[Объект22] Иван Бунин

Е.СТАХОВСКИЙ: Очередная серия нашего цикла, посвященного лауреатам Нобелевской премии по литературе. Здесь Мария Викторовна Михайлова, доктор филологических наук, профессор филологического факультета МГУ имени М.В.Ломоносова, член Союза писателей Москвы. Мария Викторовна, здравствуйте.

М.МИХАЙЛОВА: Добрый вечер.

Е.СТАХОВСКИЙ: Спасибо, что нашли на меня время. Я уже начал говорить о том, что сегодня очень непростой момент, потому что сегодня у нас 33-й лауреат Нобелевской премии по литературе, это 1933 год, мы идем в хронологическом порядке, напомню, и вот добрались до 1933 года, для многих долгожданного. Я, помнится, в  одной из прошлых программ как-то пытался разбивать всех литературных лауреатов на такие своеобразные списки – известные, неизвестные, действительно великие, гениальные или, наоборот, спорные и не заслуженно, может быть, забытые и так далее. Вот сегодня, как мне кажется, человек, который не вписывается ни в одну из этих категорий, и при кажущейся легкости, мне кажется, сегодня будет очень не просто, и, я думаю, в процессе будет понятно, почему. Потому что, пункт первый, речь идет сегодня о первом русском лауреате Нобелевской премии по литературе, которым, как всем хорошо известно, стал Иван Алексеевич Бунин. Ну, то есть человека, о котором, казалось, мы знаем практически все. Поэтому по существу, я вот все думал, с чего же начать нашу с вами беседу, и понял, что у меня, по существу, только один к вам вопрос. На самом деле, один-единственный. Почему Иван Алексеевич Бунин великий русский писатель? Все.

М.МИХАЙЛОВА: Евгений, я начну все-таки не с этого. Почему он стал великим для получения Нобелевской премии. Мне хочется начать все-таки с конца, потому что это было его пятое представление на Нобелевскую премию, вы представляете, пять раз.

Е.СТАХОВСКИЙ: Первая номинация в 1923 была, за десять лет до получения.

М.МИХАЙЛОВА: Да, пять раз он нервничал, он переживал, и, самое главное, он бесконечно соперничал с какими-то или достойными или не очень достойными людьми. Надо сказать, что там даже возник на каком-то этапе такой, как Петр Краснов, это вообще было парадоксально. Бунин и Краснов это настолько несоизмеримые вещи и явления в литературе, что трудно себе представить. Но, самое главное, что у него постоянно как-то рядом оказывался или Горький, или Мережковский.

Е.СТАХОВСКИЙ: Мережковский практически каждый год номинировался.

М.МИХАЙЛОВА: Да, Мережковский, мне его даже жалко, потому что восемь раз его номинировали, и у него, в общем, ничего не получилось.

Е.СТАХОВСКИЙ: А заслуживает, кстати, ну, так в скобочках, раз уж мы о нем вспомнили?

М.МИХАЙЛОВА: Вы знаете, мне все-таки кажется, что нет. Ведь это очень сложно сказать, степень заслуженности Нобелевской премии. Мы уже знаем, сколько в ней включено каких-то политических моментов, сколько чисто художественных. Надо сказать, что, конечно, Бунин, безусловно, заслуживает и странно, что надо было ждать 1933 года. Хотя  тут есть своего рода понимание. К этому времени он стал более-менее известен все-таки на Западе. Потому что, одно дело, известность в России, которая у него тоже не была безграничная, об этом я все-таки сегодня  буду говорить, и мне кажется, это очень интересный момент, что он никогда не оказывался на первом плане и в России. В эмиграции возникла несколько иная ситуация, потому что все-таки он был крупнейшим среди приехавших. К, кроме того, он сразу возглавил там и Союз писателей, и многие общественные организации. Самое главное, он в эмиграции начал так мощно работать, что очень многие произведения его сразу начали переводиться. А 1933 год это все-таки появление «Жизни Арсеньева». Надо сказать, что очень важный был и 1924 год, тогда появилась «Митина любовь». Вот «Митина любовь», она сыграла колоссальную роль, потому что сразу буквально насторожились все и русские критики, о Бунине, конечно, писал и Бильский, и такие, как Адамович, ну, то есть крупнейшие критики русской эмиграции. Но, самое главное, что на «Митину любовь» прореагировал Анри де Ренье, например, это очень крупная фигура во французской литературе. К 1933 году появилась «Жизнь Арсеньева». И она уже была напечатана, в 1927 и в 1929 годах он над ней работал, с 1929 года, в 1933 году появилась пятая часть, появилась «Лика». То есть вся завершенность романа.

Е.СТАХОВСКИЙ: Романа, единственного романа.

М.МИХАЙЛОВА: Хотя меня всегда очень смущает, за что дают писателю. Вот эти формулировки. Я смотрела, какие формулировки были, и формулировки были какие-то очень невыразительные, например «строгое мастерство, сохранение традиций, воссоздание типического русского характера». Это настолько все-таки не отвечает тому, что есть Бунин, и как можно было сформулировать намного интереснее его достижение. Так что тоже, на самом деле, формулировка говорит о том, что не очень, может быть, даже понимали, кому они дают, какому великому писателю, именно чудотворцу слова они дают эту премию. Тоже интересный момент, кто рекомендовал его. Вот сейчас, если я буду произносить эти фамилии, они не скажут ничего даже литературоведам. Некий Францев. То есть это были какие-то литераторы-словисты, которые, ну, его в очередной раз представили. Рядом был Горький и Мережковский, и возникла несколько такая забавная ситуация, потому что Мережковский, который уже изнемогал просто от того, что ему не дают, он предложил Бунину даже некую сделку, что, если кто-то один из них получит, то другой получит половину. Бунин, который вообще обладал такой внутренней страстностью и непримиримостью, конечно, его это невероятно возмутило. Он, мне кажется, уже даже почти не ожидал, что ему дадут, он даже забыл. Он пошел в кино, известно, ему был телефонный звонок, кто-то прибежал буквально в кинематограф, говоря, что звонят из Стокгольма, никто ничего не расслышал. И только один человек, когда они вернулись, смог что-то понять, это была Галина Кузнецова, потому что Вера Николаевна, его жена тоже как-то обомлела, он сам не очень мог понять. И, конечно, с этого времени начался такой триумф Бунина, потому что, во-первых, его приглашение и то, что ему это дали, дальше начались поездки по странам.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, здесь, извините, что прерываю, здесь важно заметить, что к 1930-м годам и Нобелевская премия уже превратилась в премию того уровня, какой мы ее знаем сегодня. То есть, если сначала, начиная с 1901 года, ей нужно было завоевывать свое место и доказывать значимость этой награды, то в 1930-е годы это уже награда, это уже главная награда в мире.

