Профитроли Владимир Дашкевич

СТАХОВСКИЙ: Дорогие друзья, «Школьная анкета» началась, как и обещали. Это программа, куда приходят люди, не требующие дополнительного представления. Владимир Дашкевич у нас сегодня в гостях.

КУЗЬМИНА: Добрый день.

СТАХОВСКИЙ: Здравствуйте.

ДАШКЕВИЧ: Добрый день.

СТАХОВСКИЙ: Композитор в первую очередь.

ДАШКЕВИЧ: Очень приятно быть на «Маяке», который занял значительную часть моей жизни, во всяком случае по времени.

КУЗЬМИНА: 1 августа нам исполнилось 50 лет.

ДАШКЕВИЧ: Да, я знаю, это, конечно, большая дата. Как раз когда я закончил Гнесинский институт по классу композиции Арама Ильича Хачатуряна, вы как раз в это время открылись.

СТАХОВСКИЙ: Стартовали как раз.

ДАШКЕВИЧ: 1964-й.

СТАХОВСКИЙ: Да, самое время как раз стартануть нам. Слушайте, а раз уж мы начали с Арама Ильича, великого и, в общем, совершенно не советского композитора, хотя очень многие энциклопедии пишут о том, что советский… мне кажется, у Хачатуряна как раз советского в музыке было очень мало, хотя я могу, конечно, ошибаться. А вы помните свое первое впечатление от встречи с Хачатуряном?

ДАШКЕВИЧ: Ну, Арам Ильич это часть жизни значительная, когда ловилось каждое слово, каждый жест, каждая интонация. И Арам Ильич меня не просто вырастил как композитора, но он еще и меня спас.

СТАХОВСКИЙ: Ух ты, как, от чего?

ДАШКЕВИЧ: Просто дело в том, что на третьем курсе произошел такой эпизод. Арам Ильич уехал в одну из длительных гастролей. Он уехал на зарубежные гастроли, которые продолжались там пару месяцев, по-моему. И в это время ректорат стал меня притеснять по поводу увлечения авангардом. Я был одним из таких пионеров авангарда, потому что я был учеником до этого, до Арама Ильича я занимался у такого великого гуру советского авангарда Филиппа Моисеевича Гершковича, который…

СТАХОВСКИЙ: Это знаменитый человек, конечно.

ДАШКЕВИЧ: …который был ученик Арнольда Шонберга. И он приехал, спасаясь от немцев (он был еврей), приехал в Советский Союз, и у него учились и Шнитке, и Губайдулина.

СТАХОВСКИЙ: В общем, все приличные люди. Все наши великие, выдающиеся.

ДАШКЕВИЧ: Все выдающиеся, все у него учились. Я к нему попал, потому что я пришел в такое заведение, оно называлось «Семинар самодеятельных композиторов». У меня никаких справок даже об окончании музыкальной школы не было, и тем более училища. И я занимался у него гармонией и анализом музыкальных произведений. И вот, конечно, он был не просто авангардист, а такой один из самых мощных, интенсивных, креативных авангардистов в музыке. Пожалуй, самым креативным.

СТАХОВСКИЙ: Что, конечно, в конце 50-х, в начале 60-х не то что мало кому нравилось, а, наверное, и никому не нравилось, я имею в виду из власть имущих.

ДАШКЕВИЧ: Да. И я, принятый в институт Гнесиных совершенно необычным путем, я оказался в черном списке у нашего ректората. И когда…

СТАХОВСКИЙ: Хачатурян уехал на гастроли, и они тут же на вас ополчились, да?

ДАШКЕВИЧ: Они не просто ополчились, они стали меня выгонять, а я тогда был страшно легкомысленным, и когда меня спросил ректор, такой Владимир Иванович, по-моему, Муромцев, что надо делать с такими злостными антисоветчиками музыкальными, я ему сказал: да надо выгонять.

СТАХОВСКИЙ: Конечно.

ДАШКЕВИЧ: Что они и проделали. Они тут же написали справку, значит, мне. Но за увлечение авангардом выгонять как-то… у нас было не принято называть вещи своими именами.

СТАХОВСКИЙ: Да, нужна же какая-то история прямо официальная.

ДАШКЕВИЧ: Да, и меня исключили за неуспеваемость. А я в дальнейшем получил диплом с отличием, у меня вообще кроме отличных оценок никаких других не было.

СТАХОВСКИЙ: Обидно было? Ладно бы действительно придумали какой-нибудь более-менее правдоподобный повод, ну а тут?

