Шоу Риты Митрофановой Актриса Татьяна Друбич в гостях у Риты Митрофановой и Кирилла Немоляева

МИТРОФАНОВА: Таня, ты начала говорить о своем недавнем опыте съемок у Ренаты Литвиновой, это совсем новая работа какая-то?

ДРУБИЧ: Это новая работа, она не закончена, ее нужно еще довести до ума: монтаж, какую-то часть, наверное, озвучить нужно.

НЕМОЛЯЕВ: Съемочный процесс окончен, да?

ДРУБИЧ: Да. Но мне было невероятно интересно, потому что тоже я, встретившись с Ренатой, поняла, что мы одинаково пластично понимаем, что такое кино, кино же – это очень пластичный вид искусства, и поэтому она все про это чувствует и понимает. Я думаю, что это должно получиться, потому что это интересно.

МИТРОФАНОВА: А примерно о чем?

ДРУБИЧ: Она – концентрация авторства, потому что она сама пишет, она за камерой, она играет в одной из главных ролей. Для меня это был первый опыт, я смотрела и понимала, что она человек-оркестр, это виртуозно. Поскольку она сама и продюсер, то есть она сама нашла, на что это снять┘

НЕМОЛЯЕВ: Сама и первый зритель. Но это не 3D, я так понимаю.

МИТРОФАНОВА: Я даже предположить могу, кто напишет музыку к этому фильму.

ДРУБИЧ: Ты угадала, есть такая буква.

МИТРОФАНОВА: Земфира.

ДРУБИЧ: Она замечательную написала песню, которая как-то и поддерживает настроение, и капитализует, как сейчас принято говорить, историю.

НЕМОЛЯЕВ: Да? Капитализует? Что-то я┘

ДРУБИЧ: Из цифрового, что-то из цифрового.

МИТРОФАНОВА: Подожди секунду. Мой дядя Петя принимал участие в съемках фильма, он оператор, и я слышала, как проводился кастинг актрис. Понимаете, они так обсуждали это все, как будто они телка ведут на ярмарку: ╚На кого пойдет зритель, вот на эту или на эту?╩ Я была в шоке, я просто была задета тем, что они обсуждали женщин молодых вот именно с такой позиции, что ╚эта вроде ничего, но слишком умная╩. Это продюсер и режиссер.

ДРУБИЧ: Это продюсерское кино так называемое, которое сейчас появилось, которое есть и будет, обязательно есть и будет.

НЕМОЛЯЕВ: Как музыка: есть продюсерская, а есть музыка.

ДРУБИЧ: Да. Если договоришься, совпадет и продюсер что-то понимает, не то, на что сейчас пойдет, а то, что самый главный как бы менеджер и топ-менеджер, который сам и продюсер и сверхпродюсер, который не бросает что-то в эту топку рыночную, а который что-то понимает, куда-то приведет, и куда-то надо вести. Это касается всего. Извините за такой философский пафос, но это так. Рената, конечно, понимает, у нее снимаются, она взяла, по-моему, совершенно студентов ВГИКа за камеру, причем снимали на фото то, что сейчас.

НЕМОЛЯЕВ: Ну, сейчас, по-моему, на фото снимают все.

ДРУБИЧ: Это здорово. Я просто, правда, не поняла, как со звуком это будет, получится, для меня это было все так, я со стороны смотрела.

МИТРОФАНОВА: А как называется, рабочее название?

ДРУБИЧ: Рабочее название было, уже не помню, а, по-моему, будет ╚Последняя сказка Риты╩. История трех женщин немолодых, которые каждая┘

НЕМОЛЯЕВ: Ну, это будут не ╚Старые клячи╩?

ДРУБИЧ: Ну, в каком-то смысле. Каждая проживает одновременно разные состояния души в этой жизни.

НЕМОЛЯЕВ: С музыкой ситуация какая? Одна моя знакомая вокалистка говорит: понимаешь, современная музыка, она выветривается очень быстро. И так мне понравилась эта формулировка: она выветривается. Вроде как что-то услышал, а потом √ раз, и все, куда-то улетела. А вот в кино?