М.МИХАЙЛОВА: Безусловно, тем более что русские писатели так к ней уже стремились. Понимаете, там еще нужно учитывать, что конкуренция эмиграции и самой России. Рядом Горький. Вот, например, Цветаева очень была как бы недовольна, что дали Бунину. Это очень странно, но факт. Она сказала, что Горький намного современнее, человечнее и нужнее литературе. Она сказала такую вещь, что Горький – эпоха, а Бунин – конец эпохи. То есть для нее он писатель в какой-то степени, я бы даже сказала, старомодный. И очень забавная была вещь, она поздравительную телеграмму направила Вере Николаевне и с таким комментарием, что «за терпение, за страдание», что будто бы получила Нобеля она. Конечно, очень была негативная реакция в России, это так всегда больно сейчас об этом даже говорить, вспоминать. Сразу появилась в «Литературной газете» статья, что Горький, Бунин, Шведская Академия, которая, конечно, ничего не понимает, кому давать, кому не давать. Но, тем не менее, почти 800 поздравлений, отозвались и выдающиеся писатели, поздравил и Ромэн Роллан, который тоже, кстати, хотел, чтобы был Горький все-таки.  Потому что, конечно, для прогрессивной общественности Горький это было определенное имя, а Бунин все равно воплощал вот ту миссию русской эмиграции, о которой он сделал такое представление, он сделал ведь такое выступление, где сказал, что мы, может быть, единственные, кто сохраняем корни и противостоим тому чудовищному, что наступает во многом. И дальше, повторяю, вот эта слава как-то его нарастала, и здесь у него возникла ненадолго, правда, ненадолго опять эпоха, когда он начал путешествовать. Понимаете, для Бунина, например, вариант путешествия это совершенно такая абсолютно необходимая для него вещь. Его вся дореволюционная жизнь, до его эмиграции в 1920 году, это практически бесконечная череда путешествий. Он только в Константинополе был 13 раз, можем себе представить. Это уже говорит о том, что он совершенно особый русский писатель. Потому что русские писатели при всем, при том, если они не уезжали в эмиграцию в XIX  веке, то они все-таки домоседы. Они могли рваться, но, побывав  в Европе, они, например,  всегда были очень негативно настроены. У Бунина никогда не было такого негативизма по отношению вот к тем новым местам. Здесь все равно надо будет говорить о том, как он относился к цивилизации и так далее, но у него было страстное желание узнать и Европу, и Запад, и Восток. И сейчас, вот после Нобелевской премии он побывал в Германии, он побывал в Англии, он бывал в Югославии, он бывал в Чехословакии, то есть просто огромное количество каких-то стран, где его принимали. Но тут надо сказать, что ему приходилось при всем при том, что он получил огромную сумму для того времени, он зарабатывал на этих поездках. Он, например, писал в одном из писем Вере Николаевне: «Какой кошмар, я все время читаю какие-то произведения, и я так устаю, все время холод из-за кулис, я просто мерзну, я простуживаюсь». Он из этих поездок приезжал абсолютно просто измотанный.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, а куда, с другой стороны, деваться, вот она, слава. Я вот, что думаю, ну, поскольку мы вначале сказали, что такая непростая, кажущаяся простой, а, на самом деле, непростая тема, и я намеренно не увожу нас в сторону биографии, происхождения его.

М.МИХАЙЛОВА: Хотя об этом надо будет говорить.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, времени у нас, к сожалению, не слишком много. И я очень надеюсь, что многие помнят чуть ли ни со школьной скамьи какие-то основные вехи. Мне кажется, психологический портрет художника и в юности, в том числе, и какие-то эти его жизненные, моральные, может быть, ценности, устремления, этические взгляды и так далее, более интересны. Причем поздний, может быть, период творчества после Нобелевской премии более интересен, чем ранний. Я позволю себе сейчас вернуться к словам Цветаевой, которые вы нам напомнили о том, что она считала Бунина писателем практически старомодным. И коль уж вы здесь у нас, то мне, безусловно, интересно именно ваше мнение. А вы не согласны с Цветаевой?

М.МИХАЙЛОВА: Абсолютно не согласна. Ну, во-первых, мы знаем, что Марина Ивановна очень пристрастный человек, как крупные все гении.

Е.СТАХОВСКИЙ: Очень и очень сложный человек.

М.МИХАЙЛОВА: Так же, как Лев Николаевич Толстой, который мог поставить Серафимовичу пять с плюсом за какой-то рассказ и ненавидел Леонида Андреева. Нет, конечно, для меня, и я в этом абсолютно уверена, Бунин как раз писатель, который соединяет огромное количество тенденций, аккумулирующихся в литературе XX века. То есть он соединяет вот эту реалистическую традицию, развивая ее и показывая, на мой взгляд, фантастические возможности реализма. И в то же время он берет из модернизма те абсолютно необходимые элементы, которые создают очень объемное видение мира.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, вот это разве не позже происходит?

М.МИХАЙЛОВА: Нет. Вот я хотела  бы все-таки сказать о том, как он развивается. Мне кажется, что перед тем, как говорить о том, как он развивается, надо сказать о том, на кого он ориентируется, кого он включает в свой такой интеллектуальный багаж. Я всегда своим студентам говорю, что пусть их радует, что Бунин не окончил даже гимназии. Пусть их утешает, что можно быть таким гением, уйдя с 4-го, между прочим, класса, и не справившись с почти всеми предметами.

Е.СТАХОВСКИЙ: Как минимум, так поступили первый и последний лауреаты Нобелевской премии по литературе из России.

