Профитроли Владимир Федосеев

 

СТАХОВСКИЙ: Дорогие друзья, всем доброго дня. В студии Вера Кузьмина и Евгений Стаховский. Начинается «Школьная анкета» - программа, куда к нам приходят люди, обычно не нуждающиеся в дополнительном представлении. Сегодня у нас в гостях Владимир Иванович Федосеев, народный, конечно же, артист Советского Союза, художественный руководитель и дирижер Большого симфонического оркестра имени Петра Ильича Чайковского.

 

ФЕДОСЕЕВ: Точно.

 

КУЗЬМИНА: Здравствуйте, Владимир.

 

СТАХОВСКИЙ: Здравствуйте. Спасибо большое, что в этот слегка пасмурный московский день вы выбрались из дома, доехали до нашей студии.

 

ФЕДОСЕЕВ: Я с большим удовольствием.

 

СТАХОВСКИЙ: Это приятно слышать вдвойне.

 

КУЗЬМИНА: Как долго длились овации в Зальцбурге? О них писали все главные газеты мира.

 

ФЕДОСЕЕВ: Кончилось стучанием ног. Знаете, когда уже ноги вступают, значит, тут уже аплодисментов мало. Вот это самое приятное, когда слышишь.

 

СТАХОВСКИЙ: И всё это нарастает, и пошел этот общий гул!..

 

ФЕДОСЕЕВ: Да, нарастает.

 

СТАХОВСКИЙ: Это возвращает в моцартовские времена сразу.

 

ФЕДОСЕЕВ: Да, да. Но там вся атмосфера вообще окружает Моцартом, Бетховеном, Караяном, потому что площадь Караяна там. Сразу думаешь, как бы тут что-то…

 

СТАХОВСКИЙ: Не сломать случайно.

 

ФЕДОСЕЕВ: Не сломать, да. Как бы представить получше известный оркестр «Моцартеум» и зал «Моцартеум». (Владимир Федосеев выступал с зальцбургским оркестром «Моцартеум» 17 августа – Прим. ред.) И репетиции - я не ожидал, что на генеральную репетицию будет билетов не достать. Это у меня фактически было три концерта, с генеральной репетицией. И программа была не очень простая, Третья Бетховена - одна из самых сложных.

 

СТАХОВСКИЙ: «Героическая».

 

ФЕДОСЕЕВ: «Героическая», да. И Моцарт, Двадцать восьмая симфония, редко играющаяся.

 

СТАХОВСКИЙ: Редко, да.

 

ФЕДОСЕЕВ: Очень редко. И, конечно, Чайковский «Моцартиана» тоже впервые прозвучала в Зальцбурге, потому что они ничего этого не знали. Но поскольку Чайковский обожал Моцарта…

 

СТАХОВСКИЙ: Так что всё было. Да, «Героическая». Раз уж мы о ней вспомнили, я буквально только что поймал себя на мысли, потому что я тут перебирал мысленно некоторые свои пластинки, еще старые, виниловые, и я вдруг понял, что первый раз в своей жизни «Героическую» симфонию Бетховена я услышал в вашем исполнении на пластинке, она у меня есть.

 

ФЕДОСЕЕВ: Да, я записал все симфонии и играл их и в Бонне, где родился Бетховен, ну и в Вене много раз. Вена вообще, там буквально каждый второй дом – «Жил Бетховен». Я спрашивал, а почему он так часто менял квартиры? Не знаю, правда или неправда, мне рассказали, что он любил очень мыться и соседям мешал, когда вода лилась, он часто беспокоил соседей, якобы так. Поэтому они всегда против были.

 

СТАХОВСКИЙ: Жаловались.

 

ФЕДОСЕЕВ: И он переезжал.

 

СТАХОВСКИЙ: И он переезжал с места на место. Ну действительно, потому что Бетховен это что у нас, самое начало девятнадцатого века, родился-то он в 1770-м, то есть конец восемнадцатого – начало девятнадцатого века, и понятно, что при слове «мыться» мы сегодня представляем душевые кабины, ванные комнаты, а тогда тазик, ведерко, посреди комнаты стоишь, всё это на себя выливаешь.

 

ФЕДОСЕЕВ: Да, но было время, когда русские не мылись, это было очень давно, конечно, тысячи лет назад, вообще никаких ни бань, ничего, я не знаю, как это можно, но…

 

СТАХОВСКИЙ: В речке, занырнул с утреца и всё, и целый день свободен потом.

 

КУЗЬМИНА: Как отличается публика английская, испанская, российская, публика, которая приходит услышать симфоническую музыку?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Ну, англичане, конечно…

 

СТАХОВСКИЙ:  Эстеты.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Эстеты, образованные, родина симфонических оркестров, конечно, это традиции великие. Но сейчас, я думаю, Вена все-таки центр.

 

СТАХОВСКИЙ:  Опять, да, перетаскивает на себя?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Да, опять, да. Все-таки там сосредотачиваются великие имена. В один вечер, допустим, в Вене десяток концертов в разных помещениях. Все-таки венцы, они очень… Ну, русские тоже, русские же в любой провинции - замечательная публика. Я всегда с радостью еду в любой провинциальный город, потому что я знаю, что там этот дух, желание, так сказать, познать что-то такое.

