Профитроли Павел Деревянко

СТАХОВСКИЙ: На "Маяке" "Школьная анкета". Я пошел посмотреть (ход конем у меня, как обычно, понимаешь), кто родился в один день с нашим сегодняшним героем. Ну, не совсем в один день и в один год, но хотя бы в разные годы. Слушай, куча прекрасных людей. Например, Кристоф Виллибаль Глюк (не к ночи будет помянут), или вот Герман Гессе. Кто еще? Патрис Лумумба, между прочим, понимаете? И так далее.

ДЕРЕВЯНКО: Неплохо.

КУЗЬМИНА: Какая там шаурма!

СТАХОВСКИЙ: Где?

КУЗЬМИНА: На территории университета, конечно.

СТАХОВСКИЙ: Да? Слушай,  и вот, значит, среди многих людей певица  Елка.

ДЕРЕВЯНКО: Ой!

СТАХОВСКИЙ: Ты знал об этом?

ДЕРЕВЯНКО: Нет.

СТАХОВСКИЙ: Спрашиваю я Павла Деревянко.

ДЕРЕВЯНКО: Класс, класс!

СТАХОВСКИЙ: Павел Деревянко - театра и кино сегодня у нас в "Школьной анкете". Паша, привет.

ДЕРЕВЯНКО:  Привет, привет!

КУЗЬМИНА: Привет!

СТАХОВСКИЙ: Ну, первые пункты - как обычно. Павел Юрьевич Деревянко, день рождения - 2 июля (если кто не понял, о каком дне идет речь), 1976 год, день рождения. Таганрог - место рождения.

ДЕРЕВЯНКО: Точно.

СТАХОВСКИЙ: Когда был в Таганроге последний раз?

ДЕРЕВЯНКО: Да собственно недельку назад вернулся.

СТАХОВСКИЙ: А что там?

ДЕРЕВЯНКО: Там? Все по-прежнему. Море, залив цветущий.

СТАХОВСКИЙ: Водоросли или что?

ДЕРЕВЯНКО: Водоросли, да. Так как он мелкий, поэтому он очень цветет.

СТАХОВСКИЙ: Ну, это же Азов. Я правильно же помню?

ДЕРЕВЯНКО: Азовское море, только это залив.

КУЗЬМИНА: Он всегда таким был?

ДЕРЕВЯНКО: Ну да, ну да.

КУЗЬМИНА: Ничего не изменилось в Таганроге.

ДЕРЕВЯНКО: Никак не изменилось.

СТАХОВСКИЙ: Слушай, а что ты там недельку назад? Родственники, друзья, гастроли какие-то?

ДЕРЕВЯНКО: Родственники, друзья, дочка моя.

СТАХОВСКИЙ: Да ты что? Она живет в Таганроге?

ДЕРЕВЯНКО: Нет, мы ездили туда вместе, втроем: Даша, Варя  - моя дочка и собственно я.

СТАХОВСКИЙ: А Даша - это кто?

ДЕРЕВЯНКО: Даша - это мама моей дочери.

СТАХОВСКИЙ: А, ну вот чтобы все понимали. А то, может, не все же понимают.

ДЕРЕВЯНКО: Да. Бабушка с дедушкой редко видят дочку, дочка растет.

СТАХОВСКИЙ: А бабушка с дедушкой в Таганроге?

ДЕРЕВЯНКО: Да-да, мои родители. Вот, надо же было отвезти.

СТАХОВСКИЙ: Слушай, ну и хорошо. Раз уж заговорили, давай тогда про родителей, может быть, немножко, буквально два слова: кто, что, как?

ДЕРЕВЯНКО: Папа - Юра, мама - Таня. Работали,  всю жизнь свою отдали заводу "Красный котельщик".

СТАХОВСКИЙ: Это что там делают, котлы?

ДЕРЕВЯНКО: Там котлы варят. Мама всю жизнь просвечивала, вот огромные трубы варили для Китая, для таких стран, и она  просвечивала швы на предмет там трещинок всяких некачественных.

СТАХОВСКИЙ: Все ли правильно сварили.

ДЕРЕВЯНКО: Все ли правильно там, да, спаяли.

СТАХОВСКИЙ: Ух, ты! И папа там же работал, да?

ДЕРЕВЯНКО: А папа… у папы был большой станок какой-то сверлильный. Ну, собственно, рабочие папа и мама у меня.

СТАХОВСКИЙ: А это секретный был завод какой-то?

ДЕРЕВЯНКО: Нет, ну не то чтобы…

СТАХОВСКИЙ: Нет, нормальный? Ну, то есть ты там был в детстве, у родителей на работе? Придти, посмотреть можно было?

ДЕРЕВЯНКО: Нет, нет.

СТАХОВСКИЙ: Нет?

ДЕРЕВЯНКО: Но я скажу, я там был позже, когда уже занимался явным поиском себя и учился в Таганрогском кулинарном училище на повара-кондитера. И у нас с братом, мы с двоюродным братом учились в одной группе, была практика, и нас отправили в 32-ю столовую - там, где папа и мама всегда обедали.

СТАХОВСКИЙ: И вы встретились.

ДЕРЕВЯНКО: Я чистил там картошку, ребята, это невозможно! У меня никогда не было мозолей…

СТАХОВСКИЙ: От ножа?

ДЕРЕВЯНКО: Ну да, я понял, что это не совсем, в общем, то, что я хотел.

КУЗЬМИНА: В жизни.

ДЕРЕВЯНКО: Повар-кондитер - не самая лучшая  профессия, да.

СТАХОВСКИЙ: Слушай, а почему?

КУЗЬМИНА: Слушай, это уже потом, когда вот эти ножи правильные появились, ты подумал: да почему же тогда-то они не появились, как бы это все легко было.

ДЕРЕВЯНКО: Ну, это была, конечно, засада.

КУЗЬМИНА: Или вот это, сейчас уже продают чищенную картошку, кто-то ее уже почистил.

СТАХОВСКИЙ: Еще лучше, когда, знаешь, пожаренную продают, чтобы уже сесть и слопать все это дело. Слушай, ладно, это уже кулинарный техникум, это все, конечно, весело. А твое первое вообще воспоминание о себе? Знаешь, какая-то первая вспышка, вот такое воспоминание о себе.

ДЕРЕВЯНКО: Пожалуй, ясли. Ясли-сад, в который я не хотел жутко ходить, и мама меня туда отводила на сутки. Представляете, на сутки! Потому что папа работал…

СТАХОВСКИЙ: Ужас какой!

КУЗЬМИНА: У нас на пятидневку отдавали.

СТАХОВСКИЙ: В продленку на пятидневку?

КУЗЬМИНА: Конечно. Пять дней ты вообще с утра и до ночи там.

СТАХОВСКИЙ: Ну, не в ясли же. Ну, в детском саду, когда тебе лет шесть, но ясли - это…

ДЕРЕВЯНКО: Ну, в смысле, может быть, не ясли, наверное, попозже.

СТАХОВСКИЙ: Ну это сколько тебе было, то есть три, четыре уже?

ДЕРЕВЯНКО: Ну, наверное, где-то три года, я думаю. Я очень не хотел. Была зима, было жутко, и нянечки жуткие, эти кровати двухъярусные.

СТАХОВСКИЙ: Дети эти бегают…

ДЕРЕВЯНКО: Кошмар!

КУЗЬМИНА: Эти ледяные горшки, на которые нельзя сесть.

ДЕРЕВЯНКО: Эти горшки, эти нянечки, которые леща тебе - бах!

СТАХОВСКИЙ: Да ты что? Такие были злые женщины?

ДЕРЕВЯНКО: Да-да-да, вот так вот как-то у меня не очень радостные. И так я радуюсь, когда сейчас я пришел в детский сад к своей дочери. Господи, какие там воспитатели прекрасные! У них такие лица русские, добрые. Они поют им песенки. И я сам с ними съел кашку.

СТАХОВСКИЙ: А детский сад платный? Сильно платный детский сад? Или обычный, муниципальный?

