Профитроли Мария Голубкина

СТАХОВСКИЙ: Как обычно по вторникам «Школьная анкета». Маша Голубкина у нас сегодня в гостях. Маша, здравствуй.

ГОЛУБКИНА: Здравствуйте, здрасьте-мордасти.

СТАХОВСКИЙ: Как хорошо все-таки, сразу, раз, и пошли. Ну, что же, будем потихонечку заполнять. Мария Андреевна Голубкина.

ГОЛУБКИНА: Я.

СТАХОВСКИЙ: День рождения 22 сентября 1973 года.

ГОЛУБКИНА: А что вы так на меня смотрите?

СТАХОВСКИЙ: Ну, мало ли, не знаю.

ГОЛУБКИНА: Что мало ли?

СТАХОВСКИЙ: Ну, мало ли.

ГОЛУБКИНА: А что?

СТАХОВСКИЙ: А ты веришь в гороскопы? Кстати, 22 сентября - это кто? Это Дева или уже Весы начались?

ГОЛУБКИНА: Да хрен его знает, какая мне разница.

СТАХОВСКИЙ: А ты не веришь в гороскопы никак?

ГОЛУБКИНА: Ну, я что болящая что ли, почему я должна верить в гороскопы?

СТАХОВСКИЙ: Ну, мало ли.

ГОЛУБКИНА: А в чьи? Которые в конце журналов каких-нибудь находятся?

СТАХОВСКИЙ: Например.

ГОЛУБКИНА: Ну, это же глупости.

КУЗЬМИНА: Вы, что сами, Евгений, не писали эти гороскопы в начале своей деятельности?

ГОЛУБКИНА: Да, сами же их и писали.

СТАХОВСКИЙ: Конечно, было дело, а теперь переписываем заново и заново. Родилась в Москве. Ой, красота какая, одна сплошная мама. Ну, с мамами, папами все понятно. Слушай, а не все же знают, наверное, или все про папу? Николая Георгиевича.

ГОЛУБКИНА: Смотря что.

СТАХОВСКИЙ: Ну, вообще.

ГОЛУБКИНА: Об этом вообще задолбали, я буду бить ридикюлем по голове, если еще раз мне это кто-нибудь скажет. Мне надоело это просто слушать.

СТАХОВСКИЙ: Да?

ГОЛУБКИНА: Ну, потому что это ко мне никакого отношения не имеет, бред этой сивой кобылы и все.

КУЗЬМИНА: Как хорошо ничего не знать, сижу и не понимаю, о чем вы. Давайте уже…

СТАХОВСКИЙ: Ну, и разобрались, да, в самом начале.

КУЗЬМИНА: Маш, твое первое детское воспоминание? Вот самое-самое раннее, что вспоминается.

ГОЛУБКИНА: С какой целью интересуетесь?

КУЗЬМИНА: В «Школьной анкете», как нам кажется, может быть такой вопрос, который связан с первыми впечатлениями. Сколько было лет и что, в принципе, помнится на этот период.

ГОЛУБКИНА: Ну, это вообще не интересно, но, если серьезно, если не шутить, то вид из коляски на окно соседнего дома. Вот. Все.

КУЗЬМИНА: Принято. Евгений?

СТАХОВСКИЙ: Да, а что же ты не спрашиваешь про вещи, которые остались с детства, которые бережно хранят некоторые родители, да и сами люди, которые подрастают? А кто-то не хранит, а, ну его на фиг все.

ГОЛУБКИНА: Не, не, ничего не храню, ничего не осталось, даже не осталось того, что было три года назад, вещей некоторых.

СТАХОВСКИЙ: То есть ты все выбрасываешь?

ГОЛУБКИНА: Вы знаете, я так часто и много переезжала, что многое потерялось.

СТАХОВСКИЙ: Просто при переезде?

ГОЛУБКИНА: Видимо, да.

СТАХОВСКИЙ: А своих детей сохраняешь какие-то артефакты?

ГОЛУБКИНА: Где-то какие-то лежат артефакты, я не знаю где, может быть, тоже уже потеряли. Не знаю.

СТАХОВСКИЙ: То есть совсем вот так, тебя действительно не волнуют такие романтические вещи?

ГОЛУБКИНА: Вообще нет. Я не люблю, кстати, фотографии очень.

СТАХОВСКИЙ: А почему?

ГОЛУБКИНА: Не знаю, ну, как-то не люблю и все. Мне не интересно, мне просто не интересно.

КУЗЬМИНА: И фотографироваться?

ГОЛУБКИНА: Ужасно, там надо все время улыбаться почему-то.

СТАХОВСКИЙ: Ну, так принято, да. Ну, можно же покорчить рожицу и все будет хорошо.

ГОЛУБКИНА: Ну, я не хочу. Ради чего? Если за деньги, еще ладно, а так просто, зачем?

СТАХОВСКИЙ: Кем ты хотела быть в детстве?

ГОЛУБКИНА: Палеонтологом я хотела быть в детстве.

СТАХОВСКИЙ: С чего вдруг?

ГОЛУБКИНА: Не знаю, ну, так хотелось. Я хотела изучать ископаемых животных.

СТАХОВСКИЙ: А чего не получилось?

ГОЛУБКИНА: Потом забыла об этом.

СТАХОВСКИЙ: Когда подросла и пошла в Щуку?

ГОЛУБКИНА: Когда подросла? Нет, потом забывала об этом, а потом пошла в Щуку, в Щукинское училище театральное.

СТАХОВСКИЙ: А что было самое сложное в процессе обучения?

ГОЛУБКИНА: Это было большое счастье процесс обучения, это самые счастливые и приятные годы. Я знала, что это будут самые счастливые и веселые годы, поэтому осталось прожить каждый день максимально наполненно и насыщенно.