 

СТАХОВСКИЙ:  Нет, ну и особенно когда на афише написано, что приезжает Федосеев, глупо было бы не придти все-таки.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Ну, это не всегда…

 

КУЗЬМИНА:  Откуда рождаются мечты стать дирижером?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Ну, с детства, наверное.

 

СТАХОВСКИЙ:  То есть вам хотелось быть дирижером с детства?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Я не знаю, как хотелось…

 

СТАХОВСКИЙ:  Или это открылось когда-то?

 

ФЕДОСЕЕВ:  В детстве, до войны еще…

 

СТАХОВСКИЙ:  Вы родились в Ленинграде, я напомню, 5 августа 1932 года.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Были очень популярны духовые оркестры на улице.

 

СТАХОВСКИЙ:  Конечно, все играли, танцевали, пели.

 

ФЕДОСЕЕВ:  И вот как я только услышу оркестр духовой, я выбегал из дома и бежал за оркестром и за дирижером, который дирижировал, ну и пытался что-то изображать. Вот отсюда, может быть, первые шаги.

 

КУЗЬМИНА:  А что вдохновляло? Что этот человек управляет этой огромной разношерстной массой совершенно разных, не знаю, инструментов, разных характеров, или что?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Нет, просто музыка, духовая музыка, она эпичная, марши, меня вот это привлекало. Я еще не соображал, что это значит.

 

СТАХОВСКИЙ:  А когда вы пошли учиться, это была ваша уже идея или все-таки родители как-то направили, чтобы мальчик пошел учиться музыке?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Родители, конечно. Мой папа, он не музыкант, он инженер, он не имел никогда образования музыкального. Мама, правда, более музыкальна, она пела на клиросе в церкви, и вот она, конечно, мечтала, чтобы сын был музыкантом. Ну, война - это страшное время, о какой музыке была речь, когда мы ели вообще животных всяких?..

 

СТАХОВСКИЙ:  Вы же блокаду провели в Ленинграде всю.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Всю блокаду. Поэтому, конечно, о музыке там не было... Ну, а у отца был баян, и он, конечно, как любитель до войны…

 

СТАХОВСКИЙ:  Популярные мелодии исполнял?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Ну да. А после блокады эвакуировали завод отца в город Муром, тот же завод, просто подальше от войны. И вот там я начал заниматься на этом баяне.

 

СТАХОВСКИЙ:  Но с учителем уже, да?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Уже у частника. Но самое интересное, это символическое, когда нас через Ладогу перевезли, и на первой станции Войбокало, такая станция под Ленинградом, состав стоял какие-то часы, и налетели фашисты, и разбомбили состав стоящий. А всех нас разбросило волной какой-то, я не знаю, в общем, я очутился где-то, непонятно где, один среди мертвых, это вот у меня впечатление. И думаю, как же мне найти маму? Ну, бог помог, не знаю что, к вечеру я нашел родителей и сестру свою, все целы, и нам разрешили подойти к составу и посмотреть, что у нас там, осталось что-нибудь? А весь скарб, всё мы везли, потому что думали, что надолго.

 

СТАХОВСКИЙ:  Конечно, всё в вагонах было, да.

 

ФЕДОСЕЕВ:  И вот стоит горящий, уже тлеющий костер, всё у нас сгорело, и наверху стоит баян в футляре. Цел и невредим.

 

СТАХОВСКИЙ:  Это судьба самая настоящая, конечно, это чудо абсолютное.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Это интересно, да. Поэтому вот так.

 

КУЗЬМИНА:  Вы сейчас иногда берете баян?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Да нет, сейчас я рояль беру.

 

СТАХОВСКИЙ:  Читаете партитуры симфонические.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Да, конечно. Но на баяне я долго, и Гнесинское закончил и по баяну, и по дирижированию одновременно. Но этот инструмент меня и привел к музыке.

 

КУЗЬМИНА:  Вы помните свое появление в Москве?

 

СТАХОВСКИЙ:  Как так случилось, да, что вы родились в Ленинграде, потом Муром, а потом вдруг Москва?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Я уже там работал в Андреевском оркестре, но вдруг я получил повестку в армию, и мы с приятелем вдвоем… А в Ленинграде не было факультета народных инструментов в консерватории, а здесь был в Гнесинском. И мы решили, значит, с приятелем поехать в Москву и поступать. И вот таким образом я поступил на факультет народных инструментов и на дирижирование там же. Вот это первое мое впечатление в Москве.

 

СТАХОВСКИЙ:  И после обучения вы уже и остались, естественно, здесь работать.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Да, потом уже и женился…

 

СТАХОВСКИЙ:  Не тосковали тогда по Ленинграду? Вот эта ностальгия, которую описывали многие великие писатели, уезжая?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Вы знаете, я не тосковал, потому что я молодой был и не ощутил еще Ленинград, а Москва, она сразу меня охватила так, поскольку Москва совсем другой город, и люди другие, более такие добрые, что ли, как говорится. Так что я с тех пор в Ленинград очень редко езжу. Ну, концерты там и филармония только. А в Москве поступил в оркестр и на радио поступил, всё.

