Белая студия Интервью Андрея Кончаловского

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Андрей Сергеевич, спасибо большое, что вы снова в «Белой студии». Сегодня такой отправной точкой для нашего разговора, ну, можно сказать, что явилась книга «Благоволительницы» Джонатана Литтелла. Но вообще эта тема, она шире. И, как н и странно, сейчас, когда мы отпраздновали 70-летие победы над фашизмом, все это становится невероятно актуально. Вот этот роман, которому уже какое-то количество лет, но, тем не менее, я его прочитала только сейчас, можно сказать, что с вашей подачи, это история офицера СС, рассказанная от первого лица, в которой все ужасы происходили в то время, препарированные с абсолютной откровенностью.

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Ну, вы знаете, у человечества, к сожалению, не очень длинная память. Еще Карл Юнг сразу после падения нацистской Германии говорил о том, что нельзя ни на секунду забывать то, что произошло, потому что повториться это может, да, собственно, и повторяется в разных формах. Потому что, можно сказать, что сегодня любая, почти любая война становится войной почему-то за утверждение прав человека. А за утверждение прав человека милитаризированным способом вряд ли можно чего-нибудь достичь. Вот то, что происходило в Ираке, в Ливии, все ведь это шло под лозунгом борьбы за демократию. И вот эта крайность, она сама по себе, может быть, еще ее не надо называть, скажем, нацизмом, но то, что она крайность, и то, что  сегодня легко можно представить себе ужасные провалы. Все дело-то не в нацизме в данном случае, а дело в зле. Провалы в ад не только возможны, они, даже можно сейчас сказать, что они есть. Если даже вспомнить тюрьму Абу-Грейб, это, в общем-то, уже провал в ад, то есть в зло. Поэтому то, что каждый час и каждый день нужно прилагать усилия в борьбе с человеческими демонами, может быть, в этом и есть сущность романа. Ну, я должен сказать, что я сейчас этим и занимаюсь. Просто в силу того, что у меня есть один проект, но я делаю и другой проект «Преступление и наказание», и Достоевский тоже говорит о демонах. Вообще у него даже есть «Бесы», которые могут быть внутри человека, и которые строят внутри человека логическую систему целесообразности зла.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Оправдания цели и средств.

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Да, а целесообразность зла вообще, казалось бы, ну, как можно было поддаться этому в Германии? Причем, если мы  имеем в виду такую западноевропейскую модель психологии, какими являются немцы протестанты, то вообще очень трудно объяснить, каким образом нацизм вдруг так схватил нацию.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А вот в этой книге, там тоже есть эта идея, что Гитлер стал линзой, которая сфокусировала то, что немецкая нация сама  думала о себе?

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Выход в эту философию – Германия превыше всего – она ведь родилась не с Гитлером, она родилась в конце XVIII века, когда в Германии возник то, что называется второй РЕНЕССАНС. Увлечение античностью было невероятно в конце XIX века. У немцев идея Спарты, идея государства, где младенцев нездоровых казнят. Увлечение античностью было очень серьезным. Я вот как-то прочитал, что вообще фраза, которую использовал Геббельс, пришла из поэзии немецкого поэта, был такой Гейбель, который написал: «Германский дух спасет мир». Вообще идея такая, сублимация германского идеализма, она, в общем, такая родилась-то, конечно, она, между прочим, с подачи Федора Михайловича. Ницше недаром обожал и вообще вы вырос весь, во-первых, конечно, он изучал античность, а потом, конечно, его шибанул роман «Преступление и наказание». И вся идея Übermensch во-многом выросла из того, что такая цель оправдывает любые средства. И эта философская дилемма - когда она развивается до определенного предела, она становится катастрофической.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Андрей Сергеевич, вот вы упомянули очень точно и правильно параллельно Федора Михайловича Достоевского, и как раз в связи с этим, потому что этот роман «Благоволительницы», там одна из идей автора, что любой человек, оказавшись в этих обстоятельствах, стал бы таким же. Граница между добром и злом, получается, что она очень размыта. Но так ли это? Вот тот же Достоевский, говоря словами из «Братьев Карамазовых», «раз бога нет, то все дозволено». И человек, приняв это как идею, и пройдя до конца, понимает, что все-таки не все дозволено. И к тому же самому приходит и  герой, он пишет в конце, что мне так и не удалось убедить себя в правоте нашей. То есть, есть что-то человеческое, что, в конечном счете, все равно не позволяет вот этой ницшеанской идее, идее сверхчеловека взять верх над человечеством.