ДАШКЕВИЧ: Я почему-то совершенно не расстроился. И действительно…

СТАХОВСКИЙ: Сказали: ну их в баню всех, я сам справлюсь.

ДАШКЕВИЧ: Да, действительно, приехал Арам Ильич, пришел в ярость полную: одного из его лучших учеников без него отчислили, – и он тут же подал заявление об уходе из Гнесинского института.

ФАДЕЕВ: Вот это позиция, да?

СТАХОВСКИЙ: Конечно, выдающийся человек.

ДАШКЕВИЧ: И тогда меня вызвала к себе одна из самых замечательных музыкальных фигур нашего времени, которая открывала Гнесинский институт, Елена Фабиановна Гнесина. Она была удивительно красивая женщина, вот бывают красивые женщины в старости, она очень красиво постарела, и от нее как-то веяло благородством. Она сказала: вы понимаете, Арамчик наш лучший ученик, он друг нашей семьи, мы его воспитывали, и Михаил Фабианович Гнесин был его первым учителем. Уговорите его, чтобы он остался. А Арам Ильич меня тут же собирался переводить на третий курс в консерваторию. Я сказал: Елена Фабиановна, конечно, я сделаю всё, что могу, уверен, что Арам Ильич не уйдет. Я поговорил с Арамом Ильичом, я сказал, что я не могу быть причиной его ухода из такого заведения, которое практически было началом его музыкальной карьеры. А он ведь начинал в 18 лет, как и я, я в 19, он в 18. Мы такие поздние музыкальные дети. И поэтому он меня очень хорошо понимал и я его очень хорошо понимал, я понимал, что значит в таком возрасте…

СТАХОВСКИЙ: Да. То есть вы вернулись, получается?

ДАШКЕВИЧ: Но приказ у меня лежал. Он исчез, он исчез отовсюду, но у меня в дипломе с отличием лежит формальный, с печатью, с подписями, приказ о моем отчислении, который я сохранил на память.

СТАХОВСКИЙ: На память, как артефакт настоящий.

ФАДЕЕВ: Дороже диплома сегодня.

КУЗЬМИНА: Владимир Сергеевич, а вам когда-нибудь пригодилось ваше образование в Московском институте тонкой химической технологии?

СТАХОВСКИЙ: Какой технологии?

КУЗЬМИНА: Тонкой химической.

ДАШКЕВИЧ: Дело в том, что институт-то он химической технологии, и это был, как раньше говорили, второй университет, там были замечательные профессора. И он давал прекрасное фундаментальное образование. И я совершенно не жалею, потому что мое воспитание музыкальное в значительной степени стоит на том, что у меня были мозги раскручены.

КУЗЬМИНА: То есть подготовленным человеком вы пришли уже?

ДАШКЕВИЧ: Я очень легко воспринимал все музыкальные истины, там было их не так много, но и не мало. И мне это было всё понятно, вся эта музыкальная материя, вся эта музыкальная логистика. И до сих пор для меня все-таки музыка, как, кстати, для большинства композиторов такого староклассического направления, это, в общем, одна из форм музыкальной философии. Вот все большие композиторы были, конечно, проводниками передовых идей своего времени. Они были революционерами. Вот, скажем, Вагнер или Оффенбах сидели в тюрьме, Бах тоже сидел в тюрьме, они дрались на дуэлях, Бетховен был вообще отчаянным сторонником диалектического материализма, и в музыке это всё есть. Понимаете, есть такая вещь в музыке, которую мало кто понимает, потому что про нее музыканты мало говорят, это конфликт. В хорошей музыке, то, что мы называем классикой, всегда есть конфликт, который является началом музыкальной интриги, и она ведет, всю форму создает. Вот создание формы это самое трудное в музыке. И сейчас это практически потерянное искусство, потому что раньше, я это определяю так, в девятнадцатом веке было три вида музыкального формата: религиозный, духовный формат – это месса, она продолжалась три часа; интеллектуальный формат – симфония, она продолжалась где-то час; и светский формат – это песня, она продолжалась 3-4 минуты.

Двадцатый век выбил духовный формат, мессы не стало, но симфония, особенно в творчестве Шостаковича, симфония была мощным средством музыкальной выразительности. А в двадцать первом веке выбило и симфонию, и осталась только вот эта светская песня, которая продолжается 3-4 минуты. Понимаете, мозг требует перезагрузки через каждые 3-4 минуты. То есть он не выдерживает вот это развитие формальное, что очень опасно, потому что музыка является огромным, сильнейшим воспитательным средством, для того чтобы развить человеческое воображение, человеческий интеллект, человеческое восприятие жизни и представить это всё в каком-то художественном образном строе. Сейчас люди теряют эту способность, и впечатление такое, что они просто как бы люди другой породы. Вот когда общаешься со многими людьми, понимаешь, что у них правое полушарие, где есть образное восприятие, просто не работает, в нем ничего этого нет.