СТАХОВСКИЙ: А можно сказать, что это был переломный какой-то момент в жизни все-таки? Или были другие моменты, которые, вот жизнь шла-шла, а потом, раз, и пошла по-другому?

ГОЛУБКИНА: Нет, Щукинское училище был не переломный момент, просто мне было 17 лет, а потом 21, когда я выпускалась. Ну, счастье.

СТАХОВСКИЙ: При поступлении и при выпуске?

ГОЛУБКИНА: 17, когда поступила, 21, когда выпустилась. Это годы счастья. 17, 18, 19, 20, 21.

СТАХОВСКИЙ: Ну, не единственные же годы счастья в жизни?

ГОЛУБКИНА: Они лучшие, я это знала заранее.

СТАХОВСКИЙ: Ну, хорошо, ладно. Мне кажется, ты как-то напряжена немножко, нет?

ГОЛУБКИНА: Нет, я просто жду, когда начнем шутить, скучно же.

СТАХОВСКИЙ: Хочешь шутить?

ГОЛУБКИНА: Ну, а чего вы спрашиваете какую-то ерунду. Я напрягаю голову, чтобы как-то пошутить, но у меня нет сил. Не могу ничего придумать.

СТАХОВСКИЙ: Ну, ты можешь рассказать любимый анекдот.

ГОЛУБКИНА: Да ладно, перестаньте, я не люблю анекдоты.

СТАХОВСКИЙ: Господи, а чего же ты любишь-то? А была у тебя настольная любимая книга в детстве?

ГОЛУБКИНА: А у нас действительно, как будто школьная анкета, у меня такое впечатление.

СТАХОВСКИЙ: А у нас «Школьная анкета».

КУЗЬМИНА: Ты не поверишь.

ГОЛУБКИНА: Да? Это так и называется? Кошмар какой-то. Ну, ладно, тогда будем помирать со скуки. Да, книга была Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита».

КУЗЬМИНА: Предлагаю как-то переломить нашу беседу. Евгений?

СТАХОВСКИЙ: Попробуй, Вера Николаевна.

КУЗЬМИНА: Ну, в принципе, о Маше все можно узнать, ну, так, по большому счету.

ГОЛУБКИНА: О Маше вообще все можно узнать, у меня нет никаких тайн, я ничего не скрываю.

КУЗЬМИНА: Нужно нам как-то подумать, в каком ключе мы могли бы…

ГОЛУБКИНА: Я не скрываю правду и неправду я не скрываю.

КУЗЬМИНА: Это правда, что самое веселое в жизни это свадьба и похороны?

ГОЛУБКИНА: Свадьба и похороны, ну, если это на Балканах, то, наверное, да. А в нашей жизни, я думаю, что это беспокойство и заботы.

КУЗЬМИНА: А как хотелось бы?

ГОЛУБКИНА: Похороны и свадьбы? В один день похороны и свадьбы.

СТАХОВСКИЙ: И желательно за деньги.

ГОЛУБКИНА: Конечно, за деньги. И чтобы не умереть, и можно было еще воспользоваться, а иначе, какой смысл.

СТАХОВСКИЙ: Ух, ты.

ГОЛУБКИНА: Да.

КУЗЬМИНА: Тогда в один день не получается. Нет, можно, в принципе, выбрать один день и через много лет в этот же день.

ГОЛУБКИНА: А, знаете, как Богословский один раз пошутил? Вот, у кого было чувство юмора замечательное. Он разослал всем своим друзьям сообщение о том, что, ну, какие-то открытки были или что-то такое, или письма, что он умер, и они все пришли. Он лежит в гробу и лежит прямо реально в гробу. Они все стали подходить как-то, что-то, он сначала послушал, что они говорят, а потом оттуда выскочил. Вот такая у него была шутка.

СТАХОВСКИЙ: От ужаса?

ГОЛУБКИНА: Нет, напугал их, ему-то чего пугаться, он же покойного разыгрывал.

СТАХОВСКИЙ: Нет, ну, мало ли, может быть, наговорили настолько приятные вещи, что он сам себе не поверил.

ГОЛУБКИНА: Нет, они все как всегда, вы знаете, даже, когда человек умер, уже ничего не слышит, а все равно продолжают врать.

СТАХОВСКИЙ: Бывает такое.

ГОЛУБКИНА: Да, вот он лежит в гробу, а все выходят, рассказывают, как они его любили, какой он был, даже так преувеличивают порой, слушаешь, думаешь, надо же, какая…

КУЗЬМИНА: А я ведь совсем не знала его с этой стороны.

ГОЛУБКИНА: Да, да, да. Того, кто говорит, оратора.

СТАХОВСКИЙ: А ты веришь в жизнь, ну, в реинкарнацию или жизнь после смерти?

ГОЛУБКИНА: Нет, я верующий человек, поэтому я верю в бессмертие души.

КУЗЬМИНА: Ты ходишь в караоке?

ГОЛУБКИНА: Крайне редко, когда выпью.

КУЗЬМИНА: А есть какие-то конкретные…

ГОЛУБКИНА: То есть, ну, если я туда пришла, то надо выпивать, иначе не споешь.

СТАХОВСКИЙ: Какой смысл, конечно.

КУЗЬМИНА: Есть конкретные произведения музыкального искусства, которые ты всегда исполняешь?

ГОЛУБКИНА: Да. Tombe La Neije Сальвадор Адамо.

КУЗЬМИНА: Это единственная песня, которую ты поешь?

ГОЛУБКИНА: Даже, если выпить, то ее можно спеть раз 20 подряд.

СТАХОВСКИЙ: Слушай, там же какой-то не человеческий текст, или бог с ним, с текстом?

