Профилактика ЖЗЛ. Владимир Высоцкий

КУЗИЧЕВ: Мы начнем сегодняшнюю программу с беседы с Никитой Высоцким. Никита Высоцкий, советский, российский актер театра и кино, режиссер, сценарист. Мы в рамках нашей рубрики "ЖЗЛ" хотим поговорить о Владимире Высоцком, тем более что на прошлой неделе у нас была попытка, мы думали, что нам удался новый ракурс, но, прямо скажем, эта беседа оставила больше вопросов, чем ответов, так деликатно скажем.

САВЕЛЬЕВ: Теперь появились новые.

КУЗИЧЕВ: Теперь они появились, да. Никита, здравствуйте.

ВЫСОЦКИЙ: Здравствуйте.

КУЗИЧЕВ: Спасибо, что пришли.

ВЫСОЦКИЙ: Спасибо, что пригласили. Вы как-то меня напугали, что было плохого, что я уже сделал?

КУЗИЧЕВ: Нет, это не вы. На самом деле мы подумали, что такая фигура, как фигура Высоцкого, она уже тысячу раз всеми переобсуждена, фильмы сняты, радиопрограммы записаны. Мы поэтому подумали, а что, если нам новый ракурс какой-то найти. Мы пригласили режиссера фильма «Прерванный полет» Ольгу Дарфи.

САВЕЛЬЕВ: «Смерть поэта», по-моему, назывался.

КУЗИЧЕВ: Фильм очень небесспорный, в котором отказалось большое количество народа участвовать, потому что фильм рассказывал о последнем годе жизни Владимира Семеновича. Мы подумали, что молодая женщина, что важно, наверняка у нее какой-то свой взгляд на Высоцкого, наверняка у нее свой какой-то ракурс, наверняка у нее какие-то ощущения, представления и так далее. Ну, в общем, мы решили позвать вас.

САВЕЛЬЕВ: После этого эфира.

КУЗИЧЕВ: Вот, и хотим для начала, коль эта тема уже у нас была, в эфире она была основной, вот этот самый последний год, относительно которого большая часть друзей Высоцкого отказалась говорить. А почему? А вы бы отказались тоже говорить?

ВЫСОЦКИЙ: Ну, во-первых, я, неловко, но вообще я участвовал в создании фильма, который тоже как бы относится к этому периоду, «Высоцкий. Спасибо, что живой». Это тоже история, связанная с последними годами. Другое дело, что сложно быть, наверное, одновременно и искренним, и тактичным. И поэтому многие друзья отца отказываются. И, кстати, еще и потому, что многие попробовали и получился перекос. Или слишком много было таких, ну, пропикиваний, они что-то не договаривали, или, наоборот, слишком много было откровенностей, из-за которых люди от радиоприемников или, я уж не знаю, от газет, которые они читали, с этими откровениями отшатывались. То есть трудно держать баланс, трудно, и мне будет трудно, наверное, сегодня, если вы будете спрашивать.

КУЗИЧЕВ: А нужно держать баланс? Неужели эти фигуру может что-то поколебать? Какая разница?

ВЫСОЦКИЙ: Дело не в этом. Вообще все, что мы делаем, в том числе и я, и люди, которые так или иначе говорят о Высоцком, пишут о Высоцком, это наши проблемы, а не его. Его уже нет больше 30 лет. Это касается нашей жизни, наших детей, дня сегодняшнего. И надо или не надо – каждый решает сам. Я тоже согласен, что, безусловно, ничто не испортит его стихи, это невозможно, они уже написаны, и написаны давно, они уже приняты, они уже вошли в нашу жизнь, в наши уши, в русский язык, культуру нашу. Но, грубо говоря, оскорбить возможно, и, я до сих пор не могу к этому привыкнуть, бывают невероятные гадости вокруг отца. Это оскорбляет не его, я повторюсь, его нет, и даже не память о нем – это, например, оскорбляет меня. Вот я сейчас нахожусь в двух судах по поводу некоторых публикаций, связанных с отцом. Я согласен, что они не могут ему навредить, что они к нему не пристанут, но это такая гадость, что надо судиться, надо разгружать людей на деньги. Если бы было можно, но закон запрещает, то надо было бы, я не знаю, бить морду. Вот, реагировать надо. Но я повторяю, что это делается не из-за... этот тезис в основе всего, который вы сказали: Высоцкому точно не навредит ничего.

