Профитроли Левон Оганезов

СТАХОВСКИЙ: «Школьная анкета» по вторникам регулярно появляющаяся здесь на волнах радиостанции «Маяк», все-таки программа такого широкого профиля, потому что здесь могут появляться писатели, могут появляться музыканты, могут появляться актеры, политики, юмористы, господи, кто здесь только ни появляется. Но все-таки чаще всего сюда в «Школьную анкету» к нам приходят люди, которых ну нужно даже никак представлять. Достаточно сказать фамилию и имя, и никаких дополнительных эпитетов не требуется. Левон Оганезов у нас сегодня в «Школьной анкете». Добрый вечер.

ОГАНЕЗОВ: Добрый вечер.

СТАХОВСКИЙ: Заполняя нашу «Школьную анкету», пойдем по пунктам, традиционно Левон Саркисович Оганезов, день рождения 25 декабря 1940 года.

ОГАНЕЗОВ: Да, в один день, заметь, с Иисусом Христом.

СТАХОВСКИЙ: О, как повезло-то.

ОГАНЕЗОВ: Да.

СТАХОВСКИЙ: Ну, хорошо, жизнь случилась зато.

ОГАНЕЗОВ: Ну, правда, не знаю, по какому стилю. Знаешь, что цифра это такая условная вещь оказалась. Тут один математик доказал, что мы в своем летоисчислении в астрономическом, оказывается, отстали на 2,5 месяца.

СТАХОВСКИЙ: Да вы что?

БАЧЕНИНА: От кого?

СТАХОВСКИЙ: Какая разница, от кого, главное, что мы отстали, Маш, надо догнать и перегнать.

ОГАНЕЗОВ: То есть, нет, что у нас новый год должен быть теперь не в то время, то есть, нужно прибавить еще два месяца.

СТАХОВСКИЙ: То есть, короче, как нормальное было, 1 марта как был раньше новый год, нужно опять к этому стремиться. Место рождения у вас Москва.

ОГАНЕЗОВ: Ну, тогда мартовские, они рассчитали, все равно у них январь назывался январь, значит, в честь двуликого Януса. Ну, не важно, да.

СТАХОВСКИЙ: В честь двуликого Януса. Ну, ладно. Значит, место рождения Москва. Ух, ты.

ОГАНЕЗОВ: Даже не Москва, а я тебе скажу, что меня мама родила в роддоме Грауэрмана, которого сейчас нет уже, это рядом…

СТАХОВСКИЙ: Это где такой был?

ОГАНЕЗОВ: Бог с тобой, это рядом…

СТАХОВСКИЙ: А я не москвич, мне позволено, мне можно.

ОГАНЕЗОВ: Это рядом с рестораном «Прага».

БАЧЕНИНА: Арбат.

ОГАНЕЗОВ: Его, по-моему, там больше нет, Грауэрмана. А там родился мой друг Аркадий Арканов, Ширвиндт родился там.

СТАХОВСКИЙ: Слушайте, а кто же позволил убрать такое прекрасное место?

БАЧЕНИНА: Как раз он недавно перестал существовать, если мне память не изменяет.

ОГАНЕЗОВ: Самый модный.

БАЧЕНИНА: Самый модный роддом.

ОГАНЕЗОВ: Но вообще, как мне говорили врачи, роддом может поработать 10 лет, после этого его надо сжечь и построить новый.

БАЧЕНИНА: Это примета такая?

ОГАНЕЗОВ: Потому что там всякие там…

БАЧЕНИНА: Да их кварцуют же.

СТАХОВСКИЙ: Чтобы злые духи не распространялись, чтобы все было хорошо, чтобы негативную энергию выгнать, да.

БАЧЕНИНА: Прелесть какая, врачи, конечно, фантастные придумщики. Продолжим.

ОГАНЕЗОВ: Мы живем сейчас в век возрождающейся мистики.

СТАХОВСКИЙ: Вы считаете? Почему?

ОГАНЕЗОВ: Ну, все время… мне очень нравится, когда что-то вещает, какая-то дама, очень хорошо одетая, в бриллиантах, дама в платье модном от Версаче, и написано: Люба, потомственная ведьма.

БАЧЕНИНА: Да, какой канал ни включишь…

ОГАНЕЗОВ: Я в жизни встречал очень много потомственных ведьм, они это не позиционировали, просто они, вот идет и сразу видно.

СТАХОВСКИЙ: И сразу видно - ведьма.

ОГАНЕЗОВ: Разговариваю с ней и сразу видно, что она потомственная ведьма. И мать у нее такая же.

БАЧЕНИНА: Вы забыли добавить, что еще под потомственной ведьмой написано: звоните, я помогу вам сделать все, что захотите.