ДРУБИЧ: Земфира не выветривается. Как бы этого ни хотелось.

НЕМОЛЯЕВ: Ну, мы говорим в целом. Понятно, что можно найти одного как-то, но в целом современная музыка? Даже я про музыку в большей степени. Все-таки Земфира в основном текстовая.

ДРУБИЧ: Я поняла, что вы хотите спросить насчет кино. Дело же может быть и не в музыке, а это дело в том, у кого это все выветривается. Сознание, оно тоже┘ тут имеет значение не только музыка, но еще и кто как воспринимает.

НЕМОЛЯЕВ: Ну, просто музыка некоторая, которая была создана когда-то давно, она так┘

ДРУБИЧ: Качество слушателя, оно тоже имеет значение. Понимаете, многие сидят и в консерватории, у них тоже это выветривается. Не могу поддержать.

НЕМОЛЯЕВ: Ну, просто есть что-то навсегда, а что-то есть временное очень.

ДРУБИЧ: Знаете, с этим ╚навсегда╩ тоже не понимаю.

МИТРОФАНОВА: Картонная популярность.

ДРУБИЧ: Чем дальше живу... Можно сказать, что да, такое время (оно всегда, наверное, такое время), что плохо, что легкие и очень быстрые нужны успехи... Ну что это говорить, это факт. Эпоха чего-то, как нам кажется, настоящего, величественного и большого, как ╚Летят журавли╩, она окончена. И так и не так. Извините, что так ухожу с музыкой.

МИТРОФАНОВА: Ну, ты музыку любишь?

ДРУБИЧ: Я музыку ненавижу, у меня дочь музыкант, поэтому она довела меня уже до┘

НЕМОЛЯЕВ: А она ее тоже ненавидит?

ДРУБИЧ: Нет, она полноценный музыкант.

МИТРОФАНОВА: Вот я как раз к этому женскому счастью и вела.

ДРУБИЧ: А когда ребенок музыкант, это родительский подвиг, это понимаю, потому что с пяти лет это инструмент.

МИТРОФАНОВА: Ты говоришь, она связана с музыкой, ты можешь это расшифровать? Потому что ребенок связан с музыкой – это какой-нибудь бедный мальчик, пилящий скрипку на кухне под подзатыльники мамы или папы еврейского, или что значит – ребенок связан с музыкой?

ДРУБИЧ: Это значит, что ребенок выучен так, как это представляется в России, потому что это только в России подвиг, и герои педагоги, которые сидят ни за что просто, сидят часами пилят с этими детьми. Это раз. Второе, что ребенок хочет сам заниматься. И когда она еще была маленькой, мне было страшно. Ну, как обычно, для общего культурного развития, ребеночка сажают во всех хороших, действительно, еврейских семьях (и в нееврейских), он там играет. Она маленькая была, говорит: стрелочка вот здесь стояла, а вот эта стрелочка вот здесь стояла. Я думаю: мама дорогая, так она же уже три часа сидит, занимается! А ей нравится. Дальше я понимала, что это может стать профессией, и понимала жестокость и сложность всего этого дела дальше, что там не только надо быстро перебирать пальчиками, там все должно сложиться, и еще должен быть фарт, такая жуткая вещь. Все мы развели руками.

МИТРОФАНОВА: Да, даже Максим Дунаевский до сих пор разводит руками реально.

НЕМОЛЯЕВ: Но нравилось же?

ДРУБИЧ: Да, и вот ей нравится до сих пор. Она поехала за педагогом, у которого она училась здесь, а педагог преподавала в Мюнхене, это Элисо Вирсаладзе, выдающаяся пианистка, которая ее, к счастью, не взяла учиться. Но мы поступили, что меня, кстати, очень удивило, потому что я тоже приехала в Германию, в Мюнхен, а нас приучили, что как-то все тяжело, по-деревенски: сменная обувь, бутерброды, термосы, обязательно ребенок на сцену выходит – черный низ, белый верх. Приехали, там все это как-то живо-здорово, смотрю, списки вывешивают, мой ребенок прошел на второй тур, а потом и на третий тур, а я-то советская мама, мне же надо было заранее все узнать, поговорить, познакомиться с кем-то. Ну, в общем, как-то я вдохновилась и воодушевилась, как-то я вдруг поверила в то, что действительно это возможно. И вот она там закончила, а потом пошла заниматься кинокомпозицией.