КУЗИЧЕВ: Поколебать то место, которое он занимает в нашей, это я уже вас процитирую, в нашей культуре, в нашей жизни и в нашем языке, не просто трудно, это невозможно. Давайте, вы уж извините, я понимаю, что этот вопрос самый часто вам задаваемый, но куда деваться, мы эту серию запустили и никуда от целого набора банальных вопросов, совершенно необходимых, не денемся. Например, ведь у нас нет – это вообще называется на юридическом языке Соединенных Штатов прецедент, единственный пока, – у нас нет никого подобного Высоцкому. Есть кто-то, наверное, сопоставимый по масштабу, есть кто-то сопоставимый по таланту, есть кто-то тоже любимый в народе. Человека, который бы в одном лице совмещал в себе такое количество качеств и характеров, нет просто. Ну, вот прецедент единственный. Может быть, у вас кто-то есть еще, я никого не могу припомнить.

ВЫСОЦКИЙ: Нет, я согласен. Вообще это, мы не перехвалим, конечно, но…

КУЗИЧЕВ: Нет, но это феномен, о нем надо говорить как о феномене.

ВЫСОЦКИЙ: Да, феномен и, грубо говоря, масштаб дарования, все-таки я согласен, что это вещи очень связанные, отец необыкновенно одаренный человек. Но и в его время и, я думаю, и в наше время люди не менее одаренные, наверное, существуют. Но существует действительно какая-то совершенно невероятная вещь, кто-то говорит «харизма», кто-то говорит, что в нем что-то есть такое, что очень трудно назвать словом, но его величество народ его отметил. Вот есть такие фигуры, не знаю, Есенин, он прекрасный, великий поэт. Если говорить «масштаб дарования», там, не знаю, Пастернак и Есенин вполне себе сопоставимы. Но «Ты жива еще, моя старушка», она вот здесь, а там «Снег идет, снег идет», может быть, даже еще глубже. И уж точно не хуже. Но почему-то такого феноменального резонанса нет. Почему, я не знаю. Это действительно… но просто я очень не люблю, когда особенно люди, обожающие Высоцкого, говорят: ну, никого рядом нет, ну, все вымерло. И рядом с отцом, когда он жил, были люди, был Шукшин, был Тарковский, были люди, которые невероятно одарены. Это было великое время. Он не был один-единственный. И, тем не менее, да, вот таким знаком каким-то, знаковой какой-то фигурой фигура, объединяющая действительно несколько поколений людей, говорящих на русском языке…

КУЗИЧЕВ: Ну, в рок-н-ролле западном это называется культовый.

ВЫСОЦКИЙ: Пусть так называется. Пусть называется как угодно, но это факт. И, вот я говорю, так же, как с Есениным это останется навсегда. Я опять же не для того, чтобы там сравнить или еще чего-то, с Пушкиным, и, мне кажется, что и с отцом. Это непонятно и это не объясняется только масштабом его одаренности и количеством им написанного, удачного и так дальше. Это необъяснимо.

САВЕЛЬЕВ: Ну, вот смотрите, Виктор Цой про свою популярность и про свой успех говорил, во-первых, что он его не очень любит, а, во-вторых, он это все приписывал просто точному попаданию своего рождения во время, в эту эпоху. Вот интересно, если Высоцкий плюс 10 и минус 10 лет сработало бы это так же?

ВЫСОЦКИЙ: Ну, трудно сказать. Конечно, человек и любой художник, да каждый из нас привязан ко времени, но я так думаю, уверен, знаю, что одновременно в один день с Виктором Цоем родились еще тысячи людей.

КУЗИЧЕВ: Сопоставимого дарования, наверное. Нет, вы помните, об этом же писал автор «Как закалялась сталь», Николай Островский. Обыкновенная судьба в необыкновенное время. Есть такой подход, есть такой концепт. Мне кажется, что Никита прав абсолютно, потому что был Шукшин, действительно, мне только сейчас пришло в голову мысль, фантастический, невероятный, блистательный, глубочайший великий русский писатель. И мы все отдаем себе отчет, что он каковым был, таковым и остался, но культа нет, ну, наверное, в каком-то смысле есть, но такого всенародного, как Никита сказал знакового, такого нет. Слушайте, а вы употребили слово харизма. А вот харизма это исключительно сценическое явление или, скажем, в быту харизматик, он тоже проявляет вот эту самую харизму?

ВЫСОЦКИЙ: Если вы про отца меня спрашиваете?

КУЗИЧЕВ: Про отца, конечно.

ВЫСОЦКИЙ: Он был необыкновенного обаяния человек. И, опять же, такое бывает, и я видел и других обаятельных людей, с которыми… Ну, я не знаю, он заразительный, у него хороший юмор был, это не то, что он стихи мог как бы смешные писать, а в жизни был скучный человек. Было не так, конечно. Это трудно передать, и я думаю, что очень многие воспоминатели тоже ломают об это зубы, очень трудно об этом рассказать. Вот как рассказать, однажды Владимир Семенович вошел в комнату и улыбнулся, и мы все были счастливы.

КУЗИЧЕВ: Есть такие приемы: и вся комната была озарена его глубокой улыбкой.

