Кафедра Великий XIX. Василий Верещагин - художник, писавший войну

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Дорогие друзья, прежде, чем открыть следующую страницу научно-популярного журнала «Кафедра», позвольте мне маленькое предварение из современности. У нас не о современности пойдет речь, разумеется, о великом XIX, а именно так называется наша рубрика. Я по воле случая довольно часто стараюсь бывать в Болгарии. Ну, может быть, не в любом, но во многих болгарских городах вы найдете Александровскую улицу или площадь Александра III. Еще больше названий, причем не только улиц, сел, но даже гора есть, может быть, даже реки, ручьи есть в честь Гурко. Я ни разу в Болгарии не встречал названия улиц, хотя просто я не всю Болгарию еще объехал, имени Верещагина. Нет, конечно, болгары сами должны знать, как называть свои города и улицы, но я считаю, что имя нашего великого соотечественника Василия Верещагина, оно бы очень хорошо легло где-нибудь в названии одной из болгарских улиц.

У нас в гостях кандидат искусствоведения, заведующая кафедрой теории и истории искусств Московского государственного академического художественного института имени В.И. Сурикова при Российской академии художеств Анна Константиновна Флорковская. Анна Константиновна, здравствуйте.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Здравствуйте.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Рад вас видеть снова на нашей «Кафедре».

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Я тоже очень рада вновь прийти к вам.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  И спасибо большое, ну, наверное, от всех наших радиослушателей за то, что час своего выходного дня вы тратите на нас. Спасибо. Вы согласитесь со мной насчет того, что неплохо бы, ну, это не нам решать, это болгарские дела.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, я соглашусь с вами.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  К сожалению, не увековечено имя человека, который миру рассказал об этой войне.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Я с вами абсолютно согласна. Будем надеяться, что, возможно, не только мы будем так считать, но и болгары.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Вообще нам грех жаловаться на название там улиц и даже на топонимику в государстве Болгария, то есть русских имен там действительно очень много. Причем именами Александра названы главные площади городов. Александра и Гурко, вот два человека. Но так получилось, что Василий Верещагин писал не только эту войну и вообще он писал не только войну. Давайте мы начнем, я не знаю, может быть, этот вопрос надо в конце задавать, может быть, в середине. Почему для вас он больше, чем художник-баталист? А он больше для вас.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Конечно, больше. Ну, во-первых, он совершенно изменил представление о батальном жанре, конечно же. Во-вторых, он действительно писал не только войну. Он видел людей на войне и не только на войне, он видел страну, ее историю, ее культуру и как бы ее современность, ту страну, в которую он попадал. А он очень много путешествовал.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Да не то слово, один из самых путешествующих художников.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, причем это не только, это Европа, это Азия, это южное полушарие, он на Кубе был. Кстати, на Кубе его очень помнят и ценят, как художника.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Как?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Вот удивительно, но это так.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Я первый раз об этом слышу, и уверен, что многие наши радиослушатели. А когда состоялось его путешествие на Кубу?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  В 1901 году он путешествовал на Кубу.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  А, то есть, уже будучи человеком преклонного возраста.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, будучи очень уже известным и действительно, ну, маститым таким художником.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Интересно, а что он там искал? Это экзотика? Зачем он туда поехал?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, вы знаете, конечно, он поехал туда, как художник, потому что тогда, это сейчас не очень близко от России, а тогда-то это вообще была другая планета. 

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Другая планета абсолютно. Индия ближе. 

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Конечно. Из русских художников он единственный в XIX веке, ну, уже в начале XX, кто вообще доехал до Кубы.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Я прошу прощения, вы знаете, я не задал вопрос традиционный, но я вам уже задавал его в нашей программе. Я всегда задаю его гостям программы рубрики «Великий XIX». Когда начался XIX век, это понятно, это с убийством Павла. А закончился когда? Потому что для меня Верещагин художник XIX века. 

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Безусловно, он художник XIX века. Но когда он закончился для русской культуры, для русского искусства?

