Белая студия Интервью Леонида Броневого

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Леонид Сергеевич, мы начинаем с детства здесь разговор. Вы признались, на удивление мне, что сказки вы не особенно любили, и уже с детства вас больше привлекали стихи, в частности, Пушкин – «Унылая пора, очей очарованье».

Л.БРОНЕВОЙ: Да, вы подумайте, «унылая пора, очей очарованье». Казалось бы, разве может быть унылая пора, то есть уныние, очарованье. Может быть. «Приятна мне твоя прощальная краса». Прощальная краса, что же хорошего?   Прощание же всегда грустное. Любое прощание, даже временное прощание. Нет. «Люблю я пышное природы увяданье». Разве увяданье может быть пышным? Может быть у Пушкина. Вы знаете, когда мне было 9 лет, я был во втором классе, и я, как и миллионы других школьников, выучил по учебнику стихотворение. Казалось, оно совершенно безобидное, созданное для детей: «Тучи мглою небо кроют, вихри снежные крутя, то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя». И только вот сейчас, в 86 лет я узнал, что, оказывается, советская цензура обкорнала это стихотворение. Она убрала две строфы оттуда. Одна строфа в середине заканчивалась словами: «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Этого нельзя, оказывается, было. А самое страшное, это последние две строчки она убрала, а последние строки были такие, недавно я об этом узнал: «То, как зверь она завоет, надрывая сердце мне», то есть это одно из самых трагических стихотворений Пушкина. Но еще более трагическая фигура, чем  Пушкин – Лермонтов. Вы знаете, почему? Все-таки у Пушкина были друзья, а у Лермонтова друзей не было. Его любила одна бабушка, больше никто. Вы знаете, когда мне было лет 8, я уже знал, что одного убил Дантес, другого Мартынов, и мне казалось, я клянусь вам, что это мои старшие братья, два. Когда мне было лет 60, я так же страдал, но как будто это были два моих сына. А сейчас я смотрю, как вроде мои правнуки. И вот мне не удалось сыграть Арбенина.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Я знаю, что это была ваша мечта. 

Л.БРОНЕВОЙ: Это была мечта моей жизни, но я стеснялся об этом говорить. Арбенин, как и Печорин, это сам Лермонтов, потому что возьмите вот этот маленький монолог, причем тут Арбенин? Это Лермонтов:

«И что за диво? у других на свете 

Надежд и целей миллион, 

У одного богатство есть в предмете, 

Другой в науки погружен, 

Тот добивается чинов, крестов - иль славы, 

Тот любит общество, забавы, 

Тот странствует, тому игра волнует кровь... 

Я странствовал, играл, был ветрен и трудился, 

Постиг друзей, коварную любовь, 

Чинов я не хотел, а славы не добился. 

Богат и без гроша был скукою томим. 

Везде я видел зло и, гордый, перед ним 

Нигде не преклонился».

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Это и «Демон» тоже, это абсолютно лермонтовская тема.

Л.БРОНЕВОЙ: Вот возьмите, в «Маскараде», помните, какая страшная, диалог замечательный:

«Я расскажу вам анекдот, 

Который слышал я, как был моложе; 

Он нынче у меня из головы нейдет 

Вот видите: один какой-то барин, 

Женатый человек - твоя взяла, Казарин. 

Женатый человек, на верность положась 

Своей жене, дремал в забвенье сладком, - 

Внимательны вы что-то слишком, Князь 

И проиграетесь порядком. 

Муж добрый был любим, шел мирно день за днем 

И к довершенью благ, беспечному супругу 

Был дан приятель... важную услугу 

Ему он оказал когда-то - и 

Нашел, казалось, честь и совесть в нем».

«Князь, вы игру забыли. 

Вы гнете не глядя.

А что же муж?»

«А любопытно вам 

Узнать, что сделал муж?.. придрался к пустякам 

И дал пощечину... вы как бы поступили, 

Князь?» 

«Я бы сделал то же» 

«А что ж потом? Стрелялись?»

«Нет»

«Рубились?»

«Нет»

«Так помирились?»

«О нет. 

