Профитроли Ростислав Хаит

СТАХОВСКИЙ: Всем доброго дня. Вера Кузьмина и Евгений Стаховский и "Школьная анкета" - программа, в которую к нам приходят люди, обычно не требующие дополнительного представления, и в рамках которой, как мне представляется, у нас периодически возникают совершенно спонтанно некоторые прямо-таки циклические процессы. Потому что мы любим объединять какие-то моменты. Например, все ведущие телепередачи "Спокойной ночи, малыши", ну практически все у нас уже побывали, вот Татьяну Веденееву мы еще не дождались, а все остальные - да. Я всё это к чему? Мне кажется, что весь "Квартет И" мы тоже как-то по очереди решили к нам сюда... Ростислав Хаит сегодня у нас в гостях. Добрый день.

ХАИТ: Добрый день.

КУЗЬМИНА: Добрый день. Вот мы за кадром начали Википедию читать, которая дает нам информацию. Про вас есть почему-то в Википедии, на вашей странице: "направление: юмор".

ХАИТ: Ну, в общем, да, жизнь в направлении юмора.

СТАХОВСКИЙ: Юмор, а что еще? Надо же как-то выживать, правильно?

ХАИТ: Ну да, особенно если другого ничего не умеешь.

СТАХОВСКИЙ: Да. Ну хорошо, будем проверять тогда ту же самую, например, Википедию, первые пункты "Школьной анкеты", как всегда, очень быстро заполнять. Ростислав Валерьевич Хаит, день рождения 21 сентября 1971 года, место рождения - Одесса. Российский актер, сценарист, один из основателей комического театра "Квартет И". Всё правильно?

ХАИТ: Ну, в общем, да.

СТАХОВСКИЙ: Ну вот, нигде никто ничего не наврал. У нас был Барац не так давно. Хотелось бы, конечно, поговорить про детство, но, мне кажется, про детство Ростислава нам Барац всё рассказал уже.

ХАИТ: Я думаю, да, поскольку детство было практически идентичным.

СТАХОВСКИЙ: Да, приблизительно одно и то же как-то и происходило. 21 сентября - это что, это всё еще Дева по гороскопу или уже Весы?

ХАИТ: Ребята, это серьезный вопрос. Я понимаю, что именно ко мне вы должны были обратиться, чтобы задать такой вопрос.

СТАХОВСКИЙ: Конечно.

ХАИТ: Да, это всё еще Дева. Я на самом деле не очень обращаю на это внимание.

СТАХОВСКИЙ: То есть никак не влияет на жизнь?

ХАИТ: А я не знаю, может, и влияет, просто я не очень этим интересуюсь.

СТАХОВСКИЙ: Не в курсе?

ХАИТ: Ну, наверняка как-то влияет, я не знаю.

КУЗЬМИНА: Все когда-нибудь смотрели, кто из великих родился в твой день рождения.

ХАИТ: Да, конечно, смотрели. И я знаю - Гердт.

СТАХОВСКИЙ: Зиновий.

ХАИТ: Да.

СТАХОВСКИЙ: Этого достаточно.

ХАИТ: Да. Нет, есть еще двое людей, но я их не очень...

СТАХОВСКИЙ: Любите, да? Ну и ладно, и бог с ним, тогда не будем на всякий случай упоминать. А почему Ростислав?

ХАИТ: Почему Ростислав? Потому что, значит, мама хотела, чтобы меня звали Слава. А как раз в это время, ну накануне, не в это время, а накануне умерла еврейская прабабушка, которую звали Рива, и, значит, нужно было как-то это объединять. Но поскольку я мальчик, назвать меня Рива было бы сложно. И решили так, чтобы букву первую взять ту же, но чтобы и мама была рада.

СТАХОВСКИЙ: Чтобы и Рива, и Слава, и всё это в одну кучу.

ХАИТ: Да. Вот и получилось Ростислав. "Р" - дань покойной прабабушке Риве. И всё остальное - дань желанию мамы, чтобы я был Славой.

СТАХОВСКИЙ: То есть прямо люди сидели, придумывали к Славе...

ХАИТ: Нет, Ростислав - это не мама придумала, это уже до этого было. Ну, Ростислав Плятт, например.

СТАХОВСКИЙ: То есть они нашли имя, которое...

ХАИТ: Нашли имя, которое соответствует, в общем, всем - и волки, и овцы, и все остальные животные сыты и целы.

КУЗЬМИНА: И мальчик, когда подрос, тоже был не против его носить.

ХАИТ: Ну, мальчика никто не спросил поначалу, а когда он вырос, оказалось, что он доволен своим именем.

СТАХОВСКИЙ: Какое самое раннее детское воспоминание, такая вспышка сознания?

ХАИТ: Ну, я вообще в ту сторону не ходил, вот так, чтобы совсем... года четыре помню. Какие-то, знаете, совсем детские. Я помню, что, в общем, я не успел сказать маме, что я хочу...

КУЗЬМИНА: Туда, куда хотят часто дети.

ХАИТ: Да, дети, да. Вот почему-то это, извините... мы хотя бы не за столом, поэтому... Да, вот я об этом почему-то вспоминаю. Вот это первое, наверное, воспоминание, года два мне было. То ли мама не успела, то ли я вовремя не сообразил, что я уже хочу, то ли всё произошло слишком быстро. Ну как-то я задумался над этим и подумал: надо как-то изменить это всё. Но с тех пор вроде, в общем, всё нормально, всё нормально.

КУЗЬМИНА: Ничего, всё наладилось.

ХАИТ: Всё наладилось, да.

СТАХОВСКИЙ: Есть ощущение счастливого детства?

ХАИТ: Да, конечно.