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Да, пусть для русской культуры, для русского искусства, мы сегодня не говорим о политической жизни.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Понимаете, конечно, как-то хочется вспомнить Первую мировую, 1914 год, но, на самом деле, мне все-таки кажется, что немножко раньше, в 1900-е.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  1905.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, в 1905, да.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Перелом 1904-1905 год.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, вот где-то, наверное, вот так можно эту дату поставить, этот рубеж.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Ну, как раз 1904, смерть Василия Васильевича, дожил до конца XIX века, большого, длинного XIX века.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да. Он, конечно, художник XIX века, но он очень многое определил в искусстве, конечно, в XX веке. Может быть, кстати, не только в искусстве. Он такая очень сложная фигура и кроме художественной деятельности он все-таки занимался еще и, я думаю, что военной дипломатией в какой-то степени. Когда он был в Индии, его англичане обвинили в шпионаже, объявили его персоной нон грата и выслали из Индии.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Вот то, что я читал, не зря, на самом деле.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Не зря. Я думаю, что вся канва его биографии, начиная с первых его шагов в искусстве, первого путешествия в Туркестан в 1967 году, вот все как-то оно складывается в одну такую очень причудливую цепочку, неожиданную, может быть, для художника, но очень любопытную.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  В свое время был такой фильм, который, по-моему, с успехом прошел на нашем экране, телевизионный, «Рубенс - художник и дипломат». Ну, какой он дипломат, он шпион был, Рубенс был, ну, конечно, дипломатом он выполнял не секретные миссии, но у Рубенса было очень много секретных миссий. У Верещагина не секретных как раз не было никаких. Вот, судя по всему, действительно, здесь нельзя сказать «рыльце в пушку», он был патриот.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Конечно, он был патриот.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  В самом лучшем незатасканном, не измененном смысле этого слова.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, причем, я думаю, что вот за эту свою патриотическую деятельность он, конечно, был не понимаем в художественной среде.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Его вообще не любили? Он особняком стоял?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Нет, он стоял достаточно особняком, он не был передвижником, он не был членом Товарищества передвижных художественных выставок. И многие его контакты вызывали удивление. Вот был такой персонаж принц Уэльский тогдашний, очень одиозная фигура, человек, который подавлял восстание сипаев в Индии, который придумал привязывать к пушкам и расстреливать. Они дружили с Верещагиным, и это вызывало негодование…

И.РУЖЕЙНИКОВ:  У просвещенной части общества, в том числе, и художников.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да. И Стасов ему говорил: «Как вы можете общаться с этим чудовищем?» Кроме Индии это еще и англо-бурская война. А Верещагин отвечал, что его совершенно не волнует его политические качества и он для него, прежде всего, любитель искусства. Кстати, Верещагин довольно много в Англии, и многие работы его покупались, потому что у него были там выставки персональные. Вот он такой художник. Он вообще очень много работал за границей.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Вы знаете, про Англию, да вообще я мало про него знаю, чего там греха таить. Я тут заготовил такой рояль в кустах, даже не рояль, знаете, маленькое электропиано.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Клавесин.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Электропиано такое цифровое. Для меня, наверное, самое известное изображение баталии, картина, где изображено сражение, самое известное, не самое лучшее, опять же, кто, я не искусствовед, не художник, почему я могу судить, но самое известное, это как раз английская работа. И, наверное, в мире она самая, это «Атакует легкая кавалерия», вот так на русский язык переводится. Дорогие друзья, можно по-разному изучать войну в Крыму, можно изучать с нашей точки зрения, можно изучать с английской, а можно, как историк, это третья точка зрения. Вот это одна из, наверное, лучших и самых известнейших работ баталий. Вот Верещагин совершенно другой. Я к чему, что британцы всегда очень любили батальную живопись.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, конечно. И кроме этого они любили, ну, не только, правда, они, и другие европейские народы очень любили этнографическую так называемую живопись. Вот в этом отношении…