ДЕРЕВЯНКО: Ну, не сильно, но платный. Нет, не муниципальный.

СТАХОВСКИЙ: Ну, то есть какой-то такой, да?

ДЕРЕВЯНКО: Да, какой-то небольшой, частный, но такой классный, милый!

СТАХОВСКИЙ: Ну, видишь, частный - это уже много.

ДЕРЕВЯНКО: Как я завидую своей дочери!

СТАХОВСКИЙ: Да, понимаю. Паша, почему Паша? В честь чего?

ДЕРЕВЯНКО: Паша? Дед Павел мой был.

СТАХОВСКИЙ: А, то есть традиция такая.

КУЗЬМИНА: Папа - Юрий Павлович.

ДЕРЕВЯНКО: Юрий Павлович, да.

СТАХОВСКИЙ: И поэтому ты Павел Юрьевич.

ДЕРЕВЯНКО: Точно.

КУЗЬМИНА: А дочь - Юрий Палыч… Ну, в смысле…

СТАХОВСКИЙ: Ну, это как в фильме - Лев Маргаритович, то есть Маргарит Львович. Слушай, ну а ты себя как  Паша всегда воспринимал? Потому что есть люди, которым не очень, например, нравится свое имя. И они думают: господи, ну почему я не Сигизмунд?

ДЕРЕВЯНКО: Не Сигизмунд Израилевич.

СТАХОВСКИЙ: Да.

ДЕРЕВЯНКО: Пожалуй, да.

СТАХОВСКИЙ: То есть никаких проблем, всегда было.

ДЕРЕВЯНКО: Пожалуй, я не воспринимаю себя никем, кроме Павла.

СТАХОВСКИЙ: Хулиган был в детстве?

ДЕРЕВЯНКО: Да.

СТАХОВСКИЙ: Дрался?

ДЕРЕВЯНКО: Дрался, но не так, может быть, часто…

КУЗЬМИНА: Как сейчас…

ДЕРЕВЯНКО: Как другие мои старшие товарищи. Сейчас сам с собой люблю подраться.

СТАХОВСКИЙ: Ну, то есть хулиган. А хулиганство в чем выражалось?

ДЕРЕВЯНКО: Мне всегда было интересно общаться со старшими товарищами.

СТАХОВСКИЙ: А что ровесники, скучно?

ДЕРЕВЯНКО: Не знаю, как-то так получалось. И вот это из детства перекочевало в сейчас. Вот сейчас у меня близкие друзья в основном все старше меня, как-то так уж сложилось, не знаю. Да, и так получилось, это были все, естественно, хулиганье, отпетое хулиганье, настоящее, не то что я. Я всегда хулиганил, и в школе я плохо учился, но я не был никогда, я не делал такие огромные какие-то ужасные проступки, вот этого у меня не было.

КУЗЬМИНА: Ну, так, шкодил.

СТАХОВСКИЙ: Да. Ну то есть маленьких не бил.

ДЕРЕВЯНКО: Маленьких не бил никогда.

СТАХОВСКИЙ: И над кошками не издевался.

ДЕРЕВЯНКО: Ну, пожалуй, может, пару раз только.

КУЗЬМИНА: А-а-х…

СТАХОВСКИЙ: Ну, как все, Вера. Это ты одна таракашек собирала в спичечные коробки.

ДЕРЕВЯНКО: Нет, это же нужно было прожить, попробовать, чтобы понять и почувствовать…

СТАХОВСКИЙ: Что это плохо, да?

ДЕРЕВЯНКО: Да. Вот-вот, кстати, очень хороший вопрос, Женя. Потому что я сейчас вспомнил, что у меня был этот… Да, я пришел со старшими, как всегда, в свою школу, со старшими пацанами, и какое-то там было, что-то слово за слово, и я начал кого-то там пинать, бить его. И понял, второе чувство возникло, что мне вот именно стыдно.

СТАХОВСКИЙ: Не нравится. Что ты делаешь что-то неправильно.

ДЕРЕВЯНКО: Стыдно, да-да-да. Я тогда не обратил на него внимания, я его подавил. Но это было всегда, и я вот это чувство развил, к счастью. Какой-то мультик был: мальчик чувствовал золото, и у него жутко болела голова, это не "Сказка странствий"? Нет, не помню.

СТАХОВСКИЙ: Ну, неважно, да.

ДЕРЕВЯНКО: И потом он его развил. И когда он стал уже плохим  парнем, мужчиной молодым, он это золото уже мог  притягивать, вот так вот.

СТАХОВСКИЙ: Ну, это вот к в любом: тебе дана способность, а ты ее оборачиваешь либо в плохую сторону, там в сторону зла, либо в сторону добра. И у тебя все-таки получилось стать нормальным.

ДЕРЕВЯНКО: Повезло.

КУЗЬМИНА: Скажи, спасал кого-нибудь когда-нибудь от чего-нибудь или от кого-нибудь? Брошенных щенков? Тонущих детей?

ДЕРЕВЯНКО: Да не так чтобы… Тонущих детей с удовольствием бы спас, сколько слышал этих историй. А так: вот черт, никто не тонет, блин!

КУЗЬМИНА: Никто не горит. Избы не горят, кони не бегут.

ДЕРЕВЯНКО: Ну, делал какие-то такие небольшие добренькие делишки.

СТАХОВСКИЙ: Ну, то есть ничего такого существенного. Ну ладно, ладно, хорошо.

ДЕРЕВЯНКО: Существенного ничего.

КУЗЬМИНА: Сейчас с таким же прищуром говорит, как и про то, как шкодил, один к одному.

СТАХОВСКИЙ: Слушай, ну а то ты не знаешь, что Деревянко видно уж, я не знаю, все десять лет, понимаешь, что он на публике, видно, что он шкода, понимаешь, где бы он что ни делал, ну видно же по человеку! Ну, не знаю…

ДЕРЕВЯНКО: А ты шкода…

СТАХОВСКИЙ: А ты шкода, да.

КУЗЬМИНА: Слушай, у тебя какие-нибудь вещи из детства твоего остались, конкретные вещи, может быть, твои или просто напоминающие тебе о твоем детстве?

СТАХОВСКИЙ: Рогатка.

КУЗЬМИНА: Велосипед.

ДЕРЕВЯНКО: Блин, вот насчет рогатки, у нас такие классные были рогатки, обалденные, просто произведения искусств.

СТАХОВСКИЙ: Сами делали?

ДЕРЕВЯНКО: Я вспоминаю их часто, вот по сию пору я их вспоминаю, с какого-то момента я начал их вспоминать, не знаю, уже года три, четыре, может быть, пять я хочу себе сделать дико рогатку.

СТАХОВСКИЙ: Чтобы она что, просто была?

ДЕРЕВЯНКО: Не знаю, чтобы она была. Ну, может, иногда пострелять. Но не по птицам, нет.

СТАХОВСКИЙ: Ну, по банкам.

ДЕРЕВЯНКО: По банкам, ну да. Или из окна, у нас там есть база какая-то, у меня под окном, и там иногда: гав-гав-гав… ночью.

КУЗЬМИНА: Это ты собак изобразил? Или солдат, которые ходят по плацу?

СТАХОВСКИЙ: Подвыпивших…

КУЗЬМИНА: Этих мы тоже знаем, такие же под окнами ходят. Похоже, все мы в одном районе живем, друзья.

ДЕРЕВЯНКО: Да уж.

КУЗЬМИНА: А своими руками делал что-нибудь в детстве? Или чужими руками?

ДЕРЕВЯНКО: Рогатки делал.

СТАХОВСКИЙ: Рогатки, Вера, рогатки.

ДЕРЕВЯНКО: Взрывпакеты мы делали.

СТАХОВСКИЙ: Это еще что?

КУЗЬМИНА: Давай, вот это интереснее.

ДЕРЕВЯНКО: Став чуть повзрослее, мы делали огромное количество взрывпакетов.

КУЗЬМИНА: Селитра?

ДЕРЕВЯНКО: Не только.

КУЗЬМИНА: Слушай, сейчас не надо рецепт, а то сейчас нас обвинят черт знает в чем.