СТАХОВСКИЙ: А от чего зависит вот это ощущение? В чем счастье?

ХАИТ: Я не знаю, как у всех, но у меня, наверное, в том, что папа, мама, бабушки, дедушка, вкусно, тепло, заботливо, весело, смешно.

СТАХОВСКИЙ: Море и игрушки?

ХАИТ: Ну, море - это вообще отдельная история. Да, в общем, действительно да, детство счастливое. Старший брат.

СТАХОВСКИЙ: А море влияет правда на людей как-то? Тех, которые выросли на берегах?

ХАИТ: Опять-таки сложно сказать, но я думаю, что да, конечно, конечно. То есть я бы так сказал: на меня море, наверное, влияет таким образом, что я каждый год знаю, каким образом мне подзарядиться на следующий год. То есть я приезжаю в Одессу, вот я в этом году был полтора месяца, и там было прекрасно. Каждый год там прекрасно, в августе, собственно, идеальная ситуация. Причем это не обязательно, чтобы там было какое-то веселье безумное и алкоголь, что-то еще. То есть там просто лежишь у моря, и тебе уже хорошо. Наверное, таким образом чувствовать могут только те люди, которые родились у моря, мне кажется, что так.

КУЗЬМИНА: Это правда, что местные жители - все те, кто живут у моря, очень редко до него добираются?

ХАИТ: Да, это ровно так. Но это, слушайте...

СТАХОВСКИЙ: Как мы не ходим на Красную площадь.

ХАИТ: Совершенно верно, совершенно верно. Хотя санкт-петербуржцы и санкт-петербурженки в Эрмитаж, в общем, ходят.

СТАХОВСКИЙ: Бывает, бывает. Но не часто, тоже не ежедневно.

ХАИТ: Мне кажется, что больше, чем москвичи там в Третьяковку или на Красную площадь, вот у меня есть ощущение. И больше, чем одесситы на море.

КУЗЬМИНА: Есть в вашем характере отголоски мамы и папы? В том, какой вы.

ХАИТ: Наверное, ну как, они все-таки мама и папа. Думаю, что да, надеюсь, что да.

КУЗЬМИНА: А есть что-то главное, что передалось, как вам кажется, от родителей?

ХАИТ: Ну, от папы, наверное, главное, что передалось, это вот то самое, то, что вы в начале сказали: направление - юмор. Наверное, вот это главное. А от мамы несколько качеств, надеюсь, но они не совсем такие, как у нее, потому что мама вообще просто...

СТАХОВСКИЙ: Папа, надо напомнить, в КВН же играл в свое время, да?

ХАИТ: Ну, давно, давно, в 1967 году - в 1970-м.

СТАХОВСКИЙ: Давным-давно, но тем не менее было.

ХАИТ: Он, собственно, был руководителем команды "Джентльмены" 1986 – 87 года, когда они стали чемпионами - первыми после возрождения КВН. А от мамы, значит, передалось... мама, она очень легкая. Вот я не такой легкий, как она, точно совершенно, но какое-то умение переживать неприятности так: "А, плохо... ну и ладно", - вот это мамино, да. И еще нелюбовь к фальши.

СТАХОВСКИЙ: То есть даже не ко лжи, а к фальши, вот к этому проявление, да?

ХАИТ: К фальши, да. Нет, ко лжи я отношусь с пониманием и нормально отношусь. К фальши.

СТАХОВСКИЙ: А мама кем работала, чем занималась?

ХАИТ: Мама, в общем, по сути, она никем не работала. Они с папой закончили один институт ОИСИ, это инженерно-строительный институт, они закончили. Значит, мама никем вообще не работала, а папа работал, значит, в направлении юмора, то есть, конечно, пошли...

КУЗЬМИНА: Мама стала работать мамой.

ХАИТ: Нет, просто в какой-то момент мама поняла, что работать ей бессмысленно, потому что папа, в общем, всё обеспечивает и зарабатывает.

СТАХОВСКИЙ: То есть на ней дом, семья, огородик...

ХАИТ: Да. Ну какой огородик, что вы, далеко не огородик, нет. Она читала, готовила. То есть вот она занималась тем, что она заботилась обо мне и о моем брате Жене и читала, развлекалась.

КУЗЬМИНА: А встреча родителей? По крайней мере в интервью есть факт, что папу поразила готовка мамы.

ХАИТ: Нет, там другая история была.

КУЗЬМИНА: Да?

ХАИТ: Нет, папа родом не из Одессы, папа из Белгород-Днестровской области, а мама одесситка коренная. И папа, приехав и поступив в институт, он стал ухаживать за мамой. И в какой-то момент мама позвала его в гости. Там бабушка готовила, мама тогда вообще ничего не умела. И папа пришел, и там, значит, была отбивная, ну биток, в Одессе говорят "биток", и биток свисал с краев тарелки.

СТАХОВСКИЙ: Был такой огромный?

ХАИТ: Огромный, свисал. И он понял: надо здесь оставаться, вот здесь будет нормально.

СТАХОВСКИЙ: Здесь хорошо.

ХАИТ: Здесь хорошо, здесь можно оставаться.

СТАХОВСКИЙ: Всё так и повелось.

ХАИТ: Да. А потом уже и мама готовить научилась. В общем, папа со временем понял, что, наверное, правильное решение принял. Какие удивительные нюансы влияют на ключевое решение...

СТАХОВСКИЙ: Ну, естественно, нехитрые, в общем, вполне нормальные человеческие вещи.

КУЗЬМИНА: Важнейшие.

ХАИТ: Нехитрые, да. Но, вы знаете, что-то щелкает, и ты понимаешь: о, хорошо здесь.