 

СТАХОВСКИЙ:  Ну да, вы же оркестр русских народных инструментов как раз потом возглавляли Центрального телевидения и Всесоюзного радио.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Да, да, 15 лет я возглавлял оркестр. Ну, и стремился, конечно, мне стало тесно в народном оркестре по репертуару…

 

СТАХОВСКИЙ:  Ну, там репертуар и мощи поменьше.

 

ФЕДОСЕЕВ:  И мощи, да.

 

СТАХОВСКИЙ:  Труб-то ваших любимых нет.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Да. Но мне ведь этот народный оркестр очень много дал. Я, во-первых, познакомился с самыми великими певцами в этот период, и Лемешев был…

 

СТАХОВСКИЙ:  А все же выступали в сопровождении как раз народных инструментов.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Конечно, да. И Архипова, и все певцы Большого театра. И мне очень это большой урок в жизни. Правда, считалось снобами, что народное творчество это немножко второй сорт, но это они глубоко ошибались.

 

КУЗЬМИНА:  Не так давно вышла книга «Мир русской музыки», ваша книга. Как вы отнеслись к тому, что она вышла в Вене и не на русском языке?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Ну, просто венцы проявили инициативу и попросили. А в России у меня никто не просил книгу, поэтому я написал там.

 

СТАХОВСКИЙ:  То есть всё просто.

 

ФЕДОСЕЕВ:  И, конечно, я мечтаю перевести, я только сейчас ищу хорошего переводчика, и именно музыканта, потому что…

 

СТАХОВСКИЙ:  Она на немецком, да, сейчас?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Она на немецком, да. Она продается в Вене, на Западе.

 

СТАХОВСКИЙ:  То есть ее можно купить, наверное, в интернете, если у кого-то будет желание, да?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Конечно, да.

 

КУЗЬМИНА:  Это автобиографическая вещь?

 

СТАХОВСКИЙ:  Она о чем, да, в двух словах если?

 

ФЕДОСЕЕВ:  О моих впечатлениях, о тех композиторах, которых я застал живыми, с которыми я общался, вот об этом. О том времени, когда я получал образование, что ли.

 

СТАХОВСКИЙ:  То есть хроника жизни, впечатления, эмоции…

 

ФЕДОСЕЕВ:  Хроника жизни, да, и связь с композиторами конкретно, и с Борисом Чайковским, да и с Хачатуряном, все они были близки. А почему Вена…

 

СТАХОВСКИЙ:  Ну, а где еще, с другой стороны?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Вена для меня - великое событие, потому что она мне открыла путь в Россию, как ни странно.

 

СТАХОВСКИЙ:  Как так вышло?

 

ФЕДОСЕЕВ:  А вот так вышло. Знаете, есть такое в Евангелии выражение «нет пророка в своем отечестве». Вот это и случилось. То есть меня сначала Вена приняла и предложила мне стать главным дирижером Венского оркестра в течение 10 лет. Ну, а поскольку Вена приняла, значит, в России…

 

СТАХОВСКИЙ:  Оценили, появилось имя.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Оценили. Вот так, к сожалению.

 

СТАХОВСКИЙ:  Ничего себе, да, это интересный поворот сюжета. Скажите, пожалуйста, а когда вы уже серьезно начали заниматься тем, чем вы занимаетесь, у вас же наверняка была мечта? Мы же все судим по себе, и у меня была мечта, мне в молодости почему-то очень хотелось переиграть всего Брамса. Я представлял себе Большой симфонический оркестр и думал: надо обязательно сделать когда-нибудь, будет мне 60 лет, и у меня все симфонии Брамса, и я буду такой молодец! У вас была какая-то мечта, я не знаю? Может быть, какой-то композитор, к которому вы испытывали особый пиетет?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Конечно, да, но я мечтал сыграть Бетховена. Для меня Бетховен это наднациональный композитор, не принадлежащий ни немецкой культуре, никакой.

 

СТАХОВСКИЙ:  Ну, он мировой, конечно, да, это глыба абсолютная.

 

ФЕДОСЕЕВ:  И поэтому я стремился сделать.

 

СТАХОВСКИЙ:  Сложно было вам с ним работать…

 

ФЕДОСЕЕВ:  Очень сложно.

 

СТАХОВСКИЙ:  …вот с таким отношением? Я почему спрашиваю, одно дело играть музыку, которую вы любите, разумеется, но, может быть, не так чтобы ах, а когда работаешь с автором, к которому действительно испытываешь какое-то личное чувство, наверняка появляется другой взгляд, другое отношение. Может быть, опасность какая-то.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Я считаю, что Бетховен на сегодняшний день самый современный композитор, для меня. И не только для меня. Поскольку он совершенно загадочный. Допустим, первый раз ты записал симфонию, второй раз пытаешься посмотреть - ты видишь совсем другое. То есть это человек самый современный, и его очень трудно не только дирижировать - трудно понять. До сих пор, вот сейчас я в Зальцбурге играл «Героическую» симфонию, и первый мой вопрос был к музыкантам, которые живут среди этого мира. Они сыграли первую часть, я говорю: а где же «conbrio»? (А это по-итальянски «с огнем».) Они говорят: а что, надо?