И.РУЖЕЙНИКОВ:  XIX век как раз.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да. Верещагин очень в это как-то ложится.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Вписался.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да. Ну, он, во-первых, учился, ведь все-таки он во Франции учился у Жерома, такого академиста. И, конечно, его этнографические работы, они тоже очень ценились в Европе. И он абсолютно был вот в этом ряду художников, работавших над этнографической темой.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Я прошу прощения, слово тренд мы употреблять не будем. Мы, кстати, действительно как-то в России традиционно пропускаем, я не знаю, кто здесь виноват, может быть, традиции, я не знаю, что. Этнографические его работы, хотя я их помню, не все, разумеется, невозможно, мы вспоминаем его, как баталиста. А с чего он баталистом стал? Как это получилось? Ну, не было таких, были парадные художники, которые писали генералов или которые писали в XIX веке точно такие же картины, в той же технике, поправьте меня, если я не прав, которые писались и в XVIII.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, в общих чертах, да.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Чего его вдруг понесло писать так и это?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, во-первых, конечно, не надо забывать, что он был кадровым военным, он был военным офицером. Он закончил Царскосельский вначале, Царскосельское военное училище, а затем Морской кадетский корпус, и он вышел оттуда в чине гардемарина. И вот этот факт, то, что он военный не только по образованию, если можно так сказать, но он, конечно, военный по призванию. Вот, если я скажу, что он любил войну, я боюсь, что меня, конечно, наверное, не очень поймут, но, тем не менее…

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Спасибо за то, что вы сказали. Мы начали с вами говорить, прошу прощения, что я вас перебил, вы обмолвились, зря его считают пацифистом. Вот для меня он был всегда человек войны.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, конечно.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  То есть никакого пацифизма.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Нет. Ну, наверное, какой-то есть, но все-таки…

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Показать ужас войны это одно, а быть пацифистом это другое. Он был военный с оружием в руках.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, он был военный с оружием в руках.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Герой.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Как он говорил: «Фурия войны снова и снова преследует меня». Это для него, конечно, была стихия, причем такая стихия, в которой он растворялся, безусловно.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  И чувствовал себя, если можно так сказать, ну, не комфортно, а на своем месте.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, конечно. И он вот это, знаете, как у Толстого в «Войне и мире» описано, как Петя Ростов в первую свою атаку, какой у него восторг в крови, какое у него ликование внутри. Вот при этом, страх, который он преодолел. Мне довольно сложно об этом говорить, потому что это такие, знаете, мужские радости, которые мне не очень понятны.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Вы знаете, я тоже готов здесь быть женщиной, тоже непонятно абсолютно.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Но Толстой об этом рассказал. И, конечно, это присуще Верещагину. Но он при этом еще и художник. Но вот интересный такой момент, он учился в Академии художеств в начале, три года, и он учился не в батальном классе, он учился в пейзажном классе. И тут есть очень интересный такой момент, потому что в начале XIX века, ну, как минимум, может быть, и в XVIII были художники, закончившие пейзажный именно класс, которые затем были, их прикомандировывали к действующей армии. Вот такой был Максим Воробьев, братья Чернецовы, они сопровождали войска.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  А Воробьев, он…