КУЗЬМИНА: А потом люди начинают платить за то, чтобы я не пела.

ГОЛУБКИНА: Почему, текст-то французские слова, почему не человеческие Tombe la neige tu ne viendras pas ce soir. Все.

СТАХОВСКИЙ: Нет, она еще не выпила, заметь, а уже началось.

ГОЛУБКИНА: Нет, пою-то я отвратительно, поэтому я и выпиваю, чтобы мне казалось, что я хорошо пою.

КУЗЬМИНА: А живую музыку переносишь хорошо в кафе, в ресторанах?

ГОЛУБКИНА: Нет, терпеть не могу. Я вообще не люблю, когда шумно в кафе и ресторанах, в смысле, когда музыка громко, мешает, раздражает. Хочется поговорить там, все, и вдруг…

КУЗЬМИНА: А ведь любят же люди другие?

ГОЛУБКИНА: Чего любят?

СТАХОВСКИЙ: Музыку громко. И пошли бухгалтерши танцевать.

ГОЛУБКИНА: Ну, как с утра завтракать пришел, уже громко что ли? Или обедать, деловая встреча или там поужинать, уже хочется спокойно. Зачем громко-то?

КУЗЬМИНА: Все, принято.

СТАХОВСКИЙ: Ну, у каждого свои развлечения. Кто-то на дискотеки ходит плясать.

ГОЛУБКИНА: Так мне уже 40 лет, куды?

СТАХОВСКИЙ: Ну, а чего, знаешь, иногда зайдешь в какое-нибудь место.

КУЗЬМИНА: А вот, кстати, куды в 40 лет?

ГОЛУБКИНА: Куды в 40 лет? В монастырь.

СТАХОВСКИЙ: В мужской?

ГОЛУБКИНА: Можно и в мужской, почему нет.

КУЗЬМИНА: Без разницы, Жень.

СТАХОВСКИЙ: А чего-то некоторые, сегодня меня подружка спрашивала, как ты думаешь, я, говорит, наткнулась на старое кино, помните, были, показывали какой-то сериал про Шаолинь.

ГОЛУБКИНА: И?

СТАХОВСКИЙ: И говорит, так я что-то посмотрела одну серию, интересно, как можно записаться в Шаолинь. Я говорю, ты знаешь, у меня такое ощущение, что никак, потому что там же какие-то парни, Тибет и так далее. Она говорит: а за деньги?

ГОЛУБКИНА: Да черт их знает, не знаю, что там Шаолинь, не понятно.

СТАХОВСКИЙ: Интересно же, бросок кобры, одну ногу туда, другую сюда, раскорячилась и сидишь себе.

ГОЛУБКИНА: Не знаю, на фиг тогда монастырь открывать, чтобы туда ходили, как в музей туристы.

КУЗЬМИНА: Я что-то за слово сериалы зацепилась.

ГОЛУБКИНА: Ну?

КУЗЬМИНА: Ты смотришь сериалы?

ГОЛУБКИНА: Нет.

КУЗЬМИНА: Никакие?

ГОЛУБКИНА: Я вообще не смотрю телевизор. Редко. Если совсем уж скучно, ну, то есть вообще шевелиться не хочется, то тогда да. Ну, там болею, когда.

КУЗЬМИНА: Что всегда есть в твоем холодильнике? Всегда. И вот очень плохо, если вдруг открываю, там этого нет?

ГОЛУБКИНА: Вообще все, пустота там есть всегда. То есть это железно.

СТАХОВСКИЙ: Вообще не ешь?

ГОЛУБКИНА: Нет, бывает иногда и еда лежит, но, если чего-то конкретно, то это пусто.

СТАХОВСКИЙ: Понятно. То есть нет никаких гастрономических пристрастий.

ГОЛУБКИНА: Не-а.

СТАХОВСКИЙ: Впервые такая история происходит, по-моему, в программе «Школьная анкета», вечно кто-нибудь рассказывает, господи, жить не могу без булки с изюмом. Опять я про булки.

КУЗЬМИНА: Есть что-то, чем себя радуешь? Вот отпахала, и прямо внутреннее ощущение, вот сейчас мне нужно это, вот я сейчас заслужила.

ГОЛУБКИНА: Бухнуть что ли?

КУЗЬМИНА: Нет, не обязательно в плане еды или бухла, простите меня, я не знаю, пойду-ка я к стоматологу себя порадую, например.

ГОЛУБКИНА: Хорошенькая радость тут. Это надо себя заставлять, лень. Нет, необходимость, обязательно. Нет, ничего такого нет вообще, не знаю, сам результат, если удачная какая-то работа, ощущение от успеха, причем успеха перед самим собой, то есть не важно, были зрители или нет. Главное - свой собственный успех и тогда вот это вот и удовольствие.

СТАХОВСКИЙ: А что такое успех?

ГОЛУБКИНА: Что такое успех? Что вам говорить, успех - это удача. Когда у вас все получилось задуманное вами у вас.

СТАХОВСКИЙ: Ну, это собственная оценка? Когда сам себя оцениваешь?

ГОЛУБКИНА: Ну, конечно, естественно, а как же.

СТАХОВСКИЙ: А если со стороны? Или бог с ними, со всеми.

ГОЛУБКИНА: Со стороны хвалу и клевету приемлю равнодушно. Какая разница, собака лает, ветер носит. Бросишь кость, они уже и это самое, и рады.

КУЗЬМИНА: Вот на этой ноте делаем маленькую паузу, и в том же духе, не отходя от основного курса, продолжим. Я чувствую, скоро будут шутки. Я чувствую их наступление почти.

СТАХОВСКИЙ: Ну, не нагнетай, Вер, не начинай, я тебя прошу.