 

СТАХОВСКИЙ:  Хотелось бы.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Хотелось бы, да. Потому что получается, что очень сладкая мелодия.

 

КУЗЬМИНА:  У нас это «с огоньком».

 

СТАХОВСКИЙ:  Нет, Владимир Иванович о чем говорит? Когда пишут партитуру, там написан темп…

 

ФЕДОСЕЕВ:  Темп, характер.

 

СТАХОВСКИЙ:  Да, который добавляет еще некоторые там нюансы.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Очень скупо, скупо. Метроном пишут, не все, Моцарт никогда не писал метроном, Бетховен тоже практически не писал метрономов, сколько там ударов в минуту.

 

СТАХОВСКИЙ:  То есть, в каком темпе играть.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Это да. Малер там писал, да и все современные композиторы пишут, а так пишут: «allegro», но «conbrio».

 

СТАХОВСКИЙ:  То есть, быстро и с огнем.

 

КУЗЬМИНА:  Как вы относитесь к экспериментам вокруг классической музыки? Сейчас многие, и симфонические оркестры в том числе, мы видим много видеороликов в социальных сетях, в интернете, где они что-то делают, не свойственное симфоническому оркестру: выходят на улицы, идут к своему слушателю, зрителю; современная обработка появилась в каких-то классических произведениях. Как вы к этому относитесь?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Плохо, потому что всё, что великими гениями заложено, они вечны, они всегда на «вы», они никогда не стареют, их только нужно ощутить в это время, придать им какой-то импульс настоящего времени, но не специально изображать что-то такое придуманное. Это особенно практикуется сейчас в оперном искусстве. Это совершенно с ног на голову ставят…

 

КУЗЬМИНА:  Ну да, последнее видео Анны Нетребко, где она скидывает туфли, прыгает с этим букетом цветов.

 

СТАХОВСКИЙ:  Очень скучная.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Ну да. Вот я сейчас только ее и слушал в Зальцбурге с Доминго, пели они «Трубадур», замечательная она, конечно, талантливая, очень талантливая певица, и как раз там всё было… Наверное, Доминго ее держал, потому что Доминго, он был тенором, а пел баритоном эту партию. Поскольку уже возраст, так сказать, он очень умно поступил.

 

КУЗЬМИНА:  Ему нашептали на ушко: Нетребко может себе позволить чуть больше, вы уж как-нибудь ее сдержите, и, видимо, всё прошло.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Вероятно, да. Она талантливая женщина, конечно, как певица, музыкант.

 

СТАХОВСКИЙ:  С мужем, говорят, развелась.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Развелась, да?

 

СТАХОВСКИЙ:  Да, с Эрвином Шроттом, прекрасный же певец.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Но она и не… они не заключали никакого…

 

СТАХОВСКИЙ:  Ну ладно, что мы…

 

ФЕДОСЕЕВ:  А сейчас у нее муж азербайджанец, певец, тенор тоже, но из Азербайджана.

 

СТАХОВСКИЙ:  Прекрасно, всё хорошо, все рады, и это главное.

 

КУЗЬМИНА:  Как вы решаете, каким внешне вы сегодня выйдете к своему зрителю и к своему оркестру? Кто решает?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Как, в смысле?

 

КУЗЬМИНА:  Как вы будете одеты, например?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Ну, я сейчас ношу уже давно не фрак, а смокинг, это уже, так сказать…

 

СТАХОВСКИЙ:  Традиция, да.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Традиция - смокинг и вместо бабочки просто какой-то камень.

 

КУЗЬМИНА:  Сколько у вас смокингов? У Жени ни одного. Сколько у вас?

 

ФЕДОСЕЕВ:  Два, два. Один любимый, ну а остальные, так сказать, разные.

 

КУЗЬМИНА:  На всякий случай.

 

ФЕДОСЕЕВ:  Но любимый я надеваю тогда, когда какой-то концерт ответственный или где-то. Вчера я дирижировал в смокинге, тоже любимом, но для нашей компании «Лукойл», которая вот уже 15 лет нас спонсирует, помогает нам выжить, так сказать, у нас были времена жуткие, когда мы оказались на улице около Дома звукозаписи, никто нас не пускал...

 

СТАХОВСКИЙ:  А оркестр это не три человека, это же огромная труппа.

 

ФЕДОСЕЕВ:  А это 110 человек, и вот помогли нам.

 

СТАХОВСКИЙ:  То есть, естественно, были в жизни и взлеты, и падения, и переживали вы времена. Это сложно представить, симфонический оркестр - это же огромная махина…

 

ФЕДОСЕЕВ:  Это дети, это детский сад. Взрослый детский сад.