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Это начало XIX века, Максим Воробьев.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  А, нет, это другой Воробьев, прошу прощения.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Другой, наверное. И эти художники сопровождали русскую армию, они фиксировали какие-то события. Наверняка они занимались съемкой местности. И вот Верещагин, он как бы представитель именно этой традиции. То есть он обратился не к традиции батальной живописи, а вот к такой, к практическому запечатлению войны. И когда он закончил уже свое художественное образование, потому что он в начале учился в Академии, потом он учился три года в Париже у Жерома, и он был прикомандирован именно к армии генерала Кауфмана, которая как раз тогда в Туркестане начала вести военные действия, это как раз присоединение Средней Азии к России.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Я напоминаю, дорогие друзья, с дагерротипами тогда было сложно еще очень, поэтому художник был нужен, чтобы рисовать.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Конечно. Он рассказывал о войне, он рассказывал о народах, которые населяют страны далекие от России.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Туркестан это было очень далеко от Санкт-Петербурга.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да. И других способов запечатлеть что-то, дать визуальную картинку, ну, в общем-то, их не было. Конечно, фотография уже появилась.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Дагерротип, да.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Во время войны, я думаю, это было сложно, технически сложно.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Сложно, дорого, а так проще гораздо и иногда быстрее. Как быстро общество заговорило о войне на полотнах Верещагина?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, собственно, после того, как он выставил вот эту «Туркестанскую серию», которая, на самом деле, называется «Варвары», «Героическая поэма». Он бешеным успехом пользовался, потому что, понимаете, он так щекотал нервы зрителям той эпохи, что они шли на его выставки.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Испугаться.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Испугаться, увидеть что-то невероятное и так далее. И это были тысячи, сотни тысяч посетителей, ломали двери на его выставке. То есть не только на Серова двери ломали, но еще и на Верещагина.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Анна Константиновна, а теперь 2016 год, это заслуженно тогда было?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, я думаю, что да.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  С точки зрения искусства?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  С точки зрения искусства, потому что он оказался, на самом деле, огромным новатором в смысле именно изобразительного искусства. И я готова подтвердить свою точку зрения. Во-первых, он переступил ту черту, которую искусство держало тысячелетиями, вот эту невозможность натуралистически передать страдания, боль, смерть. Всегда это было в каком-то преображенном виде.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Ну, «Последний день Помпеи», допустим, это, в общем, традиция, ну, сама картина написана довольно поздно Брюлловым, но она же, традиции у нее, несмотря на то, что…Но там же страдание такое картинное.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  В том-то все и дело. Но это не потому, что художники не умели. Просто было табу такое внутреннее в искусстве, что нельзя, идущее еще от античности.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  От античности, прежде всего.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  От Лессинга, от его теории по поводу, что нельзя вот это не преображенное страдание изображать. А Верещагин первый из художников, не то, что в России, а в мире, он перешагнул эту границу. Потом сами композиции его работ, в той же самой «Туркестанской серии», у него же в этой серии работы очень разного порядка. Там есть какие-то этнографические сценки, «Продажа мальчика-невольника» или «Нищие», которые около стен Самарканда стоят. Есть у него там работы такого поэтизированного плана, например, «Ворота Тамерлана», это такая, в общем…

