: Это все было, все было в прошлом.

КУЗЬМИНА: А что, случился какой-то момент, когда ты решил: всё, хватит?

АВЕРИН: Ну, были марки, которые, надо сказать, в известный момент моей студенческой жизни, коллекция марок, собранная в детстве, мне помогла выбраться из сложной финансовой ситуации. Но потом как-то ничего. Были фотографии, и тоже как-то не сложилось. И теперь я даже, если куда-нибудь еду, не беру с собой фотоаппарат, потому что для меня те образы, которые откладываются в мозгу, они все равно ярче, лучше, и они всегда под рукой. Поэтому нет, ничего, только воспоминания. Воспоминания коллекционирую вот со страстью, я не знаю, иногда провоцирую какие-то жизненные ситуации, людей для того, чтобы вот что-то яркое такое осталось в памяти.

СТАХОВСКИЙ: Какой из периодов своей жизни ты считаешь наиболее ценным?

АВЕРИН: Нынешний, конечно. Конечно, он каждый раз.

СТАХОВСКИЙ: Да? То есть, ну подожди, то есть о тебе можно сказать, что ты живешь ну не одним днем, а одним временем?

АВЕРИН: Ну, знаешь… Давайте вспомним великих философов.

СТАХОВСКИЙ: Давайте, давайте.

АВЕРИН: "Нет ни настоящего, ни прошлого, ни будущего. Есть прошлое в настоящем, настоящее в настоящем и будущее в настоящем". Это не я сказал, это, по-моему, Святой Августин сказал. И я с ним, в общем, совершенно согласен. Потому что я, почему и говорю про настоящее время, потому что оно же в себе вот это все аккумулирует. Для меня… ну, это тоже не потому, что я так замечательно родился, это потому, что я встречал людей, которые мне когда-то про это рассказали, и моя жизнь доказала, что они правы. Ужасно жить прошлым, ну вот ужасно совершенно! Для меня есть такое вот клеймо на людях, особенно на мужиках, когда знакомишься, разговариваешь, и он начинает тебе рассказывать про то, как он служил в армии, и про то, как он служил в армии (а ему под 50, на секундочку), и про то, как он служил в армии…

СТАХОВСКИЙ: Получается, что вспомнить-то за 30 лет больше нечего.

АВЕРИН: Да! И это самое яркое и единственное впечатление его жизни. А дальше то, что он встретил эту замечательную женщину, с которой он пришел на самом деле, и то, что у него есть дети, которые здесь вот тоже, ну и мы знаем, что они есть, то, что есть профессия, то, что есть жизнь. Оказывается, для него это не значит по большому счету ничего, он все время там, в прошлом. И я никогда не продолжаю (вот, может быть, к стыду собственному), никогда не продолжаю никаких отношений, там не знаю, дружб, приятельствований с людьми, которые вот там вот застряли. Но равно все время вот это ожидание будущего: а вот сейчас вот мы немножко тут прижмемся, значит, еще потерпим, пояс затянем, потому что вот светлое будущее… А я опять же в силу возраста и в силу того, что родители со мной всегда предельно откровенно разговаривали в доме, то есть меня предупреждали, что не надо все, о чем мы говорим в доме, рассказывать в школе или в институте, но дома обо всем рассказывали. И я вот знаю эту историю страны, когда все время будущее, поэтому сейчас можно в дерьме, в вони какой-нибудь, терпеть отвратительных каких-нибудь политиков, потому что в будущем все будет хорошо. И вся душа моя против этого восстает. Есть сегодня. И то будущее, которое ты себе планируешь, оно то, что ты сегодня делаешь. Если ты сегодня его не сделал, то завтра будет еще 356 депутатов Милоновых, если мы этого не задушим, что называется, в зародыше просто, этого единственного, вместе с лигой гетеросексуальных избирателей Санкт-Петербурга.

СТАХОВСКИЙ: Ну ладно, бог с ним, давайте закончим с этим делом и обратимся к чему-нибудь… Сюрпризы мы же обещали. У нас есть рубрика "Секрет", в которой гость, который к нам приходил в прошлой программе, задает вопрос нашему следующему гостю, естественно не зная (потому что мы сами зачастую не знаем), кто к нам придет следующим. И вот вопрос от человека, который был у нас в "Школьной анкете" неделю назад.

МЕНЬШОВ: Я, Евгений Меньшов, задаю вопрос. Удалось ли вам встретить Новый год так, как вы хотели?

КУЗЬМИНА: Теперь у нас два баритона.

СТАХОВСКИЙ: Евгений Меньшов, да, "Песня года". И вопрос.

АВЕРИН: Какой замечательный вопрос! Удалось, удалось.

СТАХОВСКИЙ: Что?

АВЕРИН: Этот Новый год практически лучший, потому что накануне (все знают, что я хожу на филармонические концерты), в этом году, ребята, Хуан Диего Флорес, гениальный совершенно тенор из Перу, спасибо Спивакову, который его сюда затащил 31-го числа. То есть мало того, что он спел изысканную программу, а потом были хиты. И когда человек поет арию из "Дочери полка", и девять я насчитал (может быть, сбился) верхних "до" подряд, причем таких, что без подъезда, гвоздем вколачивает, это ощущение космоса, ты понимаешь: так не бывает! Перед тобой… ну, это чемпион мира в своем деле. И фантастическая музыка, очень хороший оркестр. И когда это счастье потоком, волосы на руках встают дыбом, и слезы льются из глаз. Вот так я проводил 2012 год, и потом мы прекрасно, душевно, очень мило на этой волне встретили Новый год.

КУЗЬМИНА: Скажи, пожалуйста, а почему на кого-то не действует эта музыка так, как на тебя? Или этому надо учиться?

АВЕРИН: Нет, не надо учиться. Надо не бояться. Надо не бояться послушать, надо любопытство.

СТАХОВСКИЙ: Опять то самое любопытство.

АВЕРИН: Да, надо один раз, надо позволить себе открыться. И это физиологическое ощущение, я не эстет совсем. Но я же описываю, что когда слезы из глаз, здесь комок, здесь волосы дыбом, потому что так действует настоящая великая музыка в исполнении великих музыкантов, всегда действует так, если вы только не сказали себе заранее: ой, нет, я этого не пойму. Вот Нюшу я понимаю, а Хуана Диего Флореса я не понимаю.

СТАХОВСКИЙ: Нюша, слава богу, еще далеко не самое плохое, что у нас есть на сегодня, да.

АВЕРИН: И хорошо, хорошо.

СТАХОВСКИЙ: Спасибо. Любопытный Владимир Аверин был у нас в гостях в "Школьной анкете". Вов, спасибо.

АВЕРИН: Я был страшно рад поговорить со слушателями "Маяка". Спасибо вам за эту возможность. С Новым годом!

СТАХОВСКИЙ: Спасибо, Вов! Удачи! И приходи к нам, приходи.

АВЕРИН: Как пустят, так зайду.