М.МИХАЙЛОВА: Ну, вы знаете, все-таки в России это было в то время  обязательно. Гимназическое образование при всем негативном отношении к нему, оно было очень крепким, хорошим, и хотя он должен был кончить гимназию в Ельце, это  хорошая гимназия.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, надо напомнить, что он родился в Воронеже в 1870 году.

М.МИХАЙЛОВА: Да, но Воронеж не оставил в нем никаких воспоминаний, в 3 года они уехали. А дальше начинается бесконечная череда каких-то имений, каких-то усадеб, потому что это было обедневшее дворянство, он представитель этого обедневшего дворянства, очень болезненно это воспринимавший, отсюда его какая-то запредельная, наверное, гордыня. И он постоянно  утверждал, что: в 6-й книге дворянский родов записано имя Буниных. У меня в роду Жуковский, у меня в роду Анна Бунина. Он даже вычислил, что с Пушкиными.

Е.СТАХОВСКИЙ: Связь есть.

М.МИХАЙЛОВА: Да, далекая какая-то связь с Пушкиным. И, кроме того, это во многом определило его безумную любовь к Пушкину, помимо литературных каких-то связей. Например, он, я бы сказала, очень не продуктивно распорядился своей Нобелевской премией, он почти ее всю раздал. Вот у нас у всех ощущение, что Бунин холодноватый, сдержанный и немножко презрительный человек. Это, в общем, где-то так. Но это идет от такой внутренней сдержанной замкнутости. Он ее почти раздал. Он дал какую-то часть внучке Пушкина, которая она к нему обратилась, он дал бедному Куприну, который безумно нуждался, он практически раздавал ее. И к 1940-м годам он остался ни с чем, и когда ему надо было печатать следующую свою гениальную абсолютно книгу, это «Темные аллеи», он вымаливал буквально, чтобы ему ее перевели на английскую, и за какую-то очень дешевую цену он ее продал. Он вообще получал 25 долларов в месяц от «Толстовского фонда», от дочери Толстого. То есть, вы можете себе представить, уже в 1940-е годы как он нуждался. И, надо сказать, что так же нуждался он в юности. В юности, если говорить, как он начинал, вот вы все время, я так чувствую, подводите меня к тому, что таким зрелым, таким ярким он стал только в эмиграции.

Е.СТАХОВСКИЙ: Я, когда говорил о старомодности сейчас, чтобы не нарушить ваш ход мыслей, я единственное, я думаю, что сейчас я скажу, и мы как раз к этому вернемся позже. Что по моим личным ощущениям, почему я спрашиваю и вас о ваших личных ощущениях, что Бунин раннего своего периода он такой крестьянский, деревня, природа, жизнь народа, какая-то вот эта Русь неприкаянная, непонятная. И только в позднем где-то творчестве, и даже уже, наверное, после Нобелевки в нем начинает проявляться интерес к человеку не только, скажем, к его внешней оболочке, но и появляется какой-то психологизм, и какие-то вот эти внутренние развороты, которые видны и в «Темных аллеях», и главной предтече «Темных аллей» рассказу «Солнечный удар», конечно.

М.МИХАЙЛОВА: Ну, опять же, просто категорически не соглашусь.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, это вот мои ощущения личные.

М.МИХАЙЛОВА: Я попытаюсь просто разбить ваши ощущения, потому что единственное, к чему я могу отнести ваши слова и, думаю, это справедливо, это раннее творчество, вот это десятилетие 1890-е годы. Сейчас, конечно, литературоведы немножко возвышают всего Бунина, потому что он наш такой любимый и почти единственный в начале века непререкаемый авторитет, чего, повторяю, не было в критике и даже среди читателей начала века такого восприятия. Бунин очень трудно входил в литературу, и, конечно, он затмевался двумя другими фигурами, это Леонид Андреев и Максим Горький. Вот о них писали все, о них говорили все. Бунин всегда где-то оказывался…

Е.СТАХОВСКИЙ: На третьем даже плане.

М.МИХАЙЛОВА: Вы знаете, я нашла у Блока, который очень чуткий художник, «некие маленькие писатели», там идет такое перечисление писателей, о которых вы просто не слышали, Кандурушкин, и дальше идет Бунин. Понимаете, он для него маленький писатель. 1908 год.

Е.СТАХОВСКИЙ: 1908 год, это Бунину уже 38 лет. Мария Викторовна, у меня какой-то не классический треугольник в голове сложился. Во-первых, хорошо, что вы напомнили, когда начали разбивать вот эти мои ощущения о ранней прозе Бунина, увели нас вот в те 1890-е годы еще XIX века. И тут я вынужден с удовольствием, правда, вынужден вспомнить о том, что Бунин начинал, как поэт все-таки. А первые его поэтические произведения, там природы выше крыши, я думаю, с этим вы согласитесь. То есть там же все вот в этих природных образах. Это один угол. Другой угол, в то же самое время, исходя из вот этих своих поэтических видений  вырастает, наверное, и бунинская проза, которая недалеко уходит от его поэзии по части, по крайней мере, живописательства. И третий пункт этого самого треугольника, это ведь вполне известная, недаром вы вспомнили о «Толстовском фонде», о Толстом вообще, ведь Бунин был крайне увлечен Толстым в свое время.

М.МИХАЙЛОВА: Вы верно наметили этот треугольник, хотя тоже могу сказать, что в 1890-е годы, он действительно, как вы правильно заметили, пишет природу в тех тонах, которые были тогда приняты. Представляете, как это ни странно, он очень дорожил Надсоном, хотя уже в то время Надсон был несколько…

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, казалось бы.

М.МИХАЙЛОВА: Не просто старомоден, а тоже где-то уже вытеснен на обочину просто литературы, потому что вспомним, что в 1890-е годы начинали все-таки декаденты, возникал Брюсов, Бальмонт, которого потом Бунин назовет сумасшедшим эротоманом. И вообще он, надо сказать, ко всем этим ухищрениям, как ему казалось, придуманностями, вычурностями  был просто безмерно раздражен. Для него это были люди, имеются в виду декаденты, символисты, в том числе, которые, честно говоря, ничего просто не понимают в России и в русской действительности, в той, может быть, деревенской жизни. Но для него Россия это не только деревенская жизнь, это для него очень широкое понятие, которое все больше и больше расширялось. И вот некоторые даже и сейчас считают, что Бунин, как поэт, так считала Вера Николаевна, что он сильнее, чем Бунин прозаик.