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Ну, если бы не позволяло, то тогда не было бы нацизма. Потому что все-таки глубина, в которую может упасть любая цивилизация, она бездонна. И как раз Юнг об этом предупреждает. И вообще в этом и есть, собственно, цель, наша человеческая цель не допустить очередного падения в абсолютную страшную  пропасть. Вот это слово, которое я не люблю, актуальность, оно заключается в том, что надо все время, вот в жизни человека должен быть всегда маленький человечек с молоточком, который стоит, постукивает и говорит: «И в твоей жизни может случиться катастрофа». И вот это, это Антона Павловича образ человечка с молоточком, он должен стоять за дверью и напоминать. Но у человечества есть короткая память, понимаете, все как бы случилось отлично, больше не повторится. Это неправда, повториться может. И как раз роман говорит о чем, роман говорит о том, что самые простые люди, то есть какие простые, буржуа, добропорядочный, ученый, ему бы сидеть где-нибудь там в Гейдельберге, он может увлечься прекрасной идеей, но средства для реализации этой идеи катастрофичны. Ведь, в принципе, это очень идеалистическая идея – сделать прекрасное государство для одной нации. Но в чем разница между национализмом и нацизмом? Вот Вацлав Клаус очень разумно написал, что после войны, после Нюрнбергского процесса так были напуганы и отравлены идеи нацизма, что смешали вместе национализм и нацизм. И сейчас национализм часто ассоциируется с нацизмом – вот, если национализм, значит, уже фашизм. Это страшная ошибка, это заблуждение, причем типично такое крайне либеральное сегодняшнее европейское. Национализм это, прежде всего, борьба внутри своей нации за то, чтобы она стала лучше. Но это не уничтожение других наций. Нацизм – это уничтожение других наций, которые ты считаешь ниже себя.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А разве не начинается проблема, так скажем мягко, в тот момент, когда ты вообще выделяешь национальный признак у себя, так же, как выделяешь цвет своей кожи или еще что- то? В тот момент, когда ты отдал отчет себе в том, что ты, условно говоря, вот я есть русский и мы будем работать над тем, чтобы русские были самой лучшей нацией. А белорусы пусть не работают над собой, потому что они не мы, условно говоря. Вот это «они – не мы», разве не должны мы, как человечество стремиться в этом смысле к некоему единению?

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Не должны. Это иллюзия. Понимаете, сегодня мультикультурализм уже не работает, уже все идеи либеральные такие, я бы сказал, ну, в общем,  англосаксонские идеи глобальной деревни, мультикультурализма, и в силу того, что есть большая деревня, она рухнула.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ну, я как раз, знаете, не про общее объединение, и не про, тем более, деревню. Я как раз считаю, что глобальным может быть только человек, который является  таким тотальным носителем собственной национальной культуры. Я говорю сейчас о другом, я говорю о том, что для человека важно, в первую очередь, ощущать, что он человек .

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Так это правильно, сначала мы люди, потом мы славяне. Конечно, мы все люди и боимся физической боли, боимся голода, холода и смерти. Мы этого боимся.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ищем смысл жизни в отличие от тигров, к примеру. Даже самый простой человек ищет.

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Не все ищут смысл жизни.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Мне кажется, так. Разве нет? Мне кажется, даже самый простой человек, который больше всего интересуется тем, вырастит у него урожай, все равно, может быть, он не ищет его в книгах Гегеля, но он ищет его в каких-то ему понятных.