ДЕРЕВЯНКО:   Селитру мы… брали бумагу, жарили ее, сурик-марганец, серебрянка, титаний… очень много, очень много.

СТАХОВСКИЙ: Я, говорит, в школе плохо учился,  понимаешь? Такие названия произносит из химической промышленности, которые не выговорит нормальный человек.

КУЗЬМИНА: Мне кажется, он их узнал гораздо позже.

ДЕРЕВЯНКО: Я не знаю, как мы не взорвали дом. Ну просто мозгов же совсем не было. И у нас несколько человек убились.

СТАХОВСКИЙ: Ужас!

ДЕРЕВЯНКО: Убились, да.

КУЗЬМИНА: Совсем?

ДЕРЕВЯНКО: Убились совсем, совсем убились.

СТАХОВСКИЙ:  Ужас! Слушай, но вообще я тебе хочу сказать, что, мне кажется, очень у многих людей в детстве, особенно парней, через это прошли. Потому что, я помню,  мы, например, не делали взрыв-пакеты, но мы ходили куда-то в воинские части искать какие-то патроны, понимаешь, как дураки, хотя историй была масса в газетах о том, как там дети подрывались на таких вот снарядах времен войны и так далее.

КУЗЬМИНА: Ребята, а вам не кажется, что где-нибудь от 75-го до 88-го года примерно у всех одинаковое было детство: селитра, подвалы,  подъезды, патроны, быстрогорелка, которая на всех капала всегда, и так далее, и тому подобное.

ДЕРЕВЯНКО: Да. Быстрогорелка - это пленка, что ли?

СТАХОВСКИЙ: Да, ну какая-то штука.

КУЗЬМИНА: Подожди, мыльница из-под мыла. Мама в мыльницу запаковывала мыло с собой в Сочи, понимаешь, вот это вот достать, вот это быстро горело, между прочим, и капало очень страшно, и пахло.

ДЕРЕВЯНКО: Быстро горела. А пленка, у меня вот до сих пор есть…

СТАХОВСКИЙ: Ужас какой! Шрам остался?

ДЕРЕВЯНКО: Да.

КУЗЬМИНА: Вот, смотрите. А дюпеля серые, которые забивали в асфальт…

СТАХОВСКИЙ: Слушайте, ладно, хватит про дюпеля серые. Все, Кузьмина, угомонись.

КУЗЬМИНА: Так я к тому, что сейчас дети этих прелестей понять не смогут, понимаешь?

СТАХОВСКИЙ: Может, и, слава богу? Пусть сидят в планшетах, пусть лучше птичек нажимают.

КУЗЬМИНА: Может и, слава богу, да. Но приятно, что мы дожили до сегодняшнего дня, конечно.

ДЕРЕВЯНКО: Настолько по-разному вот было наше детство…

СТАХОВСКИЙ: Каждому свое.

ДЕРЕВЯНКО: А у меня не так было.

СТАХОВСКИЙ: Не каждому? Ладно, уговорил. Слушай, ну ладно, двигаюсь дальше. Я так понимаю, что кулинарный техникум сложился-то не от успешной учебы в школе, это же не мечта была в детстве - стать поваром-кондитером.

ДЕРЕВЯНКО: В 8-м классе, когда писали сочинение "Кем вы хотите стать?", нас наш учитель спрашивал: ну и кем же? Я написал - космонавтом.  Потому что не имел никакого понятия…

СТАХОВСКИЙ: А кем еще?

ДЕРЕВЯНКО: Шутка была такая. Я не понимал, кто, как, где. Осознал лишь только, что я действительно на своем пути нахожусь, уже находясь на втором курсе института в ГИТИСе, уже переходя дорогу, помню, как-то. И вдруг, переходя дорогу, я вдруг понял…

СТАХОВСКИЙ: На втором курсе?

ДЕРЕВЯНКО: На втором курсе, да.

СТАХОВСКИЙ: И понял, что, наверное, в ГИТИС я пошел не зря.

ДЕРЕВЯНКО: Не зря, да.

КУЗЬМИНА: И космонавта я сыграю.

ДЕРЕВЯНКО: Все будет еще.

СТАХОВСКИЙ: Так, ну ладно, подожди, значит, кулинарный… Так а ты его окончил? Диплом-то есть?

ДЕРЕВЯНКО: Нет, меня выгнали.

СТАХОВСКИЙ: За что?

ДЕРЕВЯНКО: Выгнали с практики. Ну, потому что там действительно очень заставляли…

СТАХОВСКИЙ: Потому что опять был раздолбай.

ДЕРЕВЯНКО: Нет!!! Ну да…

СТАХОВСКИЙ: Ой, Паша, ладно, хорошо.

ДЕРЕВЯНКО: Выгнали оттуда и выгнали из парикмахерской, я был женским…

СТАХОВСКИЙ: В смысле?

КУЗЬМИНА: Женским мастером.

ДЕРЕВЯНКО: Женским мастером, да, учеником.

СТАХОВСКИЙ: Да ладно! Да ты что?

ДЕРЕВЯНКО: Да-да-да, два "Каре" стриг я и одну "Аврору", я помню.

КУЗЬМИНА: И все?

ДЕРЕВЯНКО: Нет, еще там химию крутил.

СТАХОВСКИЙ: Это святое. Так, куда еще заносило, кроме кондитера и парикмахера?

ДЕРЕВЯНКО: В вечернюю школу. Я потерял там все свои документы, вот в бодибилдеры, я поступал в медицинское училище.

СТАХОВСКИЙ: Не поступил?

ДЕРЕВЯНКО: Нет, не поступил.

СТАХОВСКИЙ: Может, и хорошо?

КУЗЬМИНА: Скажи, а родители как-то направляли? Или, в общем, судя по количеству мест, куда ты поступал, особенно не настаивали на каком-то определенном?

ДЕРЕВЯНКО: Они, ты понимаешь, на самом деле не так чтобы до этого им было. Им как бы прокормить нас, себя, вообще как-то на ногах стоять. Ну, конечно, они говорили: ну давай, иди. Ну, культуры именно такой образовательной или вот советческой, вот такого ничего не было.

СТАХОВСКИЙ: Слушайте, но давайте помнить, что это все-таки какой-то рубеж 80-90-х все, и начало 90-х, и время вот это  перевернутое.

ДЕРЕВЯНКО: Да, такая нормальная рабочая семья, вот просто по полной программе.

СТАХОВСКИЙ: Когда надо было что-то как-то…

КУЗЬМИНА: Слушай, а пока учился в ГИТИСе, где-то подрабатывал, приходилось?

ДЕРЕВЯНКО: Поначалу нет, слава богу, мне мой старший брат помогал. А уже находясь на третьем, на четвертом курсе, мы ездили летом какие-то шоу устраивали, в Геленджике, там в окрестностях.

КУЗЬМИНА: Это вот там ходят такие люди афроамериканцы, в юбках по пляжу, и с ними можно сфотографироваться.

СТАХОВСКИЙ: Так это Деревянко, да?

ДЕРЕВЯНКО: Каждый год мы ездили. Такая ностальгия! Мы классное действительное шоу делали, Дима Дюжев туда ездил, кого еще знаю, Сережа Фролов, ну, куча-куча людей вместе с нами.

СТАХОВСКИЙ: Глупостями заниматься, да.

КУЗЬМИНА: Слушай, а какое время тех лет тебе кажется, может быть, наиболее каким-нибудь кайфовым, которое было?

ДЕРЕВЯНКО: Пожалуй, институт. Институт был самый осознанный. Все шло по возрастающей. Вот я обожаю сейчас время возможностей, и мне нравится то, что со мной происходит, только я развиваюсь, мне это очень нравится.

СТАХОВСКИЙ: А чувствуешь развитие? Ну, то есть что ты растешь действительно сейчас?

ДЕРЕВЯНКО: Да.

СТАХОВСКИЙ: Да?

