Расстреливать их было не за что: 100 лет первому Философскому пароходу
-
Русские эмигранты подписывали согласие на расстрел в случае возвращения -
Все было обставлено, как акт милосердия.
"Мы выслали этих людей, потому что расстреливать их не было повода, а терпеть не было возможности", – объяснял Лев Троцкий.
Годом ранее были расстреляны 37 профессоров. Из 40 академиков 10 – на грани голодной смерти, один не выдержал, застрелился. Ленин видит в интеллигенции интеллектуальных врагов. Приказ Дзержинскому.
"Всех их вон из России. Делать это надо сразу", – пишет в ВЧК вождь пролетарской революции.
ГПУ составляет списки на высылку. В одном из таких списков первым номером Питирим Сорокин – великий без преувеличения социолог. Кстати, классово близкий большевикам. Из Вологодской не глубинки – глуши. Оставшись сиротой, с братом зарабатывал на жизнь, кочуя из деревни в деревню. А потом стал преподавателем Петроградского университета. Он описывал законы развития общества настолько детально, что его начали подозревать в склонности к пророчествам.
"Главное пророчество Сорокина заключалось в следующем – что большевики в конце концов вынуждены сами будут строить капитализм. Пусть не Ленин, пусть не Сталин. Горбачев. Получилось именно так. Если была бы оппозиция, она взяла бы это на себя. За долгие годы советской власти всех истребили, и вынуждены делать это сами. Как умели, как могли", – поясняет научный сотрудник Института социологии РАН Вадим Сапов.
Сорокин уехал в Америку. В Гарварде основал факультет социологии. Он оставался русским, когда создал фонд помощи Красной армии в Великую Отечественную, оставался русским, когда читал лекции будущему президенту США Джону Кеннеди.
Таких, как Питирим Сорокин, внесенных в списки, было около двухсот. Им разрешалось взять с собой одно пальто, две пары белья. Никаких украшений, кроме венчальных колец. И на прощание – письменное согласие на расстрел в случае возвращения на Родину.
"Они все представляли элиту страны. И это был, конечно, страшный удар. Никита Алексеевич Струве – известный парижский издатель – говорил, что если бы такое случилось во Франции, то Франция бы этого не вынесла", – подчеркивает директор Дома русского зарубежья Виктор Москвин.
Философский пароход – это образ такой в большевистской карикатуре: на картине, в воспоминаниях Надежды Тэффи.
"Страшный, черный, бесслезный плач. Последний. По всей России, по всей России… Вези!.. Дрожит пароход, стелет черный дым", – писала вспоминала эмигрировавшая в Париж из России королева русского юмора Надежда Тэффи.
В нашем сознании Ильин, Бердяев, Булгаков, Франк, Трубецкой, а с ними Бунин, Шмелев, Сургучев – все пассажиры философского парохода, даже если это были разные рейсы, а у кого-то из них вместо парохода был паровоз из Киева, Москвы, Петрограда, Одессы, Сибири.
Их неизмеримо больше двухсот. Оклеветанные на Родине, они несли свой русский мир туда, куда зашвырнула их судьба. В Германии открывается университет русской профессуры. В Чехословакии, Франции появляются русские театры, издательства. Русские философы, математики, агрономы, писатели издают свои труды. В той же Германии книг на русском в конце 1920-х издается больше, чем на немецком. И Бердяев скажет однажды: "Единственная страна, где меня почти не знают, – моя Родина".
Они учили своих детей быть русскими. Михаил Грабар – третье поколение первой русской эмиграции. Он не просто говорит по-русски там, где поговорить не с кем.
"Я даже получил российский паспорт. Я хотел сыграть роль в судьбе России, современной России. Сейчас стоит вопрос диалога между Западом и современной Россией. И такие люди, как я, могут быть связующим звеном", – уверен Михаил Грабар.
Это люди, у которых не забрали Родину.
"Недавно мы получили совершенно потрясающий дар – чемодан с вещами. Человек эти вещи упаковал, когда уезжал в 1918 году. И они по сию пору не были распакованы. Он, как и большинство, думал, что большевики – это недолго. Зачем распаковывать. Вернусь прямо с этими вещами", – добавляет еще один исторический штрих в историю директор Дома русского зарубежья Виктор Москвин.
Были те, кто не так и не купил дом или квартиру, считая, что такая покупка станет признанием чужбины родиной. Так думал писатель Сургучев, до смерти проживший в парижской съемной квартире. А в 1940-м году он пишет французам, сдавшим Гитлеру свою столицу без боя:
"Будто из речных вод Сены вышла и села на каменный трон величественная женщина со скипетром в руках. Какая уверенность в себе! И в то же время какое ко всему благоволение!
— Россия.
И мне кажется, что сейчас старый, поваленный на обе лопатки Париж думает о России. И это авеню Александра III, и шесты, на которых когда-то трепетали русские флаги — все, все, все думает одну, позднюю и невозвратимую думу.
— Благодарность — не политика, — сказал когда-то отец отечества Пуанкаре.
Ошибся отец. Благодарность — политика, и дальновидная политика. Впрочем, как поется в песенке, ошибаться может даже крокодил".
Это написано без малого сто лет назад. И, похоже, по сути, ничего не изменилось.