 

СТАХОВСКИЙ:  И они же все еще играют в разные совершенно игрушки, у этого дудочка, у этого скрипочка, а тот еще на литаврах, понимаешь, бабахает очень культурно. Думаешь, легко?

 

КУЗЬМИНА:  Тяжело, Евгений.

 

СТАХОВСКИЙ: Владимир Иванович…

 

КУЗЬМИНА: Что у вас написано в трудовой книжке? - хотел спросить Евгений.

 

СТАХОВСКИЙ: Да. И, главное, где она?

 

ФЕДОСЕЕВ: Я не читал. Вот я не знаю, где она, и не читал никогда. А что там должно быть написано?

 

СТАХОВСКИЙ: Вот интересно действительно.

 

ФЕДОСЕЕВ: Ну, там, наверное, какие-то награды или что...

 

КУЗЬМИНА: Художественный руководитель. Кем работает человек, там написано обычно.

 

ФЕДОСЕЕВ: Наверное, да. Я уже 40 лет работаю художественным руководителем. Я самый…

 

СТАХОВСКИЙ: Долгоиграющий.

 

ФЕДОСЕЕВ: Мравинский то же самое был, 40 лет.

 

СТАХОВСКИЙ: Но у него эпоха сложная была. Это же сталинское время.

 

ФЕДОСЕЕВ: Да. Но это был великий дирижер. И я, к счастью, имел касание к его творчеству.

 

СТАХОВСКИЙ: А вы встречались в жизни лично, разумеется?

 

ФЕДОСЕЕВ: Да, встречались, и дома, и в семье. Но он меня не учил. Я просто брал всё, вот это служение великому искусству, я пытался, так сказать, соответствовать.

 

КУЗЬМИНА: Мы обещали рассказать, из чего сделана дирижерская палочка. Какой она длины, в какой руке ее держат?

 

СТАХОВСКИЙ: Ваша. Понятно, что есть разные.

 

ФЕДОСЕЕВ: Значит, у Петра Ильича Чайковского была палочка 80 сантиметров длины. В музее в Клину она. Я всегда дирижировал палочкой, а последние уже два года… Почему, объясню сейчас. Я дирижировал однажды двухтысячным хором из 20 стран.

 

СТАХОВСКИЙ: Господи! Что ж вы играли-то? Бетховена Девятую симфонию?

 

ФЕДОСЕЕВ: "Реквием" Верди. И это стадион, это расстояния жуткие. Я дирижировал палочкой, которую никто не видел из хора. И я понял, что что-то надо делать. Я бросил эту палочку и стал руками, жестами такими загребать, и вот эти жесты хор увидел, иначе мне было сложно. И вот с тех пор я уже, что хора касается, я бросаю палочку. Ну, а сейчас я понял, что руки намного свободнее передают музыку, желаемую музыку подают музыкантам. И с тех пор как бы у меня…

 

СТАХОВСКИЙ: Так и пошло.

 

ФЕДОСЕЕВ: Так и пошло, да.

 

СТАХОВСКИЙ: Но у вас же наверняка не одна палочка?

 

ФЕДОСЕЕВ: Палочек много, да.

 

СТАХОВСКИЙ: Есть же какая-то любимая?

 

ФЕДОСЕЕВ: Любимая из Японии палочка. Вот они, японцы, очень здорово делают. Это даже не из дерева.

 

СТАХОВСКИЙ: Там есть же какие-то материалы. Я что-то читал об этом. Но вот как-то очень сложно называется.

 

ФЕДОСЕЕВ: Материал трудный. И такая круглая штучка…

 

СТАХОВСКИЙ: Рукоятка.

 

ФЕДОСЕЕВ: Ну, вот японцы - это лучшие. Магазин "Ямаха" в Токио. Я даже сейчас не дирижирую палочкой, но я покупаю.

 

СТАХОВСКИЙ: А сколько у вас их всего? Вы считали?

 

ФЕДОСЕЕВ: У меня 15 палочек всего.

 

СТАХОВСКИЙ: Не так и много.

 

КУЗЬМИНА: Считали. Точно знаю: 15 палочек.

 

СТАХОВСКИЙ: Ну, хорошо. У вас есть настольная книга?

 

ФЕДОСЕЕВ: В смысле?

 

СТАХОВСКИЙ: Литературное произведение, к которому вам все время хочется возвращаться?

 

ФЕДОСЕЕВ: Достоевский. Достоевского я люблю и постоянно возвращаюсь. Это как, знаете, постоянно к музыке возвращаюсь, так же и к литературе.

 

СТАХОВСКИЙ: Достоевский такой же современный, как Бетховен, вы говорите?

 

ФЕДОСЕЕВ: Абсолютно. Он провидец просто. Такой же современный. Потому что все он уже нам рассказал загодя, что с нами будет или что будет происходить.

 

СТАХОВСКИЙ: Все понятно.

 

КУЗЬМИНА: Где вы любите проводить отпуск, с кем вы любите проводить отпуск?