КУЗЬМИНА: Слушайте, это нюансы очень поверхностные, с одной стороны, и при этом ты точно понимаешь, что здесь будет хорошо не только потому, что биток переваливается за края тарелки, а вообще.

ХАИТ: Нет, ну конечно, конечно. Дальше думаешь: красивая, умная, да... А вот этот нюанс… раз - и почему-то понимаешь: о, подходит, точно. И всё.

КУЗЬМИНА: И наоборот, с точки зрения женщины, работает точно так же. Какой-то маленький нюанс, который ты замечаешь в мужчине, ты его сразу экстраполируешь на всё будущее.

ХАИТ: Да, да. Моя мама объясняет, почему она вышла замуж за папу. Она сказала, что он был единственным мужчиной, который за ней ухаживал, от которого не пахло козлом.

СТАХОВСКИЙ: Ух ты, как интересно!

ХАИТ: Вот как-то так. То есть чистоплотный был.

КУЗЬМИНА: А как я ее хорошо понимаю...

СТАХОВСКИЙ: Ладно, папа повелся на битки. А было что-то такое, что мама, когда уже, может быть, научилась готовить, делала?

ХАИТ: Нет, она до сих пор делает.

СТАХОВСКИЙ: Ну это понятно… А как мама, кстати, называет сына?

ХАИТ: Слава.

СТАХОВСКИЙ: Просто Слава, и всё.

ХАИТ: Да, но часто Славочка, вы знаете. Иногда "солнышко", вы не поверите...

СТАХОВСКИЙ: Есть ли что-то такое, что Славочка, приезжая в Одессу, говорит: мама, сделай...

ХАИТ: Да, конечно, икра из синих. Для меня вот лучший, собственно, обед - это икра из синих, котлеты...

СТАХОВСКИЙ: Баклажаны, Вера...

ХАИТ: Икра из синеньких, из баклажан, да, специальное блюдо в Одессе. Здесь даже открылись какие-то хорошие рестораны одесские, но все равно так не делают. Хотя ресторан "Бабель" очень вкусный открылся, но неважно. Икра из синих, котлеты с жареной картошкой, всё очень простое. Нет, понятно, что еще печеные перцы, фаршированные перцы и так далее, печеночный торт, этого до фига всего. Но вот то, что я больше всего люблю - на хлеб икра из синих...

СТАХОВСКИЙ: С чесночком, небось?

ХАИТ: Нет, ни в коем случае. Она такая с помидорами, растекающаяся, сваливающаяся с хлеба, капающая в тарелку, и в это всё макаешь котлету вкусную такую, прямо нежную...

СТАХОВСКИЙ: Ой, всё, хватит про еду, давайте про что-нибудь другое.

ХАИТ: Ребята, очень важная вещь: котлета не должна быть большой, котлета должна быть маленькая.

СТАХОВСКИЙ: Крошечка?

ХАИТ: Не крошечка, но она маленькая должна быть. Большая котлета - это...

СТАХОВСКИЙ: Издевательство.

ХАИТ: Котлета, она скорее котлетка.

СТАХОВСКИЙ: Большая котлета - это уже по-киевски.

ХАИТ: Совершенно верно, совершенно верно.

СТАХОВСКИЙ: Потому что у нее внутри там вон чего, которое тоже всё растекается, это же отдельная красота.

ХАИТ: Ну да. А это нет, здесь должна быть более пикантной.

СТАХОВСКИЙ: Да. А кем хотелось быть в детстве?

ХАИТ: Вот тем, кем стал.

СТАХОВСКИЙ: Все-таки. Прямо с самого начала? Никаких тебе летчиков...

ХАИТ: Слушайте, ну я, конечно, не думал о том, что я буду там заниматься продюсированием или разговорами с какими-то людьми, у которых день рождения, о том, как развлекать их и что мы готовим им на свадьбу, ну и так далее, и так далее. Но вот хотелось смешить. То есть уже в первом классе стало понятно, что, если я чего-то делаю и в классе смеются, мне очень приятно. Пожалуй, приятнее, нежели если я получу пятерку, вот прямо приятнее. Пятерка - это формальность такая, ну родители рады, а на самом деле по фигу, в душе-то пустота от этой пятерки, понимаете?

КУЗЬМИНА: А когда все смеются...

ХАИТ: А вот когда все смеются, от этого как-то заполняется душа, как-то хорошо становится.

СТАХОВСКИЙ: То есть было внутреннее ощущение, что всё, я вырасту и буду артистом? Прямо в голове это так называлось?

ХАИТ: Смотрите, я часто просто говорил это, что я написал сочинение "Кем я хочу быть" во втором классе, я написал, что я хочу быть актером, потому что я уже умею лаять, как собачка. Значит, я написал вот это, и учительница это зачла при всех, и класс сильно смеялся. И как бы она имела в виду показать, какой я идиот…

КУЗЬМИНА: Для нее-то да.

ХАИТ: Для нее - да и, может быть, для всех других. Но мне-то приятно было в результате, потому что я... я же не знал, что она это прочтет, но я каким-то опосредованным образом рассмешил опять всех людей, и мне стало хорошо.

КУЗЬМИНА: Тут наклевывается вопрос: производил впечатление наверняка не только на одноклассниц и одноклассников, но и на учителей? Потому что выкручиваться в сложных ситуациях, когда не знаешь предмета, с юмором, вот это "направление - юмор", мне кажется, это тоже должно было как-то сыграть.

ХАИТ: Это тоже, конечно. Но, вы знаете, там было сложно. Некоторые были учителя, у которых не выкрутишься. Там учительница по физике была, ну до сих пор страшновато о ней говорить, если честно.