КУЗЬМИНА: Не нагнетаю. Самодисциплина. Есть такое понятие в твоей жизни?

ГОЛУБКИНА: Нет.

КУЗЬМИНА: Как пойдет?

ГОЛУБКИНА: Приходится просто преодолевать лень и все. Ну, некоторая ответственность, конечно, ну, а как. Если чего-то обещала, надо делать. Если обещала. Но я стараюсь не обещать.

СТАХОВСКИЙ: Вот это все показывает, что ты, наоборот, к себе относишься как-то достаточно строго. То есть вот эта позволительность, с одной стороны, и уважение к самой себе, она же ставит массу барьеров. Разве нет?

КУЗЬМИНА: Чего? Еще раз, Жень.

ГОЛУБКИНА: Чё сказал?

СТАХОВСКИЙ: Я шутить начал. Я говорю о том, что я стараюсь не обещать, а если обещала… Ну, то есть ты ставишь себя в какие-то рамки…

ГОЛУБКИНА: Почему в рамки? Ну, нельзя обещать. Нельзя людей вводить в заблуждение. Просто люди пытаются выдавить из тебя обещания, пытаются навязать тебе что-то, пытаются тобой воспользоваться. Вообще все кругом пытаются пользоваться, все хотят тебя использовать, так или иначе.

СТАХОВСКИЙ: Да разве? А почему?

ГОЛУБКИНА: Ну, потому что народ такой, как говорится, с волками жить - по-волчьи выть. Народ такой, все хотят каким-то образом тебя к чему-то приспособить, к себе удобному. Нет альтруистов, понимаете, их очень мало. А если ты вежливый человек, например, то получается, что трудно быть добрым среди хитрых. Ты говоришь: здравствуйте, спасибо, пожалуйста, все думают: о, отлично.

СТАХОВСКИЙ: А как же дружба? Любовь какая-нибудь?

ГОЛУБКИНА: Дружба проверена временем. Любовь - любовью. Любовь до тех пор, пока ты хочешь, чтобы тобой пользовались, ты отдаешь просто, пока тебе хочется, а потом ты понимаешь, что это никому не полезно, допустим. Тебе же ничего не мешает человека любить заочно. Например, мне говорит человек: а как же вот? Я говорю: а что я? Вот многие из моих знакомых и любимых мной людей умерли, к вам я отношусь так же, как к покойному. С вами разговаривать, общаться вредно для меня, я вас люблю. Поэтому, давайте, я буду два раза в году на поминовение всех усопших и, значит, в родительскую субботу приносить вам две мороженые гвоздики под дверь. И так будут выражаться мои чувства, и буду о вас молиться. Не об упокоении, а о здравии, пока вы живы. Я шучу сейчас.

СТАХОВСКИЙ: Мы поняли, да, что процесс пошел. А у меня лицо такое всегда.

ГОЛУБКИНА: Я понимаю, у меня такое же.

СТАХОВСКИЙ: Ну, вот.

КУЗЬМИНА: Скажи, пожалуйста, а новые люди, которые вдруг появляются в жизни, ну, они в любом случае появляются.

ГОЛУБКИНА: Вот вы, например.

КУЗЬМИНА: Да. Воспринимаются тобой сначала со знаком плюс, как бы ты даешь возможность, ну, давай, покажи, какой ты хороший, а я поищу в тебе изъяны? Или наоборот, сначала как бы ты…

ГОЛУБКИНА: Я так не делаю. Это не покажи, какой ты хороший, я поищу в тебе изъяны, а я всегда даю новому человеку возможность обосраться. Извините за такое нехорошее слово.

СТАХОВСКИЙ: Бывает.

ГОЛУБКИНА: То есть я встречаю человека, в общем, в целом, по нескольким двум-трем первым словам более-менее понимаю, кто передо мной, и даю ему возможность, полный карт-бланш, то есть открыть себя, раскрыться в танце. Бери, чего хочешь, пожалуйста. И потом, когда уже человек заслуживает мое недоверие, я говорю: ну, видишь, ну, я же говорила.

СТАХОВСКИЙ: Все, как я и думала.

ГОЛУБКИНА: Да, все, как я и думала.

СТАХОВСКИЙ: Опять, снова.

ГОЛУБКИНА: Ну, как обычно.

КУЗЬМИНА: Но бывают счастливые случаи?

ГОЛУБКИНА: Бывают счастливые случаи крайне редко.

СТАХОВСКИЙ: Крайне редко? И чем старше, тем реже?

ГОЛУБКИНА: Нет, вы знаете, это тоже от возраста не зависит, я имею в виду не свой возраст, кстати говоря, а я имею в виду возраст встречаемых. Что старость еще не обеспечивает, не гарантирует ни мудрость, ни совесть, вообще ничего. Иногда и молодой человек может оказаться очень положительным, хорошим, а иногда и старик барахлом.

СТАХОВСКИЙ: Да, это понятно. А тебя легко разозлить? Что нужно сделать, чтобы ты разозлилась?

ГОЛУБКИНА: Не знаю.

СТАХОВСКИЙ: Я имею в виду не постороннему человеку, понятно, что на посторонних мы вообще, может быть, мало обращаем внимание, ты, в первую очередь, на посторонних не обращаешь никогда внимание. А вот человек, может быть, не совсем близкий, но такой приятный знакомый.

ГОЛУБКИНА: Нет, ну, чего на приятелей, знакомых злиться, на самом деле. Ничего, если я чувствую некоторое раздражение, я стараюсь просто прекратить общение, вот и все. Отойти.

СТАХОВСКИЙ: Маш, тут люди, между прочим, интересуются.

КУЗЬМИНА: Дает ли Маша деньги в долг?