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: У человека, у которого древняя культура, не надо искать смысла жизни, он ему дан. Китайцу не надо искать смысла жизни, ему дана абсолютно концепция - вырастить детей и проводить родителей с честью до могилы. И этого китайцу вполне достаточно, для того чтобы… вот это его смысл жизни. То есть древняя культура, не должны даже искать, у них есть, и он эволюционирует без поиска. Россия это отдельная абсолютно ментальность, отдельная культура великая, в которой конкретика заменена поэзией. Искупление русского человека ведь не в делах, а в вере. У протестанта в делах искупление. А русский человек, даже есть чудная работа, которая называется «Русский грех и русское сознание». Главное – верь, бог все простит. Чем больше грешишь, тем больше бог простит. Это удивительная, абсолютно удивительная культура, и очень интересная. И русский человек, ему интересно говорить о смысле жизни, ему детали вообще не очень интересны. Попробуйте поговорить с немцем о смысле жизни. Ну, немец еще туда-сюда. 

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Немец, ну…

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Туда-сюда. Но масса культур, которые об этом даже не поймут, о чем речь идет.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ну, французы только об этом и говорят.

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: О чем?

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: О смысле жизни.

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Французы говорят о женщинах, о духах и о еде. И итальянцы говорят, они едят и одновременно с этим говорят, где мы будем есть завтра. В романе в том-то и ужас вот этой глубины падения, что туда могут упасть, в эту пропасть абсолютно нормальные хорошие люди, те самые, которые, когда вы спрашиваете, как пройти куда-то в каком-то немецком городе, он вам не только расскажет, как пройти, потом догонит, скажет: «Извините, я ошибся, надо вам идти туда, я смотрю, вы пошли не туда», он вам расскажет, как идти, и скажет вам «guten Morgen» и «auf Wiedersehen». И он может спокойно рухнуть туда. И не только он, ведь вот, в чем дело. Как это случается, в этом, мне кажется, самая большая иррациональная сторона человеческого сознания. Человек не только рационален. И, конечно, Карл Юнг, который говорил о массовом подсознании, массовое «я», это очень серьезная вещь. Вот в этой истерии, которая вдруг охватывает популяцию, понимаете, где-то тут есть что-то, что не контролируемо  и, конечно, потерять человеческий облик, не обязательно быть зверем, для того чтобы его потерять. Вот, в чем, я бы сказал, дух захватывающая грустная мысль этого романа, что мы все… Вообще из любого человека за 5 часов можно сделать животное. Всем грозит потерять человеческое. Очень страшно.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А вот, понимаете, вопрос все-таки, Андрей Сергеевич, может быть, я как-то идеалист, что ли, но мне-то как раз кажется, что и, в первую очередь, книги Достоевского, что, собственно, «Преступление и наказание», она об этом, и «Бесы» тоже, и «Братья Карамазовы». И книга Литтелла, может, не на таком уровне, но она тоже эту тему поднимает, что все-таки человек, ну, условно говоря, когда с него слетает слой гуманности, цивилизации, под ним обнажается такая животная  природа. И, оставшись наедине с этой животной природой, человек вдруг обнаруживает в себе что-то, что больше и мощнее, чем цивилизационный вот этот тонкий слой. А это его, ну, как бы душа, если хотите, то, что, собственно, и происходит со всеми героями Достоевского. Отказавшись от цивилизационных запретов на убийство и так далее, и решив для себя, что я могу убить ради высокой цели, человек вдруг обнаруживает, что все-таки он не чувствует себя комфортно, убив другого, и не может с этим жить.