СТАХОВСКИЙ: Била?

ХАИТ: Она не била, нет, в том-то и дело.

КУЗЬМИНА: Лучше бы била...

ХАИТ: Вы знаете, не физические санкции страшны. Она так смотрела... Ее звали Мирра Александровна Мительман, и она так смотрела и так ставила двойку... Знаете, бывает, поставили тебе двойку, и ты думаешь: да пошла ты, блин, эта двойка, мне эта химия на фиг не пригодится! Так я всегда думал с учительницей по химии. А физика - я тоже понимал, что мне это никогда не пригодится, я точно это знал, мне это вообще не интересно. Но она так ставила двойку, что я понимал, что я ничтожество. И это ужасно, вот с этим жить, конечно, тяжело, это, конечно, неприятно.

КУЗЬМИНА: А были предметы, которые нравилось посещать?

ХАИТ: Ну, литература, русский язык, английский иногда. Физкультура, конечно же, в футбол играли все время.

СТАХОВСКИЙ: Бесконечно.

ХАИТ: Бесконечно, да.

СТАХОВСКИЙ: Мама много читала, мы уже об этом поговорили, и сейчас опять литература всплыла. А есть книжка, которая прямо перевернула сознание, может быть, или произвела в каком-то возрасте такое впечатление, что думаешь: "Ух, ничего себе"?

ХАИТ: Мама мне все время что-то такое… значит, она хотела, чтобы я нашел первую книжку, которую я прочту, и с этого момента пойдет мое чтение, потому что ничто не помогало. И вот, по-моему, во втором классе я прочел... нет, в первом классе прочел "Робинзона Крузо", которая, собственно... Оказалось, это удовольствие, это не обязанность, а удовольствие! Это вот в детстве.

СТАХОВСКИЙ: Книжка бывает прикольная, да.

ХАИТ: То есть от книжки можно испытывать удовольствие, оказывается. В детстве. А потом, ну, в общем, очевидно, что Довлатов как-то так перевернул. Довлатов до сих пор - это такой праздник.

СТАХОВСКИЙ: Один из?

ХАИТ: На самом деле единственный, конечно, вот обязательный праздник - это Довлатов, конечно. С любой страницы, любое произведение.

СТАХОВСКИЙ: В минуту душевной печали. И не только.

ХАИТ: В минуту душевной радости и в минуту просто обычного душевного состояния. Просто. Не обязательно, когда грустно или когда весело, просто раз - о, хорошо.

СТАХОВСКИЙ: А поменялись вкусы вообще как-то? Есть ощущение, что вот мне двадцать, а вот мне сорок, какое-то изменение произошло?

ХАИТ: Вкусы по поводу...

СТАХОВСКИЙ: Вообще вкус к жизненным каким-то проявлениям. Это может быть, конечно, и музыка, и литература. Само восприятие жизни?

КУЗЬМИНА: Не любил маслины - стал любить маслины...

ХАИТ: "Не любил маслины - стал любить маслины" - это вы точно сказали, да. Но я так скажу: я терпеть не мог маслины, а сейчас, по крайней мере, могу их взять в рот.

КУЗЬМИНА: Вот, прямо про меня...

ХАИТ: Маслины ненавидел, ненавидел, а сейчас могу взять. Не понимаю, зачем это, но...

КУЗЬМИНА: Но все смакуют же вокруг, и ты думаешь: может быть, все-таки сегодня мне это удастся?

ХАИТ: Нет, так берешь и думаешь: о! А потом: нет, чего-то... Ну ладно, съел и съел, как говорится, праздника не случилось. Поменялись вкусы? Думаю, что поменялись. В 1986 году я помню, как я просто наслаждался, мне казалось, что это высшее музыкальное произведение, высшего уровня – "Do you wanna take me tonight", Modern Talking, да. Сейчас я так не думаю, ну вот честно, сейчас я так не думаю. Мне казалось, что это вообще просто, лучше не бывает. Композитор Дитер Болен и Томас Андерс певец - это всё, это вот, собственно...

СТАХОВСКИЙ: Дитер Болен прекрасный, да, вершина.

ХАИТ: При том, что мне нравился Beatles и так далее, но вот почему-то вдруг мне тогда... А потом как-то я так начал чуть-чуть слушать - нет, все-таки нет...

СТАХОВСКИЙ: Есть кое-что еще, и можно свернуть куда-то в сторону.

ХАИТ: Все-таки да, да, да.

СТАХОВСКИЙ: А люди вообще, вот жизненный опыт показывает, люди вообще меняются? Потому что кто-то говорит, что люди никогда не меняются, меняются их проявления. А кто-то говорит, что нет, вообще люди, конечно, очень сильно меняются.

ХАИТ: Я думаю, что разные люди по-разному развиваются, да. В основном по тенденции люди после 25 лет в общем не меняются, то есть они просто стареют... Их достоинства, они утрируются, как и недостатки, и всё это просто усиливается, то есть в основном. Но есть люди, которые умеют, вот могут поменять свою судьбу и поменять свой характер, но я таких не знаю. Но я думаю, что есть.

СТАХОВСКИЙ: Наверняка.

ХАИТ: То есть волевым усилием изменить свой характер, это же вообще практически невозможно.

СТАХОВСКИЙ: Это что-то героическое надо совершать, наверное, да.

ХАИТ: Нет, на самом деле это уже что-то героическое, если ты там всю жизнь был каким-то, например...

КУЗЬМИНА: Учителем физики нехорошим...