ГОЛУБКИНА: Вы знаете, после того, как мой товарищ Моргулан, козлина какой-то, занял у меня деньги, по-моему, это было то ли 2 тысячи долларов, то ли 3, по-моему, 2, года четыре или пять назад и не вернул, я стараюсь больше денег в долг не давать. Потому что с тех пор я Моргулана не видела.

СТАХОВСКИЙ: И все? Ну, это же не единственный случай в жизни, наверняка было там тоже…

ГОЛУБКИНА: Я в долг не даю, я могу, если меня попросить, я могу сказать: я могу дать вот столько-то, мне не жалко.

СТАХОВСКИЙ: Просто так?

КУЗЬМИНА: Чтобы распрощаться с ними навсегда.

ГОЛУБКИНА: Ну, да, чтобы распрощаться с ними навсегда.

СТАХОВСКИЙ: Захочешь - отдашь.

ГОЛУБКИНА: Захочешь - отдашь. Но одалживаться, знаете, как, надо рассчитывать свой бюджет, я считаю. Недавно мне нужны были деньги, и я пошла в сбербанк и взяла кредит там маленький, и все.

СТАХОВСКИЙ: Чтобы к друзьям не обращаться?

ГОЛУБКИНА: А зачем? Зачем людей вводить в… все рассчитывают как-то свой бюджет. Ну, а как, что это такое.

СТАХОВСКИЙ: Ну, не все рассчитывают, ты что, далеко не все.

ГОЛУБКИНА: Ну, значит, живите по средствам. Почему я должна кого-то ставить в жесткие рамки, ограничивать тем, что я беру у него деньги, или меня кто-то? Давайте жить по средствам. Или, в крайнем случае, можно просить милостыню.

СТАХОВСКИЙ: Часто приходится играть в жизни?

ГОЛУБКИНА: Шутить. Играть - нет. Шутить, разыгрывать. Я бы сказала, не играть, а разыгрывать.

СТАХОВСКИЙ: Ну, шутки тоже бывают разные, отмахиваться же можно.

ГОЛУБКИНА: Я люблю разыгрывать, розыгрыши я люблю. А играть - нет, я ни во что не играю.

СТАХОВСКИЙ: А когда тебя разыгрывают?

ГОЛУБКИНА: Меня? Попробуйте.

СТАХОВСКИЙ: И прямо всегда такая недоверчивая?

ГОЛУБКИНА: Не, попробуйте, если разыграете, буду вам благодарна. Если еще и смеяться буду, вообще будет класс.

КУЗЬМИНА: Любишь разыгрывать для чего? Для просто поднятия настроения или это какой-то вот, я не знаю, просто кайф.

ГОЛУБКИНА: Увидеть удивленную мордочку оппонента и поржать.

КУЗЬМИНА: А это в какие-то определенные даты, там я не знаю, в дни рождения, или это вообще, наоборот, лучше сделать среди…?

ГОЛУБКИНА: Нет, ну, как, если кураж есть, то вперед.

СТАХОВСКИЙ: То и можно. Слушай, ну, ты говоришь, что ты всегда во всеоружии, что разыграть тебя невозможно практически.

ГОЛУБКИНА: Я не сказала, я говорю: попробуйте.

СТАХОВСКИЙ: Ну, очень трудно, да.

ГОЛУБКИНА: Нет, ну, почему, попробуйте, ну, может быть, у вас получится.

СТАХОВСКИЙ: Нет, ну, у меня-то однозначно нет.

ГОЛУБКИНА: Да.

СТАХОВСКИЙ: Ну, а когда у кого получалось-то в последний раз? Когда тебя люди вообще удивляли?

ГОЛУБКИНА: Меня? Меня люди удивляли? Меня люди удивляют своей неблагодарностью, беспардонностью и эгоизмом, каждый день практически удивляют. Не перестаю удивляться. Я очень переживаю и страдаю, думаю, что же такое, как же так, так жалко.

СТАХОВСКИЙ: Слушай, а почему, зачем ты вокруг себя держишь этих людей?

ГОЛУБКИНА: А я не держу, люди вот такие. Знаете, как еще наш старик Уильям Шекспир говорил: люди - порождение крокодилов, слезы, вода, поцелуи, кинжалы. Я не держу, я не говорю, может быть, я сама не благодарная, эгоистичная, но меня это продолжает удивлять.

СТАХОВСКИЙ: Так от них же никуда не деться.

ГОЛУБКИНА: Почему? Можно сидеть дома, никуда не выходить.

СТАХОВСКИЙ: Все равно придет какой-нибудь слесарь-сантехник.

ГОЛУБКИНА: И что? Причем здесь? Я же не про это.

СТАХОВСКИЙ: Ну, понятно, да. Ну, а по-хорошему, неужели не бывает светлых моментов, которые, раз?

ГОЛУБКИНА: Да одни только светлые моменты, только полные, только небо, только ветер, только радость впереди с утра до вечера. Утром сегодня проснулась, поняла, какой же я счастливый человек - прохладно, работает кондиционер, хорошее чистое постельное белье, приятно пахнущее, холодненькое такое. Я так поползала по кровати, какой же класс.

СТАХОВСКИЙ: Ты боишься быть неправильно понятой?

ГОЛУБКИНА: Нет, меня все равно всегда не правильно понимают, поэтому мне абсолютно все равно.

КУЗЬМИНА: А почему?

ГОЛУБКИНА: Дурачье.

СТАХОВСКИЙ: Ну, а что, хочется, значит, быть правильно понятой все-таки?

ГОЛУБКИНА: Нет, а зачем, смысл какой? Кто понимает правильно, тот… Знаете, как, если надо что-то объяснять, то уже ничего не надо объяснять.

СТАХОВСКИЙ: Ольга Берггольц?

ГОЛУБКИНА: Может быть.