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Титульная страница журнала какого-нибудь. Кстати, на одном журнале я видел. Мы говорим о Верещагине. Я специально не сказал о Василии Верещагине. Так получилось, что у них там братьев было 100 человек. Другой брат, он вошел в нашу жизнь гораздо больше. Я не о Сергее, Николай, если не ошибаюсь. Мы, когда холодильник открываем или в магазин идем, мы едим сыр, причем редко мы едим сыр буржуйского производства, мы едим сыр, традицию которого, как нам казалось, заложил Микоян. И действительно производство сыра в России на комбинатах, это Микоян. А до Микояна производство сыра, который был похож на буржуйский, и масла того самого «Вологодского», это Николай Верещагин.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Удивительно.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Николай Верещагин делами своими вошел в жизнь каждого человека, который населял и населяет нашу страну. А еще у него был брат, Василий Верещагин.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, на самом деле, Василий тоже вошел в нашу жизнь.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Вот. Давайте, как он вошел в нашу жизнь? Кем?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Вот, возвращаясь к его картинам и к «Туркестанской серии», мы начали говорить о том, что там разные были работы, вот там была и, собственно, она не была, она и есть, целая группа работ, которые по своему характеру, несмотря на то, что это картины, написанные маслом на холсте, они похожи на репортажную фотографию. Даже их названия, они, скорее, напоминают какой-то фоторепортаж или кинохронику. Ну, например, «Окружили – преследуют...», «Пусть войдут!», «Вошли». Вот такие фиксации эпизодов сражения. И так никто не писал. Кстати, между прочим, и после никто не писал.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Он историю начал и закончил.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Это прием открытый, он перешел потом в фотографию, в хронику, в фотохронику. Считается, что фотография, может быть, обязаны чем-то живописи, безусловно, так же, как и кино, это тоже такая отдельная интересная тема. Но здесь можно посмотреть непосредственно, чем же фотография обязана живописи. Вот таким вот фокусированным острым, мгновенным подходом, такой фиксацией. И вот Верещагин как раз был создателем этого метода. Или вот его «Раненый» знаменитый, который, вот он бежит, он умирает на наших глазах.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Он все, он уже умер практически.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Он практически умер.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Но это произойдет, он упадет через секунду, я это чувствую, я это понимаю.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Мало того, люди, которые не знают, а нас таких большинство, историю создания тех или иных полотен, уверен, я сегодня об этом говорил, что картина «Апофеоз войны» это импрессионизм, то есть это фантастика, это он придумал. Ребята, это он не придумал, это была такая история, к сожалению, и это почти фотография. Один из диктаторов мелких, владеющий там кочкой небольшой, он взял и, прошу прощения, к нему в руки попал то ли англичанин, то ли француз.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Немец.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Немец, да. Он его благополучно убил, сделал из него череп, и водрузил этот череп этот диктатор, имя которого я, ну, как диктатор, он хан был какой-то.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Он был кокандский хан.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Ну, Коканд это мелочь, кочка такая на земле была тогда. И вот он в честь своего величия черепа врагов, а сверху череп вот этой белой обезьяны он туда поставил. И это не придумал Верещагин.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Он прочитал об этом в газетах.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Да, и написал, как он это видел, как он хотел это донести нам, что там происходит. Он был не фотограф, при всем моем уважении к фотографам, но он предвосхитил многие вещи, которые в XX веке получали Пулитцеровскую премию за фотографии.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, безусловно.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Но он же был больше, чем простой фиксатор. Он же сенситивный был человек, он же как-то реагировал, он же художник был, ему же главное было не просто зафиксировать и показать?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Конечно, нет, иначе мы бы просто о нем сейчас не говорили, мы бы про него давным-давно уже забыли, если бы он был просто фиксатором. Нет, конечно, он был художником. Он не очень похож на тех, кто рядом с ним в это время работал.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Совсем не похож.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Совсем не похож. У него такая может показаться манера более сдержанная, суховатая, может быть, даже, но такова его стилистика. Но он говорил то, что он хотел сказать, но не через буйство красок, не через какие-то живописные эффекты, а через темы и через образы своих картин. Это касается больших картин. Если говорить о его небольших работах этнографических, вот в Третьяковской галерее есть совершенно прекрасная маленькая работа, я ее очень люблю, она там в экспозиции висит, называется она «Внутренность буддийской молельни». Крошечная совершенно вещь. Вот как она написана, с какой она тонкостью написана, с каким искусством это сделано. А это вот у него такой был метод, он в путешествиях писал на небольших таких досках, естественно, это удобнее, чем на бумаге или, тем более, на холсте, очень маленького размера работы. И, несмотря на то, что они, казалось бы, написаны в таких походных, конечно же, условиях, не очень подходящих для создания, может быть, художественных произведений, тем не менее, ему удавалось в этой маленькой форме раскрыться и как живописцу тонкому. Мы немножко как-то к нему, может быть, предъявляем такие требования, которые характерны для того времени, 1880-е годы, это уже начало импрессионизма.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Революционные времена в изобразительном искусстве.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, а тут вот другая манера. Но он, безусловно, сдержанный, но тонкий художник. Во всяком случае, мне так кажется, я так это вижу.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Если вы настоятельно советуете обратить внимание на него, как на тонкого художника и новатора, и академиста, но тонкого художника, значит, у кого-то есть сомнения. Ладно, то, что есть сейчас, мало интересует. Значит, тогда у кого-то были?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, нет, наверное, его художественные достижения, вот такие относящиеся к ремеслу живописи, они не вызывали нареканий. Главным образом он воспринимался как художник жестокий. Он, например, очень переживал, что, несмотря на то, что он верой и правдой служил России, его работы государство не приобретало. Сохранилось его письмо…

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Дорогие друзья, я напоминаю, Третьяковская галерея, она не принадлежала государству.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Нет, она не принадлежала государству, это была частная коллекция.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Вот я и говорю, просто многие забыли, что это частная коллекция. Третьяковка его приобретала очень хорошо, скопом. И, слава богу.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Третьяков, да. Именно благодаря этому мы и можем…