ХАИТ: Нет, я даже не про это. Я имею в виду, что всю жизнь был каким-то очень жестким, требовательным, ну давайте так, сварливым, ворчливым, а потом усилием воли ты просто взял и стал мягким, теплым, терпимым каким-то, толерантным. Вот это, собственно, и есть героическое, но это крайне редко, я думаю. Наверное, в силу каких-то обстоятельств жизни, которые тебя либо ударили по голове, либо наоборот, в итоге ты можешь измениться.

СТАХОВСКИЙ: То есть какой-то сильный толчок.

ХАИТ: Сильное изменение в жизни, которое... но, мне кажется, не идущее изнутри, вот что-то снаружи тебя может изменить. А изнутри - это какие-то титанические усилия, не про обычных людей.

КУЗЬМИНА: Надо же сначала поверить тем людям, которые тебе говорят, что ты нехороший человек, или там как-то плохо поступаешь, сначала им поверить. То есть вообще найти в своем окружении, при своей сварливости, людей, которым ты доверяешь.

ХАИТ: А если ты был всю жизнь хорошим, а в 45 лет раз - и стал просто гадом. То есть ты поверил людям, что ты хороший, и думаешь: чего же я такой хороший, что-то я поверил им...

СТАХОВСКИЙ: Знаете, Достоевский вспоминается, что-то у него было такое: ведь решительно неприятно, когда глупый человек, которого мы, может быть, и любили за глупость его, вдруг становится умным; ну это же безобразие... Где-то это было у него, да.

ХАИТ: Слушайте, Достоевский - способный человек, способный, способный человек.

СТАХОВСКИЙ: Как выяснилось совершенно неожиданно.

ХАИТ: Хорошо сказал, хорошо сказал, да. Ребята, вы у меня будете спрашивать про "Крокус" 22-23 ноября?

СТАХОВСКИЙ: Конечно, ну конечно.

КУЗЬМИНА: Долго мы выдерживали, да?

СТАХОВСКИЙ: А надо?

ХАИТ: Надо, надо, конечно, да.

СТАХОВСКИЙ: А что у нас в "Крокусе" 23 ноября?

ХАИТ: Пожалуйста, активнее делайте вид, что вы не знаете что.

КУЗЬМИНА: А есть даже среди нас, кто действительно не знает.

ХАИТ: 22-23 ноября в "Крокус-Сити Холле" у нас специальные выпуски спектакля "Письма и песни мужчин среднего возраста".

КУЗЬМИНА: Специальные выпуски - это о чем?

ХАИТ: Ну, спецвыпуски. Обычный репертуарный спектакль идет у нас в ДК Зуева на Лесной, а это вот такие спецвыпуски. Мы играем с "Несчастным случаем" обычно, а здесь будет и Борис Гребенщиков, здесь будет и "Чайф", и Андрей Макаревич. Ну и "Несчастный случай" тоже будет.

СТАХОВСКИЙ: Все приличные люди.

ХАИТ: Мы что-то специальное там сделаем, так что, пожалуйста, приходите, мне кажется, это будет такое достойное зрелище.

СТАХОВСКИЙ: Ростислав Хаит у нас сегодня в "Школьной анкете". Мы заговорили о спектакле, который должен 22-23 ноября в "Крокусе" произойти. А люди, естественно, тут же стали интересоваться, что происходит вообще с какими-то старыми работами? Были же какие-то старые спектакли, они играются?

ХАИТ: Они не были, они и есть, собственно. Нет, репертуар есть, и "День радио", и "День выборов" играются в Москве, и "Разговоры мужчин", и "Быстрее, чем кролики".

КУЗЬМИНА: Что с ними происходит? Всё так же нельзя билеты достать, вот, собственно, и всё.

ХАИТ: Всё играется, тьфу-тьфу-тьфу, в общем, всё более-менее неплохо.

СТАХОВСКИЙ: Нет, это люди, которые в Москве, знают, что они играются в Москве.

ХАИТ: А завтра мы играем в Питере "День радио", в ДК Ленсовета. Нет, конечно же, спектакль "День радио", ему уже 14-й год пошел, вот.

КУЗЬМИНА: Верится с трудом.

ХАИТ: Конечно, да. Но, вы знаете, как ни странно, раз в месяц мы его играем и в общем получаем удовольствие, в общем. Мы уже играем его даже не для зрителей, а для себя, придумываем какие-то штуки, но зритель смеется тем не менее.

СТАХОВСКИЙ: В нем появляется же что-то новое?

ХАИТ: Ну вот, собственно, это новое и дает нам возможность пока выходить на сцену.

СТАХОВСКИЙ: То есть происходит трансформация внутри самой пьесы.

ХАИТ: Что-то такое там, да, как-то мы друг друга раскалываем, смешим. Ну, собственно, так происходит с каждым театром, с каждым спектаклем, если уже долго его играют. Мы не исключение в этом случае. Но я надеюсь, что зрители все равно как бы получают удовольствие. То есть мне кажется, что зрители, которые приходят, уже знают сюжет спектакля, в общем, понимают какие-то ключевые моменты, и для них вот это оживление, когда мы отходим от пьесы, отходим от текста, для них, наоборот, это по кайфу. Когда они видят, что ты раскололся, они понимают, что просто живые люди на сцене, и им, наоборот, от этого хорошо. Ну, я на это надеюсь, по крайней мере.

КУЗЬМИНА: Причем, я уверена, что есть те, кто ходят достаточно часто (раз в месяц - это не часто) и каждый раз по-новому смотрят.

ХАИТ: Ну, может быть, может быть.

КУЗЬМИНА: Есть какие-то секреты, которые вы знаете...

ХАИТ: Несколько секретов знаю, да.

КУЗЬМИНА: Нет, давайте по-другому, Женин любимый вопрос: любите ли вы узнавать секреты других людей?