КУЗЬМИНА: Только что-то очень конкретное, что я могу потрогать, послушать.

ДАШКЕВИЧ: Да, только левое, они левополушарные, то есть у них половина мозга практически атрофирована. И это, конечно, создает большую проблему, о которой я написал в своей книжке, которая вышла недавно, «Великое культурное одичание». Одна из форм одичания, которая сказывается на современном молодом человеке, это именно то, что он не может воспринять большую проблему. У него в мозгу не хватает ресурса.

КУЗЬМИНА: Поэтому обращает внимание на собственные сиюминутные какие-то потребности, но не в масштабах семьи, страны.

ДАШКЕВИЧ: Я такой старый шахматист и кандидат в мастера с 16 лет. Есть такое понятие «играть ход в ход». То есть я так – ты так, я так – ты так. Вот сейчас мышление молодых людей – именно мышление ход в ход. Они не рассматривают…

СТАХОВСКИЙ: Ни причины, ни последствия, никакой стратегии.

ДАШКЕВИЧ: …длительную цепочку этих ходов, где возникает дерево разных вариантов и где выигрывает тот, кто находит лучший способ. Они играют ход в ход.

СТАХОВСКИЙ: То есть, вам кажется, что это проблема? Вот я слушаю то, что вы говорите, и я совершенно с вами согласен, но мне почему-то представляется, что это проблема и образования в том числе, и воспитания. Потому что вы говорите: один жанр ушел (в массовом каком-то контексте), второй жанр, осталась только песня. Но взрослый человек должен объяснить, например, ребенку в самом детстве, что бывает вот такое, вот такое и вот такое. Расширение сознания должно происходить с какого-то достаточно юного возраста, не знаю, со школьной скамьи, где нужно обращать внимание не только на одни предметы, но и… Причем очень многие ведь жалуются, что сегодня в школах действительно, скажем, уроки рисования или того же музыкального образования уходят на второй план, а то и вовсе отсутствуют.

ДАШКЕВИЧ: Мне кажется, что есть здесь и причина и следствие одновременно, потому что уже воспитатели – практически люди, которые получили образование в такой структуре общения человеческого, где есть только одна конкретика, нет воображения. Вот чтобы было понятно, как соединяется воображение и реальный результат. У Пушкина есть такое двустишие: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». То есть вдохновенье это нечто эфемерное, но оно является причиной возникновения рукописи, которая уже продается и становится результатом. Вот сейчас, поскольку воображение это правополушарная сторона… Кстати, просто должен сказать, что все музыкальные центры расположены в правом полушарии, в левом речевые, логические отделы, которые занимаются именно конкретикой. То есть, почему сейчас, как мне кажется, Китай так широко…

СТАХОВСКИЙ: Он умудрился совместить эти два момента?

ДАШКЕВИЧ: У них иероглифическое образование.

СТАХОВСКИЙ: А иероглиф это практически картина.

ДАШКЕВИЧ: А иероглиф это образ, да.

СТАХОВСКИЙ: Владимир Дашкевич сегодня у нас в гостях, композитор, теоретик музыки. И мы как раз о теории музыки, не в том ее классическом учебном понимании, а в таком более широком, поговорили.

КУЗЬМИНА: Да, я вспомнила, когда Владимир Сергеевич говорил о том, что нет сейчас, может быть, моды, не приучают слушать классическую музыку, где развязка где-то очень-очень далеко, все это время, пока мы идем до нее, мы можем себе представлять какие-то взлеты, падения, и где-то далеко-далеко будет этот самый кульминационный момент. И я вспомнила, что мы вчера с друзьями играли в скрабл, где из букв нужно составлять слова…

СТАХОВСКИЙ: «Эрудит».

КУЗЬМИНА: «Эрудит», совершенно точно. Надо составлять слова, у каждого по 7 букв, и первый человек, чем длиннее слово он придумает, тем больше у других будет возможностей подставить свои буквы к нему и придумать больше вариантов. Соответственно, чем длиннее слово ты придумываешь, тем больше баллов ты зарабатываешь. То есть, есть смысл придумывать длинные слова. Но для динамики игры это не подходит, потому что, пока один задумывается, остальные скучают, потому что играем в компании. И в итоге ради быстроты начали придумывать короткие слова – 3-4 буквы максимум. Слон, нос, еда – самые простые, только для того, чтобы придать быстроты и как бы интереса видимого этой игре. Это то же самое.