ОГАНЕЗОВ: Есть насчет этого такой анекдот. Алло, это ясновидящая Марианна? Да, здравствуйте, Исаак Соломонович. Я - Яков Давыдович. Она: Я знаю.

СТАХОВСКИЙ: Слушайте, а раз мы сразу вышли на эту тему, а вы вообще верите в какие-нибудь потусторонние силы?

ОГАНЕЗОВ: Наверное, они есть. Я их не встречал.

СТАХОВСКИЙ: То есть, не было в жизни какой-то истории, когда, ой?

ОГАНЕЗОВ: Знаешь, как сказал один астрофизик американский, правда, сказал по-английски, я переведу тогда, что мир так велик, что не может быть ничего такого, чего не могло бы быть. Вот так он сказал. Действительно, все есть. Если ты лично не встречался с этим, можешь это отрицать. Я не отрицаю ничего. Я не отрицаю Бога, хотя, как кто-то сказал очень умно, какой-то актер со священником, а, Тихонов Вячеслав, беседуя со священником в Пскове. Вы знаете, говорит, я действительно, единственное, не верю в Бога. Священник говорит: Вячеслав Васильевич, это не страшно, главное, чтобы Бог верил в вас.

СТАХОВСКИЙ: Вы любите цитировать. Вот мы четыре минуты в эфире, вы уже сказали несколько таких уже, в общем, вполне себе сентенций, которые выдают в вас человека, который, во-первых, мне кажется, ну, и это всем известно, довольно много общался со всевозможными людьми, во-вторых, живет уже достаточно длинную жизнь. А третье, обладает хорошей памятью, да. Вы тренируете ее как-то? Есть какой-то способ, для того чтобы все это запоминать?

ОГАНЕЗОВ: Ну, не знаю. Вы знаете, есть способ, изобретенный еще где-то в XVII-XVIII веке, Буало. Буало - создатель классицизма, он говорит, чтобы сохранить мозг ясным, надо все время слушать музыку и вслух читать стихи, желательно наизусть.

СТАХОВСКИЙ: Я уж не знаю, как со вторым, а с первым-то у вас все в порядке. А, кстати, о памяти. В нашей «Школьной анкете» есть любимый вопрос: вы помните, какое ваше самое первое детское воспоминание? Вот, когда вы себя осознали?

ОГАНЕЗОВ: Вот удивительно, у меня жена, например, дети тоже, помнят там чего-то с двух лет, с трех лет, у меня вот весь период до 4,5 лет, он как-то просто пропал.

СТАХОВСКИЙ: Смазан совершенно.

ОГАНЕЗОВ: Ни одного воспоминания нет.

СТАХОВСКИЙ: Ну, кроме роддома.

ОГАНЕЗОВ: Нет, одно воспоминание, когда нас привезли, меня и мою сестру, которая на два года старше, из эвакуации, из Тбилиси. Мы в Тбилиси были в эвакуации, хотя была опасность, что немцы туда войдут. И нас привезли, и папа нас крестил дома, привез армянского священника домой. Вот это я помню. Крещение помню. Мне было 4, это был…

СТАХОВСКИЙ: 1944-й соответственно.

ОГАНЕЗОВ: Нет, это был 1945 год, лето. Сразу вот где-то мы в середине мая…

БАЧЕНИНА: Вернулись в Москву.

ОГАНЕЗОВ: Ага. Мы приехали. Как мы ехали, вот эти всякие мешки, все это, ничего не помню. Помню крещение, крестили нас, меня и сестру в корыто опускали, священник в золотом одеянии. И помню, как меня отвели к учительнице музыки.

СТАХОВСКИЙ: К первой.

ОГАНЕЗОВ: Через месяц после этого. Это был июнь, это был 1945 год, и в этот день был парад Победы. Это где-то 23, что ли, июня.

СТАХОВСКИЙ: Да, да. Слушайте, а, может быть, эти ваши детские воспоминания, вы говорите, что до 4,5 лет практически вообще себя никак не помните, может быть, это защитная реакция организма? Все-таки война, как-то все это не весело совершенно.

ОГАНЕЗОВ: Вы знаете, я не почувствовал этой войны. Мама и ее три сестры, вернее, четыре, одна умерла в то время уже, три сестры, у всех дети, но постарше. Мой старший брат пошел воевать.

СТАХОВСКИЙ: Вернулся?

ОГАНЕЗОВ: Вернулся, но вернулся раненый и хромал. Причем, черт те знает, знаешь, есть мистика в этом, он был два ранен в одно и то же место.

БАЧЕНИНА: А, представляете, молния, говорят, не бьет в одно и то же место, а тут…

ОГАНЕЗОВ: Ты понимаешь, в одно и то же место он был два раза ранен в правую коленную чашечку. Причем не в кость, а немножко выше, с перерывом в год. Он отлежал, опять ушел и…

СТАХОВСКИЙ: Это потрясающе, конечно, да.

