"Пугачев" – премьера в Мастерской Петра Фоменко

Премьерные показы спектакля "Пугачев" идут в Мастерской Петра Фоменко. Спектакль по поэме Сергея Есенина поставил режиссер Федор Малышев. Он создал "свое" драматическое пространство, где казачьи песни соседствуют со стихами представителей современного андеграунда. Репортаж Алии Шарифуллиной.

"Русский народ – народ государственный, серьезный… и он же склонен к бунту, к вольнице, анархии. Он не только был покорен власти, получившей религиозное освящение, но он также породил из своих недр Стеньку Разина, Пугачева… Русские – бегуны и разбойники. И русские – странники, ищущие Божьей правды". Эти слова Николая Бердяева вынесли эпиграфом к спектаклю. И именно этот парадокс русской земли – главный интерес режиссера Федора Малышева. Не Пугачев и не пугачевщина. Не психология личности и не психология движения. Лихачество и буйство как попытка выбить форточку и жадно глотнуть воздуха. "Я для себя сформулировал так: попытка выйти за пределы того, что вокруг тебя происходит, в какое-то другое пространство. Это присуще русскому человеку в любое время – и в пугачевское, и в есенинское, и в пушкинское, и в наше", – поделился режиссер Федор Малышев.

Поэтический спектакль, образный, где нет сюжета, психологизма, взаимодействия актеров в привычном понимании – всё это несвойственно Мастерской Петра Фоменко. К тому же поэма Есенина "Пугачев" не самый очевидный вариант. Несмотря на неоднократные заверения поэта в сценичности "Пугачева", его практически не ставили в театре. Пожалуй, самый известный – спектакль, созданный почти шестьдесят лет назад Любимовым в Театре на Таганке. В поэме есенинский слог – не привычный лиричный, а жесткий, жестокий, отчаянный. По воспоминаниям сестры, когда Есенин зачитывал монолог беглого каторжника Хлопуши, он так сжимал кулаки, что ногти впивались в ладонь до крови. Впрочем, поэт так читал все свои стихи – через крик, надрыв, как последний глоток жизни.

К тексту Есенина Малышев добавил стихи Пушкина, Летова, Башлачева, Высоцкого, Тарковского и даже рэпера Хаски. История о загадочной русской душе, мятущейся между святостью и разбоем, прорастает на сцене из звуков и ритмов, сказок и песен; вытекает из тягучих звуков донского казачьего рылея; рождается из свиста косы и стука деревянного посоха. Здесь играет всё – слова, ритмы, вещи. "Сценография представляет собой сегменты из досок, которые имитируют и вымокшие заборы России, и сгоревшие остова построек Руси. Эта единая стена, когда они все вместе стоят, потом она распадается, становится отдельными постройками – то это лес, то это крестьянские заборы", – пояснила художник-постановщик Евгения Шутина.

В какой-то момент эти доски-стены превратятся в клетку, куда заточат Пугачева. Выбеленное солью и ветром дерево декораций, черно-серые костюмы героев вдруг взорвутся тревожным кроваво-алым цветом. Ритм и рифма, звуки и тишина, слово и движение сплетутся в одну протяжную сказку о Пугачеве, рассказанную каликой перехожим при свете костра. Всё замрет, и больше ничто не будет иметь значения, лишь собственная вера, собственные убеждения.