Е.СТАХОВСКИЙ: Так считал Набоков, для которого поэзия самого была таким камнем тяжелым.

М.МИХАЙЛОВА: Ну, Набоков это вообще такая особая статья.

Е.СТАХОВСКИЙ: Но стилист он великолепный все-таки.

М.МИХАЙЛОВА: Нет, нет, я сейчас хочу говорить о взаимоотношениях с Буниным. Это было такое соперничество, что они немножко предпочитали даже как бы не замечать друг друга. Их существование шло настолько отдельно. И, надо сказать, что трудно даже понять, оценили ли они друг друга подлинно, потому что их внешние проявления были максимально сдержанны. Но я хочу как раз сказать про 1890-е годы, которые, на мой взгляд, очень вялые, очень вторичные. Он идет вслед народнической литературе, как вы правильно сказали, деревня, сострадание, бедные крестьяне.

Е.СТАХОВСКИЙ: Вот она старомодность, вот она традиционность.

М.МИХАЙЛОВА: Да. Но вы поймите, 22 года, юноша, который вышел из самых таких очень малообеспеченных условий дворянства, с этой безумной гордостью. В 18 лет он с крестом на груди, с котомкой выходит и идет в «Орловский вестник», чтобы там что-то делать. Ну, вот я специально думала, о каком стихотворении поговорить, чтобы доказать, какой он интересный поэт и насколько это не просто изображение природы. Он вообще очень обижался, когда ему говорили, что вы изображаете природу. Он говорил: «Нет, я изображаю не природу, а всегда отдаю часть души или вообще мою душу». И в 1930-е годы был такой целый цикл портретов, который написал Игорь Северянин. Не могу сказать, что эти были удачные поэтические портреты, но в портрете Бунина была одна изумительная совершенно фраза, найденная Северяниным, это «душа и воздух, слитые в кристалле, соединенные в кристалле». То есть там действительно у Бунина возник совершенно новый, такой очень емкий и своеобразный конгломерат вот этого перевивания, соединения души и внешнего мира. На этом он потом будет вообще работать. Вот я хочу сейчас прочитать одно не очень известное стихотворение, причем все меня пусть извинят, потому что я знаю, каким был Буниным чтецом. Он был таким чтецом, что услышав одно его выступление, Станиславский предложил ему роль Гамлета, предложил войти в труппу Художественного театра. Сами понимаете, что соперничать невозможно. Но, тем не менее, я прочитаю это стихотворение, которое, может быть, кому-то просто не известно. Это не то, как, знаете, у него есть «у птицы есть гнездо, у зверя есть нора», то есть у него есть много стихотворений, которые такие визитные карточки. А вот это другое.

Е.СТАХОВСКИЙ: Это такое бездомное такое стихотворение, известное.

М.МИХАЙЛОВА: Да, или «и цветы, и шмели, и трава, и колосья»…

Е.СТАХОВСКИЙ: «А я один…» там бог знает, где.

М.МИХАЙЛОВА: «Бог сына блудного спросит», это все известно. А вот это стихотворение неизвестно, и мне кажется, что оно очень показательно для Бунина, для его умения сопряжения самых разных планов бытия, понимания безумия этой жизни, в которой мы должны существовать. Природа, которая и молчащая, и говорящая, и одновременно взгляд сверху, который им вообще был очень любим. Итак, стихотворение такое.

Льет без конца. В лесу туман.

Качают елки головою:

"Ах, Боже мой!" - Лес точно пьян,

Пресыщен влагой дождевою.

В сторожке темной у окна

Сидит и ложкой бьет ребенок.

Мать на печи,- все спит она,

В сырых сенях мычит теленок.

В сторожке грусть, мушиный гуд...

- Зачем в лесу звенит овсянка,

Грибы растут, цветы цветут

И травы ярки, как медянка?

Зачем под мерный шум дождя,

Томясь всем миром и сторожкой,

Большеголовое дитя

Долбит о подоконник ложкой?

Мычит теленок, как немой,

И клонят горестные елки

Свои зеленые иголки:

"Ах, Боже мой! Ах, Боже мой!"

Вот, вы посмотрите, мерный шум дождя и этот ребенок, который в этой темной избе, мрачной, грязной, потому что для Бунина самым ужасным были эти бесконечно грязные избы, от которых он просто приходил в неистовство. Долбящий ребенок ложкой. И одновременно вопрос автора – зачем тогда прекрасный этот мир, если есть этот мычащий теленок, эта почти вечно спящая мать? То есть, смотрите, сопряжение скольких планов, и скольких точек зрения в одном этом стихотворении. Вот то, к чему шел Бунин. Мне кажется, что вообще его взрыв, вот то, чего он накопил, это, конечно, «Антоновские яблоки». «Антоновские яблоки», которые, опять же, нами воспринимаются, как такая меланхолическая зарисовка по уходящей России. А, на самом деле, там уже бунинская изобразительность затрагивает вещи, которые для него безумно болезненные  - ничего нельзя остановить, вот это мгновение, оно исчезает, истекает, уходит, все покрывается каким-то песком, тленом, плесенью. И там четыре части, одна, первая яркая невероятно, вторая уже в перламутровым тонах, третья агония, это охота, и чтение каких-то старинных книг. Но для меня самой страшной является эта последняя часть четвертая, которая говорит о том, что все изменилось, ушел весь тот крепкий, какой-то надежный, какой-то эффектный, я бы сказала, даже нарядный быт, который эту жизнь как-то конструировал. В последней части вместо красавца хозяина, который застрелился, какой-то полупьяный человек с каким-то мятым лицом после попойки, отсутствие борзых, только воспоминание об охоте, и заунывная песня о дороге, которую заметает. Вот для Бунина вообще деревня это, опять же, не та деревня, к которой мы привыкли даже по народникам. Да, ужасная, грязная и так далее. Для Бунина деревня это то уходящее, что сохранить просто не удается. Потому что, на мой взгляд, второй его уже невероятный такой взлет, который обусловлен был поездкой 1906-1907 года. Вот для меня Бунин ранний это, может быть, до 1906 года, во многом Бунин даже случайно, здесь яркие «Антоновские яблоки». А до этого он все время ведь тянется то к Горькому, то к тому же Брюсову, хочет уже писать для театра, какие-то случайные связи литературные. Рядом Александр Федоров, который не очень интересный поэт, рядом драматург Найденов, не очень умный человек, он с ними отправляется в Европу.