СТАХОВСКИЙ: Не исключено, была такая.

КУЗЬМИНА: Это правда, что ты ходишь на стрельбище? Или ходила?

ГОЛУБКИНА: Было такое в моей жизни, хаживала.

КУЗЬМИНА: Не скучаешь?

ГОЛУБКИНА: На стрельбище?

КУЗЬМИНА: Не скучаешь сейчас по тем временам?

СТАХОВСКИЙ: По стрельбищу.

ГОЛУБКИНА: Да нет, если бы скучала, пошла бы.

СТАХОВСКИЙ: Слушай, а как ты думаешь, раз уж про стрельбище заговорили, все же очень много говорят о том, чтобы, и думают из года в год о том, разрешать ношение оружия, не разрешать, как в Штатах, например. Что ты думаешь по этому поводу?

ГОЛУБКИНА: Я не думала об этом никогда.

СТАХОВСКИЙ: То есть у тебя нет четко выраженной позиции.

ГОЛУБКИНА: Нет вообще, не знаю. Это надо обдумывать отдельно, созывать совет старейшин, не знаю.

СТАХОВСКИЙ: Ну, почему, а ты не хотела бы войти в такой совет?

ГОЛУБКИНА: Нет, ну, чего, я не знаю, я даже об этом думать не хочу, я не понимаю про это совсем ничего.

СТАХОВСКИЙ: А о чем ты думаешь чаще всего? О работе, о детях?

ГОЛУБКИНА: Нет, о себе.

СТАХОВСКИЙ: В каком смысле?

ГОЛУБКИНА: Как, в каком смысле? В прямом.

СТАХОВСКИЙ: Нет, ну, что значит о себе. Какая я хорошая и сколько у меня там что-то получилось или не получилось? Пли о планах на будущее, о том, что надо сделать успеть или не успеть?

ГОЛУБКИНА: Да нет, о планах на будущее я вообще стараюсь не думать, что есть, и хорошо. О своих процессах духовных, душевных, жизненных, что во мне происходит. Вот.

КУЗЬМИНА: А открываются какие-то новые истины со временем?

ГОЛУБКИНА: Да, я узнаю про себя много плохого.

КУЗЬМИНА: Из уст других людей или сама про себя?

ГОЛУБКИНА: Нет, это мне абсолютно все равно.

СТАХОВСКИЙ: Сама о себе?

ГОЛУБКИНА: Да, конечно.

СТАХОВСКИЙ: А бороться с ними?

ГОЛУБКИНА: Я стараюсь.

СТАХОВСКИЙ: Получается?

ГОЛУБКИНА: Так не видно, в общем, конца пока, только все больше и больше, ужасно.

СТАХОВСКИЙ: А у тебя есть настоящие друзья?

ГОЛУБКИНА: Да, конечно. По крайней мере, я могу сказать, что я так отношусь к этим людям, я им друг этим людям.

СТАХОВСКИЙ: Ну, и соответственно хочется верить, что они…

ГОЛУБКИНА: А это уж, как у них, как говорится. Но думаю, что есть.

КУЗЬМИНА: А должна быть дружба взаимным обменом энергиями?

ГОЛУБКИНА: Дружба должна быть обязательно взаимной. Дружба без взаимности не бывает.

СТАХОВСКИЙ: А в любви?

ГОЛУБКИНА: В любви может без взаимности совершенно спокойно. Абсолютно не важно. Я, если люблю, мне абсолютно все равно, как ко мне относится возлюбленный. Он может меня не любить, ненавидеть, но если я его люблю, какая мне разница-то, мне же уже хорошо и все.

СТАХОВСКИЙ: Ну, в общем, тоже верно. Слушайте, а сейчас психологи в последнее время активно говорят о том, что, если раньше все кричали о том, что надо замуж выходить и жениться, все, любовь, туда-сюда, сейчас все совершенно спокойно уже в открытую говорят, что нет, ну, брак должен быть все-таки по расчету.

ГОЛУБКИНА: Ну, это у кого как.

СТАХОВСКИЙ: Тоже не думала об этом?

ГОЛУБКИНА: Не по расчету, по рассуждению брак должен быть. Я думаю, что прежде чем жениться, надо крепко подумать, потому что последствия этого могут быть тяжелейшие и не то, что просто имущества можно лишиться, а жизни даже, вплоть до этого.

СТАХОВСКИЙ: Ну, это совсем страшная история.

ГОЛУБКИНА: Ну, почему, по статистике мировой, что в браке огромный процент женщин погибает насильственной смертью, например. В Африке, например.

СТАХОВСКИЙ: Ужас, да и не только, например.

КУЗЬМИНА: Как долго крепко подумать нужно? Или крепко нужно просто подумать?

ГОЛУБКИНА: Ну, подумать, лучше просто подумать для начала, это не все умеют. Это, в основном, не умеют, особенно, пусть простят меня женщины, с подумать у женщин проблемы, потому что вот… Потом спрашиваешь, а зачем ты это сделала? Ну, сделала. Я говорю: ты чего, дура, не понимала что ли, чего делаешь? Ну, вот так вот. А почему ты никому не сказала-то? Ну, так.

КУЗЬМИНА: Какие женские черты тебя бесят? Такие присущие женщинам?

ГОЛУБКИНА: У меня нет мизогинии, на самом деле я очень хорошо отношусь к женщинам, и с сочувствием, и с состраданием, понимаю, потому что, сколько скорбей ей приходится преодолевать и трудностей. У нас же, в общем, общество патриархальное, все для мужчин. Женщины зарабатывают меньше, устроиться на работу труднее и так далее, поэтому никаких женских качеств… Знаете, как мой друг Миша Ефремов, я ему сказала: Миша, какие мужики глупые. Он сказал: Маша, люди глупые. Вот так.