БАЧЕНИНА: Да, я под впечатлением, у меня даже вопросов нет. Евгений тут и мои, и свои задавать успевает, молодчина, а я такая сижу только и слушаю с открытым ртом.

ОГАНЕЗОВ: Машенька, знаешь, мы иногда не обращаем внимания, то есть, мы фиксируем событие, которое произошло, но мы его не анализируем, как правило.

БАЧЕНИНА: Да.

ОГАНЕЗОВ: Ну, произошло и произошло.

БАЧЕНИНА: А потом вот накрывает, нет?

ОГАНЕЗОВ: Нет, я иногда вспоминаю, что произошло, и думаю, вот сейчас уже с точки зрения практического, что называется, человека, которым я стал уже к 72 годам, а как это могло произойти, как я мог вообще остаться жить тогда?

БАЧЕНИНА: Ну, вы, кстати, не сказали, почему вы ее не почувствовали. Я так почему-то подумала, что они окружили вас как-то так, вот мама и тети, может быть, создали такие условия, что и не было лишений каких-то, не знаю, уныния?

ОГАНЕЗОВ: Ну, тетушки, они шили, все были рукодельницы, и все, что сшили меняли на продукты. И так они делали два раза в неделю.

БАЧЕНИНА: Это в Тбилиси или еще здесь, в Москве?

ОГАНЕЗОВ: В Тбилиси.

СТАХОВСКИЙ: Вы, я помню, в интервью говорили, что по-армянски, конечно, вам задавали такие вопросы, знаете ли вы армянский язык и так далее, вы всегда говорили, что знаете какие-то два-три слова, ну, в общем, конечно, языком не владеете. В то время, как грузинским как-то, ну, ощущаете себя в нем не то, чтобы свободно, но в каком-то понимании. Это тбилисское детство повлияло на язык?

ОГАНЕЗОВ: Вы знаете, как мне рассказывали родители, я в возрасте четырех лет разговаривал и по-армянски, и по-грузински, а по-русски я вообще не знал ни одного слова.

СТАХОВСКИЙ: А куда же армянский тогда делся?

ОГАНЕЗОВ: Во дворе.

СТАХОВСКИЙ: А потом пришел русский, на котором уже, как на родном пришлось в Москве опять?

ОГАНЕЗОВ: Во дворе. К нам приезжал оркестр американский.

СТАХОВСКИЙ: В Москву уже?

ОГАНЕЗОВ: Да, в Москву где-то в 1976 году, трубач Тэд Джонс из Чикаго. А мы, я, Жора Гаранян там участвовал, еще несколько музыкантов пригласили после концерта в Дом композиторов в ресторан, там был тогда очень хороший ресторан. Говорили, я там немножко по-английски, Жора Гаранян вообще блестяще по-английски говорил. И он меня спрашивает: Армянин? По-английски спрашивает. Я говорю: Да. И он начинает со мной по-армянски говорить. Я чуть сквозь землю не провалился, потому что половину не понял.

СТАХОВСКИЙ: От стыда?

ОГАНЕЗОВ: И, значит, на вопрос Жора Гаранян тоже не говорил по-армянски, он ростовский. Он говорит: я вырос в армянском дворе в Чикаго, поэтому, говорит, я говорю.

СТАХОВСКИЙ: Вот что делает двор. А была какая-то игра детства?

ОГАНЕЗОВ: Отвлечься, такой анекдот рассказали мне. На Брайтоне еврейский кошерный ресторан. Знаешь, что такое кошерный, да?

СТАХОВСКИЙ: Ну, все, как мы любим, конечно.

ОГАНЕЗОВ: Ну, да, ну, вот там только такая не запрещенная еда. Еврейский кошерный ресторан и официант негр.

СТАХОВСКИЙ: Неожиданно.

ОГАНЕЗОВ: Да, официант негр, пуэрториканец.

СТАХОВСКИЙ: Темненький такой, да.

ОГАНЕЗОВ: И там пришли хасиды, так с сомнением на него смотрят, и он им на идиш идеально совершенно рассказываем меню. Они удивились, хозяину ресторана говорят: Фима, слушай, как этот парень хорошо говорит на идиш. - Тихо, он думает, что это английский.

БАЧЕНИНА: Не политкорректненько, товарищи.

СТАХОВСКИЙ: Да, ладно, ничего страшного.

БАЧЕНИНА: Про игру Женя действительно задал любопытный вопрос. А вот вы уже несколько раз вспомнили двор, детство, была какая-то…

СТАХОВСКИЙ: И не только свое.

БАЧЕНИНА: Да. Была какая-то игра любимая в детстве, во что играли тогда во дворе?

ОГАНЕЗОВ: Честно тебе скажу, я был один мальчик в нашем….