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Ну, у Достоевского не получилось, если говорить серьезно, честно говоря. У Достоевского наказания не получилось. Он пытался написать его, судя по всему, но потом дописал в конце, что это повод для другого романа. Все, что у него получилось, у Достоевского, что он признался, а это еще не наказание. Признаться это просто сказать: «Да, я убил», это еще не наказание. Ведь наказание Раскольникова это же не нары, и не наручники, и не кандалы,  а наказание это ад внутри души. Он этого не написал. Поэтому можно говорить, что человек отличается, а чем человек отличается от животного вообще? Вот можно сказать это в форме там душа. Но если говорить словами психотерапии, то человек отличается от животного тем, что он в состоянии проецировать чужую боль на себя. То есть, способность человека спроецировать чужую боль на себя рождает сострадание. Собственно, это и есть то, что можно назвать другими словами, но вообще это чудо. То есть вообще способность человека проецировать на себя это чудо и в этом смысле добро любое, это результат этой проекции. Ты пытаешься сделать человеку, облегчить человеку те страдания, которые он испытывает, и ты испытываешь вместе с ним. Поэтому в романе при всей убежденности, которая очень интересно сделана у героя, он болеет, он просто болеет. То есть его натура не выдерживает постоянных усилий и оправданий. Собственно, и Раскольников так же, он стал вычищать, кровь искать. То есть человек не может смотреть без содрогания на страдание других. Он либо становится немым, то есть уже немножко сумасшедшим, он немеет, либо он просто зверь. Такие тоже есть, настоящие маньяки. Но нормальный человек именно тем и отличается, что у него первая реакция на чужую боль это его собственная судорога. Когда вы говорите о смысле жизни, я вот так подумал, человек не может жить без смысла жизни. То есть  один его ищет, а другой уже имеет. Но человек не может жить без смысла жизни. Другой вопрос, чем он наполняет то, что называется смыслом жизни, потому что этим, собственно, он и отличается от животного, ибо ему дана возможность выбрать между добром и злом. Понятие свобода выбора между добром и злом изгоняет человека из рая. А животные все живут в раю, у них нет выбора, они не убивают, они едят. И, конечно, если говорить в библейских терминах, то, конечно, свобода выбора между добром и злом помещает человека уже в мучительное состояние, потому что он должен выбирать сам, и, собственно, этим  и отличается от животного, что у него есть всегда выбор.  

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И выбор этот невероятно сложен, потому что, например, если мы возьмем еще одну тему и этой книги, и прекрасный фильм «Конформист», и Гроссмана тоже, если говорить, например, о конформизме, о компромиссах.

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Если мы говорим о личности, то я думаю, что людям тем, которые встали перед выбором стать животным, ну, грубо говоря, или остаться человеком, им очень не повезло. Большинству из людей, в принципе, везет, они не встают перед этим выбором, это страшный выбор. Я не могу иметь такую высокую планку лично, моральную такую планку, где говорят: «Вот он был стукач», предположим, стучал. Несмотря на то, что мне повезло, я только в 1937 году родился, но я прекрасно могу себе представить положение людей, которые вынуждены были, предположим, работать на какие-то органы и так далее. То есть я не могу сразу сказать вот, как Федор Михайлович сказал: «Легко обвинить злодея, а трудно его понять». Вернемся вот к этому замечательному роману. Ведь в этом романе что уникально, что, во-первых, он пишется от лица человека нормального и потом даже, я бы сказал…

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Образованного.

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Культурного, на которого упал морок, причем благородная идея построения рая. И вот тут начинается самое страшное. Построение рая, как правило, кончается адом. Построение рая требует уничтожения всего того, что мешает.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Не подпадает под идею строительства рая.

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Да, что мешает этому построению. И тут вообще надо признать, что подсознание и атавистические стороны человеческого существа говорят о тех вещах, о которых мы не любим разговаривать. Ну, если вы возьмете любую тюрьму, вот зону, в любой тюрьме существует иерархия, она тут же возникает - кто старший, кто смотрящий там, все, сразу возникает, где там общегуманные, где? Это очень интересно посмотреть. Вы знаете, в 1960-е годы был один эксперимент с крысами, он длился достаточно долго, почти 8 лет. Его сделал, по-моему, Джон Хавл такой. Он создал идеальные условия для особей. И там поместили, по-моему, 6 пар. В идеальные условия попали, в абсолютные - еда, питье, температура, гнездышки, крысы начали размножаться со страшной скоростью. Как только стала возникать проблема с пространством, начали возникать отверженные. Начали возникать особи, которые отвергались самками, причем. Отверженные самцы были покусаны, изгрызаны, они формировались в свою группу, потому что более сильные самцы их выбрасывали. Стала возникать иерархия. Дальше те самцы, которые стали отверженными, они стали пропадать, появились новые, их назвали «красавчики». Эти самцы вообще отказывались выполнять всякие социальные функции, они только следили за своей шкуркой, они были очень чистые, они больше не подходили к самкам, просто не подходили. Стала уменьшаться популяция. В результате вся популяция вымерла. На это потребовалось 1780 дней. 