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Мы и любуемся, что это собрано. А он переживал, да?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Он переживал. И он очень, например, хотел, чтобы купили его последнюю крупную такую серию, посвященную войне 1812 года. И сохранилось письмо, в котором он объясняет, что вот эти картины, входящие в эту серию, что в них изображена кровь, ну, потому что это война, потому что сюжет этого требует. А вот эти другие картины из этой же серии, в них нет никакой жестокости. Вот он это слово сам употребляет.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Давайте я сделаю предположение, почему государство не очень любило приобретать живопись Верещагина. Давайте я предположение сделаю.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Давайте, очень интересно.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Самый главный коллекционер последней трети XIX века в государстве это Александр III. Человек с очень тонким художественным вкусом, дорогие друзья. Ну, ладно, бог с ним, с Александром III. Это самый главный коллекционер.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, конечно.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Пожалуйста, побродите по залам Русского музея, это, собственно говоря, его детище.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, конечно.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  И, в общем, составьте себе, то есть узнайте, какие картины приобретались именно по распоряжению именно Александра III, у которого был прекрасный академический датский вкус. Верещагин не вписывался в представление Александра III о высоком, потому что оно у него было, в общем-то, ну, как минимум, классическое.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Очень может быть.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Я делаю такое предположение.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Потому что в это время русское искусство уже не очень как бы хотело говорить только о возвышенном, о прекрасном.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Времена другие.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Уже художник себя ощущал, ну, если не ученым, то каким-то исследователем. И это, конечно, уже вот предвестия такие XX века, безусловно. Причем это касалось, конечно, не только Верещагина, это касалось и других художников русских, и передвижников, в том числе.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Для того чтобы понять Верещагина, то есть Александр III, он жил в николаевские, в смысле он хотел воссоздать времена Николая I.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, конечно, во многом.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  И вся его политическая деятельность контрреформа…это вот это все. И Верещагин в его представлении о прекрасном, наверное, я же не могу этого утверждать, мне кажется, он просто не вписывался.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Очень может быть. Но, тем не менее, Верещагин был человеком, который обладал, как бы мы сейчас сказали, очень такими высокопоставленными связями и это, конечно, военные, прежде всего, потому что со многими из них он просто учился вместе.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Да, старые связи.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Скобелев.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Кстати, про Скобелева вообще очень интересная история. Скобелев это и Василий Верещагин, и Сергей Верещагин, гибель Сергея Верещагина, судьбы очень связаны. Дорогие друзья, это удивительная вещь, но вот у меня созрел вопрос, на который потребую смиренно у Анны Константиновны расширенного ответа. Меня почему-то абсолютно уже не удивляет, я просто с этим привык жить, что один из самых интересных русских композиторов из офицерского семейства Римский-Корсаков, офицер Верещагин, они офицеры были. Это было для того времени нормально, хотя и Римский-Корсаков, и Верещагин, это гении. А вопрос у меня вот, какой, к вопросу об офицерстве. Вот скажите, а Верещагин это не то, что Киплинг в Англии? Потому что Киплинг не только «Маугли» написал, Киплинг это вот то самое бремя белого человека. Киплинг воспел, как говорили в советской исторической традиции, колониальные войны британской империи. Есть ли у Верещагина воспевание миссии русского солдата за рубежом? Я напоминаю, русско-турецкая война велась не на территории России. Я у него воспевания не вижу.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Я тоже не вижу.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  К тому же, это очень страшно все, это очень страшно.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Никакого воспевания, конечно, на мой взгляд, нет. Я с вами согласна. Нет, конечно, воспевания нет. Есть довольно такой, знаете, холодный трезвый взгляд на все происходящее, который иногда вдруг перебивается такой сердечной болью. Все-таки в этом тоже ему нельзя отказать.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Я ни одной пафосной картины не помню, которая написана во время русско-турецкой кампании, где он воевал, на самом деле. Он писал и воевал там.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Пафосных нет картин. Ну, вот, может быть, знаете, говорят, что «Шипка-Шейново. Скобелев под Шипкой», и то там два абсолютно плана войны, победа и ее цена, собственно.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Нет, эти картины надо смотреть вместе, ну, в смысле, вообще всю эту серию надо смотреть вместе. Выбрасываешь одну, картинка рушится. Нет?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, конечно, ему была свойственна вот эта сериальность, знаете, такой сериал. Но все-таки, наверное, их и отдельно можно как-то смотреть.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Ну, тогда дорисовывать надо самому.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Надо просто хорошо знать историю.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Я же об этом и говорю, надо дорисовывать.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, историю надо знать. И, к сожалению, история повторяется. То есть, мне кажется, мы живем немножко в этих тоже отчасти реалиях, которые…