БАЧЕНИНА: Как вам повезло-то, а.

ОГАНЕЗОВ: Когда меня привезли в Перово, там у нас двор был - моя сестра на 2,5 года старше была, у нее подруга напротив жила, был один мальчик, но он учился в Суворовском училище.

СТАХОВСКИЙ: Поэтому ему было не до игр.

БАЧЕНИНА: Закрыт был.

ОГАНЕЗОВ: Ему было не до меня.

СТАХОВСКИЙ: Конечно.

ОГАНЕЗОВ: Самое большое развлечение у меня был турник.

СТАХОВСКИЙ: Спорт.

ОГАНЕЗОВ: Нет, турник.

СТАХОВСКИЙ: Подтягиваться на котором?

ОГАНЕЗОВ: Да. Я подтягивался, я висел, потом развлечения кончились. Когда мне учительница, учительница у меня была репетиторша.

СТАХОВСКИЙ: По музыке?

ОГАНЕЗОВ: Да. И, она два часа в день со мной играла, потом мне уже не хотелось ни во что играть. Я читал. Я читать начал где-то лет с шести, сперва по слогам, а потом…

СТАХОВСКИЙ: А потом по-человечески уже как-то.

ОГАНЕЗОВ: Но двор все равно…

СТАХОВСКИЙ: Ну, манил же, дети носятся.

ОГАНЕЗОВ: Я очень жалею тех детей, у которых вот вышел на улицу и сразу на улицу, и у тебя нет двора.

СТАХОВСКИЙ: Как сейчас в Москве, очень много же таких мест, где совершенно нет двора.

ОГАНЕЗОВ: Двор - это такая вещь, когда знаешь все уголки. Мы строили из снега какие-то крепости, вернее, вот дорогу когда разгребали, справа гора снега…

СТАХОВСКИЙ: Послушайте, вы говорите, что мальчишек не было, с девчонками, значит, все это строили?

ОГАНЕЗОВ: Нет, ну, старший брат, папа помогали, и сестра тоже. У нас были лопаточки такие, мы вырывали такую пещеру себе из снега, делали столик, садились там, зажигали свечку, брали кусок черного хлеба, посыпали солью, и вот в этой пещере с удовольствием ели.

СТАХОВСКИЙ: Прямо избушка ледяная и лубяная.

БАЧЕНИНА: Снега хватало.

ОГАНЕЗОВ: И никто не спрашивал, тепло ли тебе, девица?

БАЧЕНИНА: Да уж.

СТАХОВСКИЙ: Левон Саркисович, мы заговорили о начале ваших занятий музыкой. А вообще хотелось ли быть музыкантом в детстве? Хотелось играть на фортепиано? Или была какая-то мечта детства?

ОГАНЕЗОВ: Меня никто не спрашивал. Маша, никто меня не спрашивал, что я хочу, а потом я и сам не знал, чего хочу. Я, честно, даже сейчас не знаю, чего я хочу. Только я все время, я привык подчиняться, ну, предположим, случаю, судьбе. Как говорил Станиславский: предлагаемым обстоятельствам. Вот предлагаемых обстоятельств был столько, что не хватало ни времени, ни желания на исполнение собственных каких-то прихотей. А со временем собственные прихоти прекратились, я даже не знаю, чего я хочу. Я вот как-то заученно, то есть, сказать, что я свободный человек, не могу. Свободный в рамках. Я свободен ходить по камере. Вот, к какому я выводу пришел.

БАЧЕНИНА: Левон Саркисович, по поводу желаний дальше вопрос. Я помню, когда, ну, вот Женя пошел дальше по стезе музыкальной, то есть человеку уже захотелось, а меня заставляли. Ну, я не скажу, что били, скорее, я била инструмент с криками: не буду, не хочу, отстаньте. А у вас был какой-то внутренний протест, нет, никогда?

ОГАНЕЗОВ: Да что ты, у меня не возникало вообще, дорогая. Ты представь себе, что пять детей, и еще и взрослых - папа, мама, бабушка, две тетки обязательно у нас всегда жили.

БАЧЕНИНА: И все с ремнем ходят.

ОГАНЕЗОВ: Поэтому сказать «не хочу»…

БАЧЕНИНА: Золотой ребенок.

СТАХОВСКИЙ: Есть какой-то мультик такой про какого-то зайчишку.

ОГАНЕЗОВ: Я вспоминаю при этом свою собаку. Знаешь, у меня была собака, она ходит, спрятала косточку, а потом не может ее найти. И я ей говорю: ну, что, потеряла? Рррррррр. Я говорю: я-то причем? Вот оно, рррррррррр я делал, но внутренне.

СТАХОВСКИЙ: Но без удовольствия.