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Все? Не осталось ни одного нормального крысиного мужчины, чтобы решить эту проблему?

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Все, вымерло, просто популяция вымерла вся целиком. Им никто не мешал – давали еду и все средства существования. Это очень интересный, я бы сказал, страшноватый эксперимент. Но смысл в том, что абсолютно благоприятные условия, я так трактую, делают из человека тоже животное, как абсолютно неблагоприятные условия. Человеку нужны относительно неблагоприятные условия, чтобы он был человеком, это моя концепция.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вы упомянули, что вот этот Максимилиан Ауэ, главный герой, человек очень образованный. И вот это один важный момент. Не только он очень образованный человек, у него там на протяжении книги есть его друзья, с которыми он вступает в разные дискуссии. В том числе, с одним из них, с лингвистом они посещают лермонтовские места, они читали «Героя нашего времени», они его цитируют, они любят Чехова, они слушают музыку, они предпочитают Бетховена Баху и так далее. То есть люди невероятного образования и культуры. Почему культура не уберегает человека от падения вот в тот ад, о котором…

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Ничто не может уберечь от падения, ни культура, ничто. Это такая же иллюзия, как, скажем, грамотность приведет к процветанию страны. В том-то все и дело, что, во-первых, любая культура может превратиться в варварство, любая. И этого нельзя забывать. Вот об этом Карл Юнг и говорит, что нельзя забывать, что любая цивилизация может окончиться. Одной из причин этого является тот факт, что вообще идея просветительская, либеральная, позитивистская говорит о том, что человек становится лучше. Это одна из иллюзий либеральных иллюзий, европейских, причем западноевропейских, что человек улучшается вот по этой спирали, все, так сказать, развивается и человек становится лучше. В чем иллюзия? Заключается в том, что знания аккумулятивны, человек постоянно увеличивает  количество знаний, но этика не аккумулятивна, вот, в чем дело. Тут подмена происходила логическая, что вместе со знанием меняется этика. Если бы этика менялась со времен Христа, все бы были уже ангелами. Потому что, как говорил Гершензон замечательный русский, что «знать истину и жить по истине разные вещи». И то, что этика не аккумулятивна, доказал весь XX век. Вы понимаете,  Антон Павлович Чехов, который не был идеалистом, который был человеком поля, огромное поле, лежащее между утверждениями «бог есть» и «бога нет», то есть это поле. Он говорил разные вещи по этому поводу, он искал. Он не был Дон Кихотом, он был Гамлет. Но представить себе то, что случится с человечеством в XX веке, он не мог. Если бы он это себе представил, то вряд ли он бы писал такой «Вишневый сад» даже, понимаете. Я, почему это говорю, потому что наш опыт, наш с вами опыт, он, понимаете, мы живем в очень интересное время, но одновременно с этим очень опасное, и опасность нашего времени заключается в банализации истин всех. Банализация секса, банализация нарушения любых правил, банализация добра, банализация зла. Понимаете, изобилие информации укорачивает память и в определенном смысле истончает человеческий слой, как мне кажется, я согласен с Умберто Эко по этому поводу. Это опасно, это опасное время. Поэтому в этом смысле нам, то есть людям, которые об этом думают, важно стучать молоточком иногда. 