ВЫСОЦКИЙ: Да. И ничего не передаст, на самом деле. Нет, он был человеком, конечно, в него влюблялись женщины, он невероятно мог понравиться человеку буквально в два, в три слова, в две, три реплики. И не только за счет знаменитости своей, хотя, наверное, и за счет этого. Я видел, как милиционер что-то начинал грубое…

КУЗИЧЕВ: А ему нравилось нравиться?

ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, думаю, конечно. Я его не спрашивал, честно говоря. Другое дело, как любой популярный человек, сверхпопулярный человек, конечно, он от этого и страдал, и у него на столике, где стоял в квартире у него телефон, была прикреплена бумажка, на которой было написано, куда звонить в случае телефонного хулиганства. Потому что его доставали, ему звонили ночью, ну, и так дальше. Ну, и, конечно, от этого там уже особенно в конце жизни он и страдал, но вообще он был очень благодарный человек. Он за хорошее слово, не то, что таял, но они ему были нужны. И я разговаривал со многими его друзьями, а кое-что видел сам, что, ну, знаете, после спектакля говорят какие-то слова дежурные: все вы играли прекрасно, были поразительны. Я сел к нему после «Гамлета» в машину, у меня просто крышу сносило, мне невероятно нравился он, как актер, и я сказал что-то такое, я говорю: Владимир Семенович, вы сегодня играли гениально. Ну, вот буквально. Он на меня смотрит, как на психа. А потом говорит, ну, он был такой человек, и он так улыбается: слушай, говорит, поехали попьем чаю, музыку послушаем. Я вижу, ему все… в него это попало, блин. Не потому что я такой, умею нравиться людям, а потому что, наверное, это было по-настоящему. А в молодости очень многие говорят о его тщеславии, я этого не видел, но я верю этим людям, о его высокомерии в некоторых таких моментах. У меня это как бы не вяжется с его образом, но многие считали его высокомерным. Бог знает, я думаю, что он не был, он пешком по воде-то не ходил, он был человеком. Ну, я что-то много говорю, вы лучше спрашивайте.

САВЕЛЬЕВ: Вы просто про молодость заговорили, и я вспомнил, что где-то я читал, что у него же не была не очень хорошая дикция, и он ею очень серьезно занимался, да?

ВЫСОЦКИЙ: Ну, дикция на уровне профессии, она у всех у нас не очень хорошая, я имею в виду речь бытовая и речь, ну, вы профессионалы, вы тоже это как бы, ну, у вас микрофон, там для театра, конечно, всем надо переделать.

САВЕЛЬЕВ: Нам попроще.

ВЫСОЦКИЙ: Нет, не попроще, просто другое. И, конечно, он занимался. У него была проблема со связками. Причем это вот то, что ему обернулось в плюс, его голос, и он сам над этим смеялся, раньше говорили, что голос плохой, хрипатый, а сейчас говорят с трещиной. Он так шутил как бы, и это было признано в школе-студии просто профнепригодностью, вот эти его связки. Причем это непонятная вещь. Это не несмыкание, я разговаривал с речевиками, которые преподавали в школе-студии, когда он учился. И они говорят, там не было обычного несмыкания, и больше того, они добились от него голоса без хрипа.

САВЕЛЬЕВ: То есть, он может.

ВЫСОЦКИЙ: Он мог, он мог.

САВЕЛЬЕВ: Вот это бы послушать.

ВЫСОЦКИЙ: Нет, а послушайте раннее исполнение, как он поет. Ему вот этот голос, он все-таки вылез из него, и я думаю особенно на сцене ему это и разрешил, и дал возможность таким образом проявляться, конечно, Любимов. Любимов разрешил ему стать самим собой. И этот голос, есть ранние записи, особенно там он поет, если чужие песни, но это не Высоцкий, это, скорее, Вертинский. То есть, они ему поставили голос, он владел этим голосом. С дикцией было, как у многих, то есть там немножко с шипящими, но это делается, если человек имеет желание, это можно исправить.

КУЗИЧЕВ: Из насколько ранних исполнений, мы хотим сейчас найти и послушать в эфире.

ВЫСОЦКИЙ: Ну, я не знаю, как найдете вы сразу, ну, первые записи до 1962-63 года вполне возможно там «Не любили вы меня и не ласкали», «Тебя и не ласкали», «Татуировку» возьмите, только ранние записи, не поздние, а ранние.

КУЗИЧЕВ: Сейчас попробуем найти.

ПОЛЯКОВ: А у меня такой вопрос. Вот этот путь к всенародной популярности, известности, он был плавный или был момент, когда вот типа раз, и на следующий день ты просыпаешься прямо всем известным.