СТАХОВСКИЙ: Причем здесь, да, мужики и женщины.

КУЗЬМИНА: Ты же крестная мать?

ГОЛУБКИНА: Да. Надежды.

СТАХОВСКИЙ: Слушай, а если, ну, мы заговорили о патриархальном обществе, а если бы оно было все-таки матриархальное, ты видишь, я не знаю, президентом женщину?

ГОЛУБКИНА: Ну, это не матриархальное общество. Ангела Меркель женщина, в общем-то.

СТАХОВСКИЙ: Ну, а в России?

ГОЛУБКИНА: А почему нет, конечно, да, но мы не хотим, наверное, сейчас обсуждать эти честные выборы.

КУЗЬМИНА: А про женщин в армии?

ГОЛУБКИНА: Вообще - за. Потому что мой товарищ в Израиле Влад Тельман, я его спрашиваю об отношениях мужчин и женщин, он говорит: а что мне моя жена может сказать: сиди с детьми. Он говорит: ты женщина. Она говорит: что? Я служила в армии так же, как ты, я умею автомат собрать и разобрать с той же скоростью, как и ты. Что ты сказал? Поэтому, конечно, женщина в армии это хорошо. Просто у нас огромная страна.

СТАХОВСКИЙ: Ну, так именно это раздражает мужиков больше всего, что женщина не дай, бог, встанет на одну ступень рядом с ними, с армией.

ГОЛУБКИНА: А почему, самцы?

СТАХОВСКИЙ: Пусть сидит дома, детей воспитывает.

ГОЛУБКИНА: Пусть и мужики дома сидят, детей воспитывают. Отец нужен детям не меньше, чем мать в воспитании. Поэтому такие обсосы и вырастают мужики, потому что мужчины не принимают участие в воспитании детей, на самом деле. Растят детей женщины. А парней должен растить мужчина.

СТАХОВСКИЙ: Чему самому главному мужчина может научить ребенка?

ГОЛУБКИНА: Работать.

СТАХОВСКИЙ: Работать? Если он сам, может быть, не очень умеет.

ГОЛУБКИНА: Ответственности, работать. Ну, и что, сам не умеет? Знаете, как, тренер по плаванию не обязан уметь плавать. Со стороны-то оно видней своего-то чмырять, мальчика-то.

СТАХОВСКИЙ: Дети же так растут, что они же, им не важно, что им говорят чаще всего, они же слизывают с родителей. Как родители себя ведут, так и дети.

ГОЛУБКИНА: Ну, и что. Один мой приятель про своего отца сказал: вот, он такой, сякой, (а там он еще парень молодой, ему 22 года). А мне говорит, зачем ты обманываешь, зачем ты врешь, зачем ты что-то делаешь нехорошее. Я говорю: ты знаешь, он ведь прав, он видит в тебе плохое. Он говорит: но он сам такой. Я говорю: ну, вот и отнесись к нему, не следи за ним, какой он, твой отец, он тебя просит не врать, не ябедничать, не трусить, так делай, как он сказал, он прав. Какая разница, какой он. Мало ли, какой у меня учитель.

СТАХОВСКИЙ: Даже, если у него у самого нет сил, но как-то порушить авторитет родителя.

ГОЛУБКИНА: А зачем? Только идиоты рушат авторитет родителя. Надо родителей почитать, с почтением относиться, им видней со стороны, они вас лучше знают.

СТАХОВСКИЙ: Чем мы сами?

ГОЛУБКИНА: Ну, конечно, естественно. Вы в страстях своих собственных, в пристрастиях, а ему со стороны все видней.

СТАХОВСКИЙ: А ему со стороны все видней, оказывается.

ГОЛУБКИНА: Конечно.

СТАХОВСКИЙ: Тут вот сообщение нам пришло, ну, одно из многих, она тебя называет индом. Инды это кто? Я вот знаю только речку такую Инд и Ганг там еще есть. Что имеет в виду Таня?

ГОЛУБКИНА: Я не знаю.

КУЗЬМИНА: Только не бросайте меня в терновый куст, помнишь, как в старом мультфильме. Назовите, как хотите.

ГОЛУБКИНА: Ну, может быть, это что-то хорошее, может быть, не очень.

СТАХОВСКИЙ: Хочется верить, надо будет спросить потом. Вер, тебе домашнее задание.

КУЗЬМИНА: Хорошо. Ты когда-нибудь кому-нибудь завидовала или завидуешь сейчас?

ГОЛУБКИНА: Я завидую тем, кто может утром вставать и выполнять монотонную работу, делать изо дня в день одно и то же, и при этом не лопнуть, не желать нахулиганить, и делает это четко и прекрасно.

СТАХОВСКИЙ: А ты хулиганка?

ГОЛУБКИНА: Я да.

СТАХОВСКИЙ: И драться?

ГОЛУБКИНА: Не дралась никогда, никогда в жизни никого не била, никогда в жизни кроме своих детей.

СТАХОВСКИЙ: Ух, ты. А вот опять же, слушай, у нас сегодня как-то очень много про это. А многие же говорят, что вот какое детей, нельзя же их там физическую силу применять.

ГОЛУБКИНА: За дело можно по жопе, а как? Иногда понимаешь, что просто по-другому не понятно, не слышат.

СТАХОВСКИЙ: Обижались?

ГОЛУБКИНА: Настя - да, Ваня - нет. Я говорю: Вань, прости меня, пожалуйста, за то, что я тебя по попе надавала. Он говорит: ну, ладно, мам, ты права, это ты меня прости.

СТАХОВСКИЙ: Ух, ты.

ГОЛУБКИНА: Да, Настя вот это все. Ну, девки противнее, чем мужики, по детям.