ДАШКЕВИЧ: Вот должен сказать, что в эту игру фантастически играет Юлий Ким. У него такое количество комбинаций из очень длинных слов, они сразу убирают короткие слова, они запрещают их использовать.

КУЗЬМИНА: Вот видите.

СТАХОВСКИЙ: Слово не меньше 4-5 букв.

ДАШКЕВИЧ: Ну, не меньше даже пяти, по-моему. И он вытаскивает такие комбинации, что с ним… Ну, вот Петя Фоменко с ним в какой-то степени соревновался, но Юлик очень силен.

КУЗЬМИНА: В общем, это примерно из того же поля.

ДАШКЕВИЧ: Конечно, это фантазия. Потому что, – кстати, я не теоретик музыки, это все-таки другое, я философ, – потому что это относится к развитию всех форм жизни, потому что музыка это модель эволюции. То есть вот как моделируется музыкальное произведение: оно становится примерным зародышем, по которому развивается человеческое сообщество. И когда мы говорим о том падении формата, получается, что человеческий мозг начинает работать в ритме…

КУЗЬМИНА: В ритме «Боже, какой мужчина, хочу от тебя сына». Двумя этими строчками, судя по всему.

ДАШКЕВИЧ: То есть сокращается формат.

СТАХОВСКИЙ: До четырех тонов, до четырех звуков.

ДАШКЕВИЧ: До уже не имеющего размера такого клипового мышления. А если говорить все-таки о шахматах, то в шахматах есть игра блиц, в которую играют только большие мастера, но эти большие мастера, в блиц когда они играют, они совершают множество самых детских ошибок. Быстро и хорошо играть нельзя. Человек должен вернуть длинное мышление, и для этого нужно и большое образование, и восстановление фантазии, потому что, когда мы говорим о том, что Ким может находить слова из 11-12 букв, он обыгрывает других не только из-за того, что он лучше владеет арсеналом языковым, но у него комбинаторика совершенно другая. Это то, что потеряно человечеством. Вот возникает проблема, и оно решает эту проблему, не думая о том, какая за ней возникнет следующая. То есть варианты многоходовки оно отвергает. Вот получается, что вы берете трехбуквенные слова, а политики решают такие трехбуквенные проблемы, потому что уже четырехбуквенные они не знают, как решать.

КУЗЬМИНА: А что будет дальше? Вот есть ощущение, что вы знаете. Если видна тенденция?

ДАШКЕВИЧ: В принципе, человечество должно все-таки развестись на людей, которых я называю артменами, у которых работает левое и правое полушарие, и фантазия позволяет им решать длинноходовки, а выживать приходится в системе сложных проблем, и на такое человечество, которое дичает и, собственно говоря, идет к истокам своего эволюционного состояния, когда оно лишается преимуществ мозга, данных эволюцией. То есть оно обладает ленивым мозгом.

КУЗЬМИНА: Оно, может быть, и дичает, но плодится совершенно точно лучше, чем те, у кого, по-моему, оба полушария работают одинаково.

ДАШКЕВИЧ: Не факт.

КУЗЬМИНА: Не факт?

ДАШКЕВИЧ: Не факт. Потому что выясняется, что женщины замечательный регулятор, который против того, чтобы иметь детей от мужчин с испорченным мозгом. Поэтому это причина белой депопуляции. Белая депопуляция это сокращение численности белого этноса в России, Европе и США.

КУЗЬМИНА: Мы сегодня как раз говорили в прошлом часе с моими коллегами об этом.

ДАШКЕВИЧ: Да, то есть женщины не хотят иметь детей от мужчин с испорченным мозгом.

СТАХОВСКИЙ: Да. Это совершенно укладывается в биологические теории, можно даже далеко не ходить, на прошлой неделе или две недели назад у нас был прекрасный биолог, доктор биологических наук Александр Марков, выдающийся, на мой взгляд, ученый, который совершенно подтвердил эту известную в биологии, можно сказать, теорию, можно сказать, догмат, что менее развитые организмы плодятся быстрее, чем высокоразвитые организмы. Рассматривая некоторые ступени цивилизационные, конечно, мы можем договориться бог знает до чего. Но знаете, какой пример здесь можно привести, очень простой? Даже говоря о вас, например, произнесешь имя: Владимир Дашкевич – и что вспомнят все в первую очередь? Вспомнят, конечно, «Шерлока Холмса».