ВЫСОЦКИЙ: Раз. Я при этом, могу только гордиться, что я примерно об ту пору родился, я не могу свидетельствовать, но те, кто видели, да. Это произошло с дикой скоростью. Несколько вещей. Первое, вот такая абсолютная, то есть, во-первых, когда две-три пленки стали гулять по Москве, их стали переписывать. Знаете вы такой полуанекдот, на самом деле, правда, отец пришел в Таганский театр, и в спектакле «Микрорайон» звучала его песня, спектакль ставил не последний человек – Фоменко, звучала его песня «Тот, кто раньше с нею был», и было написано: песня народная. То есть это произошло очень быстро. Это связано с бумом магнитофонным, они стали доступны, они стали появляться, и эта запись, несколько записей, которые были сделаны, в том числе, в доме Кочаряна и не только, они пошли, они размножились.

САВЕЛЬЕВ: Сарафанным радио, да?

ВЫСОЦКИЙ: Да, это было с дикой скоростью, и вот эти его друзья по Большому Каретному, они говорят, это было невероятно, когда мы в электричках или где-то в другом городе слушали Володю, это было непонятно, это произошло очень быстро. А так, конечно, я думаю, что абсолютная популярность к нему пришла после «Вертикали». То есть, не думаю, а знаю, и за песни, и за… а главное, что это был фильм, его многие люди посмотрели, миллионы людей посмотрели, и вот этот голос с магнитофонов соединился с внешностью человека, образовался образ, и этот образ назывался уже точно Владимир Высоцкий.

КУЗИЧЕВ: Ну, да, ну, потому что бывает, что, ну, воспринимаешь…

ПОЛЯКОВ: С радиоведущими такое часто бывает.

КУЗИЧЕВ: Ну, бывает, что голос чарует тебя, совершенно гипнотизирует и так далее, а потом не смыкается с образом внешним, а, это он, ух, и так далее. А тут сомкнулось.

САВЕЛЬЕВ: А как принял он это?

ВЫСОЦКИЙ: Что именно?

САВЕЛЬЕВ: Ну, эту популярность?

ВЫСОЦКИЙ: Мне трудно говорить. Нет, ну, во-первых, я очень многое знаю от мамы своей, но и от Валерия Сергеевича Золотухина, к сожалению, ушедшего от нас недавно совсем, он был человеком достаточно искренним со мной, и вообще он был правдивый человек, он многое записал, он многое помнил, и он говорил об очень странной вещи. Он говорил о том, он не то, что он боялся, что он потеряет популярность, он приходил в почти депрессивное состояние от того, что ему вдруг казалось, что он исписался, что он кончился. Он, написав в 1968 году за несколько буквально суток «Охоту на волков» и «Баньку по-белому», он ему сказал, говорит: Валера, я кончился. Я больше никогда ничего не напишу.

САВЕЛЬЕВ: Ну, просто так выстрелить за пару суток.

ВЫСОЦКИЙ: Я неправильно сказал, не после этого, а до этого. Он говорит: я не пишу ничего толкового, я кончился. И для него момент, ужас не столько связан с потерей популярности, он хотел быть популярным, он хотел быть обеспеченным, он хотел быть признанным, он хотел быть, и это не правда, что он не хотел быть членом Союза писателей, он хотел быть членом Союза писателей, но для него вот эта потеря дара, того, что это получилось, что ли, случайно. Но с годами, когда он стал абсолютным профессионалом, он мог писать тексты по рыбе, и просто тоже опять же, как анекдот, но, может быть, такой манкий анекдот, рыба это то, когда пишут подстрочник, а потом приходит поэт и пишет. Он написал по подстрочнику, я прошу прощения, «Кони привередливые», они написаны по рыбе. И по этой же рыбе написана песня «Есть только миг», которая в результате вошла в песню «Земля Санникова». Звучит песня о том, что жизнь есть всего лишь мгновение, что надо ее ценить, любить и уважать. Ну, примерно так. И после этого садится человек и пишет. Он писал, как мы бы сейчас сказали, заказухи. Но «Кони привередливые» – это классная заказуха.

КУЗИЧЕВ: Нет, слушайте, но, другое дело, что в истории человечества есть несколько примеров заказухи, и один из главных примеров – это Моцарт, который…

ВЫСОЦКИЙ: Моцарт, которому заказывали.

КУЗИЧЕВ: Да, заказывали, давай 40-ю напишу симфонию, 39 уже написал, нате получите заказуху.

ПОЛЯКОВ: Вам какой уровень гениальности вложить?

ВЫСОЦКИЙ: Так что я думаю, что он, безусловно, был человеком, он не был абсолютно уверен, что все будет хорошо, но большая проблема была вот эта вот, вообще его взаимоотношения с его даром, они, он как бы это не очень афишировал, он не был таким душа нараспашку, но люди близкие говорят, что это было очень важно, очень.