Остался отомщен 

И обольстителя с пощечиной оставил».

«Да это вовсе против правил»

«В каком указе есть 

Закон иль правило на ненависть и месть?

Постойте, карту эту 

Вы подменили».

«Я?»

«Конец игре... приличий тут уж нету. 

Вы шулер и подлец».

«Я?»

«Я вас здесь отмечу, 

Чтоб каждый почитал обидой с вами встречу».

«За мной, за мной- 

Ваша кровь лишь смоет оскорбленье!»

«Стреляться? с вами? мне? вы в заблужденье»

«Я расскажу везде, поступок ваш каков, 

Что вы, - не я подлец...»

«На это я готов».

«Я вас убью!..»

«И в этом  могу вас подарить советом 

Скорей меня убить... а то, пожалуй, в вас 

Остынет храбрость через час».

«Вы трус».

«Но не подступать, ни здесь остаться

Вам не советую. 

Я трус - да вам не испугать 

И труса».

«Я расскажу, что с вашею женою - 

О, берегитесь!.. вспомните браслет...»

«За это вы наказаны уж мною...»

«О, честь моя?.. отдайте это слово, 

Верните мне его - и я у ваших ног, 

Да в вас нет ничего святого, 

Вы человек иль демон?»

«Я? - игрок!»

Вот. Извините, что я столько занял.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Да что вы, браво, спасибо, фактически вы сыграли Арбенина.

Л.БРОНЕВОЙ: Я хочу вам сказать, что по художественной, по прелести поэзии, по высочайшему классу поэзии, по тому напряжению, которое здесь скрыто, это такая прелесть, которую я могу сравнить только со 2-м концертом Рахманинова.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ну, вы знаете, что интересно, я сейчас, когда вы читали, я увидела, что Арбенин, вот эта нота человека, понимающего, знающего природу людей, вот это то, что мы любим во многих ваших героях, и в том же  Печорине, вы играли такого резонера рядом  с Печориным, которого играл Олег Даль.

Л.БРОНЕВОЙ: Я играл доктора. Но Эфрос меня видел, в основном, в отрицательных ролях, чем очень меня… Если человеку долго говорить, что ты идиот или ты отрицательный типа, ему что-то во мне не нравилось. То есть творчески у нас был тандем, но человеческая несовместимость.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ну, меня вот удивляет, я знаю о том, что у вас были вот такие разногласия человеческие, но то, что вы делали вместе с ним, это, тем не менее, очень отражает вас.

Л.БРОНЕВОЙ: Да, конечно, конечно. Ну, наверное, в каждом же есть и отрицательных очень много свойств, и положительных. Он вытаскивал из меня отрицательные свойства. Но когда их без конца вытаскивают, становится так тошно, начинаешь думать, наверное, я действительно отвратительный тип, смотришь на свою морду в зеркало, думаешь, наверное, ему противно мое лицо, моя фигура, наверное, я произвожу впечатление какого-то чудовища. Через много-много лет, он еще был жив, мы где-то были на гастролях, не помню, за границей, и Ольга Яковлева говорит, проходя мимо, говорит: «А ты вообще, оказывается, человек неплохой». Я ничего не сказал. Почему-то меня он ненавидел, и она ненавидела, и жена Крымова, замечательный критик, ненавидела.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Наталья Крымова.

Л.БРОНЕВОЙ: Мне было очень тяжело там. Правда, когда он уходил на Таганку, он подошел, а я сыграл у него еще директора театра, Дворецкого пьеса, он говорит: «Вы не хотите уйти со мной та Таганку? Я хочу поставить для Олечки «Вишневый сад», чтобы вы сыграли Гаева». Я говорю: «Нет, я не хочу уходить, и вам не советую. Конечно, Таганка более мощный театр, чем Бронная, но вас тут любят, уважают, зачем вы туда идете? Они вас там заклюют. Там пьяные приходят на репетицию, и все это считается нормальным». Не послушал, ушел, там действительно его уничтожали страшно, прокалывали шины.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Да, да, мы знаем. Ускорили, как говорят, его конец.