Е.СТАХОВСКИЙ: Очень длинный поиск.

М.МИХАЙЛОВА: Очень длинный поиск, вы знаете, он медленно созревал, он медленно накапливал. Но когда он накопил, это давало просто фантастический фейерверк. Но для этого нужен был импульс, нужен был такой толчок. Это была его поездка на Восток. Это была Сирия,  Палестина, Египет, он отправился туда с человеком, который во много определил его  личную судьбу. Потому что до этого Бунин абсолютно мечущееся создание, Бунин, который вообще не знает, куда приткнуться. Нет, во-первых, своего угла, то Бутырки, то Ефремов, то Глотово. Где-то пишет: «Бесконечная Одесса». Влюбленность в эту Пащенко, загадочная такая влюбленность, которая потом отразится в «Лике». В женщину, которую он, по-моему, хорошо помучил во многом. Если взять письма, но при этом страдая.

Е.СТАХОВСКИЙ: Он ее помучил?

М.МИХАЙЛОВА: Он ее помучил, да. Потому что ему казалось, что она должна ждать его всегда, а он будет накапливать впечатления. Очень болезненная их переписка, ее даже можно пожалеть, потому что с огромным трудом она где-то внутренне от него освободилась, хотя была влюблена. Еще более нелепая женитьба на красавице гречанке Анне Цакни, от которой был сын Коля, это в начале 1900-х годов. Случайная совершенно женитьба на 18-летней гимназистке, которая его, мне кажется, иногда даже раздражала, тоже очень письма нелицеприятные. Но потом очень жалел, что все-таки такое расставание, а, самое главное, очень страдал, что сын остался.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ребенок умер.

М.МИХАЙЛОВА: Ребенок умер. Но известно, что он о нем всегда помнил, и он умирал с портретом сына Коли в руках. Но в 1906 году он встречает Веру Муромцеву, и это человек, который сумел принять Бунина не просто таким, каким он  был, а понять его внутреннюю страстность и такую сдержанность, которая создавала особый совершенно неповторимый клубок. Принять его капризы, принять его нетерпимость, принять его иногда даже раздражительность. И вот они уезжают на Восток. И это дает Бунину совершенно новое понимание соотношения времени, вечности. Тут его раздражает эта революция, 1905 год. Раздражает уже Алексей  Максимович, который его все время тянет к демократической линии. Бунина не волнуют эти социальные коллизии. Вернее, он их всегда пропускает, эти социальные коллизии через совсем другое сито, через совсем другие слои. Для него социальность никогда не может быть в чистом виде подана в литературе. Она должна быть сопряжена с философским измышлением о бытии и месте человека в этом мире, не в социуме, а именно в этом мире. Очень любопытна оценка те же «Антоновских яблок», типично горьковская: «Хороши «Антоновские яблоки», но пахнут, отнюдь, не демократично».

Е.СТАХОВСКИЙ: Знаменитая фраза.

М.МИХАЙЛОВА: Знаменитая фраза. Или вторая: «Почему он свой талант прекрасный, как матовое серебро, не отточит в нож и не ткнет им куда следует». Бунин не хотел оттачивать свой талант и, тем более, заносить этот нож. И вот, когда он встречается с этими угасшими цивилизациями, вдруг он начинает совершенно по-другому воспринимать Россию, он начинает воспринимать Россию в контексте вечности, в контексте истории.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, то есть получается, что это зарождение некоей, даже мистической традиции. Вы стали говорить о вот этом его путешествии 1907 года – Палестина, Сирия, Египет, какие-то восточные и очень древние практики. Мне кажется, это очень важная тема, которая знаменует вот какие… Сейчас  у меня опять какие-то геометрические фигуры в голове, как бы в них не запутаться. Во-первых, когда вы вспомнили про Веру Николаевну, которая стала его женой и спутницей на всю жизнь, понятно, что мы все хорошо помним, что в пожилом возрасте у Бунина там много чего было накручено еще.

М.МИХАЙЛОВА: Ну, не так много.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, тем не менее, это их любовный треугольничек был крайне интересен. Но, бог с ним. Вера Николаевна, вот ведь она, очередная отсылка к Толстому. Кем бы и стал Толстой, если бы не Софья Андреевна? Вечный вопрос всех литературоведов мира. Смог ли бы он, если бы не было такого плеча рядом с ним? И в этом смысле, я думаю, что Вера Николаевна, в общем, где-то, наверное, с Софьей Андреевной запросто стоит на одной ступени, по крайней мере, по части вот этого плеча для своего мужа.

М.МИХАЙЛОВА: Ну, я думаю, что, может быть, даже  больше, потому что то, что сделала Вера Николаевна после смерти Ивана Алексеевича Бунина, она написала эту «Жизнь Бунина», она написала свои воспоминания. То есть она буквально пошагово проанализировала, записала о нем такие вещи, которые никогда бы просто не были известны. Но, самое главное, то, что она не просто сопровождала его во всех его терзаниях, во всех его метаниях, во всех его поисках, она была тем человеком, который обеспечивал ему вот эту внутреннюю сосредоточенность, которая возникла именно после этого путешествия на Восток, то, чего ему безумно не хватало раньше. Вот Бунин в это время начинает все больше и больше впитывать и вбирать в себя импульсы не просто жизни, не просто живописности, а философского осмысления именно явлений, именно тех состояний, в которые приходит мир. И вот мне кажется, что «Деревню»…

Е.СТАХОВСКИЙ: Произведение? Рассказ?