МИТРОФАНОВА: Вот, понимаешь, почему я хотела, чтобы ты остановился на секунду, потому что кино и музыка сейчас свяжутся в дочери Татьяны Друбич.

ДРУБИЧ: Да, вот связалось оно как-то, все наши семейные ценности воплотились в ней. И у нее это сложилось. То ли оттого, что она с вашей любимой картины ╚Десять негритят╩, тогда она была совсем крошечной, ей было два года┘

НЕМОЛЯЕВ: Там музыка – такой напряг вообще. Кстати, кто написал музыку, я сейчас не скажу. Очень круто, мурашки прямо. То ли Каретников, то ли Дашкевич? К сожалению, стыдно, но там музыка очень сильная.

ДРУБИЧ: Ну, она со мной болтается по съемочным площадкам со своих 8 месяцев. То есть ей было 8 месяцев, я еще ее кормила, начала сниматься у Вани Дыховичного в картине ╚Испытатель╩, и до 5-6 лет она со мной болталась все время. То ли это атмосфера съемочной площадки┘ Ну и потом, конечно, генетика.

НЕМОЛЯЕВ: Ну, большинство людей, кто даже в музыкантской среде, если кто-то из детей с ними ездит на гастроли вместе, скорее всего, по этой дорожке и пойдет.

ДРУБИЧ: Я, в общем, скажу, я рада за нее, потому что я вижу, что она своим делом занимается и она человек на своем месте. У нее получается, она пишет и красивую музыку, она чувствует кино, хотя сейчас лучшие модные фильмы без музыки и без женских ролей, с этим тоже надо смириться и понять.

НЕМОЛЯЕВ: Вы вначале сказали, что ненавидите музыку, потому что дочь музыкант.

ДРУБИЧ: Ну, я говорю ╚ненавижу╩ в кавычках, поскольку это для меня труд ежедневный.

МИТРОФАНОВА: Да, но с другой стороны, если бы твоя дочь пошла в актрисы, ты бы, наверное, с ума сошла. Потому что все, что я видела, даже любимейший наш Папанов, Евстигнеев, они все своих детей пытались оградить от актерства, от лицедейства, потому что они сами были этими людьми, хотя великими. Я не понимаю, почему такой жуткий страх перед этой судьбой?

ДРУБИЧ: Не знаю, я хотела, чтобы она пошла в медицинский. Она сказала: мама, отстань, никогда. Я говорю: иди занимайся генетикой. Она говорит: мама, нет.

НЕМОЛЯЕВ: Ну, если просто человек в детстве испытал какие-то неприятные ощущения или если чувствует, что эта работа тяжелая, он всегда хочет ребенку чего-то более легкого.

МИТРОФАНОВА: Я не знаю, я ничего не испытывала, но я очень хочу, я мечтаю, чтобы моя дочь Полина Петровна, которой сейчас еще и 4 лет нет, стала доктором. Вот я крестики держу, чтобы не сглазить.

ДРУБИЧ: Мечта всех мам.

МИТРОФАНОВА: Конечно, с каждым годом мамы все хуже и хуже себя чувствуют.

ДРУБИЧ: Они о своей старости заботятся. О стакане воды.

МИТРОФАНОВА: Конечно, мы думаем о своей старости. А представляешь, она пластическим хирургом станет? Ты представляешь, как она улучшит мою внешность через 10 лет?

НЕМОЛЯЕВ: Понятно, о чем ты думаешь, все ясно.

МИТРОФАНОВА: Да, хочу, чтобы ребенок мне мог капельницу поставить, если вдруг я пива перепью, или еще что-нибудь. Просто прикладная польза от ребенка.