Л.БРОНЕВОЙ: Говорят, да, говорят.  

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Леонид  Сергеевич, а, может быть, если взять персонажи того же Лермонтова, которые вам близки, и Печорин, и Арбенин, ведь их же тоже не любило окружение, видя в их таком высоком уме часто высокомерие или то, что казалось, что за..?

Л.БРОНЕВОЙ: Наверное, наверняка. Вообще это очень было сложно. У него у самого было сложное положение. Он был, по существу, главный, но официально никто. В кабинете сидел Александр Леонидович Дунаев, у него даже не было кабинет.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Наверное, у него был какой-то комплекс, что его мало уважают, а вы звезда. Это вы сами внутри себя можете…

Л.БРОНЕВОЙ: У него был комплекс, да. Хотя он гений.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Конечно.

Л.БРОНЕВОЙ: Он гений, так же, как и Марк  Анатольевич. Я  вам скажу, Марк Анатольевич даже больший гений, знаете, почему? Любимов Юрий Петрович был мастер формы, но немножко отставал в разборе содержания, не имел такой возможности вот так тонко разобрать, как Эфрос. Эфрос был силен в разборе содержания пьесы, но в форме он был слабее. Захаров, его бог поцеловал во все места. Он и в содержании силен, у него был когда-то помощник, теперь его нет, он вынужден сам заниматься оформлением, как и стены придуманы вот эти, какие они…

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: В «Вишневом саде». В финале, когда Фирса сжимают эти две стены, потом разваливаются.

Л.БРОНЕВОЙ: Это очень больно.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Больно, да? Вы физически там ощущаете давление этих стен на себе?

Л.БРОНЕВОЙ: А надо попадать в свет лицом еще, и оно давит, надо сопротивляться.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А что вы испытываете? Потому что в зрительном зале это момент какого-то физического ощущения, ты физически, вот эта музыка, эти стены, ваше лицо.

Л.БРОНЕВОЙ: Я ощущаю, что почему-то я оставлен людьми, которых я нянчил с детства, я их кормил, я их носил на руках, и они ушли и забыли, забыли. Ну, все забывается, Дашенька.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ну, вы знаете, для меня вообще Фирс, и я хочу сейчас вас тоже спросить, потому что Марк  Анатольевич сделал Фирса, как никто никогда не делал, вообще центральным персонажем этой пьесы. Но для меня Фирс это вообще один из ключей к драматургии Чехова, потому что у Чехова же очень много в разных пьесах таких вот больших монологов о высоком, о великом, сад, шкаф, леса и так далее. И Фирс это такой приговор Чеховым вот всем этим болтунам. Что вот вы жалеете вот это, вы говорите о том, у вас много слов, вот, живой человек, который уж точно больше значит, чем сад, дом.

Л.БРОНЕВОЙ: Вы знаете, это заслуга Захарова. Он дал пространство, раздвинул пространство пьесы для Фирса, что никто никогда не делал. Потому что главная Раневская, Гаев, а Фирс…

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Лопахин.

Л.БРОНЕВОЙ: Лопахин. А Фирс, что такое Фирс? Ну, слуга, ходит там себе и вякает. А он вдруг, я не сразу это понял, я только врепетициях, когда мы репетировали, подумал, как же он дает мне столько простора, возможностей спокойно выйти, занять точку на сцене и что-то произнести. Вообще я вам должен сказать, Чехов, я не могу сказать, что он любил людей, нет, он слишком их хорошо знал.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ну, врач, вот то, о чем мы говорим.

Л.БРОНЕВОЙ: Он насквозь их видел и на себе испытал не только всех людей, но и свою жену Ольгу Леонардовну.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Да, Аркадина, Раневская там же очень много, я думаю, личного.

Л.БРОНЕВОЙ: Несомненно от Книппер-Чеховой. Да, Дашенька, очень приятно с вами разговаривать. Я хотел вам сказать, что я вообще не соглашаюсь ни к кому идти, на меня обижаются многие ведущие телевидения. Я только к вам пришел. Здесь никто не кричит, никто никого не оскорбляет, никто не слушает самого себя, а слушают партнера, и это так в наше время ценно. Когда все орут, Украина вообще взбесилась. Ну, как можно убивать своих украинцев, я не могу понять. Я из Киева.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вы же там родились.