КУЗЬМИНА: Или «В гостях у сказки».

СТАХОВСКИЙ: «В гостях у сказки», я тебя уверяю, вспомнят песню, но никто не знает, кто ее написал, это я тебе совершенно точно говорю. А «Шерлока Холмса» вроде как вспомнят. У вас есть мнение по этому поводу, почему, скажем, «Шерлок Холмс» для вас стал такой вершиной популярности именно, хотя, может быть, не вершиной музыкальной, на ваш собственный взгляд? Наверняка есть произведения, которые вы цените гораздо выше, произведения, может быть, именно академической музыки, а не киномузыки.

ДАШКЕВИЧ: Ну, есть объяснение, которое не противоречит тому, что я говорю. Во-первых, это редкая форма длинного симфонического жанра. Это симфоническое произведение, а не попсовое, это первое. Второе, оно мажорное. То есть в нем вот эта мажорность, которая так ценна сегодня, потому что, скажем, в русской попсе минор забивает всё абсолютно. Есть жанры, скажем шансон, где минор практически стопроцентен. Минор это образ неудач. Вот почему все блатные песни минорные, потому что это песни неудач. И это становится одним из… это программа выживания. Но выживать можно на зоне, а можно выживать в сложном биологическом мире. Почему я не согласен с выдающимся биологом Марковым, потому что вопрос не в том. Выживаемость является результатом. Скажем, в Китае выживает огромное количество людей, и они, между прочим, развиваются невероятно интенсивно. Взять количество шахматных школ и шахматистов, которые там играют в эту игру, не говоря о том, что, во-первых, чемпион мира был до этого индиец Ананд многие годы, а сейчас чемпионка мира – Ху Ю Фань, китаянка, которая играет лучше мужских гроссмейстеров, и это показатель очень мощной, интенсивной, развитой двухполушарной деятельности.

СТАХОВСКИЙ: Да, о чем мы говорили в первой части программы. Но Китай это страна с выдающейся, опять же я повторю это слово, историей, с той же самой культурой, которая подревнее многих существующих сегодня цивилизаций. Тем не менее они регулируют сегодня процессы рождаемости.

ДАШКЕВИЧ: Да, но они регулируют процессы рождаемости, потому что их территория не позволяет им ее перенасыщать.

СТАХОВСКИЙ: Именно так, иначе это же будет геометрическая прогрессия, конечно.

ДАШКЕВИЧ: Да. Но тем не менее их огромное количество, и все-таки сейчас получается, что правополушарные популяции развиваются быстрее левополушарных, и левополушарные должны уже думать о том, как им выходить из положения, потому что вот это клипирование мышления у левополушарных белых этносов, оно связано и с ролью музыки, которая перестала выполнять свои воспитательные функции.

СТАХОВСКИЙ: А только развлечение, да.

ДАШКЕВИЧ: Узко дает предварительный образ мышления. Вот когда ребенок слышит колыбельную, у него нейроны начинают выстраиваться в форме этой мелодии, и если мелодия длинная, большая и сложная, то у него предварительные связи уже…

КУЗЬМИНА: Закладываются, да.

СТАХОВСКИЙ: Вы знаете, есть такой набивший оскомину вопрос, вообще вопрос, который задавать неприлично в приличных обществах и в приличных беседах и интервью…

КУЗЬМИНА: Но тебе сегодня можно.

СТАХОВСКИЙ: Мне вообще всё можно. По поводу ваших творческих планов и над чем вы работаете сейчас. Мне кажется, что сегодня у нас именно тот случай, когда можно позволить себе задать именно этот вопрос.

ДАШКЕВИЧ: Ну, я должен сказать, что мне уже за 80 лет, вот сейчас я как бы отметил юбилей, начинается постъюбилейный период, который наиболее интересен, и я в течение короткого периода написал монооперу «Двенадцать» по Блоку.

СТАХОВСКИЙ: А что такое моноопера?

ДАШКЕВИЧ: Моноопера, она рассчитана на Лену Камбурову…

СТАХОВСКИЙ: То есть с одним солистом, с одним исполнителем?

ДАШКЕВИЧ: …которая с хором должна ее одна спеть, потому что там фактически все идет от лица свидетеля. И кроме того, «Двенадцать» это как раз то, что происходит в нашем мире, это все цветные революции, это Майдан, это…

СТАХОВСКИЙ: Ну, это всё на свете, да, всё, что происходит в сегодняшнем мире.