ХАИТ: Я любопытный, я люблю узнавать, да, секреты, конечно. Я очень не люблю людей, которые говорят: "А вот, между прочим, вчера такое было..." Ты спрашиваешь: "А что было?" - "А неважно..."

СТАХОВСКИЙ: Красной тряпкой помахали...

ХАИТ: Вообще просто ужас какой-то... Зачем ты это? Нет, ну что это такое вообще?

СТАХОВСКИЙ: "Нет, я не могу тебе сказать, нет, это секрет, я не могу тебе сказать..."

ХАИТ: Вы знаете, вот это хамство абсолютное.

КУЗЬМИНА: Не надо было и начинать.

ХАИТ: Ну конечно. Знаете, Довлатов писал по поводу хамства, что такое хамство. Набоков не мог дать определение, который преподавал у американских студентов, он пытался найти точное объяснение словам "пошлость", "интеллигентность" и "хамство". И вот он типа "пошлости" и "интеллигентности" нашел определение, а "хамству" не мог. И вот Довлатов говорит: "Я, конечно, не отрицаю величия Набокова, но мне кажется, я нашел". Потому что хамство - это не наглость. Наглость - это просто, по сути, такая грубость. А хамство - это грубость, помноженная на безнаказанность. Понимаете, да? То есть, когда ты грубишь и четко знаешь, что тебе за это ничего не будет. По-моему, это очень точная вещь. Вот в этой ситуации, когда приходит к тебе человек и говорит: "А вот у меня вчера такое было..." Ты говоришь: "Что же?" - "Не скажу".

СТАХОВСКИЙ: Вот это хамство?

ХАИТ: Это абсолютно. Потому что – ну что ты ему сделаешь? Ты же не физически будешь как-то просить его, чтобы он тебе рассказал...

КУЗЬМИНА: Причем, знаете, интересно: если это скажет женщина, как-то ей можно и простить такую штуку, ну понимаешь, что да...

ХАИТ: А женщины, как правило, такое не говорят, это мужчины в основном.

КУЗЬМИНА: Да? Это мужчины так делают?

ХАИТ: Да, да, да.

КУЗЬМИНА: Мне повезло, я таких не встречала. А есть секреты, которые хочется очень рассказать, но...

СТАХОВСКИЙ: Нельзя.

ХАИТ: Есть, конечно. Конечно, есть. И я их поэтому не расскажу.

КУЗЬМИНА: Это понятно. По выходу срока годности можно рассказать, когда уже всё.

ХАИТ: Ну, когда все умрут, и тот, кто может рассказать, тоже умрет, вот тогда уже...

СТАХОВСКИЙ: Тогда найдут дневники, которые еще пролежат где-нибудь в архивах лет 50-75.

ХАИТ: Да, да, да. И кому это будет интересно? Тому, кто это знает, кто является главным героем этого секрета, ему уже будет все равно, понимаете?

КУЗЬМИНА: Нет, он хорош тогда, когда он секретом является, да.

ХАИТ: Обидно, жуткая история...

СТАХОВСКИЙ: Пропадает интрига.

ХАИТ: Ох уж эта порядочность и так далее... Мешает.

СТАХОВСКИЙ: Да, да. А вас легко разозлить?

ХАИТ: Легко ли меня разозлить? Надеюсь, что нет.

СТАХОВСКИЙ: А на самом деле?

ХАИТ: А я откуда знаю? Я же на себя смотрю несколько субъективно, наверное.

СТАХОВСКИЙ: Ну, хорошо. Часто возникает где-то внутри какая-то реакция на внешние раздражители?

ХАИТ: Нет. Я бы так сказал, что если бы этот вопрос был задан лет так 20 назад, то я бы сказал, что вообще нет, то есть я вообще просто, меня практически ничего не злило, мне как-то так легко очень было. А сейчас, конечно, потяжелее. И есть вещи, которые сильно раздражают. Но вот по сравнению с другими людьми, мне кажется, что все-таки меня нечасто что-то раздражает.

КУЗЬМИНА: Есть люди, критику от которых вы воспринимаете любую, в любом ключе?

ХАИТ: А что значит воспринимаю?

КУЗЬМИНА: Ну, можете прислушаться, а не пропустить мимо ушей.

ХАИТ: Вы знаете, если я слышу точные слова, то в данной ситуации тут, в общем, даже не важно от кого, мне так кажется. Если слова точные... то есть ты можешь поначалу как-то возмутиться, это первая реакция, но потом... К смыслу, мне кажется, я прислушиваюсь, ну надеюсь, по крайней мере, опять-таки. Про себя же сложно говорить, про себя же в основном не понимаешь. Вот я не очень понимаю, какой я, не знаю, не понимаю.

СТАХОВСКИЙ: Никто же искренне не думает про себя, что он глупый и злой, отвратительный и ужасный, чудовищный. Ну, за редкими исключениями.

ХАИТ: Нет, секундочку, я вам так скажу. Значит, по поводу того, что я глупый, я про себя искренне не думаю. Но по поводу того, что я не хороший, я искренне думаю. Вот я, наверное, четко понимаю, что я не самый хороший человек, вот это я понимаю.

СТАХОВСКИЙ: Ну, не самый хороший и вообще не хороший - это же разные вещи.

ХАИТ: Нет, не самый хороший - это я мягко сказал просто, я так обтекаемо сказал. Ну, не хороший - точно, я бы так сказал.

СТАХОВСКИЙ: Ну ладно, хорошо.

ХАИТ: Нет, ну это искренне. Это я не то что там кокетничаю и хочу, чтобы вы тут же меня начали разуверять: "Ну что вы, вы такой милый, пьете чай, едите у нас конфеты..."