Л.БРОНЕВОЙ: Я там родился.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А может быть выход, вот простите, что я сейчас вас спрошу, но все-таки, потому что вы человек такой, которому хочется какие-то даже вопросы не только об искусстве. Вот может быть сейчас какой-то выход из того, что случилось? И что для этого надо сделать?

Л.БРОНЕВОЙ: Ой, Дашенька, если бы я мог вам ответить на этот вопрос, я поехал бы на Украину с палочкой, и поехал бы по городам по всем. Там очень сложная ситуация. Я не вижу, что она быстро закончится. О, господи, боже мой, я не знаю.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Давайте вернемся к Чехову тогда.

Л.БРОНЕВОЙ: Да, вернемся к Чехову.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ваш любимый рассказ Чехова…

Л.БРОНЕВОЙ: «Тоска». Это самый трагический рассказ. Там изумительный эпиграф, он из Святого писания: «Кому повем печаль мою?..»,». Какая-то глава. Посмотрите, как он, я весь не буду читать: «Вечерние сумерки, крупный мокрый снег лениво кружится в свете только что зажженных фонарей, и тонким мягким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки. Извозчик Иона Потапов весь бел, как привидение. Он сидит на козлах и не шевельнется. Упади на него целый сугроб, то и тогда бы, кажется, он не нашел нужным стряхивать с себя снег... Его лошаденка тоже бела и неподвижна. Она, по всей вероятности, погружена в мысль. Кого оторвали от привычных серых картин и бросили сюда, в этот омут, полный чудовищных огней, неугомонного треска и бегущих людей, тому нельзя не думать... Иона и его лошаденка выехали уже давно, а почина все нет и нет». Ну, дальше у него ведь, в чем суть, у него умер сын, и он пытается рассказать то офицеру, офицер говорит: «Ну, что сделаешь».

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Это невероятное одиночество вот в этом рассказе.

Л.БРОНЕВОЙ: Офицер говорит: «Ну, все помрем, поезжай, поезжай». Трое пьяных садятся, начинают там: «Давай, погоняй, ты, давай». И дальше идет изумительный такой кусок, слушайте: «Ко двору, - думает он. - Ко двору!" Вот он уже дома. В комнате царит смрад, тяжелый дух, лежат извозчики на полу, спят. Поднимается молодой, здоровенный извозчик, тянется к ковшу с водой. «Пить захотел?» - спрашивает Иона. «Стало быть, пить!» «А у меня, брат, сын в больнице помер... Такая вот история!» Иона смотрит, какой эффект произвели его слова, но молодой уже напился и спит». И дальше идет, посмотрите, Дашенька. «Как молодому хотелось пить, так ему хочется говорить. Скоро будет неделя, как умер сын, а он еще толком не говорил ни с кем... Надо рассказать, как заболел сын, как мучился, что говорил перед смертью, как умер... В деревне осталась дочка Анисья и о ней надо. Да мало ли о чем он можно… Слушатель должен охать, вздыхать. С бабами легче, они хоть и дуры, а плачут от двух слов. Ах, пойти лошадь посмотреть. И вот он уже стоит, смотрит во влажные глаза своей лошадки: «Так-то, брат кобылочка, жуешь? Ну, жуй-жуй. На овес не выездили, сено есть будем. Нету Кузьмы Ионыча... Приказал долго жить... Взял и помер зря... Ну, скажем, у тебя жеребеночек, и ты этому жеребеночку родная мать... И вдруг этот самый жеребеночек помер... Ведь жалко?» Лошаденка жует, слушает и дышит на руки своего хозяина... Иона увлекается и рассказывает ей все...»

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ:  Леонид Сергеевич, спасибо вам за этот рассказ. Спасибо.

Л.БРОНЕВОЙ: Спасибо, деточка.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Леонид Сергеевич, а почему мы друг друга не слышим? Ведь Чехов так точно, в городе полном людей, огней, человек настолько одинок.

