В столице открылась выставка "Тогда, в шестидесятые…"

С легкой руки Ильи Эренбурга это время назвали «оттепелью». Шестидесятые – эпоха расцвета литературы, театра и кинематографа. В русскую культуру тогда вошло новое поколение творческой интеллигенции. Идея выставки возникла благодаря одному интересному наблюдению: многие писатели и поэты, которые начали свой творческий путь в 60-е, готовятся отметить юбилей. Это и стало поводом для осмысления самого явления «шестидесятников». В столичном Литературном музее открылась выставка «Тогда, в шестидесятые…» (Опыт «оттепели»). Рассказывают «Новости культуры».

Чуть подавшись вперед – этот знаменитый тонкий профиль – кажется, вот-вот и хрупкая женщина снова околдует зал, здесь же Булат Окуджава – конечно, с гитарой, будто готовый прыгнуть в толпу Евтушенко. Сборники Вознесенского – и документ, про который в литературном музее говорят - уникальный – с помощью зонта, плывущего по Яузе, поэты должны были написать пародию на себя. В каждом снимке, строчке и каждой записке – то, чем стала поэзия в «оттепель».

«Когда Жан-Поль Сартр увидел вечер в Лужниках, на котором выступали Ахмадулина, Вознесенский, Слуцкий – они выступали перед 14-тысячной аудиторией, как на хоккейном матче, он такого во Франции никогда не видел – Сартр сказал: «Наверное, поэзия – это то, во что обратилась молитва русского человека», – рассказывает куратор выставки Владимир Крижевский. – Потому что, замечу вам, эти праздники праздновались как раз в разгар хрущевских гонений на церковь».

У фигуры Владимира Маяковского – вдоль стены, почти в полный рост – четверо тех, про кого скажут – голоса поколения. Они здесь и правда, звучат – Белла Ахмадулина читает посвящение Вознесенскому, когда партию возьмет Евтушенко – в зале вдруг зааплодируют. Уже не в записи – настоящий – раздастся голос, который брал не один стадион.

Евгений Евтушенко пришел специально на открытие выставки, признается – тронут, вспомнит, как выходили его поэмы, и несколько минут будет смотреть на фигуры в черном и белого мощного Маяковского.

«Я не люблю всех тех, кто не любит Маяковского, отрицает, – признается Евгений Евтушенко. – Потому что он все равно гениальный поэт со всем его заблуждениями, ошибками, неприятными строчками, которые сейчас неприятно читать с его таким провинциальным ницшеанством, но все равно, он – гений».

Немецкая печатная машинка, издания «Нового мира» и стол самого Твардовского – за ним он принимал тех, кого позже назовут классиками – Солженицына, Искандера, Астафьева. Таким кабинет редактора был и в Новом мире и в Юности – в двух главных журналах, открывших новые имена, создавших новый язык. И зал, в котором многие вдруг начинают улыбаться.

«Все это рождалось здесь, на таких маленьких московских кухнях, – рассказывает куратор выставки Анна Рубник. – Мы не так долго собирали вот эту обстановку по дачам, что-то увозилось, очень многое – с дачи Туполева. Наш сотрудник Владимир, который давал вам интервью до этого, он – зять Туполева. Вот на туполевской даче остались эти кофейнички, кофемолка».

Полурваная, но обязательная тогда фотография Хемингуэя, приемник, на который ловили вражеские голоса, самиздат – так знакомые всем шесть квадратных метров, кухня 60-х с ее спорами, песнями – целой, уникальной культурой. И зал, где кончается оттепель – памятки отъезжающим, выписки из ЖЭКа, справки с места работы, чемоданы и пограничный контроль – приметы новых заморозков – застоя.

Новости культуры