СТАХОВСКИЙ: А были ситуации, когда, ты была не права? Одно дело, когда он говорит: ладно, мам, ты права. А были ситуации, когда ты не права?

ГОЛУБКИНА: Наверняка бывали ситуации, когда я, может быть, была не права не по сути, а по форме, может быть. Но, по сути, я всегда, конечно, права, естественно, ну, я имею в виду относительно детей. По форме, может быть, резковата, может быть, как-то надо было поспокойнее. Ну, сами знают, меня все матери, я думаю, поймут, практически все, у кого особенно не один ребенок, что, а особенно те, у которых по шестеро детей, те скажут, блин, а как по-другому?

СТАХОВСКИЙ: Значит, никак.

КУЗЬМИНА: Есть отдушина в жизни?

ГОЛУБКИНА: Это чего такое? Вьюжка что ли какая-то, форточка?

КУЗЬМИНА: Это, когда полный трэш, и вот она, отдушина. Не знаю, что это может быть. Лошадь, я не знаю, прогулки вдоль реки, пособирать грибы, медитировать про себя, мыть посуду?

ГОЛУБКИНА: Да нет, вроде я так люблю в кровати лежать, вот когда кондиционер, такой прохладный воздух и хорошо.

СТАХОВСКИЙ: И все, и ни о чем не думать или думать?

ГОЛУБКИНА: Ну, интернет еще откроешь, там почитаешь чего-нибудь, книжечку какую-нибудь.

СТАХОВСКИЙ: Ну, там же ужас один.

ГОЛУБКИНА: А я книжечки читаю там всякие, наберу себе какую-нибудь книжечку, какую хочу, читаю.

КУЗЬМИНА: Современная литература?

ГОЛУБКИНА: Разная литература, всякая. Беллетристика, публицистика, художественная литература.

КУЗЬМИНА: А про музыку. Правда, что Горон Брегович твой любимый композитор?

ГОЛУБКИНА: Нет, ну, так тоже нельзя. Это, знаете как, мой любимый писатель Лев Толстой.

КУЗЬМИНА: Один из?

ГОЛУБКИНА: Ну, в свое время как-то нравился, веселая музычка, но это к слову о балканских свадьбах и похоронах. А так вообще Рахманинов мой любимый композитор, уж если на то пошло, буду банальной.

СТАХОВСКИЙ: Ну, а почему банальной?

ГОЛУБКИНА: Ну, почему?

КУЗЬМИНА: Почему, Женя тоже, вас уже двое.

ГОЛУБКИНА: Как и Пушкин любимый поэт.

КУЗЬМИНА: А ты помнишь, с чем ты в Щуку поступала?

ГОЛУБКИНА: Да, я помню. Со стихами Саши Черного я поступала, по-моему, из басни «Ворона и лисица», а прозу я не помню, честно.

СТАХОВСКИЙ: У тебя сейчас есть какая-то цель в жизни? Ну, вот такая, что прямо я должна?

ГОЛУБКИНА: Я должна жить с радостью, весело и получать каждое мгновение от жизни ощущение полноты внутри себя.

СТАХОВСКИЙ: А жизнь учит?

ГОЛУБКИНА: Если не обдумывать все, вот это все, то тогда нет, а если стараться обдумывать все время, то можно даже из дома не выходить, научишься.

СТАХОВСКИЙ: Но можно ведь заблуждаться.

ГОЛУБКИНА: Можно, но не надо этого бояться. Ошибаться можно, можно падать, главное, подниматься.

КУЗЬМИНА: Есть люди герои в твоей жизни? Вот для тебя сформировано мнение по поводу их.

ГОЛУБКИНА: Этот человек герой?

КУЗЬМИНА: Да.

ГОЛУБКИНА: Это я. Это я, да, безусловно.

СТАХОВСКИЙ: А то и дважды герой, может быть.

КУЗЬМИНА: Есть что-то в нашем городе, что тебя очень заботит и поменять, может быть, не можешь, но это прям вот раздражает или не устраивает?

ГОЛУБКИНА: Да, меня не устраивает фальшь в людях, ложь, которая есть. Мне не нравится не простота, когда говоришь правду, люди часто пугаются или не верят.

СТАХОВСКИЙ: Потому что люди пугливы и недоверчивы.

ГОЛУБКИНА: Ну, да. Но это люди, это ни поменять, ни изменить нельзя. Просто хочется, чтобы как-то поспокойнее были, повежливее, и не навязывали, может быть, свое мнение окружающим, а к чужому мнению относились бы с уважением и понимали, что оно не должно оскорблять, а просто это чужое мнение, вот и все.

КУЗЬМИНА: Насколько ты религиозный человек?

ГОЛУБКИНА: Ну, что это значит, если бы я была православной христианкой, я бы жила по заповедям божиим. Я нарушаю их в день 20 раз, 150 раз. Хотя мне очень хотелось бы быть хорошей христианкой. Но это невозможно.

СТАХОВСКИЙ: А что самое сложное в твоей работе?

ГОЛУБКИНА: В моей работе? Да ничего, в общем, если это очень хороший… самое сложное это люди, конечно, кто тебя окружает.

СТАХОВСКИЙ: То есть восприятие?

ГОЛУБКИНА: Если это какие-то бездарные люди, я не назову их не профессиональными, а бездарные это те, кто не хочет узнавать и не хочет делать хорошо. Человек может ошибаться, может быть не профессионалом, но хочет ради дела, понимаете, работает, нравится, получает удовольствие. Если бездарные это те, кто просто отбывает, скажем, эту работу, вот они мешают, это самое тяжелое.

СТАХОВСКИЙ: Мария Голубкина была сегодня в «Школьной анкете». Спасибо.

ГОЛУБКИНА: Спасибо.