ОГАНЕЗОВ: Потому что папа у меня, если я что-нибудь не так, у папы была такая большая бочка, а в бочке отмачивались подошвы кожаные, а кожа, знаешь, такая… Представляешь, мокрой подошвой по заднице.

БАЧЕНИНА: Красота.

ОГАНЕЗОВ: Вот этого мы боялись с Жанкой, с моей сестрой.

СТАХОВСКИЙ: А чего, хулиганили больше всех остальных?

ОГАНЕЗОВ: Нет, ну…

СТАХОВСКИЙ: В воспитательных целях.

ОГАНЕЗОВ: Понимаешь, какая штука, папа был очень авторитетным таким, папа, у него был уклад такой семейный, без драки, конечно, но взгляда боялись.

СТАХОВСКИЙ: Ну, он же был мастер потому что обувщик, да, поэтому вот эти резиновые все штуки, о которых вы рассказываете.

БАЧЕНИНА: Не резиновые, кожаные.

СТАХОВСКИЙ: Левон Саркисович, а вы следите вообще за ситуацией, ну, вот за новостями, и вообще, что происходит в стране и в мире? Успеваете?

ОГАНЕЗОВ: Ну, да, слушаю, новости слушаю всегда.

СТАХОВСКИЙ: А, как вам кажется из событий, из новостей последнего времени, какая тема для вас лично самая такая животрепещущая, чтобы взволновала, и вы обращаете на нее внимание?

ОГАНЕЗОВ: Вы знаете, она меня не волнует, она меня просто заинтересовала, как когда, например, мы играем в преферанс, кто-то сделал ход, и ты мгновенно понимаешь, для чего он сделал этот ход. Если он пошел, значит, хочет проверить, есть ли у меня пика. Ну, в картах все ясно. А в политической игре иногда бывает двойное завуалирование. Например, эта история с Кипром, она явно направлена против российских вкладчиков. У меня, я никогда…

БАЧЕНИНА: Вкладчики, звучит так…

ОГАНЕЗОВ: Нет, но минуточку. Ты знаешь, что есть очень много людей, которые честно заработали свои деньги, но здесь держать их не могут, не могут или, может быть, не хотят, потому что российские власти уже показали, что, если держать здесь деньги, то у вас их могут и отнять.

СТАХОВСКИЙ: А теперь и кипрские власти показали то же самое.

ОГАНЕЗОВ: Нет, а это Европейский союз, они хотят таким образом, чтобы не помогать Кипру, потому что Кипр тоже в таком же кризисе, чтобы Кипру не давать пять миллиардов, а кто-то умный придумал, тогда, знаете, что, введите-ка налог на ваши русские взносы.

СТАХОВСКИЙ: И все будет хорошо сразу.

ОГАНЕЗОВ: Да, и у вас будут эти самые деньги.

СТАХОВСКИЙ: Ну, понятно, то есть, вопрос Кипра, видишь, Мария, беспокоит.

БАЧЕНИНА: Да нет, я тоже с интересом слежу и возмущаюсь, конечно, чьи бы деньги ни были.

ОГАНЕЗОВ: А кипрский президент оказался порядочным малым, он говорит: я не могу так решить, вот, давайте парламент, а парламент его не поддержал. Министр финансов сейчас вообще у них…

БАЧЕНИНА: В отставку подал. Наивная я, да?

ОГАНЕЗОВ: История, изложенная в учебнике…

БАЧЕНИНА: Отличается немножко.

ОГАНЕЗОВ: Знаешь, это как дайджест на четырех страницах содержание «Войны и мира».

БАЧЕНИНА: Ну, я поняла, да, поняла, о чем вы, что вы хотели мне этим сказать.

ОГАНЕЗОВ: Сценарий.

СТАХОВСКИЙ: Понятно. Левон Саркисович, любимая книга есть у вас? Может быть, какое-нибудь произведение, к которому вы возвращаетесь периодически, или которое произвело на вас какое-то впечатление, и вы понимаете, что…

ОГАНЕЗОВ: Я, может быть, разочарую вас, я беллетристику перестал читать где-то лет в 30-35-ть. Иногда мне, у меня есть такие друзья, говорят: Лева, прочти обязательно. Все, что у нас нельзя было читать, например, в 50-е, 60-е годы, у меня все было это, я все это мог прочитать, потому что в свое время мой родной брат, который был врагом народа…

СТАХОВСКИЙ: Естественно, а как же.

ОГАНЕЗОВ: Папа тоже побывал некоторое время, но по возрасту его отпустили. У меня папа… я ведь самый младший, когда я родился, папе уже было 45, представьте себе, поэтому его как-то, у него проскочило. Он в обороне Москвы участвовал, копал там траншеи, и даже у него есть медаль за оборону Москвы, была. Брат мой был врагом народа.

СТАХОВСКИЙ: А почему брат был врагом народа? Просто так?