КУЗЬМИНА: Нет, конфеты были куплены специально для того, чтобы сбавить градус.

ХАИТ: Да, чтобы задобрить меня, потому что знали, что придет такой вот монстр в эфир.

КУЗЬМИНА: Конечно, конечно. Слухи ходят страшные...

ХАИТ: Чудовищные, я знаю, да.

СТАХОВСКИЙ: Какой из периодов вашей жизни вы считаете наиболее ценным?

ХАИТ: А уточните, пожалуйста, что значит ценным? Ценным в каком плане? Который хочется повторить или который...

СТАХОВСКИЙ: Нет, я имею в виду... то есть воспринимать, конечно, вопрос можно как угодно, но я думаю, я предполагаю, что я спрашиваю...

ХАИТ: Я не могу быть уверен...

СТАХОВСКИЙ: Я не могу, конечно, быть в этом уверен, но мне так кажется... Мне кажется, что я спросил о периоде, который наиболее повлиял на Ростислава как на Ростислава, почему он стал тем, кем он стал. То есть вот без этих, я не знаю, двух месяцев или без этих трех лет, наверное, он был бы другим человеком.

ХАИТ: У меня так не делится на периоды. Я думаю, что сильно на меня повлияло, собственно сформировало меня максимально то, что я переехал в 16 лет из Одессы в Москву. Просто я был абсолютным маменькиным сынком, как бы я вообще ничего не умел, не мог и вообще не знал, и вдруг меня раз - фигак, и я в Москве в 16 лет. Я вообще ничего не понимаю. Но мы, слава богу, с Лешей приехали, который умел и мыть полы, и мыть посуду, и даже приготовить.

СТАХОВСКИЙ: То есть Барац был хозяйственный.

ХАИТ: Да что вы, он был чудо, чудо-сосед просто по квартире. И потом меня как-то так вот пообтесало, пообтрепало. И я еще был абсолютно безответственным и беспечным, ленивым. Ну, ленивым я и остался, но меня как-то так вот развернуло, что я стал ответственным и работоспособным. И вот это, собственно, к 25 годам меня так вот сформировало. И это, собственно, и дает мне возможность заниматься тем, чем я занимаюсь, и как-то более-менее реализовываться. Вот я думаю, что это, наверное, самое ценное.

СТАХОВСКИЙ: Да, всё понятно, разобрались.

КУЗЬМИНА: В чем себе приходится отказывать иногда? Есть?

ХАИТ: Во сне, это самое главное.

КУЗЬМИНА: Но вы же ленивый.

ХАИТ: Правильно, я ленивый, но я ответственный, я же говорю. Ну как, мы договорились, что мы каждый день приходим к часу и пишем, и это так. И всё, и нужно придти, и мы приходим. Вечером три раза, два раза в неделю ты играешь спектакли, а еще там выступаешь на корпоративе, и это надо быть кровь из носу. А вечером, наоборот, у меня активность развивается, я либо люблю поужинать как-то, либо футбол посмотреть, и засыпаю не раньше трех-четырех. И спал бы до трех-четырех часов, но не получается.

СТАХОВСКИЙ: Надо к часу ехать, обещал же...

ХАИТ: Ну да. То есть я думаю, что отказ от того, чтобы спать долго, да и просто лежать и ничего не делать - это вот самое такое.

СТАХОВСКИЙ: Это красота. Путешествовать удается? Для отдыха, я имею в виду.

ХАИТ: Есть три периода в году, четко разграниченные, это две недели в январе, две недели в мае…

КУЗЬМИНА: И август.

ХАИТ: И август в Одессе, совершенно верно, да.

СТАХОВСКИЙ: Так удается путешествовать-то?

ХАИТ: Ну, значит, так: есть три периода...

СТАХОВСКИЙ: …Или можно ограничиться в эти периоды лежанием на диване, смотря футбол?

ХАИТ: Вы знаете, я бы лежал, но я очень люблю лежать рядом с морем. Поэтому вот если получаются такие две недели, то я, в общем, лечу к морю.

СТАХОВСКИЙ: Даже если не Одесса, то все равно это какие-то страны, где есть море?

ХАИТ: Нет, конечно, Одесса все равно для меня лучше всего, то есть этот августовский отдых, он самый лучший, самый теплый и самый приятный. Потому что многое совмещается, там и компания, и друзья, и родители, то есть там всё вместе. Но море - обязательный атрибут. То есть поехать зимой, в Одессу ехать к морю зимой...

СТАХОВСКИЙ: Зимой невесело, да.

ХАИТ: Ну, невесело, невесело.

СТАХОВСКИЙ: А куда? Куда хочется?

ХАИТ: Ну, слушайте, разные места.

СТАХОВСКИЙ: То есть обычные?

ХАИТ: Обычные, да. А чем я необычный такой? А куда необычно, что вы имеете в виду необычное, ну что?

СТАХОВСКИЙ: Я не знаю. Куда, Вера, ездят люди?

ХАИТ: Вера, куда люди ездят?

КУЗЬМИНА: На Охотское море ездят люди.

ХАИТ: Я - нет, в этом плане, если обычные люди на Охотском, я не на Охотском.

КУЗЬМИНА: Я сейчас объясню, к чему Женя клонит. Есть люди, которые ездят в Египет, Турцию, Таиланд – и точка. А есть люди...

ХАИТ: В Турцию зимой не поедешь.

КУЗЬМИНА: Это я про море вообще, кроме Черного.

ХАИТ: Нет, я в Таиланд ездил. Да нет, я был и в Египте, и в Турции, и в Таиланде, конечно. Но был еще и в других странах - и на Мальдивах был, и на Сейшелах был, и на Маврикии был.