М.МИХАЙЛОВА: Да, я имею в виду «Деревню», которую многие воспринимают, опять же, как натуралистическое описание русской деревни. Для меня это произведение, открывающее какой-то, может быть, модернистский ракурс в Бунине, потому что, во-первых, Бунин там уже пробует создание вещи абсолютно такой бессюжетной. Это же не маленькое произведение, как «Антоновские яблоки», где можно на запахах, на звуках выстроить сонатное какое-то, какой-то текст. Это довольно большое произведение. Однако здесь такая круговерть фигур, такие их сложные взаимоотношения, такое мельтешение впечатлений, которые совершенно невероятно завершаются в конце вот то, что Бунин очень любит, он любит вот эту верхнюю точку взять и посмотреть на этот мир как бы, мир России сверху. Вот там заносимая снегом и вьюгой деревня. Вот для него Россия начинает быть такой заносимой, теряемой, исчезающей. Вообще эта вещь, совершенно дающая какие-то архетипические представления Бунина, потому что, во-первых, это тема двух братьев. Два брата, отличающиеся абсолютно друг от друга, один такой куркуль, который все время гребет под себя, а другой, наоборот, абсолютно бессребреник, который не умеет устроиться, и который поэт-самоучка, они в какой-то момент меняются местами. То есть итог их жизни, и того, и другого, оказывается, одинаков.

Е.СТАХОВСКИЙ: Совершенно одинаков, причем абсолютно пустой и бессмысленный.

М.МИХАЙЛОВА: И это так выглядит страшно. А, самое главное, там в конце возникает вот эта очень любимая Буниным поговорка, он потом ее повторит в «Темных аллеях», в рассказе «Темные аллеи» - «Мертвых с погоста не носят». То есть все эти люди, они умершие. Это говорит героиня молодая, никто никогда не помнит, что у нее есть имя, это как раз говорит тоже о том, что Бунин использует уже многозначную символику. Это молодая, это гибнущая в деревне красота. То есть русская деревня не принимает красоты. Это женщина, которая, возможно, отравила своего мужа, которая, возможно, убийца, которую выдает ее любовник за уродливого страшного Дениску Серого с кривыми какими-то ногами, с какой-то заросшей мшистой вообще волосатостью на тебе, человека, который вообще абсолютно безнравственен, потому что он рассказывает, смакуя, как он брал проституток, и они под ним съели хлеб от голода. И она в голубом атласном платье, капает со свечки воск, как слезы ее, вот она говорит: «Мертвых с погоста не носят». Для Бунина это символика гибнущей России. То есть вообще Бунин очень большой прогнозист. Он во многом видит то, что еще, например, для Горького было неожиданным. То, что Горький в это время пишет повесть «Лето», где вся деревня готовится к новому явлению. А Бунин вскоре после «Деревни» пишет «Суходол», где он показывает, откуда вот эти явления, то есть сто лет разницы, а ужас жизни «Суходола» не меньший. «Суходол» очень интересная вещь, потому что для меня это одна из первых бунинских вещей, в которой я вижу его сходства не с Толстым. Про Толстого я могу говорить очень много, про любовь Бунина к Толстому, это, в общем, лежит где-то на поверхности.

Е.СТАХОВСКИЙ:  Ну, да, это известный момент.

М.МИХАЙЛОВА: Встречался, обожал, восхищался живописностью, темой вот этой живые люди, написал замечательную вещь «Освобождение Толстого», где ввел Толстого в такую буддистскую традицию.

Е.СТАХОВСКИЙ: А здесь совершенно другой момент, да. Мы остановились на «Суходоле», но я предлагаю двигаться дальше, чтобы успеть сказать несколько  важных вещей. И здесь у вас карт-бланш, конечно. Я все время надеялся, что вы нас сегодня удивите, и, надо сказать, удивляете, поэтому я умолкаю.

М.МИХАЙЛОВА: Ну, вот сейчас я удивлю вас точно, потому что буду говорить о том писателе, которого Бунин терпеть не могу. Это Достоевский. 

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, как и Набоков.

М.МИХАЙЛОВА: Ну, вы знаете, просто ненависть Бунина была такая, что, когда к нему приехал Андре Жид, и они начали говорить о Толстом и Достоевском, Андре Жиду пришло в голову сказать, что «Война и мир» скучная книга, Бунин бросился на него с ножом, потому что для него это было просто невозможно. Ну, естественно, что Толстой был вне какой-либо конкуренции. А вот с Достоевским у него были очень напряженные отношения, он ему казался вымученным, таким бесплотным и так далее. И, тем не менее, мне кажется, очень много, это часто бывает, что ты не любишь, в тебе как-то глубоко сидит и, так или иначе, прорывается. И в том же «Суходоле» мы же видим вариант «Братьев Карамазовых», потому что Гер-васька незаконный сын, убивает отца. То есть практически сюжетная канва очень близка. И вот этот распад семьи там тоже зафиксирован. Другой момент, который тоже для Достоевского был очень важен. Люди делятся не по социальным каким-то параметрам, не по психологическим параметрам, а они заранее определены, как жертвы и деспоты. Кто-то кого-то всегда будет угнетать, издеваться. И там как раз все герои, и дворяне, и дворовые, вне зависимости от положения, делятся как раз на деспотов и на жертв.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, у Достоевского, в первую очередь, конечно, в Раскольникове деспот и жертва в одном лице.

М.МИХАЙЛОВА: Да, но и в данном случае у него есть вариант «Преступления и наказания», это его рассказ «Петлистые уши». Это петербургский убийца, который приблизительно, как Раскольников совершает какое-то и вымученное и вынужденное преступление. Но я хочу сейчас напомнить тоже, ведь Бунин много написал. Вот выбор всегда очень сложен, то, о чем хочется сказать слушателям и напомнить. Может быть, не все обратили внимание на очень небольшой рассказ, который называется «Старуха». Это полторы странички, рассказ, который абсолютно уж бессюжетен о том, как плачет старуха кухарка в то время, как идет совершенно не вероятная жизнь России. Это рассказ, написанный в период Первой мировой войны. И вот это повторение слез, плача этой несправедливо обиженной старухи, в то время, как где-то наслаждаются жизнью, где-то идут в театр, где-то убивают на фронтах войны. Опять же, Бунин видит это невероятное объемное явление, которое совершается на всей территории России, а в это время плачет, и плачет, и плачет бесполезная, не нужная, не интересная старуха. Не напоминает это вам слезинку ребенка, которую нельзя простить никаким  образом этому мироустройству? Для Бунина очень важна такая вещь, как пестрая душа. Он говорит  о том, что русский человек это пестрая душа.

Е.СТАХОВСКИЙ: Он вообще очень цветастый.