ОГАНЕЗОВ: Слушай, тогда все приличные люди были врагами народа. А кто не был, того просто не успели посадить.

СТАХОВСКИЙ: Понятно.

ОГАНЕЗОВ: А мой брат был яркой внешности, яркой наружности и гулял. Он зарабатывал хорошие… у него были галантерейные цеха, он сам был мастер.

СТАХОВСКИЙ: Ну, я об этом и спрашиваю, почему?

БАЧЕНИНА: Потому что кто-то завидовал.

СТАХОВСКИЙ: Вот она и была подоплека-то, конечно.

ОГАНЕЗОВ: У него была машина.

СТАХОВСКИЙ: Все понятно.

ОГАНЕЗОВ: У него были красивые женщины, он ходил в театры, в рестораны, он гулял, за всех платил, когда ему еще было 24-25 лет, понимаешь?

СТАХОВСКИЙ: В общем, вел себя совершенно непозволительным образом.

ОГАНЕЗОВ: Он еще немножко прихрамывал, у него орден Красной Звезды, медаль «За Отвагу».

СТАХОВСКИЙ: Ну, в общем, все, как надо.

ОГАНЕЗОВ: У него их куча, но он колодки никогда не носит, говорил, что это не прилично носить. И он тогда, попав в лагерь по политической статье, это все равно, что ты, как говорили сами каторжане, все равно, что ты поступил в университет очень хорошим преподавателем. Потому что там вокруг него сидели писатели, журналисты. Друг его, с которым он вместе сидел, Юрий Домбровский, который написал буквально в первый месяц после того, как их освободили, в 1956 году, книгу «Обезьяна приходит за своим черепом». Не приходилось читать?

СТАХОВСКИЙ: Нет.

ОГАНЕЗОВ: Там история такая, что человек после концлагеря встретился в мирных условиях со своим палачом, мучителем. И вот его интеллигентские размышления, он уговаривал себя, что тот же ведь тоже исполнял свой долг. Понимаешь, до какой степени можно исполнять долг, понимаешь?

СТАХОВСКИЙ: Где эта грань и черта, через которую человек готов переступить.

ОГАНЕЗОВ: Да, да. Где?

СТАХОВСКИЙ: «Обезьяна приходит за своим черепом»?

ОГАНЕЗОВ: Да. Это первый его изданный роман. До этого он еще и до войны был, но он сидел в общей сложности где-то 28, Юрий Иосифович Домбровский. Он был посажен в 1924 году, он уже был не молодой. У него очень хороший труд был, замечательный, я читал все его книги, и «Хранитель древностей», но у него есть один труд, называется «Смуглая леди». Это деревянная кровать со всеми принадлежностями. Ты знаешь, что это такое? Это фраза из завещания Шекспира, где он один из первых начал сомневаться, что этот самый человек по фамилии Шекспир, что он…

СТАХОВСКИЙ: Что он вообще вот он.

ОГАНЕЗОВ: Выяснилось, что лорд вот этот самый, я не знаю, кто это, он взял себе просто имя существующее уже.

СТАХОВСКИЙ: Ну, много теорий, да, есть.

ОГАНЕЗОВ: Да.

СТАХОВСКИЙ: Ну, а Шекспир, для тех, кто не помнит, он жене вроде как завещал свою кровать после своей смерти.

ОГАНЕЗОВ: Ну, так вот мне Юрий Иосифович Домбровский, его восстановили в Союзе писателей, он мне приносил все. Я прочитал «Тэффи», которая не издавалась, я прочитал «Мастер и Маргарита» в рукописи, еще, когда никто не знал об этом, в 1957 году, мне было 17 лет, я тогда еще не очень понял, через два года я потом прочитал и уже все понял. Он мне принес Библию почитать. Он говорит: почитай, без этого нельзя жить.

СТАХОВСКИЙ: То есть, вы такой прямо контрреволюционер, я вам прямо скажу.

ОГАНЕЗОВ: Ранний.

БАЧЕНИНА: Диссидент.

СТАХОВСКИЙ: Диссидент-то это понятно.

ОГАНЕЗОВ: Да. Я считаю, что самый большой прогресс совершается при эволюции, а не при революции. Потому что все сломать и начать заново, это дело природы. Если природа захочет, катаклизм будет. Но катаклизм устраивать искусство, ни в коем случае.

СТАХОВСКИЙ: Левон Саркисович, ну, я не знаю, после вот этих ваших слов глупо, наверное, спрашивать о вашем отношении к Сталину.

ОГАНЕЗОВ: Мое отношение к Сталину резко отрицательное, хотя я в хоре пел. Знаете, у нас был хор в музыкальной школе при консерватории, «на просторах родины чудесной», не слышал? Слава богу, ты лишен был этого. «Закаляясь в битвах и труде, мы сложили радостную песню о великом друге и вожде».