 

СТАХОВСКИЙ: Начались вот эти девичьи вопросы!

 

КУЗЬМИНА: И отдыхаете ли вы от музыки, и нужен ли вам отдых от музыки в отпуске?

 

ФЕДОСЕЕВ: От людей нужен отпуск, не от музыки. Потому что я в отпуск беру большой портфель партитур. И потом, когда я их зимой вынимаю, то сено, то трава там в этих партитурах… Поэтому для меня нескончаемый этот процесс. Потому что восприятие на природе той же музыки, без рояля, это совершенно иное. И ты обретаешь совершенно новый взгляд на то, что ты сделал. На то, что ты раньше делал. У меня нет одинакового повторения. Потому что я не специально придумываю это, а мне как-то что-то подсказывает, что вот это ты не увидел в тот раз. Ведь партитура очень скромна, там мало описаний, что тут или там делать. Поэтому надо самому как бы догадываться. Но это зависит и от окружения, кто тебя окружает, и та же природа, и те же птички подсказывают, что тебе надо…

 

СТАХОВСКИЙ: Природа пишет свои партитуры, безусловно.

 

ФЕДОСЕЕВ: Да. Вот сейчас, в последнее лето, я просто был удивлен… Я сидел за партитурой Дворжака "Stabat Mater", ко мне прилетела галка и села на партитуру. Из леса. И я ее даже окрестил, как зовут. Я сказал: "Ну, ладно! Теперь Фрося тебя будут звать". И вот она каждый день прилетала ко мне. Я ничего не мог понять, каким образом? Дикая птица! И садилась на партитуру.

 

СТАХОВСКИЙ: Где-то Дворжак был ей близок, наверное. "Stabat Mater" - не самое, тем более, простое произведение. Что-то, видимо, она там нашла, может быть.

 

КУЗЬМИНА: Она потомок той галки, которая вдохновляла, возможно…

 

ФЕДОСЕЕВ: Природа - это великое… А много сочинений от природы. Ведь Чайковский… Да и не только.

 

СТАХОВСКИЙ: "Времена года" есть вообще у всех, мне кажется.

 

КУЗЬМИНА: Кто из вас, вы и Ольга Ивановна, чем заведует в доме?

 

ФЕДОСЕЕВ: А у нас поровну. Я заведую завтраком, обедом Ольга Ивановна. Ну, а ужин - как получится.

 

СТАХОВСКИЙ: Как придется. Если повезет, то и в гости позовут, может быть, кто-нибудь.

 

ФЕДОСЕЕВ: Ну да. На завтрак я люблю пригласить Ольгу Ивановну к столу.

 

СТАХОВСКИЙ: Что всегда есть в вашем холодильнике? Раз уж мы о мирском таком?

 

ФЕДОСЕЕВ: Творог. Потому что говорят, что это полезно.

 

СТАХОВСКИЙ: Вы занимаетесь спортом? Потому что даже если читать ваши интервью, вам постоянно задают один и тот же вопрос, помимо прочих: секрет вашей потрясающей физической формы?

 

ФЕДОСЕЕВ: Спортом я не занимаюсь. Мой спорт - это дирижирование. К сожалению, я спортом действительно…

 

СТАХОВСКИЙ: И никогда в жизни у вас не было увлечения?

 

ФЕДОСЕЕВ: В детстве я был акробатом, акробатикой занимался. Кульбиты всякие. Было такое. И в волейбол играл. Потом, когда палец у меня сломался, я бросил это, завязал.

 

КУЗЬМИНА: А про секрет Владимир Иванович говорит: любить ближнего своего больше, чем самого себя.

 

ФЕДОСЕЕВ: Правильно, да. Есть дирижеры-командиры, есть, так сказать… А вот я все делаю от любви. Стараюсь вызвать в каждом музыканте любовь.

 

КУЗЬМИНА: А вы проживаете какие-то личные истории вместе с вашими музыкантами?

 

ФЕДОСЕЕВ: Конечно, я очень близок к ним. Их трагедии, смерть их близких - всегда я близко, рядом. Поэтому у нас оркестр - как бы семья. Семья такая. Знаете, у нас в оркестре есть большой разрыв возрастной. Есть 20-летние, а есть 85-летние, и играющие, и известные музыканты не только в России, но уже во всем мире.

 

СТАХОВСКИЙ: Ух ты! Это сложный контакт внутри? Это же коллектив, это же предприятие, по большому счету?

 

ФЕДОСЕЕВ: Нет. Уже ветераны, они помогают молодым. Вот рядом сидит и… Так что это очень важный процесс.

 

КУЗЬМИНА: А есть анекдоты про дирижеров?

 

ФЕДОСЕЕВ: Есть.

 

СТАХОВСКИЙ: А у вас есть любимый какой-нибудь?

 

ФЕДОСЕЕВ: А! Сейчас скажу любимый. Мой любимый дирижер - это Карлос Клайбер. Я с ним был близок.

 

СТАХОВСКИЙ: Тоже ведь Вена, кстати.