ДАШКЕВИЧ: Всё, что в мозгах, да. И я сейчас буду это интенсивно показывать сам, потому что я думаю, что автору надо прежде всего самому показать, как это надо делать.

СТАХОВСКИЙ: То есть это уже написано, сделано?

ДАШКЕВИЧ: Это написано, сделано.

СТАХОВСКИЙ: Премьера ожидается.

ДАШКЕВИЧ: То есть я свою премьеру хочу устроить для друзей и для ценителей, ну, конечно, с участием Юлия Кима, Лены Камбуровой, Миши Левитина и так далее.

СТАХОВСКИЙ: А когда ждать-то?

ДАШКЕВИЧ: Я готов это сделать уже в ближайшее время, вот когда они все соберутся, потому что Лена сейчас должна возвратиться из отпуска.

ФАДЕЕВ: А почему на нее выбор-то пал, на Камбурову?

ДАШКЕВИЧ: А потому что она идеально поет поэзию.

СТАХОВСКИЙ: Ну, у вас же много вокальных циклов вместе с ней было сделано.

ДАШКЕВИЧ: Это не вокальные циклы, это большое сочинение, оно идет, в общем, где-то в районе часа, это в моем исполнении, а в Ленином исполнении…

СТАХОВСКИЙ: Еще неизвестно, сколько это будет длиться, да?

ДАШКЕВИЧ: Это будет подлиннее, во всяком случае, да. Но мне очень интересно, потому что она может спеть за всех: и за Петьку, и за Катьку, и за комиссара, и за свидетеля, и за множество героев. Это театр, в котором происходит вся наша жизнь, то есть сегодняшняя. И Блок, это поразительная вещь, насколько это современно и насколько это по лексике современно.

СТАХОВСКИЙ: Да, вы вообще же любите Серебряный век, у меня такое ощущение.

ДАШКЕВИЧ: Да. То есть это особенная вещь даже для Серебряного века, когда уголовник говорит своим языком, а в это время идет высокая поэзия, в это время и Христос в белом венчике из роз, и всё это перемешано на кровавой любовной драме и на кровавой же революции. То есть это вот такая история Кармен нашей российской.

КУЗЬМИНА: Владимир Сергеевич, наверняка родители детей сейчас услышали программу, и, может быть, кто-то даже заволновался по поводу развития собственного ребенка, правильно ли воспитывает, ту ли музыку дает послушать. Что бы вы посоветовали родителям для детей, какую музыку?

ДАШКЕВИЧ: К сожалению, вся музыка, которая сегодня есть в России, и замечательная музыка, она заблокирована нашими музыкальными чиновниками. Это музыка Гладкова, Рыбникова, это и музыка моя, это музыка Артемьева, потому что произведений выдающихся много, а каналов их распространения мало. Причем все эти композиторы стали работать в крупной форме. Они как раз перешли от малого формата, когда все это начиналось, к крупным формам. То есть у Гладкова это оратория «Дом, который построил Свифт», у Артемьева это «Преступление и наказание», у Рыбникова это Шестая симфония, это альтовый концерт, у меня вот в мае была «Божественная комедия», три концерта: альтовый – «Ад», фортепианный – «Чистилище» и скрипичный – «Рай». Было сыграно в Зале Чайковского. То есть появляется стремление укрупнить форму, для того чтобы по-другому действовать на наших же людей, нашу молодежь и детей. Вот, поэтому сейчас, мне кажется, очень важно как-то пробить эти каналы, потому что, как всегда, чиновникам выгодно реализовывать коротенькие дешевые проекты, потому что отчетность в порядке получается. А у нас проекты более трудоемкие, но, конечно, они и гораздо более действенные.

СТАХОВСКИЙ: Да, с этим все понятно. Спасибо вам большое, что нашли время, выбрались к нам сегодня, было очень приятно с вами поговорить. Мы ушли в такие философские оттенки местами, что, мне кажется, как раз очень хорошо.

ДАШКЕВИЧ: Ну, мне было очень приятно с вами общаться, потому что вы очень восприимчивые люди.

СТАХОВСКИЙ: Ну вот, и тебя, Вера, похвалили наконец-то.

КУЗЬМИНА: Пообещайте прийти к нам еще.

ДАШКЕВИЧ: С удовольствием.

СТАХОВСКИЙ: Спасибо большое. Владимир Дашкевич.