СТАХОВСКИЙ: Да, я когда пел в хоре мальчиков, мы уже пели «У дороги чибис», слава богу.

ОГАНЕЗОВ: Мое отношение к Сталину, к Ленину и ко всем этим бандитам, которые построили советскую власть, иначе словом, чем бандиты, назвать их нельзя. Умные, толковые, это были бандиты, и они построили абсолютно бандитское общество, а люди были рабами. И поэтому разбираться в этом нужно в черно-белом цвете.

СТАХОВСКИЙ: А почему, вы думаете, сейчас так есть достаточно много людей, которые довольно уважительно относятся к Ленину, и к Сталину, и более того, говорят, что России нужен Сталин, крепкая рука и бог знает, что еще?

ОГАНЕЗОВ: России нужны крепкие мозги.

СТАХОВСКИЙ: Где же их взять?

ОГАНЕЗОВ: Извини, сказал Губерман, абсолютно не русский человек, но выросший здесь, давно пора, ядрена мать, умом Россию понимать.

СТАХОВСКИЙ: Совершенно с ним я согласен.

ОГАНЕЗОВ: Послушай, не крепкая рука нужна, а нужно крепкое образование руководящего человека, крепкое образование, крепкая харизма, демократические убеждения. Не надо, чтобы он был интеллигентом, не дай, бог, интеллигент натворит гораздо больше бед, чем тиран. Вот тебе пример с Чили. Вспомните, интеллигентный человек Альенде взялся руководить.

СТАХОВСКИЙ: И что из этого вышло.

ОГАНЕЗОВ: Интеллигентный человек не может руководить государством. Государством может руководить образованный, крепкий и душой, и телом, и образованием человек.

СТАХОВСКИЙ: И хозяйственник еще, может быть, да? Нет?

ОГАНЕЗОВ: Экономист, прежде всего, с экономическим образованием.

СТАХОВСКИЙ: А есть какой-то исторический персонаж, не обязательно политик, может быть, это какая-то другая личность, историческая фигура, с которой хотелось бы поговорить?

ОГАНЕЗОВ: Бисмарк.

СТАХОВСКИЙ: Ух, ты, неожиданно, а почему именно он?

ОГАНЕЗОВ: Гениальный человек всеобъемлющего ума, таланта и очень резко справлялся с оппозицией. Словом и делом. Бисмарк был гениальным человеком. Гениальным человеком был Александр II.

СТАХОВСКИЙ: Освободитель. Ну, наш, вы имеете в виду, да, император.

ОГАНЕЗОВ: Да.

СТАХОВСКИЙ: Но все политические фигуры.

ОГАНЕЗОВ: А, понимаете, какая штука, об этих революционерах написаны романы, об Александре II не написано. А он, между прочим, знаешь, когда его убили, он ехал в Сенат с проектом конституционной монархии, он сам его написал.

СТАХОВСКИЙ: В 1881 году, да, ехал по набережной Екатерининского канала, но он не доехал.

ОГАНЕЗОВ: Он не доехал. Достоевский не зря написал, у Достоевского было предвидение, в романе «Бесы» он все описал. В России почему-то хозяйничают бесы постоянно, и тогда, и сейчас. Нормальное что-то у нас не выходит. Один человек был Столыпин, который за несколько лет добился выдающихся результатов. Вспомните, что в 1913 году, ровно 100 лет назад, Россия была на первом месте по ВВП, извиняюсь, не Владимир Владимирович Путин, а ВВП, на первом месте среди европейских стран по строительству, по железным дорогам, по количеству военных кораблей.

СТАХОВСКИЙ: И в сельском хозяйстве мы все-таки шли довольно хорошо, не дает оно покоя сегодня.

ОГАНЕЗОВ: И по продаже зерна, и по количеству голов скота. Поэтому и убили Столыпина.

СТАХОВСКИЙ: Вы страшно интересный собеседник, Левон Саркисович, скажу вам сразу без обиняков. Но у нас, знаете что, к нам сейчас присоединится еще одна персона, потому что есть у нас рубрика, которая называется «Секрет». Она очень простая, человек, который приходил к нам в гости в «Школьную анкету», ну, вот, скажем, на прошлой неделе, задает вопрос нашему следующему гостю, совершенно не подозревая, кто у нас будет в гостях. И вот вам сейчас пригодятся наушники.

БАЧЕНИНА: Как интересно, слушайте.

СТАХОВСКИЙ: И гость, который был у нас в гостях неделю назад…

БАЧЕНИНА: А ты не можешь, ты сейчас не озвучишь.

СТАХОВСКИЙ: А он представится, и мы все узнаем.

БОЧКАРЕВА: Здравствуйте, я Наталья Бочкарева и у меня к вам вопрос. Скажите, кем, по вашему мнению, вы были в прошлой жизни?