КУЗИЧЕВ: Понятно. А вот вы говорите, я сел к нему в машину после спектакля. Это очень характерно. Высоцкий, понимаю, что спросил бы там у 10 человек на улице, 9 скажут, кто такой Высоцкий, это певец. Кто-то один скажет поэт, а кто-то еще скажет артист, еще он в Театре на Таганке играл. А он сам как относился к своей театральной службе и к сайт-проджекту?

ВЫСОЦКИЙ: Я тоже присутствовал при этих разговорах, и пошел слух, что он уходит из театра на Таганке, и он к нам заезжал, и не помню, то ли мама, по-моему, мама его спросила, что ты уходишь? И он что-то такое сказал, что да, да, нет. И не ушел в результате. То есть у него, он понимал, что Таганка – это огромное счастье в его жизни, и он тяготился зависимостью, он тяготился, кстати, об этом тоже таганцы не очень любят вспоминать, тяготился, в общем, довольно скверным отношением к себе многих членов труппы.

КУЗИЧЕВ: Почему? Завидовали?

ВЫСОЦКИЙ: Не в этом дело. Он не был, леденцом, чтобы всем нравиться. Вообще, ну, представьте себе, вы работаете в театре, и люди идут, покупают билеты на Высоцкого. Высоцкий не имеет пару. Вот, когда играет его дублер, люди в Таганку несут сдавать билеты. Как к этому относиться? К этому можно относиться, ну, кто он и кто я. Люди так не умеют. Это не зависть. Вообще театр очень сложный организм и к нему очень по-разному относились, это действительно так. И это его ранило. Я разговаривал с Эдуардом Яковлевичем Володарским, тоже, к сожалению, недавно ушедшим, его другом, и он это рассказывал в красках, с какими-то своими оценками, но он не врет. Там были раны от театра, безусловно, были. И он готов был уходить, как бы готов. И, тем не менее, он не ушел. И последнее, что он сделал, он, если 16-го числа спел последний концерт, 16 июля 1980 года, а, по-моему, 17 июля 1980 года сыграл последнего Гамлета в театре на Таганке.

КУЗИЧЕВ: Давайте сейчас послушаем, помните, Никита нам сказал, что если вы послушаете песню раннего периода, начало 60-х…

ВЫСОЦКИЙ: Раннее исполнение.

КУЗИЧЕВ: Раннее исполнение, да, совершенно принимаю, корректное исполнение, то вы услышите немножечко другой и мало привычный голос того же Владимира Семеновича Высоцкого. Давайте послушаем, песня, если мы все правильно поняли, 1961 года и того же примерно года исполнения, называется «Татуировка». Да, теперь мы поняли, о чем вы говорили по поводу голоса.

ВЫСОЦКИЙ: Ну, то есть у него был этот голос, он мог без хрипа, что называется, обойтись.

САВЕЛЬЕВ: А можно еще вопрос такой из бытовой жизни? Мы просто здесь все ходим в спортзал, тренируемся, а я видел тоже в одном из фильмов про Владимира Семеновича, как он сделал как это, я не знаю, когда на стол встают.

КУЗИЧЕВ: Крокодила?

ВЫСОЦКИЙ: Крокодила.

САВЕЛЬЕВ: И я понял, что я человек три года хожу, Толя 21-й год пошел, Леха второй месяц, и мы бы никогда в жизни этого не сделали. А он ходил в спортзал, занимался, у него был тренер?

ВЫСОЦКИЙ: Он следил за собой, но тогда не было именно таким образом поддерживать себя.

САВЕЛЬЕВ: Ну, вот как он сделал себя?

ВЫСОЦКИЙ: Ну, как, люди занимались с гантелями, пробовали, потом он немного занимался спортом, у него в детстве врачи услышали порок, и ему нельзя было всерьез заниматься. Ну, порок сердца, это бывает, ну, когда растет организм, потом это уходит. И он занимался акробатикой в детстве. Он был не очень высокого роста и, кстати, очень серьезно к этому относился.

САВЕЛЬЕВ: Вот мне кажется, да.

ВЫСОЦКИЙ: И мне рассказывал, ну, ладно, что-то я видел сам, и ему нравилось, что он может на руки встать легко, по лестнице вверх и вниз ходить на руках очень сложно, ну, просто… ему это нравилось. Но он был не очень большого…

САВЕЛЬЕВ: А гири дома были?

ВЫСОЦКИЙ: Гантели.

САВЕЛЬЕВ: Гантели были? Тяжелые?

ВЫСОЦКИЙ: Были, да, гантели, вот эти с растяжками, как это называлось?

САВЕЛЬЕВ: Эспандер.

ВЫСОЦКИЙ: Вот-вот. Ему нравилось, что он подтянутый, собранный, что он может хорошо проехать на лошади, он в этом смысле был спортивный человек, но тоже я слышал разное про него, но хочется, чтобы был еще лучше, и, что он мог стоять на одной руке, как Енгибаров, он был очень развитый. И мне рассказывал его товарищ по театру Шаповалов Виталий, очень хороший актер, что он минутки какие-то, он мог от стенки одной рукой начинать отжиматься, мог уголок держать, и это было понятно, что это не от нечего делать, а надо быть в форме.

