Рамиль Мехдиев: «Ты должен знать, о чём танцуешь»
Фото: Вадим Шульц
Рамиль Мехдиев — солист прославленного ансамбля народного танца имени Игоря Моисеева, хореограф по фигурному катанию и один из членов жюри проекта телеканала «Россия-Культура» «Большие и маленькие». Человек неуемной энергии, открытый для общения, с постоянной улыбкой на лице. В интервью, которое мы записали сразу после окончания съемок телепроекта, он рассказал о том, кто из участников «Больших и маленьких» произвёл на него особое впечатление, как сам пришёл в танцы и о закулисье своей профессии. Беседовала Дженнет Арльт.
– Родители имели какое-то отношение к танцам?
Рамиль Мехдиев: Моя семья никак не была связана с искусством. Я заикаюсь, и родители понимали, что, например, диктором (актером, журналистом) я не стану из-за речи. В танцы отдали больше из-за этого.
– Кстати, на проекте, когда ты выступал как член жюри и оценивал участников, давал советы, ты не заикался, вот странно.
Р. М.: Да, я тоже заметил, камера как-то магически действует! Когда пою, тоже не заикаюсь. Я в детстве был больше театральный, музыкальный, творческий мальчик. По складу ума гуманитарий. В спорте я себя попробовал, в большом теннисе, но быстро ушел. На скрипке играл недолго, на фортепиано играл лет пять. Конечно же, пел (полезно при заикании). Ну и танцы! Много куда ходил, но постепенно все ненужное отсеивалось. И в итоге остались вокал и танцы. В Московское хореографическое училище меня не взяли, а на следующий год, мне было 11 или 12, был конкурс в моисеевскую школу (школа-студия при Государственном академическом ансамбле народного танца под руководством Игоря Александровича Моисеева — прим. ред.), туда меня взяли.
– А чьё решение было профессионально заниматься танцами?
Р. М.: Чтобы это было мое бешеное желание — я такого не помню. Я любым делом с желанием занимался. Потому что в детстве мама мне всегда внушала одно: ты лучший, ты особенный, у тебя есть индивидуальность, изюминка, шарм, чего у других нет. Я ей очень благодарен за это. И многие психологи и психиатры, с кем я сталкиваюсь (я же закончил психолого-педагогический факультет педагогического института) говорили: «Ой, ты заикаешься, как же так, такая детская травма, и что, стесняешься?» Я?! Стесняюсь? Мне наоборот нравится заикаться! Знаю, что некоторые дети с такой проблемой вырастают с комплексами, но я, наоборот, раскрепощенный и открытый человек.
Я везде стремился быть лучшим, первым, всегда тянул руку. Я! Я первый! Но такого, что танцы — это моя жизнь с раннего детства, не помню. На проекте «Большие и маленькие» дети говорили: «Я с 5 лет танцую, только о танцах думаю», а я сидел и вспоминал, бредил ли я в 5 лет танцами? Да я и в 10 не бредил! Я до моисеевской школы танцевал, как обычный ребенок, ничего особенного у меня не было — ни растяжки, ни присядки. И когда в студию поступил, особо не осознавал масштаб события.
– Как думаешь, у детей сегодня больше возможностей для самореализации?
Р. М.:Безусловно! У них сегодня есть все возможности. Даже живя где-то в глубинке, они могут что-то посмотреть по интернету, поучаствовать в мастер-классе, получить любую информацию. Я помню, как записывал танцы на видеокассеты, потом отматывал, просматривал, учил. А сейчас взял свой гаджет, посмотрел одно видео — не понравилось — другое, третье. И большой рынок труда сегодня. В сфере танцев много школ, студий — на любой вкус. В наше время такого разнообразия не было.
– Тебе не кажется, что несмотря на такое огромное количество возможностей, с детей сейчас и спрос выше?
Р. М.: Это точно, но без этого никак. По мне да, надо быть строгим, дисциплина должна быть. У меня был обычный кружок танца при общеобразовательной школе. Я помню всех своих педагогов. Они были лучшие. По народному танцу Капралова Людмила Юрьевна, тогда после развала СССР она была первая, кто получил звание заслуженной артистки России. Добрейшая женщина, я её обожал. А по классике я в детстве учительницу недолюбливал, это была артистка театра Станиславского и Немировича-Данченко Тишкова Гертруда Александровна. Советская балетная школа. Она была очень жёсткая, строгая и громкая, как сейчас помню: «Комарик!!! Руку убери! Посмотри на себя!!!» Было обидно, порой слёзы еле сдерживал. И я тогда не понимал, зачем на меня кричат. А теперь я ей очень благодарен, поклоны готов бить, потому что это такая закалка сильнейшая. Такой опыт обязан быть, потому что наша профессия — это рабский, адский, тяжелейший труд. Кровь, пот, слезы — обычные атрибуты нашего дела.
Завершая рассказ о начале своего творческого пути, в 2007 году я закончил студию при ансамбле Игоря Моисеева, а ещё до этого в 2005 году был досрочно принят в труппу.