СТАХОВСКИЙ: Неожиданно, да, актриса Наталья Бочкарева более всего известная по сериалу «Счастливы вместе», Даша Букина.

ОГАНЕЗОВ: Наташенька, я, наверное, все-таки не верю в реинкарнацию в том виде, в котором у нас это излагается. Для того чтобы кем-то быть, у меня нет таких воспоминаний. У меня, правда, есть много разных умений, которыми я…

БАЧЕНИНА: Не учился которым.

ОГАНЕЗОВ: Не учился.

СТАХОВСКИЙ: Может быть, вот это и есть какие-то отблески прошлой жизни.

БАЧЕНИНА: Например, какие умения?

ОГАНЕЗОВ: Ты знаешь, я очень хорошо разбираюсь в технике, в механике, не в электронике, именно в механике. Я понимаю, как из чего…

БАЧЕНИНА: Часы, например, механические.

ОГАНЕЗОВ: Да, да. Там что-то к чему-то, у меня логистика, врожденная логистика есть, как уложить, например, я интуитивно умею готовить то блюдо, которое я попробовал.

БАЧЕНИНА: Попробовал уже, но не учился его готовить. А чемоданы в семье собираете вы?

ОГАНЕЗОВ: Да, да. А если, например, в шкаф нужно все это разложить…

БАЧЕНИНА: Расставить, логично чтобы все…

ОГАНЕЗОВ: Да. Хотя я этому не учился. Но у меня никогда не было мысли, кем я был, даже не представляю себе. Единственное, что я могу сказать, аристократом я точно не был, потому что…

СТАХОВСКИЙ: Работяга?

ОГАНЕЗОВ: Я люблю все время что-то делать руками. И хорошо, что мои родители, если бы я не играл на рояле, а был, например, работал на заводе, я был бы хорошим слесарем. Влечет меня несбыточная моя мечта, я бы хотел попробовать стать ювелиром.

БАЧЕНИНА: Слушайте, ну, как, я только сижу и думаю, сейчас скажу, какие заводы, в ювелирное бы пошли дело, ну, тем более по национальности ваши все там.

ОГАНЕЗОВ: Ну, видимо, у меня не получится, потому что я напрочь лишен, я очень люблю живопись, я даже разбираюсь в ней, но абсолютно не умею рисовать. Я ни в детстве, у меня все очень хорошо… У меня нет пространственного представления. Хотя у меня сестра одна архитектор, вторая, старшая сестра, рисовала прекрасно.

БАЧЕНИНА: А они играют на инструментах?

ОГАНЕЗОВ: Ты знаешь, по слуху у нас играли все. Можно снять?

БАЧЕНИНА: Да, снимайте. То есть, садились за инструмент и на слух что-то?

ОГАНЕЗОВ: Да, папа подходил, а брат никогда не учился музыке, тогда было не до этого, но мелодию по слуху правильно сыграть вот этими негнущимися пальцами, они все это делали. А музыкант один я. Мама тоже не училась, хотя она играла на мандолине очень прилично в молодости. У нас мандолина всегда висела.

СТАХОВСКИЙ: А не сохранилась она?

ОГАНЕЗОВ: Нет, что ты. Сколько сменили домов, квартир, сколько выбрасывали всего. И она на кухне что-то, я сижу, играю, мне уже лет 12, я уже считался профессионалом, вдруг мама говорит: не ту ноту взял. Я говорю: откуда ты знаешь? Говорит: ну, я же слышу. Вот это меня поражало: откуда она знает. Я говорю: откуда знаешь? Понимаешь, какая штука, потому что в любой музыке есть логика, и человек, обладающий не только вкусом, не слухом, а и вкусом, он эту логику…

БАЧЕНИНА: Чувствует, слышит.

ОГАНЕЗОВ: Да, чувствует эту логику.

БАЧЕНИНА: Спасибо.

СТАХОВСКИЙ: Левон Саркисович, время беспощадно. Пока мы разговаривали, у нас закончилось все.

ОГАНЕЗОВ: Слушай, мы ни о чем…

БАЧЕНИНА: Ничего себе, ни о чем.

ОГАНЕЗОВ: Мы обо всем и ни о чем.

СТАХОВСКИЙ: Баченина не могла оторваться от нашего с вами диалога.

БАЧЕНИНА: Я молчала, знаете, какая это редкость. Задала один вопрос.

СТАХОВСКИЙ: Спасибо большое. У нас есть ровно три секунды.

ОГАНЕЗОВ: Три секунды. Маша, ты очень красивая.

БАЧЕНИНА: Спасибо большое.

СТАХОВСКИЙ: Вот опять тебе повезло, понимаешь. Спасибо. Левон Оганезов был у нас в «Школьной анкете». Спасибо.

БАЧЕНИНА: До свидания.