КУЗЬМИНА: Слушай, а можешь вспомнить какой-нибудь свой, я не знаю, взгляд на мир там пятилетней давности? И ловил ли ты себя сейчас на мысли, что вдруг ты о чем-то думаешь совершенно по-другому, просто потому, что, я не знаю, ты стал взрослее, или просто потому, что мир как-то тебе показал, что вообще-то это не так как-то?

ДЕРЕВЯНКО: Знаешь, категорично других мыслей и точек зрения у меня нет, к счастью.

КУЗЬМИНА: То есть они как-то устоялись.

ДЕРЕВЯНКО: К счастью к огромному. Я не потерял то, что у меня было с детства, я тот же самый рабоче-крестьянский… Я могу себе в этом признаться, мне нравиться это, я тащусь даже от души, я тот же самый остался рабочий, из рабочей семьи…

СТАХОВСКИЙ: Паренек.

ДЕРЕВЯНКО: Да, да. Но только приобретя очень много. То есть это огромная работа - остаться тем, кем ты есть, не стать новым, очень быстро это сделать вот так, понимаете, измениться.

СТАХОВСКИЙ: Но наверняка, смотри, опять же там в мире, допустим, кино, телевидения, музыки, там шоу-бизнеса - как угодно это можно назвать, потому что все равно одна какая-то такая каша, очень много ведь людей и с пафосом достаточно серьезным, и людей, которые, может быть, на твоих глазах менялись. Что человек приезжал, ты его знал, начинающий какой-то актер, раз - он снялся в двух каких-то фильмах, и ты встречаешь его через два года, все, он уже с тобой не здоровается.

ДЕРЕВЯНКО: Вот именно! Вот этого и сильно очень не хотелось. Это получилось у меня, и поэтому я счастлив.

СТАХОВСКИЙ: Ну и, слава богу. Значит, очень хочется, чтобы завершить уже с этой частью детства и юности и перейти уже к сегодняшнему дню после новостей, задать несколько очень простых вопросов, которые, мне почему-то кажется, ну я даже не знаю, уместными или не очень, потому что хулиганское детство и плохо учился в школе… Хотя, с другой стороны, а почему нет, почему не спросить? Потому что наверняка Паша же в детстве читал какие-то книжки, и, может, у него случилась книжка, которая перевернула его мир.

ДЕРЕВЯНКО: Пару-тройку.

СТАХОВСКИЙ: Например?

ДЕРЕВЯНКО: Например, "Му-му"…

СТАХОВСКИЙ: "Му-му"? Ну, была любимая книга какая-то? Ну хоть какая-нибудь, такая, чтобы раз…

ДЕРЕВЯНКО: Я Пушкина очень любил.

СТАХОВСКИЙ: Да ты что?

ДЕРЕВЯНКО: Я очень любил Пушкина, да.

СТАХОВСКИЙ:  Прозу или поэзию?

ДЕРЕВЯНКО: Нет, стихи. И… кто же мне? А реально меня убил… все забыл.

СТАХОВСКИЙ: Все забыл. А в ГИТИС с Пушкиным поступал?

КУЗЬМИНА: Друзья, во-первых, у нас будет маленькая пауза, и Паша вспомнит.

СТАХОВСКИЙ: Можно будет вспомнить. А в ГИТИС с чем поступал, помнишь?

ДЕРЕВЯНКО: И Пушкин был. Пушкин, Маяковский, Достоевский.

СТАХОВСКИЙ: То есть все родное, все равно мое, близкое.

ДЕРЕВЯНКО: Да, родное.

СТАХОВСКИЙ: Да, друзья, значит, в "Школьной анкете" у нас сегодня Павел Деревянко.

ДЕРЕВЯНКО: Пробел…

СТАХОВСКИЙ: Сейчас мы прервемся, заполним пробел, прервемся на новости, после этого вернемся и зададим Паше, может быть, и с вашей помощью, еще несколько вопросов. А вот, кстати, эта скандальная твоя фотосессия.

ДЕРЕВЯНКО: О…

СТАХОВСКИЙ: Ну, подожди, я не буду спрашивать, чего она, откуда.

ДЕРЕВЯНКО: Нет, я скажу.

КУЗЬМИНА: Нет, ты спроси.

ДЕРЕВЯНКО: Я скажу, конечно, что откуда.

КУЗЬМИНА: Фото должны увидеть все, друзья мои.

ДЕРЕВЯНКО: Это кошмар, это ужас!

СТАХОВСКИЙ: Почему?

ДЕРЕВЯНКО: Это такой ужас, который я никак не могу удалить.

КУЗЬМИНА: Почему кошмар и ужас, почему?

ДЕРЕВЯНКО: Да потому что, мне кажется, нормальный человек, посмотря эту фотографию, скажет: да он же дебил, такие фотографии размещать.

КУЗЬМИНА: Хочешь тебе скажу, что скажет нормальный человек? Боже, как это красиво!

СТАХОВСКИЙ: Вспоминая про скандальную фотосессию, я всего лишь хотел спросить после спортивных новостей, блин, прекрасное тело, что ты делаешь, скажи рецепт…

ДЕРЕВЯНКО: Так вот, я вам скажу. Эти фотографии были  сделаны для внутреннего использования в фильме "Счастливый конец", где я играл стриптизера, звезду стриптиза.

СТАХОВСКИЙ: Многозначительное название, да.

ДЕРЕВЯНКО: "Счастливый конец", да, это так и есть. Фильм, несмотря на тему, не получился пошлым. Это по мотивам гоголевского "Носа".

СТАХОВСКИЙ: Интересно.

КУЗЬМИНА: Фотосессия пошлой тоже не получилась.

ДЕРЕВЯНКО: Получилась. Ну, ладно.

КУЗЬМИНА: Значит, мы не те фотографии видели.

ДЕРЕВЯНКО: Да. Эти фотографии, когда передавались от фотографа в ЦПШ, вот этот человек - ассистент по реквизиту их украла. И после премьеры фильма она их выбросила в Интернет. Она умерла потом.

СТАХОВСКИЙ: Господи! Трагическая история.

ДЕРЕВЯНКО: Да. Но, наверное, я бы ее убил потом. Ну, просто я не знаю, я был такой, я до сих пор злой, уж сколько лет прошло.

СТАХОВСКИЙ: То есть это было выброшено, то есть это были пробы, по большому счету.

ДЕРЕВЯНКО: Это не пробы. Это, знаете, на третьем плане висят плакаты - звезда…

СТАХОВСКИЙ: А, ну, то есть это было сделано для реквизита, для фильма.

ДЕРЕВЯНКО: Да, исключительно.

СТАХОВСКИЙ: Фотографии, которые были украдены и выложены в Интернет, помимо твоей воли.

ДЕРЕВЯНКО: 100 процентов. И я не могу ничего с этим пока сделать.

СТАХОВСКИЙ: Да ладно, в чем дело-то, хорошие фотографии, кстати.

ДЕРЕВЯНКО: Жуткие фотографии! Ну, дети смотрят, открывают "Деревянко", и там просто вот этот вот… ужаснейший лайф, фотографии кошмарные.

СТАХОВСКИЙ: Слушай, хорошо, все, это мы поняли.

КУЗЬМИНА: И сейчас еще больше людей захотели их увидеть. Смотрите, смотрите - вокруг все начали искать…

СТАХОВСКИЙ: А теперь возвращаемся к моему вопросу. Что со спортом в жизни, как ты держишь себя в прекрасной форме?

ДЕРЕВЯНКО: С понтом. Ты знаешь, так как хочется быть в теме, я имею в виду быть…

КУЗЬМИНА: В боевой готовности.

ДЕРЕВЯНКО: В боевой готовности, быть в силе, в тонусе, то, конечно, нужен зал. Ну, как минимум нужна зарядка каждый день.

СТАХОВСКИЙ: Каждый день все-таки.

ДЕРЕВЯНКО: Да.

СТАХОВСКИЙ: А у тебя с детства вот это идет, что ты раз - с утра встал, отжался?

ДЕРЕВЯНКО: Нет.

СТАХОВСКИЙ: Или ты в каком-то возрасте себя стал заставлять?