– А пока ты учился в общеобразовательной школе, твои одноклассники не смеялись над тем, что ты занимаешься хореографией?
Р. М.: Ну конечно! Я же мало того, что был танцор и заика, я ещё и в очках ходил! Очки мне ломали постоянно. Родители уже не покупали красивые оправы, а самые простые, толстые, как у бабушек-дедушек. Так что я был красавчик по полной программе. Конечно, издевались, но у меня вся жизнь делится на до и после.
– До и после чего?
Р. М.: «До» — это была обычная районная школа, с обычными детьми, там и была моя студия танцев. И с 2002 года у меня уже началось «после». После поступления в студию при ансамбле, я начал учиться в школе № 1113. С углубленным изучением музыки, театра, танцев. Эта школа была изначально для танцоров, там учились дети из Большого детского хора радио и телевидения, хора Пятницкого, синхронистки все учились. И нас, моисеевцев, был целый класс. Школа была творческая — там пели, танцевали, граффити рисовали на стенах, такой творческий беспредел и муравейник. Изучали русское, западное искусство, историю театра, литературу. Там уже все были на одной волне, никаких насмешек и издевательств.
– В школу-студию при ансамбле Игоря Моисеева тяжело попасть?
Р. М.: Да. Но это не самое тяжелое. Я всегда и всем говорю: поступить — это самое простое. Надо учиться и хотя бы закончить. Лично у меня вопросов не стояло, если поступил — должен закончить с отличием. Но бывает, что какие-то знакомые спрашивают моего совета по поводу ребенка, и я сразу говорю — если есть хоть какой-то изъян, хоть тень сомнения — нет смысла поступать, вы будете бултыхаться. Учатся там с 11-12 лет, это уже взрослые. Учеба жёсткая, но без этого не будет результата.
– Самого Игоря Моисеева помнишь?
Р. М.: Я его мало застал. Я помню, он приходил к нам на экзамены, кого-то хвалил... Он, несмотря на наш возраст, сразу отличал талант.
– Но при этом, скажем так, культ личности его в ансамбле был?
Р. М.: Конечно, он и сейчас есть. Каждый год ансамблем мы отмечаем день рождения, вспоминаем Игоря Александровича в годовщину смерти. Незримо он всегда присутствует, и это нормально, потому что без истории, без памяти — нет будущего. Он — создатель ансамбля. Я знаком со многим ветеранами коллектива, которым по 80 лет и больше, они мне много про него рассказывали. Моисеев ведь создал школу в 1943 году. В Москве голод был, крыс ели, а он школу создал. Он понимал, что если не будет этого потока обновления, преемственности, то не будет ансамбля. И у нас в ансамбле нет демократии, но в нашей профессии она невозможна. Должно быть что-то типа монархии, должен быть главный — вождь, который говорит, как и что правильно, и так и будет. В этом смысле наше искусство не может быть демократичным. И в балетной школе также, с той только разницей, что мы не в пуантах танцуем, а в туфлях или сапогах.
– Про Моисеева говорят, что он поставил около 300 танцев...
Р. М.: И занесен в Книгу рекордов Гиннесса! Но 300 — за всё время жизни ансамбля. Сегодня в постоянном репертуаре около 100 танцев.
– Да, и насколько я знаю, в ансамбле Моисеева каждый солист знает партии всех. Ты все эти 100 танцев танцуешь?
Р. М.: Думаю, что знаю все. Причем и за девочек, и за мальчиков. В ансамбле примерно 80 человек, мальчиков больше. У нас все учат всё — большой ты, маленький — неважно.
– Как вы добиваетесь такой синхронизации, как, например, в этих танцах из Флотской сюиты?
Р. М.: Как добиваемся? Сейчас расскажу. Репетициями! Работой! А вообще мы же в школе вертимся одним коллективом, а потом в ансамбле все вместе. То есть чувство локтя у нас постоянное. Даже когда совсем зелёные ребята приходят из школы — их этому учить не надо, в них это есть. Они сразу встают в строй и танцуют эти номера.
Фото: Евгений Масалков
– Если бы я разговаривала с артисткой ансамбля «Берёзка», я, конечно, спросила бы про то, как делается их лирический шаг. А у вас...
Р. М.: Бешеное плие!!!
– Да-да, это «моисеевское» плие, ваша главная «фишка».
Р. М.: Этому начинают учить ещё в школе, потому что 90% артистов ансамбля — это ученики студии. Нас с первого же дня в школе сажают в плие, в очень глубокое. Потом ляжки у тебя болят постоянно, привыкаешь к этой боли. Сам Моисеев говорил, что если ты сделаешь движение из плие, оно будет больше, шире. Из плие прыжок получается выше. Этой традиции нет в других ансамблях, даже банальную веревочку везде танцуют обычно, а у нас — из плие.
– А когда вот так ноги болели, и ты ещё только свой путь начинал, не было желания уйти?