СТАХОВСКИЙ: Ну вот, уже интереснее.

ХАИТ: Ну да.

КУЗЬМИНА: Хорошо. С другой стороны, вот, например, на Мальдивах можно покормить скатов с руки.

ХАИТ: Вы знаете, меня вообще не волнует кормление скатов с руки, меня вообще никакие скаты, скоты и прочие твари, в общем, особо не волнуют. Я вам говорю, я сибарит, гедонист и так далее, и так далее.

КУЗЬМИНА: И мизантроп местами.

ХАИТ: Мизантроп тоже. Это немножко другое, но, в общем, да. Лежать, читать, там разговаривать, выпивать, слушать музыку, заниматься любовью.

СТАХОВСКИЙ: То есть по-человечески.

ХАИТ: Да, прекрасно, да, конечно.

СТАХОВСКИЙ: Если б была возможность путешествия во времени, куда бы хотелось смотаться на пару недель, посмотреть, как это было на самом деле?

ХАИТ: В свою жизнь или куда-то?

СТАХОВСКИЙ: В историческую эпоху какую-то.

КУЗЬМИНА: И побыть каким-нибудь правителем.

СТАХОВСКИЙ: Ну неважно кем, просто...

ХАИТ: Европа, 60-е, наверное, очень бы хотелось.

СТАХОВСКИЙ: Двадцатого века?

ХАИТ: Да.

СТАХОВСКИЙ: Что вдруг так недалеко?

ХАИТ: Ну, мне кажется… то есть и у нас в стране 60-е, вот начало, собственно оттепель, - мне очень было бы интересно, 1958-59 годы, 1960-й, когда... Я чувствую, что там какая-то энергия была очень серьезная заложена, в начале 60-х.

СТАХОВСКИЙ: Хочется почувствовать, поговорить с этими людьми?

ХАИТ: Ну конечно. Я же как, я человек… то есть я по-английски, конечно, могу объясниться, но я разговариваю же по-русски, и мне, конечно, русскоязычные люди интересны в основном. А Европа 60-х - просто было бы интересно тоже, там Beatlesи так далее.

СТАХОВСКИЙ: Хиппи, сексуальная революция.

ХАИТ: Ну, хиппи не столько, да, но сексуальная революция, наверное, да.

СТАХОВСКИЙ: В этом есть что-то привлекательное, что-то интригует такое.

ХАИТ: Что-то, наверное, в этом есть. Хотелось бы немножко побыть сексуальным революционером.

СТАХОВСКИЙ: В некоторых моментах, да.

ХАИТ: Чуть-чуть, да, немножко, устроить пару революций, пару восстаний, в общем, взять Зимний и так далее - взять сексуальный Зимний.

КУЗЬМИНА: Много вопросов от слушателей. Например, давно ли вы были в метро?

ХАИТ: Давно ли я был в метро? Месяцев семь назад.

КУЗЬМИНА: Давно.

ХАИТ: Да. Ну, была пробка, мы куда-то ехали, и сели в метро, поехали.

КУЗЬМИНА: Вы любите ночную Москву наверняка?

ХАИТ: Да, конечно.

КУЗЬМИНА: С учетом того, что вы житель в том числе в ночи.

ХАИТ: Я - житель в ночи.

СТАХОВСКИЙ: А есть любимые места в Москве, куда хочется периодически просто приехать и походить?

ХАИТ: Вы знаете, любимый центр города, где можно ходить пешком. Я очень люблю ходить пешком, мне очень нравится, что по Одессе, что...

СТАХОВСКИЙ: По Тверской прямо?

ХАИТ: И по Тверской, по переулочкам. Вы с Тверской сверните в любой переулок, и сразу хорошо становится.

КУЗЬМИНА: А Камергерский, Евгений, раньше вот – и заканчивался, а теперь он каким-то бесконечным стал.

СТАХОВСКИЙ: И кругами можно ходить.

ХАИТ: Да.

СТАХОВСКИЙ: Есть какие-то представления, что такое настоящий друг? Вот вы с Барацом дружите уже бог знает сколько лет.

ХАИТ: Понимаете, я сейчас начну вам рассказывать текст, который мы недавно написали про дружбу.

СТАХОВСКИЙ: А не хочется, да?

ХАИТ: Нет, ну хочется же говорить по-человечески, да, но всплывают готовые формулировки, это, конечно, не самое правильное. Настоящий друг, мы только недавно, собственно, с ним об этом разговаривали, он проявляется, как мне кажется, не в беде и, в общем, не в радости, а он, собственно, по-настоящему проявляется в обычной жизни. Вот если тебе с ним в обычной жизни комфортно, то ты можешь простить ему и какое-то неточное поведение, когда тебе плохо, и не полное разделение какой-то радости с тобой. Потому что обычная жизнь составляет основной как бы массив.

КУЗЬМИНА: Между бедой и радостью есть еще...

ХАИТ: Да, потому что большая радость и большое горе (тьфу-тьфу-тьфу) все-таки не так часто, все-таки в основном это обычная, нормальная жизнь. Вот если в ней тебе с твоим другом комфортно, то это, собственно, и есть самый близкий твой друг.

СТАХОВСКИЙ: Это и есть дружба.

ХАИТ: Да. Еще есть такая формулировка, это уже вот на данный момент, конечно: дружба - это совпадение графиков и совпадение статусов.

КУЗЬМИНА: Дать вам ручку, Евгений, чтобы вы записали?

СТАХОВСКИЙ: Я запомнил: совпадение графиков и совпадение статусов. Ростислав Хаит сегодня у нас в "Школьной анкете".