 

ФЕДОСЕЕВ: Вена. Он мне писал письма, он описал в книге своей (сейчас дома эта книга), он рекомендовал меня в Ла Скала. Хотя мы не были близки с ним тогда. Вот. Он услышал мою "Снегурочку" в записи и написал мне письмо, что он в восторге, Римского-Корсакова. Вот он для меня был таким замечательным. Вот он был человек современный, и он делал все современно, но не искажая той традиции великой. И анекдот такой. В это время был и Караян, и Клайбер. Но Клайбер очень редко соглашался дирижировать. Он требовал 10 репетиций, тогда я приду и буду дирижировать. Ну и, так сказать, все знали это, директора. Ну, Клайбер, конечно, гений, но его трудно пригласить. А говорят, что Караян пустил такую утку - конкуренты все-таки, - мол, Клайбер тогда дирижировать соглашается, когда у него холодильник пуст.

 

СТАХОВСКИЙ: Но Караян-то действительно, пожалуй, самый богатый из всех дирижеров мира. Самолеты у человека были личные.

 

ФЕДОСЕЕВ: Площадь Караяна сейчас в Зальцбурге центральная.

 

СТАХОВСКИЙ: Потрясающе! Кстати, а вот как вы лично к нему относитесь? Понятно, что он, конечно, великий человек. Но почему-то его часто ругают: такая нормальная немецкая машина.

 

ФЕДОСЕЕВ: Правильно. Я к нему отношусь с большим уважением.

 

СТАХОВСКИЙ: Что он холодный, неэмоциональный. В этом же его обвиняют очень часто.

 

ФЕДОСЕЕВ: Нет, нет. Он не внешне эмоционален, он внутренне эмоционален. Он внутренне. Он закрывал глаза и дирижировал. Тоже анекдоты про него ходили, что ему нужна собачка, чтобы она выводила его. Это все, знаете, злопыхательство.

 

СТАХОВСКИЙ: Ну конечно! Куда без этого.

 

ФЕДОСЕЕВ: Но он был великий режиссер. В немецкой музыке он был бог. В русской он был не совсем бог.

 

СТАХОВСКИЙ: Но он западник, конечно.

 

ФЕДОСЕЕВ: Для всех русская музыка, она только из русских рук может идти. Она не проста, ее трудно очень понять другим. Как мне сказали, когда писали, я Бетховена дирижировал в Австрии, написала пресса: "Да, это Бетховен, но глубже".

 

СТАХОВСКИЙ: Мы поговорили как-то вскользь об отпуске, об отдыхе вашем. Ну, понятно, что вы с гастролями объехали весь мир. А если удается отдыхать самому, есть какие-то города, страны, куда хочется поехать?

 

ФЕДОСЕЕВ: Есть несколько стран. Это Испания.

 

СТАХОВСКИЙ: Тепло, море и еда?

 

ФЕДОСЕЕВ: Море. И еда тоже, в том числе. Но не только Испания. Это море, конечно. Но и обязательно деревня, русская деревня. Потому что с детства меня отец каждую субботу возил в деревню, и все лето мы отдыхали в деревне. Природа. Поэтому я с детства мечтал быть пастухом. Но боялся коров очень.

 

СТАХОВСКИЙ: Но, с другой стороны, а кто вы? По большому счету…

 

КУЗЬМИНА: Мне кажется, есть что-то общее.

 

СТАХОВСКИЙ: …Да, конечно! С этими же со всеми надо что-то делать.

 

ФЕДОСЕЕВ: С овцами.

 

СТАХОВСКИЙ: Конечно.

 

КУЗЬМИНА: Вы входите в совет директоров швейцарского конкурса молодых исполнителей "Орфеум", открываете западной публике новые имена российских музыкантов. Объясню, почему на этом хочется заострить внимание. Очень многие родители, чьи дети сейчас занимаются классической музыкой, получают музыкальное образование, совершенно не представляют в глобальном смысле будущее своих детей, куда он пойдет с этой скрипкой, с виолончелью и так далее. Как молодые исполнители выходят на вас, как им пробиться в какие-то…

 

ФЕДОСЕЕВ: В "Орфеум", на этот конкурс? Не они выходят, а мы выходим на них. Мы ищем таковых.

 

КУЗЬМИНА: Как?

 

ФЕДОСЕЕВ: Идем в Консерваторию, разговариваем с учителями, что, где появится. Поэтому по афише искать... Знаете, афиши разные. Можно такую афишу сделать, что это гений, а на самом деле там все это не так. Поэтому приходится делать большие усилия - искать. И приглашать, и слушать. А вот сейчас это поколение у нас очень талантливое, следующее поколение. Я имею в виду 12-летние. Вот конкурс "Щелкунчик", у нас там есть замечательные ребята и девчата. Поэтому приходится искать. И с нашей стороны я предлагаю двух каждый раз. С западной стороны, они тоже предлагают двух. И вот мы, так сказать, оркестром едем, представляем этих молодых людей в Цюрихе. Это уже давно, длится уже лет 10. На следующий год опять мы туда едем. Я сейчас должен найти двух прекрасных музыкантов, талантливых, молодых.