ДЕРЕВЯНКО: Ты знаешь, я лентяй, жуткий лентяй. И сейчас у меня есть месяц, когда я могу ничего не делать. Я понимаю, что я разлагаюсь потихоньку, что эта лень входит в меня и разлагает меня. Но на самом деле достаточно давно уже я увлекся техникой жизни, скажем так.

СТАХОВСКИЙ: Это что еще значит?

ДЕРЕВЯНКО: Ну, техника жизни, я не знаю, просто учиться жить правильно, делать себя лучше, скажем так, я назвал это, просто озаглавил так: "техника жизни".

СТАХОВСКИЙ: Строить из себя гармоничного человека, личность?

ДЕРЕВЯНКО: Гармоничного человека, личность, именно так, да, растить.

СТАХОВСКИЙ: Так.

ДЕРЕВЯНКО: И для этого необходимо проводить работу со своей ленью, чтобы она работала на тебя.

СТАХОВСКИЙ: А как же, а как с ней бороться?

КУЗЬМИНА: Ну, в двух словах.

ДЕРЕВЯНКО: Мотивация?

СТАХОВСКИЙ: Да, мотивация.

ДЕРЕВЯНКО: Мотивация. Одно слово.

СТАХОВСКИЙ: О, то есть надо думать, ради чего.

ДЕРЕВЯНКО: Да.

СТАХОВСКИЙ: Ух, ты!

ДЕРЕВЯНКО: А у меня очень сильная мотивация, и всё.

КУЗЬМИНА: Слушай, а не работает эта мотивация: ради себя? Вот все говорят: ты должен бросить это ради себя.

ДЕРЕВЯНКО: Нет, для меня не работает.

КУЗЬМИНА: Вот, понимаешь, и для нас не работает.

ДЕРЕВЯНКО: Я тоже для себя там столько хотел вещей сделать. Но только начинаешь чем-то заниматься и вроде даже увлекаешься, но потом проходит какое-то время, то ли ты куда-то уезжаешь, то ли у тебя другие интересы появляются, и всё, и ты понимаешь, что я уже не хочу. Но ты же две недели назад говорил, что это надо, жизненно необходимо. Ну да, ну да, а сейчас я уже не хочу.

КУЗЬМИНА: Я не отказываюсь от своих слов две недели назад…

ДЕРЕВЯНКО: Я не хочу! Чувак, я не хочу! … ну и, фиг с тобой, лежи, блин, на диване. Но для своей работы я готов сделать очень-очень многое, и я обожаю свою работу, и потому что я работаю…

КУЗЬМИНА: А скажи, почему? Потому что ты ее так сильно любишь, и это твое место в твоей жизни?

ДЕРЕВЯНКО: Это мое место, да, через эту работу я, в общем, осознаю эту жизнь, осознаю себя, учусь, учусь у людей, у себя и познаю.

КУЗЬМИНА: Скажи, а есть профессии, в которых бы хотелось стать суперпрофессионалом? Ну, может быть, не в этой жизни, потому что времени, может быть, не хватает. Вот какие-то вообще другие фантастические, где ты говоришь: да, классно, вот я бы поработал, вот так вот головой и всю жизнь, только какие-то другие.

ДЕРЕВЯНКО: Физиком.

СТАХОВСКИЙ: Физиком?!

ДЕРЕВЯНКО: Физиком.

СТАХОВСКИЙ: Господи, а это-то откуда?

КУЗЬМИНА: Это как тот космонавт из сочинения?

ДЕРЕВЯНКО: Вот сейчас ты спросил, а мне прилетело. Потому что настолько я далек от этой физики, от химии, вообще от точных наук настолько далек…

СТАХОВСКИЙ: Что хочется понять.

ДЕРЕВЯНКО: Я двойки получал, двойки.

КУЗЬМИНА: Ты тоже не знаешь, как все-таки летают самолеты и не тонут корабли, и так далее, и передается электричество или песня от айфона к айфону?

СТАХОВСКИЙ:  Вот так: чик-чик! Вот так оно и передается, Вера, понимаешь.

ДЕРЕВЯНКО: И всё, да.

СТАХОВСКИЙ: А ты, Вера Николаевна, глупая женщина…

КУЗЬМИНА: Да, да, это да. Что имеем, то имеем.

СТАХОВСКИЙ: Да. Ну, слушай, раз уж пока о физической форме. А диеты какие-то в твоей жизни присутствуют? То есть ты следишь за питанием?

ДЕРЕВЯНКО: Я понимаю, что надо следить за этим.

СТАХОВСКИЙ: Но…

ДЕРЕВЯНКО: Говорят умные люди: "Мы то, что мы едим". Но вот я ехал сюда, я понимал, у меня мало времени, и я заехал в "Макдональдс" и съел…

СТАХОВСКИЙ: И схомячил, конечно.

ДЕРЕВЯНКО: Да-а-а, да!

СТАХОВСКИЙ: Радостно сказал Деревянко.

ДЕРЕВЯНКО: Я иногда это делаю и все. Вкусно.

КУЗЬМИНА: Скажи, а ты себя коришь потом или все-таки выгоняешь эти мысли из своей головы, когда уже доедаешь и понимаешь, что какой же я гад все-таки…

ДЕРЕВЯНКО: Ну, ты знаешь, вот гад, но, причем, на мне это ничего не отражается вообще.

СТАХОВСКИЙ: Ну, потому что спорт-то все равно есть.

ДЕРЕВЯНКО: Спорт - нет, это природа, это природа, гены.

СТАХОВСКИЙ: Спасибо папе с мамой.

ДЕРЕВЯНКО: Гены, гены. И поправиться - жуткая проблема. Похудеть - просто два раза не поел, и все - минус килограмм.

СТАХОВСКИЙ: Ничего себе!

ДЕРЕВЯНКО: Вообще, да.

КУЗЬМИНА: Счастливый человек…

СТАХОВСКИЙ: А что всегда есть в твоем холодильнике все-таки?

ДЕРЕВЯНКО: Или несчастливый… Нет, счастливый.

КУЗЬМИНА: Счастливый, счастливый. Нас таких гораздо больше, которые на другой стороне баррикады.

СТАХОВСКИЙ: Паша, а все-таки что всегда есть в твоем холодильнике? Ну, то есть продукты, без которых ты вообще прямо не можешь представить себе счастливую жизнь.

ДЕРЕВЯНКО: Счастливую жизнь? Бананчики.

КУЗЬМИНА: А такие маленькие или большие бананы?

ДЕРЕВЯНКО: Бананище.

КУЗЬМИНА: Теперь появились маленькие, и мы теперь должны их как-то различать.

СТАХОВСКИЙ: Ладно, хорошо. Есть какая-то историческая эпоха, в которую хочется съездить на пару недель в отпуск?

ДЕРЕВЯНКО: Да, есть такая эпоха. Это Америка конец 60-х, 70-е годы.

СТАХОВСКИЙ: 60-70-е годы…

ДЕРЕВЯНКО: Рок-обилие вот это…

СТАХОВСКИЙ: А, вот чего. Элвис Пресли?

ДЕРЕВЯНКО: Элвисы Пресли в этих хайерах…

СТАХОВСКИЙ: Все как надо.

ДЕРЕВЯНКО: Я приехал в Москву и поступил, у меня был вот такой вот кок.

КУЗЬМИНА: Синий?

СТАХОВСКИЙ: Речь о прическе, для тех, кто нас не видит.

ДЕРЕВЯНКО: Да-да-да, это такая прическа. Я был весь в прыщах, я ходил и улыбался…

СТАХОВСКИЙ: Красавец!

ДЕРЕВЯНКО: Вы знаете, я был худшим на курсе.

СТАХОВСКИЙ: В смысле худшим?

ДЕРЕВЯНКО: Самым худшим был на курсе, когда поступил.

СТАХОВСКИЙ: То есть? В чем это выражалось?

ДЕРЕВЯНКО: Просто тотально, ну я был нулевой такой.

КУЗЬМИНА: Подожди, а ты себя сам так чувствовал, или оценки говорили сами за себя, тебе мастера говорили?