ДРУБИЧ: Конечно.

МИТРОФАНОВА: Татьяна Люсьеновна, мне так понравилось.

НЕМОЛЯЕВ: Люсьен Друбич – это красиво.

МИТРОФАНОВА: Ну, правда, на пуделя похоже.

ДРУБИЧ: И человек был красивый, умер рано очень, в 44 года, в 45, извините, ему должно было исполниться 45 лет.

МИТРОФАНОВА: Это твой папа?

ДРУБИЧ: Мой папа.

МИТРОФАНОВА: Что-то случилось? Сердце?

ДРУБИЧ: Сердце.

НЕМОЛЯЕВ: А насколько сильно влияние в детстве отца?

ДРУБИЧ: Если это нормальный отец, то огромное. Во всяком случае, без родителей жить, без отцов жить тяжело, плохо, и понятно, что, когда они с тобой рядом живут долго, конечно, жизнь другая. Без отца это все-таки безотцовщина, а уже без матери это сиротство совсем. Поэтому, когда умирают родители, спрашивают: а сколько им было лет? Я думаю: господи, это же мама умерла, какая разница, сколько лет?! Людям кажется, что есть какая-то логика в этом.

НЕМОЛЯЕВ: Да, что есть какой-то возраст, когда уже пора.

МИТРОФАНОВА: Танюш, ну, раз мы такую тему затронули грустную, мы будем или не будем спрашивать о каких-то возможностях тебе помочь в смысле хосписа? Может быть, люди, которые нас сейчас слышат, тоже как-то примут участие в этом, ну, хоть как-то, чтобы тронулся лед.

ДРУБИЧ: Я была у вас на ╚Маяке╩, у Оли Шелест, была программа о хосписах. И знаете, когда сидишь в студии, кажется, что там где-то кто-то куда-то бежит и им сейчас не до чего, и я поразилась, насколько был отклик, люди начали переводить деньги, жертвовать. Благотворительность – особая тема, и я не считаю, что ее надо пропагандировать, что надо людей призывать заниматься благотворительностью. Совершенно это не так, это сложно, трудно, она выжигает очень человека – и тех, кто занимается благотворительностью, и тех, кто делает пожертвования. Очень сложная часть жизни, которая затрагивает все. Но так получилось, покойный Давид Саркисян, директор музея архитектуры┘

МИТРОФАНОВА: Прекрасный человек, он тоже так рано ушел.

ДРУБИЧ: Я как-то к нему зашла кофейку попить, по дороге шла, по Воздвиженке, он говорит: Таня, я тебя умоляю, есть такой фонд, ╚Вера╩ называется, он занимается хосписами, им нужен член попечительского совета, сходи. А я думаю: господи, ну это уже какая-то статусность – благотворительность, что я буду ходить, этой общественной жизнью заниматься? Я стараюсь не прислоняться┘

МИТРОФАНОВА: Не выходить из тени.