 

СТАХОВСКИЙ: Талантов, которых нужно будет туда отвезти.

 

КУЗЬМИНА: А какое будущее их ждет после этого?

 

ФЕДОСЕЕВ: Во-первых, сразу дается реклама, предложения выступать на Западе и здесь.

 

СТАХОВСКИЙ: Постепенно, конечно. Что самое сложное в вашей работе?

 

ФЕДОСЕЕВ: Сложно удержать в нашем состоянии оркестр.

 

СТАХОВСКИЙ: Людей в смысле?

 

ФЕДОСЕЕВ: Людей, да. Сейчас время очень сложное. Мы сейчас теряем качество, очень сильно теряем планку вот этого качества. Никто это качество не оценивает. А не вся публика оценивает качество. Поэтому мы сейчас это сильно теряем. И теряется сама публика - куда идти, кому аплодировать? Вот это потеряно. Это страшно.

 

СТАХОВСКИЙ: Да, массовая культура обращает внимание на другие вещи.

 

ФЕДОСЕЕВ: Да, да. Это другое совсем. Ушло из школ хоровое пение. Ушло из детских садов тоже пение. Ушло многое от нас, что было в советское время. Ведь были прекрасные хоры. Вы сейчас хора ни одного не назовете, а хоровое искусство в России это главное было всегда, вот это объединенное пение, друг с другом когда стоишь и поешь. Сейчас это исчезло. Нет хоров. Некоторые превратились, так сказать, уже в шоу такое.

 

СТАХОВСКИЙ: Ну, надо как-то жить.

 

ФЕДОСЕЕВ: Как-то жить надо. Нет Северного хора, нет Омского хора.

 

СТАХОВСКИЙ: Ну что? Один Минин, значит, остался?

 

ФЕДОСЕЕВ: Минин, да. Это последний.

 

СТАХОВСКИЙ: Все, один. Кроме Минина и некого вспомнить. Понятно.

 

КУЗЬМИНА: Есть что-то, что вы уже не успеете сделать?

 

ФЕДОСЕЕВ: Чтобы наши руководители культуры начали понимать, что такое искусство. И без искусства, без духовности народ стареет, народ беднеет при любом обеспечении финансовом и все такое. Не может быть этого. Если у народа нет духовности, нет воспитания, то нация стареет, она теряет свой образ. У нас школа уходит. Были всегда школы музыкальные впереди всех. Сейчас конкурс Чайковского уже не тот, и уже не хотят ехать на него. Так что вот это проблема. И, конечно, финансы. Это распределение финансов совершенно идет не в правильном направлении, не в правильном. Слава богу, у нас есть спонсор. 15 лет спонсирует. И то только выезд наш, он помогает нам появиться на Западе.

 

СТАХОВСКИЙ: Шутка ли! 150 человек взять и поехать куда-нибудь на гастроли.

 

ФЕДОСЕЕВ: А в основном это очень неправильное определение финансов. Много оркестров, и все оркестры под одной чертой. То есть эти, как это называется, гранты даются иногда просто по знакомству.

 

СТАХОВСКИЙ: Ну, как обычно.

 

ФЕДОСЕЕВ: Кто ближе стоит к чему. А ведь мы получили грант только три оркестра поначалу. Наш оркестр получил от Путина, Ленинградская филармония и Госоркестр светлановский.

 

КУЗЬМИНА: Три кита.

 

ФЕДОСЕЕВ: А сейчас уже все оркестры фактически приравнены, хотя качественно никакого сравнения не может быть. Наш оркестр самый спрашиваемый на Западе. Мы сейчас едем в "Мюзикферайн", Золотой зал, это лучший зал в Европе, четыре концерта даем. Ни один оркестр из России не едет. Это второй уже раз нас приглашают. Мы сейчас едем тоже, большие гастроли. Но нет руководителей у нас. У нас нет руководителей, которые понимают в музыке, к сожалению большому.

 

КУЗЬМИНА: Но есть музыканты, о которых вы говорите, молодежь.

 

ФЕДОСЕЕВ: Есть, да. Но их же нужно пасти, они сами не пробьются. Талант, он… Ему надо помогать. Его надо искать, поддерживать, помогать, тогда только… Как раньше по деревням купцы ездили и Шаляпина высмотрели.

 

СТАХОВСКИЙ: Владимир Иванович, какой самый ценный подарок вы получили в последнее время? Может быть, не в материальном смысле…

 

ФЕДОСЕЕВ: Это, как бы сказать, когда меня благодарят за концерт или за понимание, вот это мой самый ценный. Вот вчерашний концерт - столько было народу! Со всей страны. Подходили со слезами, дарили. Говорили: "Спасибо".

 

СТАХОВСКИЙ: И вот это главное счастье.

 

ФЕДОСЕЕВ: Вот это главное.

 

СТАХОВСКИЙ: Спасибо большое.

 

КУЗЬМИНА: Спасибо большое.

 

ФЕДОСЕЕВ: Спасибо вам.