ДЕРЕВЯНКО: Ну да, так было, так было. Мне никто не верил, никто не воспринимал. А Леонид Ефимович Хейфиц - мой мастер, он не воспринимал меня, мне кажется, до четвертого курса.

СТАХОВСКИЙ: Но ты сам только на втором понял.

ДЕРЕВЯНКО: Может быть, он меня стимулировал этим самым, таким вот образом. Но у него получилось.

СТАХОВСКИЙ: Вот видишь!

ДЕРЕВЯНКО: Со второго курса я взялся за голову и захотел стать лучше.

СТАХОВСКИЙ: Вот. Ну сам потому что понял, да, и все, и понеслось.

ДЕРЕВЯНКО: Да, да.

КУЗЬМИНА: Паша, у тебя есть татемное животное?

ДЕРЕВЯНКО: Да.

СТАХОВСКИЙ: О, господи! Это что, кто?

ДЕРЕВЯНКО: Подожди, татемное - это, как это называется, воплощение твое в животном?

КУЗЬМИНА: Ну, например, да.

ДЕРЕВЯНКО: Татемное, потому что это как защита звучит, татем.

СТАХОВСКИЙ: Ну, пусть так, да.

ДЕРЕВЯНКО: Нет, если не защита, то это кот камышовый, дикий камышовый кот.

КУЗЬМИНА: Большие такие коты.

ДЕРЕВЯНКО: Да.

КУЗЬМИНА: И облизнулся…

СТАХОВСКИЙ: Да, да, посмотрите, действительно. Так ты же играл Бегемота.

ДЕРЕВЯНКО: Было дело.

СТАХОВСКИЙ: Было же в "Мастере и Маргарите". Но в театре, по-моему.

ДЕРЕВЯНКО: Да-да-да.

КУЗЬМИНА: К коту вплотную практически приблизился.

СТАХОВСКИЙ: Конечно. Ну надо же как-то иногда. Слушай, а это самое… господи, что хотел спросить?

КУЗЬМИНА: Про татуировки ты хотел спросить.

СТАХОВСКИЙ: Нет, я хотел спросить… Одна фотосессия, кстати, такая была. Это настоящие же, да? Или нарисованные?

ДЕРЕВЯНКО: Это вот классический способ того, как нельзя делать татуировки, классический случай.

СТАХОВСКИЙ: То есть что? Напился?

ДЕРЕВЯНКО: Рассказать эту историю? А, нет, я не буду это, я слишком откровенный, нет, это не надо рассказывать.

КУЗЬМИНА: Короче, ты жалеешь?

ДЕРЕВЯНКО: А?

КУЗЬМИНА: Жалеешь о том, что сделал?

ДЕРЕВЯНКО: Вот ну так, чтобы жалеть, я понимаю, что бессмысленное это дело - жалеть о чем-то. Это мой опыт, которому я дико благодарен, я так живу. Но, конечно, это глупость полная, чушь. А вот другие откровенные татуировки, это - сила.

СТАХОВСКИЙ: Почему не показать? А что это? Это какие-то штучки прямо. Ух, ты!

КУЗЬМИНА: Какие красивые! Но, видимо, недавние штучки, не доисторические, как та, что вот там…

СТАХОВСКИЙ: Там какие-то стрелы переплетенные.

ДЕРЕВЯНКО: Это страшный и ужасный Игнат.

СТАХОВСКИЙ: Господи!

ДЕРЕВЯНКО: Ты же знаешь его.

СТАХОВСКИЙ: Конечно.

КУЗЬМИНА: Да, конечно. Понятно. Да, друзья мои…

ДЕРЕВЯНКО: Уехал в Монголию на месяц.

СТАХОВСКИЙ: Зачем?

КУЗЬМИНА: Бить татуировки монголам.

СТАХОВСКИЙ: Монголам. Мстить за XIII век.

КУЗЬМИНА: Монголы письмо написали.

ДЕРЕВЯНКО: Представляешь, в Монголию.

КУЗЬМИНА: Молодец.

СТАХОВСКИЙ: А тебе удается съездить в отпуск? Есть места в мире, в которые хочется возвращаться?

ДЕРЕВЯНКО: Да, я очень люблю Таиланд, очень люблю остров Пханган. И я очень люблю Лос-Анджелес. Вот таких два разных места.

СТАХОВСКИЙ: Такой разлет-то достаточно широкий.

ДЕРЕВЯНКО: Да-да-да. А вот представляешь, сколько там внутри всего помещается…

СТАХОВСКИЙ: Нет, не представляю. Я не был ни там, ни там.

КУЗЬМИНА: Меж ними, между Пханганом и Лос-Анджелесом.

СТАХОВСКИЙ: Ну, Пханган-то - поваляться и для успокоения. А Лос-Анджелес, видимо,  потусить.

ДЕРЕВЯНКО: Потусить… Ты знаешь, там тебя никто не знает. Вот, пожалуйста, тебе место для саморазвития, давай, показывай себя, какой ты есть человек. И потом, там английский, конечно. И потом, там горы и океан, и люди расслабленные, и вообще. И с третьей стороны, это еще и центр твоей  профессии, Голливуд и все такое прочее.

КУЗЬМИНА: Недалече.

ДЕРЕВЯНКО: Недалече, не так далеко.

СТАХОВСКИЙ: Да, можно раз - и  на матрас.

ДЕРЕВЯНКО: Опа!

КУЗЬМИНА: И плывешь, плывешь.

СТАХОВСКИЙ: И плывешь, плывешь, да.

ДЕРЕВЯНКО: Возьмите меня, ребята…

КУЗЬМИНА: А есть, скажи, пожалуйста, есть что-то, что ты уже не успеешь сделать в жизни?

ДЕРЕВЯНКО: Не знаю.

КУЗЬМИНА: Все успеешь?

ДЕРЕВЯНКО: Да, я надеюсь, я очень много хочу сделать.

КУЗЬМИНА: Например?

СТАХОВСКИЙ: Ну кто делится планами, Вера?

КУЗЬМИНА: Вот если бы сейчас ты не сказал, Паша бы поделился.

СТАХОВСКИЙ: Черт, опять я испортил всю малину.

КУЗЬМИНА: Да, может быть.

ДЕРЕВЯНКО: Вы знаете, меня из-за моей этой откровенности.

СТАХОВСКИЙ: Так это же хорошо.

ДЕРЕВЯНКО: Да, это неплохо, я согласен, я делаю это осознанно, как бы я вижу все это со стороны.

СТАХОВСКИЙ: А чего стесняться-то, правда?

ДЕРЕВЯНКО: Но я вам скажу, пять дней назад я ехал с товарищем куда-то, мы делали с моим старшим товарищем Аркадием, мы ехали в мастерскую делать мне маску, на «Фейсбуке» сейчас висит, он офигительные маски делает. Остановился какой-то парень на "Кайене" снимать меня и с диким акцентом, говорит: я с какой-то выставки еду, вот у меня посуда какая-то, что-то… Он как-то уже открыл багажник мой. Я уже вылез из машины, открыл своей багажник, он перенес мне посуду, какие-то ножи, собрался мне за 2 тысячи долларов это продать…

СТАХОВСКИЙ: И ты уже почти купил…

ДЕРЕВЯНКО: Я заплатил. Вышел Аркадий и говорит: поехали отсюда, старик, поехали. И отъехал. Короче говоря, он меня развел, за 20 тысяч рублей я купил эту посуду. Я смеялся над собой в этот же самый момент, я понимал, что тебя разводят, парень! И я ржал просто над собой… Но вот это удивительное ощущение, ну мне даже оно нравится как-то, знаешь, я могу все это со стороны на себя смотреть. Слушай, но это произошло.

КУЗЬМИНА: Нет, ну слышишь, но ты же… понимаешь, и он поймал просто. Хотел сказать, что это Веселкин со своим Ай-Ти-Веселкиным.