ДРУБИЧ: Да, не прислоняться ни туда, ни сюда. Ну, Давид мой товарищ, сто лет в обед мы знакомы, я говорю: ну ладно, я пойду. Прихожу я в хоспис, встречаю я там людей, которые там работают, а самое главное, я встречаю главного врача этого дела, которая его создала, Веру Васильевну Миллионщикову, женщину выдающуюся в каком-то смысле, если можно так сказать, вернее, во всех смыслах она человек особенный. Я понимаю, что все, я им верю, я с ними остаюсь и буду уже сознательно им помогать. Приходится на эту тему распространяться, потому что многие считают, что люди известные идут заниматься этим и ради пиара, ради своей какой-то выгоды сомнительной. Я не понимаю, какая выгода. Снимаю шляпу перед Чулпан за то, что она сделала с фондом ╚Подари жизнь╩. Ну, а хоспис – тема тяжелая, люди не хотят многие, что тоже справедливо, думать о том, что они конечны, они умрут, и отворачиваются от этого, говорят: господи, зачем это, а что это вообще такое? Но я точно знаю, что, не поняв про смерть, про жизнь тоже не получится. Почему-то им кажется, что там обязательно старенькие, обязательно какие-то больные, и вообще все это закапывание денег в землю, и что это глупости. Но, во-первых, там и не старенькие люди, и молодые, и мы собираем деньги на детский, к сожалению, мы решили называть это не хоспис, а детский паллиативный центр. И когда ты видишь отчаяние родителей, которые стоят перед своими детьми, а те кричат от боли, прокусывают губы до крови, кажется, что им ничем нельзя помочь, а эти люди, которые работают в хосписе, это могут и делают это, и там особенная работа, много волонтеров, которых мастерски видит и отбирает тоже Вера Васильевна, конечно, ты окунаешься в такую часть жизни, которая совершенно несоразмерна с тем, что ты видишь за окном хорошего автомобиля, на котором ты едешь. Извините, вот такая какая-то получается обличительная моя речь. Я не обличаю, я правда считаю, что этого не нужно навязывать никому. Если у человека возникает внутренне┘ это же как внутренняя потребность: сможешь помочь – ну помоги. Сейчас, правда, модно, одна девушка мне недавно говорит (не про хоспис): ╚А зачем вы помогаете, вы хотите быть хорошей?╩ – говорит она мне. Я говорю: ╚Знаете, да╩. √ ╚А зачем? Это же не ваши уроки, это же люди, у них проблемы, это их уроки, это их путь, они должны его пройти╩. И я смотрю, думаю: ну я же не йог.

МИТРОФАНОВА: Она серьезно?

ДРУБИЧ: Серьезно. Во-первых, я говорю, я не йог, для того чтобы так дистанцироваться глубоко, а во-вторых, это их уроки, а если я им помогаю, то это и мои уроки тоже. Так что вот такие уроки. Этот фонд называется ╚Вера╩, если у людей, слушателей, которые сейчас нас слышат, появится интерес, они могут зайти в Интернете на сайт фонда ╚Вера╩. И если возникнет желание помочь, если я их убедила, то я буду очень признательна этим людям и благодарна им за это. А на благотворительности много интересных проявляется вещей, так люди проявляются и возникают, исключительно у меня коллекционный уже опыт, я как коллекционер.

НЕМОЛЯЕВ: Что в коллекции?

ДРУБИЧ: В коллекции люди невероятные. Думаешь, ну такой человек чудесный, начинаешь о чем-нибудь с ним говорить. Он на тебя смотрит, сначала тупеет, потом злится, потом говорит: слушай, пошла ты, чего ты хочешь от меня, это все глупость, вы херней занимаетесь, вы с чиновниками боритесь, чтобы коррупции не было. Сразу начинает такой свой отгруз и такую свою конструкцию строить. А другие люди┘ Ну, думаешь, что он может дать? Нет, какие-то движения души, они непредсказуемые в людях. Люди же многие не понимают, как это делать, не знают, они, может, и рады куда-нибудь приткнуться с этой своей помощью. Я не агитирую, есть необходимость – давайте, нет необходимости – живите спокойно, и слава тебе, господи. Живите, помогайте своим детям, соседям.

МИТРОФАНОВА: Такой разговор у нас получился очень интересный.

ДРУБИЧ: И я начала с того, что я не говорушка, не артистка, а оказалась и артистка, и говорушка.

МИТРОФАНОВА: Придется тебя еще вытащить весной.

ДРУБИЧ: Хорошо, спасибо.

МИТРОФАНОВА: А насчет возраста ты не обижайся, что я говорила, у меня однажды был опыт┘

ДРУБИЧ: Я тебя умоляю, возраст – это стереотипы все, это же все у людей по-разному, что ты, цифра в паспорте, что ли?

МИТРОФАНОВА: На этой оптимистической ноте мы прощаемся с Татьяной Люсьеновной. Огромное спасибо, поцелуи.

НЕМОЛЯЕВ: Спасибо.

ДРУБИЧ: Спасибо.