САВЕЛЬЕВ: То есть, он мог себя заставить выполнять какие-то циклические изо дня в день повторяющиеся упражнения.

ВЫСОЦКИЙ: Это было иногда циклично, иногда нет.

САВЕЛЬЕВ: Нет, не обязательно спорт.

КУЗИЧЕВ: А почему это тебя так заводит? Спроси любимое упражнение и возьми его себе на вооружение.

САВЕЛЬЕВ: Нет, я, когда это увидел, я прямо понял, что человек из стали.

КУЗИЧЕВ: Нет, а я знал, что Высоцкий в детстве занимался акробатикой, я-то думал всегда, что это акробатическая школа.

ВЫСОЦКИЙ: Ну, да, она и остается. Что касается упражнений, очень смешно мне рассказывал, ну, это, может быть, не так будет понятно слушателям, но, тем не менее, сорвал голос актер в театре, что-то они перебрали в репетициях, надо играть. И он говорит: что делать, что делать, все, капец. И подошел отец и говорит: я тебя сейчас научу. Сейчас в одну секунду. И тот ему поверил, и говорит: ну, давай, как. Он говорит, надо сделать так. Этот сделал, но у него ничего не получилось. Он так и остался с этим. А отец считал, что это какое-то замечательное упражнение, что ему помогает подобрать связки.

КУЗИЧЕВ: Никит, а вы когда-нибудь видели, как он пишет песни, как они рождаются?

ВЫСОЦКИЙ: Нет, я не видел, и думаю, что вообще очень мало людей, кто видел. Доверяю, это могло, во-первых, быть в самых разных местах, он мог писать на форзаце книги, мог записывать на конверте пластинки, на салфетке, на рецепте лекарственном, на оберточной бумаге от колбасы, это все есть в музее. То есть, то, что было нужно. Опять же, если вы помните, но картина заканчивается, он пишет на фактически сигаретной пачке. Но, тем не менее, это очень мало, кто видел. Я доверяю людям, вот Станислав Сергеевич Говорухин рассказывал: я видел, он лежал, через него перешагивали на каком-то пикнике загородном, а он писал в это время, записывал фактически «Балладу о детстве». Вот есть такое воспоминание. Есть люди, мама моя вспоминает, ночью ему был никто… если уж начиналось, ему, что называется, никто не мог помешать, но ему нужно было одиночество и тишина. Хотя при этом, я повторяю, у меня есть книга Стругацких, но мы ее отдали в музей, записан достаточно известный текст, записан просто видно, практически без помарок, прямо, как ух, и если эта была взята книга, скорее всего, она была у него где-то дома, в смысле не дома, а с собой, в поездке или где-то, потому что дома он нашел бы листок.

КУЗИЧЕВ: Меня всегда эта тема очень интересовала. То есть, получается, что человека настигает это ощущение, иногда оно вызывает…

ВЫСОЦКИЙ: Подманивает, да.

КУЗИЧЕВ: А оно просто настигает неожиданно. Кстати, неспроста, не то, что неспроста, а, может быть, и нет. Сейчас смски нам приходят: расскажите, пожалуйста, о дружбе Высоцкого со Стругацким, не знаю, с каким.

ПОЛЯКОВ: С Аркадием.

ВЫСОЦКИЙ: Была такая, да, с Аркадием, да, он знал и Аркадия, и Бориса, просто Борис питерец, и больше они были знакомы с Аркадием. Ну, во-первых, это было время невиданного расцвета жанра, огромное количество и переводной фантастики, и они были молодые, и мама, и отец зачитывались. У меня у мамы моей дома огромное количество этих книжек, которые, сейчас это немножко смешно, были такие библиотеки «Мир приключений».

ПОЛЯКОВ: Да, у меня до сих пор стоит, я очень люблю.

ВЫСОЦКИЙ: И они это собирали, доставали всеми правдами и не правдами. И, конечно, Стругацкий, он старше, ну, прилично старше, в молодости это видно, он для них был, ну, и для всех молодых людей для тогдашней творческой молодежи он был полубог, небожитель, и, тем не менее, они общались, были в таких уважительных хороших отношениях. Не то, что называется вот прямо в доску свои, но, тем не менее, они были знакомы. И вообще это было странное время. Фантасты это было очень серьезно. Мне рассказывала мама, как приехал в Москву Лем, и Галич, и Высоцкий были приглашены, потому что приехал сам Лем, и они пели для него. Ну, Лем, опять же, для нашего поколения фигура, для поколения наших детей уже меньше. Но это нормально, время уходит. Ну, это, конечно, фантастика была сверх популярна.