М.МИХАЙЛОВА: Ну, пеструю душу он сейчас имеет в виду, что в нем в одной душе может соединяться, как говорит Петр Красов в «Деревне», и собака, и жалостливое нежное существо. В какой-то момент повернется одно и другое. Это же идеал Содома и идеал Мадонны, который соединяется у Достоевского. Обычно у Бунина говорят, нет, он развел, у него отдельно злодеи и отдельно такие прекрасные русские люди, чистоты невероятной. У него же есть эта знаменитая фраза о том, что русский человек, как дерево, из него или дубина или икона, в зависимости от того, кто это дерево обработает. Или Емелька Пугачев или Сергей Радонежский. У него очень часто человек это пестрая душа. И это особенно имеет отношение к его рассказам о любви, потому что неожиданность его любовных коллизий тоже показывает непредсказуемость поступков героев.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, вот они «Темные аллеи», где появляются чувства.

М.МИХАЙЛОВА: Я хочу раньше сказать об этом, я хочу сказать о его вещах 1910-х годов, где уже начинает проступать вот эта мелодия уникального любовного чувства. Потому что для меня, например, Бунин, который терпеть не мог, я уже сказала, символистов, для него Блок это украшатель России, для него Блок это что-то, какие-то бесконечные мифы и ничего плотно не стоящего на земле, вдруг создает рассказ «Легкое дыхание», в котором, конечно, Оля Мещерская это ведь воплощение вечной женственности. Что такое Оля Мещерская? Когда она рассказывает, какой должна быть женщина. У нее не должно быть никакой красоты, у нее должно быть вот это особое легкое дыхание. И совершенно невероятным образом Бунин распространяет этот символ до конца, потому что легкое дыхание Оли Мещерской после того, как ее застрелили, развеялось в этом мире. И вот вы говорили, Бунин может быть воспринят старомодно. Да ничего подобного, Бунин открывает вообще новую страницу эротической прозы.

Е.СТАХОВСКИЙ: Да, но когда он ее открывает, это уже вот тот следующий шаг, который развивается и развивается.

М.МИХАЙЛОВА: Нет, уже в «Легком дыхании», вы можете себе представить, чтобы гимназистка смело, не опустив глаз… Между прочим, Галина Кузнецова, когда читала эту вещь, она говорит, этого просто не может быть. А, тем не менее, он показывает, не осуждая, то, что всегда в русской литературе осуждалось, абсолютно смелое проявление вот этого женского начала.

Е.СТАХОВСКИЙ: Толстой осуждает Каренину, под поезд ее.

М.МИХАЙЛОВА: Конечно. Он осуждает. А в «Крейцеровой сонате».

Е.СТАХОВСКИЙ: Даже не напоминайте, на всякий случай.

М.МИХАЙЛОВА: Это даже просто страшно, когда ее убили, но при этом нам жалко Позднышева, а не ее, убитую. А Бунин впервые позволяет себе показать красоту Оли Мещерской, которая соблазнительница, и которую убивают вполне как бы, потому что она изменила, она поиздевалась над этим влюбленным человеком. Вот он позволяет себе раскрыть эти тайны, таинства любви. Потом в «Митиной любви» он опять покажет эту, как говорили тогда, «месса пола». То, что человека буквально захлестывает, то, что не дает ему возможности вдохнуть, то, что будет в «Солнечном ударе», совершенно фантастическая вещь, которая тоже невозможна. Кратковременное сближение, чисто плотское сближение. В русской литературе такого просто никогда, это невозможно было. Однако это становится той поэзией, после которой жизнь этого человека просто прекращается, все превращается в пустыню. Был «Солнечный удар», была ослепительность, а дальше бесконечная жизнь, которая не имеет никакого значения. Бунин в конце, во второй половине, может быть, своего творчества, а это уже где-то начинается с «Господина из Сан-Франциско», о котором, к сожалению, мы не имеем возможности из-за времени рассказать.

Е.СТАХОВСКИЙ: Ну, я думаю, это один из самых известных его рассказов.

М.МИХАЙЛОВА: И, тем не менее, он мистический, вы правильно использовали это слово, там же дьявол возникает, дьявол, который следит за тем, чтобы этот корабль был в этой пучине, и чтобы этот корабль тонул. А корабль зовут «Атлантида». 

Е.СТАХОВСКИЙ: И Сан-Франциско, извините, тоже, видимо, не случайно.

М.МИХАЙЛОВА: Здесь есть вот это космическое зло, которое не устранимо. Так что это и мистический абсолютно текст, в котором есть, как у Толстого предвидение. Он уже узнает там хозяина на Капри. Ну, мы о нем просто не можем говорить, потому что это и толстовское влияние, и тоже очень много нового. Но он подготавливает себя, начиная с «Солнечного удара», с «Митиной любви», такого рассказа, как «Ида», «Сын», «Игнат» и прочее, к «Темным аллеям». Он вообще считал, что «Темные аллеи» это лучшее, что он создал. Можно спорить. Можно, конечно, не соглашаться. Но то, что он изучал и изучил, и предложил нам расшифровывать эту любовь, как грамматику любви, причем грамматику чужого, наверное, языка, который не всем нам и понятен, потому что это то, что ошарашивает. Вот в «Темных аллеях» ведь очень много текстов, начиная с первого, которые, по сути дела, тоже очень напоминают какие-то вещи. Сюжет поздней встречи и раскаяния мужчины, который вовремя не успел довести свою любовь до какого-то прекрасного завершения. И Бунин приходит к этому пониманию – миг любви восполняет всю последующую жизнь. У него становится миг и вечность, он сопрягает эти, этим он ни на кого не похож. В русской литературе тоже такого не было. И еще, последнее, может быть, что я хочу обязательно сказать, это тема памяти. Это даже не просто тема. Он вводит в русскую литературу категорию памяти, как эстетическую категорию, потому что у него есть небольшой текст «Происхождение моих рассказов», который рождается из чисто визуального воображения, которое посещает его. Вот он видит какого-то мужчину, который сбрасывает грязь, которая прилипла к его сапогам и всходит на крыльцо какого-то дома. Рождается рассказ «Люба». Вот у него из этих картин рождаются эти рассказы. Ведь, когда они появились впервые в России, в 9-томнике, который сделал Твардовский, там трех рассказов вообще не было, потому что они даже для 1970-х годов были невозможны, насколько… В Америке попросили его исключить некоторые фразы, потому что они были настолько…

Е.СТАХОВСКИЙ: Неприличны.