ДЕРЕВЯНКО: И вот я сейчас езжу с этими кастрюлями и с ножами в багажнике и думаю: ну фига же…

СТАХОВСКИЙ: Слушай, но это все, мне кажется, от твоей вот еще детской, юношеской шаловливости, которая тебя не покидает, и от нее все…

ДЕРЕВЯНКО: Эта непосредственность, которую я сохраняю, пытаюсь сохранить, и просто она мне необходима.

КУЗЬМИНА: Знаете, хочу сказать, что маска совершенно не похожа на тебя.

ДЕРЕВЯНКО: Маска?

КУЗЬМИНА: Да.

ДЕРЕВЯНКО: Очень похожа на меня, ну просто один в один.

СТАХОВСКИЙ: Я сейчас посмотрю и скажу.

КУЗЬМИНА: Нет, ну как тебе сказать? Я имею в виду, она как-то энергетически на тебя… она немножко другая.

СТАХОВСКИЙ: Нет, почему, она, мне кажется, очень похожа. Другое дело, что ты там серьезный. Ну то есть это серьезное взрослое лицо.

КУЗЬМИНА: Да. Нет, ты там совсем  внутри себя, понимаешь?

ДЕРЕВЯНКО: Да. Но я такой и есть, ребята, я такой и есть.

СТАХОВСКИЙ: Короче, значит, мы ее найдем, выложим ее в наших официальных группах.

ДЕРЕВЯНКО: Это же все форма, вот такой я, многие знают, какой я шаловливого, веселого, но я-то на самом деле такой, ну это форма.

СТАХОВСКИЙ: Ну так и хорошо.

ДЕРЕВЯНКО: А на самом деле…

СТАХОВСКИЙ: Да ты что?

ДЕРЕВЯНКО: А на самом деле… Физик-ядерщик.

СТАХОВСКИЙ: Я хочу спросить о суевериях в жизни. Но не актерских, скажем, потому что понятно, что все актеры, которые к нам сюда приходят в программу, ну, конечно, есть в профессии там какие-то вот эти театральные там штучки и так далее. Это все понятно. А вот жизненные какие-то суеверия у тебя присутствуют в жизни, просто бытовые?

ДЕРЕВЯНКО: Да, да, есть. Вот не поступать плохо.

СТАХОВСКИЙ: Ну это же не суеверие, это так, это убеждение. А суеверие, я не знаю, вернулся - посмотрись в зеркало.

ДЕРЕВЯНКО: Нет, это я пошутил немножко. Нет, такого нет у меня.

СТАХОВСКИЙ: Нет? И спи спокойно. А вообще мистическое что-то в жизни присутствует?

ДЕРЕВЯНКО: Да всякое, всякое.

СТАХОВСКИЙ: Ты веришь в колдунов?

ДЕРЕВЯНКО: Я вообще верю, я просто верю в жизнь, верю в человека. И магия в том, что бывает очень много непонятного, необъяснимого там в жизни. И инопланетяне, наверное, есть. И бог есть в нас.

КУЗЬМИНА: Я есть.

ДЕРЕВЯНКО: Я есть. А есть ли я?

СТАХОВСКИЙ: Ты читал "Гарри Поттера" или смотрел кино?

ДЕРЕВЯНКО: Ага.

СТАХОВСКИЙ: Слушай, если бы ты, например, снимался в этом фильме, то в роли кого?

ДЕРЕВЯНКО: Я вот думаю, плохиша какого-нибудь.

СТАХОВСКИЙ: Все-таки?

ДЕРЕВЯНКО: Да.

СТАХОВСКИЙ: Какого-то вот этого гадкого, Слезерина, какого-нибудь там…

ДЕРЕВЯНКО: Вот знаете кого бы я реально сыграл? Из "Властелина колец".

СТАХОВСКИЙ: Кого? А, Горлума?

ДЕРЕВЯНКО: Да.

СТАХОВСКИЙ: Ничего себе! Хотя бы, наверное, и вышло бы, конечно.  Очень бы клевый, наверное, я был.

КУЗЬМИНА: Я бы очень был хороший Горлум.

ДЕРЕВЯНКО: Очень круто бы я сделал, 100 процентов.

СТАХОВСКИЙ: Слушай, вот это, конечно, круто, да.

КУЗЬМИНА: Надо письмо написать в Голливуд.

СТАХОВСКИЙ: Пусть снимают новую часть.

КУЗЬМИНА: Здравствуйте, пишет вам Паша Деревянко из Москвы…

СТАХОВСКИЙ: Да. И мои маленькие, да. Сейчас я вам тут устрою…

КУЗЬМИНА: Мои маленькие прелести - и шли свою фотосессию.

СТАХОВСКИЙ: Опа!

КУЗЬМИНА: Ладно, друзья. Вот хорошо, слушайте, говорят: есть самые счастливые профессии в мире - это путешествовать и рассказывать по телевизору об этом всем, как я путешествую. Или радиоведущий, говорят, самая счастливая. Или вот артист, который может быть кем угодно в своем кино, в котором он снимается. Он может быть и космонавтом, завтра стриптизером, послезавтра женщиной, если он мужчина, или мужчиной, если она женщина.

СТАХОВСКИЙ: И наоборот, в общем, все что угодно, да.

КУЗЬМИНА: Ты считаешь, что твоя профессия - одна из самых счастливых профессий человеческих?

ДЕРЕВЯНКО: Да, 100 процентов.

СТАХОВСКИЙ: А какая была самая сложная роль?

ДЕРЕВЯНКО: Ты знаешь, конкретно роль или там, не знаю, все, что с ней связано, и последствия, и…

СТАХОВСКИЙ: Ну, это, мне кажется, тут неотрывная вещь, не знаю.

ДЕРЕВЯНКО: Ну нет, нет-нет-нет.

СТАХОВСКИЙ: Бывают роли, у которых последствия?

ДЕРЕВЯНКО: Пожалуй, да, я скажу, самая тяжелая, конечно, конечно. Самая тяжелая роль - "Обратная сторона Луны".

СТАХОВСКИЙ: А это вот сериальчик этот недавно.

ДЕРЕВЯНКО: Это очень тяжело было, очень-очень сильно тяжело.

СТАХОВСКИЙ: А почему? Что там такого?

ДЕРЕВЯНКО: А потому что нужно было изобразить, передать состояние человека, который сходит с ума.

СТАХОВСКИЙ: Но он же мистический, кстати, в какой-то мере и степени.

ДЕРЕВЯНКО: Ну, понимаешь, ты же через что сможешь передать человека, сходящего с ума? Ты же не должен кривляться, иначе это же чушь собачья будет, понимаешь? И не махать руками. Сумасшедшие, они же тихие сумасшедшие.

СТАХОВСКИЙ: В глазах, в глазах все.

ДЕРЕВЯНКО: И поэтому мне было очень-очень-очень сильно тяжело. Да, но круто, круто.

СТАХОВСКИЙ: Да, это круто. А про последствия ты заговорил, это что?

ДЕРЕВЯНКО: Последствия? Ну, допустим, эта пресловутая фотосессия и стриптизер, которого я играл. Так получилось, что он потом как-то так незаметно в меня перепрыгнул. В общем, я уже понял после этой картины, что… там было несколько замечательных событий, после которых я с ужасом вдруг понял, что это уже не я, то есть уже я плюс кто-то, плюс вот этот человек - стриптизер, которого я играл.

СТАХОВСКИЙ: Ну что же за событие, что это может быть, как это? Я не понимаю.

ДЕРЕВЯНКО: Ну…

СТАХОВСКИЙ: Об этом при детях нельзя, да?

ДЕРЕВЯНКО: Да, там…

КУЗЬМИНА: Это вы сейчас на меня смотрите - при детях нельзя?

СТАХОВСКИЙ: Нет, ну мы работаем в режиме 16+, поэтому…

ДЕРЕВЯНКО: Короче говоря, я понял, что это уже не я.

СТАХОВСКИЙ: Да?

ДЕРЕВЯНКО: Да.

СТАХОВСКИЙ: Но ты справился уже как-то, вернулся в нормальное состояние?

ДЕРЕВЯНКО: Я сразу выбросил костюм этого стриптизера.