КУЗИЧЕВ: Конечно, а потому что ощущение в 60-е годы было, что рождается будущее, ну, человек в космос полетел, все нафиг, мы в двух шагах от бесконечного вообще всего. Такое было ощущение в 60-е годы, мне родители рассказывают, что это было совершенно особое ощущение, ощущение общего человечества, что мы с вами на пороге о-го-го. А потом в 80-х все исчезло, не волнуйтесь.

САВЕЛЬЕВ: Появилось диско.

КУЗИЧЕВ: Да, появилось диско. Ведь Высоцкий был в смысле быта, ведь он же совершенно особую жизнь вел. Потому что я помню, как тоже в чьих-то воспоминаниях рассказывают, как он, вернее, не он, а с ним как общались бонзы партийные, хоть торговые, хоть, я не знаю, хоть кто угодно, хоть бандиты, потому что это Высоцкий и никаких проблем не было. Нужен гарнитур румынский, пожалуйста, сами приползут и принесут, потому что это Высоцкий. Вот интересно, он, я понимаю, что вы, наверное, в ежедневном режиме, на регулярной основе странно и даже не очень удобно было бы этим пользоваться, но, тем не менее, у него был особый такой специальный быт, быт Высоцкого?

ВЫСОЦКИЙ: Ну, в конце жизни, безусловно. Ну, он мог ходить в валютный магазин «Березка», большинству людей, во-первых, нельзя было иметь валюты кроме всего прочего, а во-вторых, ее просто и не было ни у кого. Он мог там покупать и продукты, и он это делал. Он мог одеваться, у него были «мерседесы», и, конечно, он, не надо как бы перебирать, это последние годы жизни, когда он был действительно сверхпопулярен и зарабатывал, и его женой была Марина Влади, которая давала ему возможность и выезжать легально, очень многие вещи делать, которые люди, может, и гораздо более богатые, чем он, здесь не могли себе позволить сделать. Но вообще он умел жить в этой жизни. Я с ним вместе ходил на, она сейчас называется Мясницкая, а тогда это был мясной магазин на улице Кирова, и там ему оставляли ящики, такие картонные коробки, и мы забирали, я там чего-то подносить помогал. Поэтому он умел.

КУЗИЧЕВ: А в ящиках-то что было?

ВЫСОЦКИЙ: Ну, вот какие-то вещи, которых не было на прилавках в тот момент. Он все умел, когда надо пользовался, очень часто, это действительно правда, пользовался для других и с доставанием лекарств, ну, все это описано, все это сказано-пересказано. Но я вам скажу, и тем не менее он на съемных квартирах жил до 38 лет. Он уже снялся в «Вертикали», он уже был Галилеем в театре на Таганке, его знала вся страна, машины у него не было. Машина у него появилась на рубеже 70-х, ну, и так дальше. То есть это было заслуженно, но, безусловно, он жил на порядок, наверное, лучше, чем простой советский человек. Но когда в его квартиру пришел, был такой певец Билли Джоэл, наверное, есть и сейчас, он приезжал, феерические такие были...

КУЗИЧЕВ: Билли Джоэл, ну, конечно, знаем.

ВЫСОЦКИЙ: Он, появившись в квартире на Грузинской, которая по советским меркам была более чем, он у переводчика спросил, где же жил Высоцкий? Уже пройдя, обойдя всю квартиру. У него не могло поместиться в голове, что в таких условиях жил человек такого масштаба. Поэтому все относительно. Но быт Высоцкого, я не знаю, я повторяю, он хорошо зарабатывал, и ему нравились хорошие вещи, ему нравилась вкусная еда, и он так жил.

КУЗИЧЕВ: А Билли Джоэл откуда про Высоцкого вообще?

ВЫСОЦКИЙ: Рассказали, отвели на кладбище, он был совершенно потерян, потрясен и так дальше, ну, здесь был его триумф полный, самого Билли Джоэла, и он попросил, чтобы его отвели, позвонили моей бабушке, люди, которые его сопровождали, попросили разрешения, она пустила его в квартиру.

КУЗИЧЕВ: Никита, скажите нам, пожалуйста, чтобы мы сейчас завершили…

ВЫСОЦКИЙ: Это было, ясное дело, после смерти отца.

КУЗИЧЕВ: Ну, конечно. Какую нам песню поставить в конце часа?

ВЫСОЦКИЙ: В конце часа, вы знаете, я посоветовал бы, не знаю, поймаете, не поймаете, «Охота с вертолетов», есть такая песня.

КУЗИЧЕВ: «Охота с вертолетов».

ВЫСОЦКИЙ: Да, первая строка. Ну, тогда давайте, какая есть. Я думаю, у него так уж совсем провальных вещей нет.

КУЗИЧЕВ: Нет, мы найдем, что надо.