М.МИХАЙЛОВА: Откровенны. Причем Бунин умеет это ведь делать так, не употребляя таких слов, это филигранное мастерство. Но мы понимаем эту бездну, в которую падают эту люди, с тем, чтобы в конце застрелиться, покончить самоубийством, принять яд и так далее. И, наверное, в конце все-таки я хочу сказать о самом последнем произведении Бунина, это 1952 год, его такой очень маленький рассказ «Бернар». Я бы сказала, такой трогательный рассказ, потому что он после, да, мопассановского рассказа о моряке Бернаре, где Бунин, может быть, отвечает на вопрос, зачем все в этом мире устроено вот так. Он говорит, что действительно, есть какой-то высокий божий промысел, чтобы мы делали хорошо. И вот, как этот Бернар, который не понятно, почему считал нужным, чтобы он был хорошим моряком, вот так мы и должны поступать. И последняя фраза, которую он написал в литературе: «Видимо, я могу о себе, как писателе, сказать так, как Бернар сказал о себе: видимо, я был хороший моряк».

Е.СТАХОВСКИЙ: «Видимо, я был хороший моряк», да. Спасибо вам большое. Тут вот, раз уж вы закончили на этой фразе, я позволю себе поделиться тоже каким-то своим ощущением от Бунина, то, о чем вы вскользь, как мне кажется, сказали. Вот это не только память, но и вообще в Бунине очень серьезно чувствуется вот этот взгляд в прошлое, его бесконечно волнует прошлое, откуда вырывается вся эта память. И почему-то мне видится в этом такая, знаете, суровая ностальгия, но ностальгия не по месту, не по России, например, откуда он уехал, известно, что ему предлагали вернуться, и он сам об этом думал, но он заявил, что нет, я не могу вернуться в сталинскую Россию. Ребята, извините, без меня. А это какая-то ностальгия по времени, ему все время хочется куда-то вернуться, где, как ему, может быть, кажется, ему было, во всяком случае, не совсем плохо, чтобы не сказать хорошо. Вот эта неустроенность в жизни, нехватка дома какого-то постоянного, угла, какие-то скитания, разъезды, эти женщины, которые, ну, хорошо одна была, помогала, ну, и так далее. И вообще, вы знаете, не знаю, согласитесь вы со мной или нет, мне кажется, Бунин, почему он пришел к этому эротизму блестящему совершенно именно в очень уже пожилом возрасте, когда и физические силы человека иссякают. Мне кажется, Бунин очень боялся старости, ну, и смерти, конечно. Прямо в нем чувствуется.

М.МИХАЙЛОВА: Да, вот вы здесь попадаете абсолютно в точку, потому что, конечно, главная вообще его тема – тема смерти. Когда я говорила, что он очень слабо, на мой взгляд, начинал 1890-е годы, единственное, что его отличало от всей когорты писателей 1890-х годов, там и Вересаев, и Серафимович, и Куприн, и много-много хороших добротных очень писателей. Он молодым в 22-23 года пишет стариков, в которых он вглядывается, «Кастрюк», «На хуторе». Эти старики, он не может понять, что чувствует вот этот старый человек. У него есть совершенно гениальный рассказ, который называется «Древний человек». Это про реального встреченного им такого крестьянина Таганка, которому 107 лет, который ничего уже не может вспомнить. Для Бунина очень страшно вот это какое-то внутреннее угасание, исчезновение человека при еще существовании оболочки. Еще, когда он не уехал в эмиграцию, он неоднократно говорил: «Боже мой, сколько мне осталось, ну, еще 10 лет каких-то, 15». А ему оставалось еще почти 40 лет, а он уже тогда думал, что все исчезает. Вот этот, я бы даже не сказала, это страх, это какое-то особое острое ощущение вот этого исчезновения, то, что ничего не остается, вообще все тлен. Поэтому он возвращается не столько к какому-то месту, где ему было хорошо, ему, в общем, было неуютно, честно говоря, он человек такой метущийся. Ему, на самом деле, было хорошо в Грассе, он любил свой Грасс, он любил юг Франции, он вообще любил тепло. Россия с ее дождями и холодом, погодно его не устраивала. Он хочет остановить вот эту вечность, нетленность какую-то. Для него страшно, что все, как цивилизации Востока были великими, что осталось? Ничего. Пирамиды, которые, только прикоснусь, а чувствую руку нубийца, который ее строил, и все. Ну, есть какие-то памятники. У него есть рассказ «Будни», у него есть рассказы, которые касаются того, что все уходит в какое-то небытие и песок. И, конечно, это внутреннее ощущение, которое хочется отдалить. Есть притча у него, может быть, тоже услышав, перечитают «Молодость и старость». Совершенно гениальная притча, где он рассказывает…

Е.СТАХОВСКИЙ: Это про человека, осла, собаку и обезьяну. Ну, не рассказывайте, пусть все найдут уже, в конце концов.

М.МИХАЙЛОВА: И что произошло с человеком, когда он попросил много лет…

Е.СТАХОВСКИЙ: Все, давайте подвесим тут интригу, вдруг, кто не знает, это отдельное совершенно удовольствие. 

М.МИХАЙЛОВА: Да, это интрига.

Е.СТАХОВСКИЙ: Спасибо вам большое. Я под занавес нашего разговора, единственное, просто обозначу точечно, на что еще у Бунина обязательно нужно обращать внимание, это, конечно, «Окаянные дни», публицистическая, дневниковая, такое художественно-публицистическое, наверное, вот так будет правильно сказать.

М.МИХАЙЛОВА: Дневниковое, безусловно. Он вообще дневник, как жанр  ценил больше всего.

Е.СТАХОВСКИЙ: Да. Произведения о революционных временах в России, поэтому это все-таки в скобочках. Здесь была Мария Викторовна Михайлова, доктор филологических наук, профессор филологического факультета МГУ имени М.В.Ломоносова, член Союза писателей Москвы. Спасибо вам большое.

М.МИХАЙЛОВА: Спасибо вам.