Л.БРОНЕВОЙ: Наверное, чем меньше город, тем меньше одиночество. В маленьком селе, если там две старушки, если они не враждуют, то у них совсем нет… Очень много людей, все заняты, ведь сегодня очень прагматичное время наступило, денежное время, коммерческое. Вроде бы хорошо, но народ, который долгое время был в кандалах и вдруг сразу разрубили и дали свободу, он дышит, он опьянел от этой свободы, он забыл, что свобода это еще и обязанность, это осторожность, это желание не обидеть других. Я не могу обвинять народ за это, ну, бедный народ. Многие же хотят возврата к старому куда-то.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Не знаю, для меня одна сцена в «Бароне Мюнхгаузене», где он отрекается от этого дня, который он придумал, для меня это, одна эта сцена, ее достаточно, чтобы никогда не хотеть вернуться в то время, когда…Марк Анатольевич, который это снимал, он настолько знал, о чем это.

Л.БРОНЕВОЙ: Как Олег Иванович эту сцену играет Янковский, боже мой, как он это говорит. А у Мюллера тоже есть замечательная фраза Семенова, когда Мюллер говорит: «Как только где-нибудь вместо слова «здравствуйте» произнесут «хайль» в чей-то персональный адрес, знайте, там нас ждут, оттуда мы начнем свое великое возрождение». Какая страшная фраза.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Абсолютно.

Л.БРОНЕВОЙ: И оно произошло, видите, везде фашистские.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А что является противоядием против этого? Ведь, если это что-то столь свойственное природе, я не могу сказать человеческой природе, но вот масс.

Л.БРОНЕВОЙ: Я не могу вам сказать, Дашенька, я, наоборот, спросил бы вас, скажите, а почему зло объединяется прекрасно, а добро всегда разругается друг с другом? 

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Я не знаю, Леонид Сергеевич. Меня это удивляет, знаете, даже…

Л.БРОНЕВОЙ: Почему добро не соберется вместе против зла? Никогда этого не бывает, а есть единичное…

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Как легко объединяться вокруг против, да? Даже, смотрите, в театральной критике, к примеру, не пользуются успехом критики, которые подмечают что-то хорошее, у кого что получилось.

Л.БРОНЕВОЙ: Это не интересно.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А вот, если сказать, что это никуда не годится, здесь на эту роль взяли не того, это бездарно, это плохо, этот изыгрался, этот еще что-то, все. Это сразу очень легко набрать свой авторитет. Почему люди вокруг негативного так легко объединяются и с таким трудом вокруг чего-то созидательного?

Л.БРОНЕВОЙ: Я не могу понять, почему людям нравится… Скажите, почему, если кто-то погиб на улице, обязательно найдутся ротозеи, которые смотрят. Что они смотрят, что они думают? Хорошо, что я там не лежу. Подсознательно, так что ли, я не знаю.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Я думаю, нам это надо выдавливать из себя, как вот Чехов говорил «раба выдавливать», я думаю, что это нам всем свойственно, но надо это выдавливать.

Л.БРОНЕВОЙ: Это что-то не от духовной природы, а от нашего животного. Мы же немножко и животные, мы же хотим кушать, мы хотим попить, мы хотим поспать. Но единственное, чем мы хуже животных, животное убивает тогда, когда оно хочет есть. Тигр, если он сытый, он вас не тронет даже. А человек, он же… До сих пор не понимаю, на Украине, что это такое.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Леонид Сергеевич, ну, если вспомнить того же Арбенина, и я считаю, что в этом смысле Лермонтов предвосхитил того же Достоевского и Раскольникова, потому что Арбенин это как раз человек, который убивает, потому что он считает, что это отражение сил его души. Ведь он же, когда приходит к князю, он не решается его убить.

Л.БРОНЕВОЙ: Не решается.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И он клянет себя за это, он говорит: «Это мое проклятое просвещение, которое сдерживает во мне справедливый порыв».