САВЕЛЬЕВ: Мы же заранее спросили специально.

ВЫСОЦКИЙ: «Охота с вертолетов» это называется, еще «Продолжение охоты на волков».

САВЕЛЬЕВ: А почему ее?

ВЫСОЦКИЙ: Это моя любимая песня просто.

САВЕЛЬЕВ: Это ваша любимая песня?

КУЗИЧЕВ: Все, вот ее-то мы и поставим.

ВЫСОЦКИЙ: 1978 года песня.

ПОЛЯКОВ: Вот интересуются прямо конкретными вещами наши слушатели, раз уж мы про еду заговорили. Любимое блюдо какое было?

КУЗИЧЕВ: У Высоцкого?

ПОЛЯКОВ: Да.

ВЫСОЦКИЙ: Трудно сказать, он не был гурманом, но с мясом это было как-то связано, с цыплятами-табака, вообще тогда это было как бы кавказская кухня. Ну, я не скажу, что это было любимое, но я знаю, что он это любил и что ему это очень нравилось.

КУЗИЧЕВ: Слушайте, вы сказали про Билли Джоэла, как он был потрясен, и я подумал, наверное, у Высоцкого были два, ну, как бы сказать, наверное, не очень правильно говорить слово «комплекс», но известно, что он очень тяготился тем, что вроде как он поэт вообще, вроде как не настоящий поэт, по крайней мере, по формальному признаку он вроде как и не поэт. А второе, вот неспроста же я думаю, он и во Франции записывался, в Канаде?

ВЫСОЦКИЙ: Да, в Канаде.

КУЗИЧЕВ: А притом, что он наверняка чувствовал в себе эту мощь, этот масштаб собственный, наверняка осознавал, я думаю, что люди такие…

ВЫСОЦКИЙ: Да, да.

КУЗИЧЕВ: А вот за границей страны как-то и не выходит. Вот «Песняры» ездят, а он нет.

ВЫСОЦКИЙ: Ну, знаете, у него было в конце жизни, об этом его товарищ близкий последних лет Валерий Янклович вспоминал, у них была идея, что они уедут в Америку. Во-первых, отец хотел заняться и верил, что он там сможет вылечиться, а, во-вторых, он хотел там работать и он хотел в Голливуд, у него были международные не проекты, но какое-то желание.

КУЗИЧЕВ: Амбиция.

ВЫСОЦКИЙ: Ну, а почему многие из России балетные вырываются, потому что балетный язык международный. А он русский поэт, русская поэзия, ее уважают, знают и любят, и Высоцкого знают и любят, больше, чем на 70 языков народов мира он сейчас переведен, ну, так, на всякий случай. Не то, что он прямо совсем только наша местечковая радость.

КУЗИЧЕВ: Слушай, но глазами читать стихи его и слушать это же разные штуки, нет?

ВЫСОЦКИЙ: Безусловно. Он хотел, но как бы, что называется, не случилось. Я думаю, что он достаточно, ну, как бы известен. Я, ну, просто внутри темы, я всю жизнь в этом живу, я знаю, и обращаются не только русскоязычные, я повторяю, огромное количество переводов, очень много. Вот совсем недавно дня три назад в венгерском посольстве на венгерском языке Высоцкого пел их звезда, ну, в венгерской музыке.

КУЗИЧЕВ: Ой, расскажите, хорошо было, интересно?

ВЫСОЦКИЙ: А я его знаю, хорошо, да, хорошо, интересно, по-своему, но для него Высоцкий это…

ПОЛЯКОВ: А у Владимира Семеновича были какие-то музыкальные кумиры западные?

ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, я у него, я хотел даже одно время сделать такую выставку, у него была хорошая коллекция виниловых пластинок, он ездил, привозил, и у него был джаз очень неплохой, у него было довольно много симфонической музыки опять же в масштабах его коллекции. И у него, что вот меня, когда он мне так говорил: посмотри, послушай. Меня и тогда это вштырило, и я был очень доволен этим, впоследствии у него было прилично пластинок «Битлз», у него был «Пинк Флойд». У него не было вот такой, может быть, советской эстрады, наверное, как бы не потому что он там, а потому что он жил внутри этого, он этого не собирал. А западная музыка вполне себе, я не скажу молодежная, но такая современная ему. Ну, «Битлз», кто же его не любит.

КУЗИЧЕВ: Все, друзья, прощаемся. Никит, спасибо огромное за визит.

ВЫСОЦКИЙ: Вам спасибо.

ПОЛЯКОВ: Спасибо за интересную беседу.

КУЗИЧЕВ: И в заключение одна коротенькая эсэмэска, мне понравилось, как это искренне и трогательно: «Замечательный у вас отец», – пишет вам Диана.

ВЫСОЦКИЙ: Я знаю, согласен.

КУЗИЧЕВ: Никита, спасибо огромное.