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Время прошло всего-то, господи, чуть больше 100 лет.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, и география та же, и действующие лица почти те же. То есть как-то он очень оказался актуальным художником.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Дорогие друзья, закончится программа, послушайте песню группы Propellerheads вместе с Ширли Бэсси «History Repeating», страшные истории всегда повторяются.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  К сожалению, да.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Ну, почему, к сожалению. Ну, как, ни к сожалению, ни к счастью, это факт, история повторяется. Если мы один раз на грабли наступили, посмотрите на картины Верещагина, не наступайте второй раз на эти грабли. Это обращение и к обычным людям, и к политикам, и к художникам, кстати. Пользуются ли популярностью его картины, где он пишет войну, за пределами России? Все-таки наши художники это очень наше.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, я думаю, вот то, с чего мы начали…

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Нет, про войну именно.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Про войну, конечно, то, что его работ довольно много в Великобритании и военных, в том числе. Ну, например, у него есть триптих «Трилогия казней», и они называются так, эти работы «Казнь заговорщиков в России». «Английская казнь» и «Распятие на кресте у римлян», ну, это распятие Христа. «Английская казнь» это как раз привязанная…

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Индия.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, вот она находится как раз в Англии, эта работа, она не у нас хранится, она там была куплена.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  А скажите, кстати, а существует ли полный иллюстрированный каталог работ Верещагина на сегодняшний день?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Есть каталог выставки, она состоялась, я боюсь ошибиться с датой, в Третьяковской галерее, это, знаете, вторая половина 1980-х годов.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Давненько.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Давненько, да. И больше таких крупных выставок Верещагина пока не было, хотя мне кажется, что он художник, которого еще открывать и открывать.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Ну, конечно. Самая большая коллекция в России это Третьяковская галерея, мы об этом уже говорили. А вообще он разбросан по России или нет?

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Разбросан, он есть в региональных музеях, и работы из разных серий, потому что эти серии, они достаточно объемные по количеству картин. Вот, например, «Туркестанская», там 120 картин и эскизов, достаточно много. Он вообще очень плодовитым был художником, ну, как можно это сказать, он был очень трудолюбивым. Он, когда писал «Туркестанскую серию», он писал ее три года в Мюнхене. Он по 12 часов в день писал.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Вы знаете, я, может, употреблю такую слегка сниженную лексику, это был человек абсолютно без башни, абсолютно. Это был современный художник абсолютно.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Да, я соглашусь с вами.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Потому что в таком возрасте поехать на войну, он же едет на войну, наверное, все-таки не для того, чтобы фиксировать русско-японскую войну, он едет на войну, садится на «Петропавловск», чтобы писать в возрасте 64, по-моему, лет, и находит там свою смерть. Я не могу подобного такого примера привести.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Ну, вот только вопрос, что он там хотел писать, потому что это был разведывательное такое плавание, а он вообще в разведке участвовал, он во время русско-турецкой войны, еще, когда она не началась.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Нет, ну, здесь все, он глубокий пенсионер уже военный, на пенсии.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  И, тем не менее. Я думаю, что он, конечно, не за красотами восхода солнца над Порт-Артуром поехал.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Он поехал за своей жизнью, это была его жизнь. Он не мог просто сидеть в тени кабинетов, в тиши кабинетов, писать по воспоминаниям, преподавать, встречаться, давать автографы. Это удивительная личность, достоин не только изучения, достоин таких, вы знаете, популяризаторских вещей, как, я прошу прощения, как фильмов, сериалов, научно-популярных статей, развлекательных статей в стиле инфотейнмент. Это один из тех наших соотечественников по отношению событий его жизни, о котором мы вообще ничего не знаем.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Очень мало знаем.

И.РУЖЕЙНИКОВ:  Ну, то есть крайне мало. Дорогие друзья, сегодня, кстати, Лаврушинский работает. Спасибо вам большое, приходите в гости к нам. Всего доброго.

А.ФЛОРКОВСКАЯ:  Спасибо. Всего доброго.