СТАХОВСКИЙ: Тот, который… костюм стриптизера?

ДЕРЕВЯНКО: Да, да. Думаешь, это плавки?

КУЗЬМИНА: Там кожаные черные трусы.

ДЕРЕВЯНКО: Секунду. Там была пилотка.

КУЗЬМИНА: А, ну пилотка-то, да.

ДЕРЕВЯНКО: Не суть. Там были сапоги. Мы очень долго искали этот костюм.

КУЗЬМИНА: Сейчас народ давай писать: куда выкинул, куда, где костюм стриптизера Деревянко? Я готова отдать за него все.

ДЕРЕВЯНКО:  Я перестал ходить в спортзал, заниматься, и у меня наступила депрессия, которая длилась полгода. Потом через какое-то время у меня наступила физическая немощь.

СТАХОВСКИЙ: Ужас какой! Как тебя торкнуло-то.

ДЕРЕВЯНКО: Это торкнуло, да, вот именно. И после того еще  как была премьера, то есть он никак  не пошел, вообще мне было очень плохо. То есть я столько отдал для этого фильма, я реально отдал кучу сил…

КУЗЬМИНА:  Ты видишь, ты очень правильно рассуждаешь, это опыт, ты его получил, ты это  перешагнул, ты смог с собой справиться, и, значит, для чего-то он был нужен. Правильно?  Правильно.

ДЕРЕВЯНКО: 100 процентов, да, всё нужно.

СТАХОВСКИЙ: Да. Ну, к вопросу об опыте. У нас есть в рамках "Школьной анкеты" рубрика очень простая, называется "Секрет", и суть ее крайне проста. Наш прошлый гость - человек, который был у нас в программе в прошлый раз, то есть неделю назад, задает вопрос нашему следующему гостю, естественно, понятия не имея, кто это будет. И прямо сейчас настало время запустить этот момент. И, пожалуйста.

ДЕРЕВЯНКО: Эй, ты…

КУЗЬМИНА: Это еще не вопрос…

ВИШНЕВСКИЙ: Я  - Владимир Вишневский. И свой вопрос я хочу задать с помощью классика - Александра Сергеевича Пушкина, его интонацию перелицевав в  вопросительную. Скажите, пожалуйста, быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей? Вот мой вопрос.

СТАХОВСКИЙ: Вот так. Владимир Вишневский.

ДЕРЕВЯНКО: Ну еще бы, еще бы не можно! Конечно, можно и нужно думать о красе ногтей и вообще о форме. Ведь что есть искусство?

СТАХОВСКИЙ: Так, вот, наконец-то мы добрались.

ДЕРЕВЯНКО: Это сочетание формы и содержания, и только так. Потому что если будет одно содержание, это будет немножко однобоко. И так же, как и форма. Это всегда вместе, всегда рука об руку - форма и содержание. Это на мой взгляд.

СТАХОВСКИЙ: Одно дополняет другое.

ДЕРЕВЯНКО: Вот так, да. Красивая, четкая форма, я грубо сейчас говорю, и суть.

СТАХОВСКИЙ: Но главное ведь опять же любить не себя в искусстве, а искусство в себе, да?

ДЕРЕВЯНКО: Да можно по-разному, можно по-разному начинать. Я не понимал, когда я начинал, кого любить - себя в искусстве? Я мучился. Но лиха беда начало. Уж живи и учись, просто развивайся, и всё. И все будет хорошо.

СТАХОВСКИЙ: Что самое сложное в твоей работе? Не какая-то конкретная роль, а вот в принципе - что самое трудное в профессии?

ДЕРЕВЯНКО: Сложно вообще в человечестве… не врать себе, мне кажется, вот не врать себе.

СТАХОВСКИЙ: А бывает?

ДЕРЕВЯНКО: Ну, у меня нет.

СТАХОВСКИЙ: То есть ты научился?

ДЕРЕВЯНКО: Ну да. Но это огромная… я учусь, я так живу, давным-давно так я пытаюсь жить. Ну, то есть это нельзя, победив это и там не вря себе какое-то время, и чтобы длилось это всю жизнь. Нет, эта работа вот постоянно должна быть с тобой, постоянно.

КУЗЬМИНА: Что ты не можешь простить другим людям?

ДЕРЕВЯНКО: Простить? Ну, наверное, какую-то глупость и нежелание становиться лучше.

КУЗЬМИНА: Глупость - это же так мило иногда.

ДЕРЕВЯНКО: Ну, может быть…

СТАХОВСКИЙ: Видишь, Вера, ну он почти на все согласен.

КУЗЬМИНА: Молодец!

СТАХОВСКИЙ: У тебя бывают профессиональные сны?

ДЕРЕВЯНКО: Бывают. Ну, сны на меня очень сильно влияют, они меня  тревожат.

СТАХОВСКИЙ: Страшные? Да?

ДЕРЕВЯНКО: Тревожат, да. Вот вчера у меня был какой-то сон…

КУЗЬМИНА: А ты с утра заглядываешь, потом  в Интернете смотришь сонник какой-нибудь: к чему бы эти крысы с крыльями почему-то?

ДЕРЕВЯНКО: Нет-нет, не заглядываю.

КУЗЬМИНА: Ну а ты их пытаешься сам как-то интерпретировать: к чему, что, и ищешь в них суть?

ДЕРЕВЯНКО: Да нет, вообще не ищу суть, потому что это, мне кажется, бессмысленно.

СТАХОВСКИЙ: Ну, сны профессиональные, ты говоришь, тревожат. Ну а что сниться? Что опаздываешь или, не знаю, забываешь роль? Или что это может быть?

ДЕРЕВЯНКО: Там у тебя твой дробовик не стреляет в монстров, и ноги очень медленны…

СТАХОВСКИЙ: И ты как собачка, перебирающая лапками во сне…

КУЗЬМИНА: Ну, это всем снится, да, это всем снится, что почему-то ты очень медленно бежишь, очень медленно. Вот они все бегут быстрее, чем ты, и ты можешь быстрее, но не получается. Ты на темной стороне или на светлой?

СТАХОВСКИЙ: О, господи! Мне кажется, понятно и так.

ДЕРЕВЯНКО: Посередке где-то.

СТАХОВСКИЙ: Пока.

КУЗЬМИНА: Вот видишь, непонятно.

ДЕРЕВЯНКО: Ну так это же все, это инь-янь, темное и белое. А как, а как? Ну не может быть только белым. Ну что это белое? Белое без темного - это все, это не интересно. Искусство не интересно без червоточинки, нету его, обязательно должен быть какой-то грех, простите меня, но что-то, какая-то…

КУЗЬМИНА: Нет, ну в тебе так точно, и тебе прощают.

ДЕРЕВЯНКО: Ну, вот что-то… Ну это и есть интерес, это же  и есть вот эта манкость, привлекательность в человеке, в творчестве. Смотришь, а вот только позитив один…

КУЗЬМИНА: Скучно…

ДЕРЕВЯНКО: Круто.

СТАХОВСКИЙ: У нас буквально минута. Паша, какая у тебя сейчас цель в жизни?

ДЕРЕВЯНКО: И дальше не останавливаться.

СТАХОВСКИЙ: Не останавливаться? А если шлагбаум, а если гора, а если узлы?

ДЕРЕВЯНКО: Ну, я хочу увидеть, как вырастет моя дочь, как она станет осознанной, красивой девчонкой. Ой, я просто хочу, я просто хочу жить, хочу быть и много хочу очень сделать. И хочу жить в классном, блин, государстве, без глупостей.

СТАХОВСКИЙ: В добром мире?

ДЕРЕВЯНКО: Ну, потому что у нас столько всего ужасного…

СТАХОВСКИЙ: Да. Павел Деревянко был сегодня в школьной анкете". Нам пришла масса сообщений про твои шикарные фотографии, и я уверен, в этих сообщениях нет ни доли, кстати, иронии. Спасибо!

КУЗЬМИНА: Спасибо тебе большое!

ДЕРЕВЯНКО: Спасибо, ребята! Пока!