Р. М.: Мне кажется, оно всегда есть у всех.
– Мне никто не признавался, все говорят, что любят свою профессию.
Р. М.: Они просто скрывают (смеется). На самом деле и я люблю свою профессию, я даже не считаю, что это моя работа, это часть меня, часть жизни. Кому-то работа — это что-то неприятное, а для меня работа в ансамбле — удовольствие. Но в какие-то моменты так устаешь, что ничего не хочется, стопы-ноги болят. Особенно если случаются травмы, идёшь на больничный, а через три дня снова мчишься на репетицию, потому что дико соскучился.
– Вот приходит к тебе талантливый ученик, и говорит, что хочет уйти из танцев, что ему посоветуешь?
Р. М.: Я бы не стал держать. Если нет желания, то толку не будет. Это такая профессия, где всё должно совпасть: начиная от времени года и заканчивая дыркой на балетной туфле. Всё должно совпасть воедино: трудолюбие, талант, поддержка семьи, воспитание, дисциплина, привычки в питании, внешность. Если не будет хватать физики — ты не выдержишь, если не будет таланта — не сможешь, не будет желания — вообще бесполезно, если нет ума — тем более. Иной раз слышу мнение: для артистов балета главное — физические данные. Это ерунда полная, артист балета прежде всего работает мозгами! А потом этот импульс идет в руки-ноги, спину... Да, я соглашусь, есть неумные люди, но они есть везде.
Фото: Вадим Шульц
– Как тебе опыт членства в жюри в проекте «Большие и маленькие»?
Р. М.: Очень понравилось! Наша судейская бригада была очень дружная — Софья Гайдукова, Иван Васильев, Саша Могилев. Мы очень быстро принимали решения, разногласий не было никаких.
– На проекте выступали дети из разных городов страны. Ты не чувствовал разницу между столичными и региональными коллективами? Не было ли у московских ребят преимущества?
Р. М.: Я скажу, что наоборот. Если говорить именно о народном танце, регионы мне показались намного сильнее. Наверное, они не избалованы, не испорчены таким многообразием всего, что есть в Москве. В Москве мы живем в изобилии информационном, здесь можно всё попробовать, походить туда-сюда, метание это постоянное, везде успеть. А в регионах такого нет, и темп жизни спокойнее. Коллективов в городе не так много, за них держатся. Многие коллективы со своей многолетней историей, традицией.
Мне понравились ребята из Челябинска, Новосибирска. Запомнились «Ералаш», «Сибирские узоры». Номер, над которым я плакал, — «Достучаться до...» студии «Выявление» из Краснодара. Я там увидел себя, свои детские трудности, воспоминания… Я сижу и понимаю, что плачу, у меня текут слезы. Потрясающее исполнение, я, честно, от детей такого не ожидал.. Девочка-балерина из Челябинска, Олейникова Маруся с номером «Маленькая Сильфида»... Эти номера меня потрясли.
Я всегда хочу видеть искренность. Хочу увидеть настоящего ребенка — не испуганного, не забитого, не идеально выучившего урок, а хочу на сцене фонтан эмоций, непосредственность. Если будут ошибки — не страшно, даже профи ошибаются. Дети тем и отличаются, что они настоящие! Мы, взрослые, уже не можем так переживать, так эмоционально реагировать. Если надо по сценарию, мы играем. Есть артисты, которые прекрасно играют, и я их игре верю, но это все равно игра, образ, а дети еще могут быть настоящими.
– Ты делал скидку на то, что это дети? Что как наставник, ты должен быть мягче, проще, не как в вашей школе?
Р. М.: Конечно. «Большие и маленькие» — это конкурс непрофессиональных коллективов. Им не надо усложнять — выворотность, кисточка сломана, стопа не вытянута. И мы не инспекторы. Здесь танцуют дети, и от них хочется искренности, непосредственности, жизни.
– Проект показал, что в стране есть интерес к народному танцу. Или это не так?
Р. М.: Проект — да. Но на самом деле ситуация в стране с народным танцем очень плохая. Нет пропаганды этой культуры. По телевидению сейчас показывают современные танцы и балет. Балет, кстати, намного меньше. В тренде — современные, даже уличные танцы. И студий современных танцев много. Балет, как и народный — это тяжелый вид искусства, это как спорт. И тут без смысловой нагрузки никак: ты должен знать, о чём ты танцуешь. Педагог нужен очень квалифицированный, опытный. Если бы была возможность, я бы показывал по тв народные танцы, концерты ансамбля «Березка», хора Пятницкого. Мечтаю, чтобы на канале «Россия-Культура» был масштабный проект, как «Большой балет», но с национальным танцем. Народников в стране очень много! В каждой республике есть свои ансамбли. Татарстан, Башкирия, Калмыкия. А на Кавказе как танцуют! Выбрать солистов и сделать такой такой конкурс — это будет уже пропаганда национальных культур, это будет интересно.