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Если мы говорим, что культура не может быть противоядием против истончения вот этого человеческого в человеке, а что может тогда быть? То есть, условно говоря, если музыка Баха не удерживает человека от того, чтобы…

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Ничего не удерживает. Удерживают цивилизации. Именно в том смысле, в каком я считаю благоденствием для человеческого рода, что существуют разновеликие и разные цивилизации, и заключает спасение человечества. Если одна цивилизация приходит к концу, то, слава богу, есть другие. И мы очень медленно приходим к мысли, что западноевропейская цивилизация истончается, особенно такая вот форма европоцентризма, которая сейчас существует, она истончается, она больше не генерирует. Пока западноевропейские философы не ответили на этот вопрос, хотя уже появляются реалисты, что, слава богу, что есть великая восточная цивилизация, индийская цивилизация, мусульманская цивилизация, которые очень стойки, и гораздо более стойки, чем западноевропейская. Но мысль о том, что западноевропейская модель универсальна, абсолютно абсурдна. Вообще нет универсальных моделей. Мы никогда не будем думать, как китайцы, и немцы никогда не будут думать, как русские. И вот существование разных цивилизаций в какой-то степени гарантирует жизнь человечества. Поэтому ошибки всех западных аналитиков за исключением отдельных личностей заключаются в том, что они применяют западноевропейские стандартные модели на русскую ментальность, и у них все не складывается. И требовать от нас, чтобы мы были, как они, безумие. И мне кажется, что самая главная иллюзия наших либеральных людей, которые говорят, что, если будут свободные выборы или вот это, то все будет замечательно.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Более того, мы же привыкли мыслить именно в этой парадигме. Нам кажется, что это и есть универсальные истины. Это та самая Платонова пещера…

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Так это вот мода. Все элиты стараются быть западными, а, на самом деле, все не так. И это как раз очень интересно смотреть, потому что мне кажется, что мы в какой-то момент приходим к необходимости, во-первых, быть толерантными к другим цивилизациям, и понимать, что нельзя рисовать карикатуру на пророка Магомеда, потому что это ничего не добавит ни твоей свободы и ничего не добавит пониманию, кто такой пророк Магомед, с одной стороны. А толерантность это, я бы сказал, политическая экология, которой пока еще не существует. Мы вот понимаем, что мир хрупок, а вот тут нам кажется, что вы в состоянии изменить политикой культуру. А политика культуру не меняет, культура меняет политику.  

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Говоря о детях, допустим. Сейчас это, на самом деле, такое довольно повальное увлечение образованием, самообразованием, детям своим хотят дать по максимуму. Но мы убеждаемся в том, и мы сегодня говорили уже, что культура не является тем, что делает человека человечным, чему нужно учить детей, что им нужно дать, для того чтобы ребенок стал человеком?

А.КОНЧАЛОВСКИЙ: Я не знаю, я об этом достаточно много размышляю. Вообще древние цивилизации те, которые сегодня живы. Вот, скажем, синская цивилизация, китайская или индийская цивилизация. Древние цивилизации опираются на обязанности, а не на права. Вообще любая цивилизация говорит об обязанностях, а не о правах. И то, что человек выполняет свои обязанности, делает его жизнеспособным, как культуру. Как только человек начинает говорить о своих правах, забывая об обязанностях, он начинает распадаться. И мне кажется, что на сегодняшний день та великая европейская цивилизация, к которой мы принадлежим, говорила тоже об обязанностях, до тех пор, пока не возникла тенденция, что знаменитая библейская фраза: «Истина сделает вас свободными», была переведена в политический аспект. Потому что говорилось о божественной истине, а не о свободе слова и правде в самовыражении. Истина только божественная делает вас свободными. С таким же успехом можно сказать, что только в боге вы равны и вы братья. А вне бога вы не братья, а человек человеку волк и не равны. Вот, в чем дело. И, конечно, мощнейшая русская пословица – «бог леса не равнял», понимаете, к этому надо относиться серьезно, это не Тюильри, жизнь. Невезение массы каждому дереву может быть в лесу. В этом смысле принять неравенство очень трудно человеку, если он хочет строить рай.