Л.БРОНЕВОЙ: Ну, вы знаете, все равно, хотя я хотел сыграть, но всегда, когда  он приносит мороженое, я его ненавижу. Может быть, меня это сдерживало. Я его ненавижу, что он это создание… А потом говорит: «Не оставит ничего мне». И еще я его ненавижу, когда он говорит: «Неужто невозможно умереть вам без доктора?»  Что это за жестокость страшная такая? Неужели, да, наверное, может быть, ревность страшная вещь, зависть.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Там не только ревность, там у него еще такая обида, что она его выставила на посмешище, ведь это гордость его, и что на него все смотрят, тыкают в него пальцем, что она его предала.

Л.БРОНЕВОЙ: Но это гордыня, это не гордость, это гордыня. Он слаб все-таки, он слаб. То, что он сделал с ней, он лишил себя счастья. Поэтому я говорю, я хотел сыграть, но я не знаю, как бы я сыграл, что был бы за режиссер, как бы я мог это сказать, как бы я мог так жестоко провести с ней сцену, я не знаю.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Но вы в своем Мюллере как раз невероятно прошли по вот этой границе обаяния персонажа, невероятного обаяния…

Л.БРОНЕВОЙ: Меня обвиняли.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И в то же время мы видим, что это чудовище. В какие-то моменты ему не надо совершать жестоких поступков или кого-то пытать у нас на глазах, для того чтобы мы понимали, на что он способен.

Л.БРОНЕВОЙ: Да, конечно, конечно. Мюллера сначала предложили Санаеву, но он был парторг киностудии «Мосфильм», он считал, что это унизительно. А потом уже я с ним ехал куда-то, когда фильм вышел, он ужасно пожалел, что он отказался. Я говорю, значит, вы не поняли до конца, а я понял сразу, что это очень интересный тип. Или в монологе он спрашивает Тихонова: «Вам сколько будет в 1975?» «Под 70» «Счастливчик, вы доживете и будете играть свою партию. 70 лет – возраст расцвета политиков. А мне будет под 80, поэтому я хочу дожить свою жизнь где-нибудь на маленькой ферме с голубым бассейном, и поэтому я готов поиграть в активность».

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Нет, текст уникальный, конечно.

Л.БРОНЕВОЙ: Уникальный текст. Юлиан Семенов, конечно, он, правда, сидел два года в архивах.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Леонид Сергеевич, а вот картина, в которой вы снимались не так давно «Простые вещи» Алексея Попогребского, и вы там замечательно совершенно, вот мы начинали стихами, и вы там замечательно читаете стихи Тютчева. «Когда дряхлеющие силы…»

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: «Нам начинают изменять».

Л.БРОНЕВОЙ: 

Когда дряхлеющие силы

Нам начинают изменять

И мы должны, как старожилы,

Пришельцам новым место дать, —

Спаси тогда нас, добрый гений,

От безрассудных укоризн,

От клеветы, от озлоблений

На изменяющую жизнь;

От чувства затаенной злости

На обновляющийся мир,

Где новые садятся гости

За уготованный им пир;

От желчи горького сознанья,

Что нас поток уж не несет,

И что другие есть призванья.

Другие вызваны вперед.

Замечательные. Но Пушкин признавал Тютчева.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А вы согласны с этой мыслью Тютчева?

Л.БРОНЕВОЙ: Да, конечно, «когда дряхлеющие силы нам начинают изменять», не надо быть злым, не надо клеветать на других, надо сопротивляться старости, насколько это возможно, но это очень трудно, она прижимает вот так тебя к стене. Но не делать гадостей ни в коем случае. Каждая гадость получает свою награду в кавычках.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Леонид Сергеевич.

Л.БРОНЕВОЙ: Да, деточка.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: По поводу дряхлеющих сил это совершенно не про вас, дай вам, бог, здоровья. Но я хочу сказать, что то, сколько и как вы сегодня читали стихов и прозы, и просто, какая у вас память, и как вы все это расцвечиваете своим совершенно не гаснущим талантом, это такой для нас огромный подарок для меня и для наших зрителей. Спасибо вам огромное.

Л.БРОНЕВОЙ: Дашенька, спасибо, моя дорогая, спасибо, деточка.