Разум и чувства Владимир Березин √ гость Алексея Весёлкина и Кати Новиковой

БЕРЕЗИН: Говорит Москва! Московское время 13 часов 9 минут. В эфире радиостанция "Маяк".

ВЕСЕЛКИН: Товарищи!

НОВИКОВА: Но профессионал же!

ВЕСЕЛКИН: Сейчас мы объясним, что у нас произошло. Мы же привыкли, что играет музыка. И когда прозвучало это время в вашем исполнении, прекрасные обертона┘

БЕРЕЗИН: Спасибо большое. Вы знаете, вы сделали то, о чем я мечтал последние 30 лет. Я всякий раз, когда приближаюсь к этому зданию, где теперь радиостанция "Маяк", я вспоминаю свою мечту. Мечта звучит так: "Если бы в жизни когда-нибудь мне повезло, удалось, посчастливилось произнести эти магические слова, от которых начинается шерсть на спине подниматься (потому что это уже как явление), я бы был счастливым человеком и мог бы думать, что я могу, в принципе, заканчивать карьеру диктора, телеведущего, ведущего". Потому что это что-то такое, что очень долгого объяснения требует. Я не знаю, как. Я мечтал. Сегодня моя мечта сбылась. Я произнес эти слова, которые великие коллеги на радиостанции "Маяк" произносили не одно десятилетие. Спасибо и низкий поклон.

ВЕСЕЛКИН: До свидания, Владимир Александрович.

БЕРЕЗИН: До свидания. Всего доброго.

ВЕСЕЛКИН: У нас в эфире сегодня был народный артист России Владимир Березин. Мы вас приветствуем.

БЕРЕЗИН: Спасибо.

ВЕСЕЛКИН: Володь, хотелось, конечно, пошутить по этому поводу, что, когда мечта сбылась и что можно уже уходить┘

БЕРЕЗИН: Да, я, в принципе, могу уйти.

ВЕСЕЛКИН: Ты, типа, все сделал, из профессии можно, в принципе, уходить. Но перед тем, как все-таки уйдете из профессии┘ Недавно же был у нас большой праздник телевизионный – 80 лет телевидению. А у нас рубрика эта называется "Профессионал". И огромное количество людей, которые принадлежали к этому советскому прекрасному телевидению, которое почти ушло уже из нашей жизни, я не хочу сказать, что ты единственный, кто┘

БЕРЕЗИН: Хорошее сочетание: "советскому прекрасному телевидению". Это впервые за последние лет 20 такое словосочетание прозвучало на волнах радиостанции "Маяк", да и вообще. Обычно принято говорить: "то самое проклятое советское телевидение советского нашего проклятого прошлого". Алексей, большой спасибо вам.

ВЕСЕЛКИН: Нет, я позитивно настроен. То есть я понимаю, что все, что было сделано, это те ступени лестницы, на которой сейчас находимся мы. Поэтому выньте один кирпич из этого, все здание это рухнет.

НОВИКОВА: А потом что уж греха таить, все равно это прекрасное советское телевидение, Леша, это наше детство. Мы выросли на "будильниках", на "АБВГДейках".

ВЕСЕЛКИН: Понятно. Но смешно отторгать то, что составляло, собственно, кровь и плоть.

БЕРЕЗИН: Вы это не убедительно говорите, Алексей. Скажите поубедительней, чтобы раз и навсегда. Чтобы спустя 80 лет со дня рождения телевидения┘

ВЕСЕЛКИН: Да, спустя 80 лет с рождения советского телевидения┘ Телевидение являлось тем социальным, нравственным лифтом┘

БЕРЕЗИН: А теперь, пожалуйста, своими словами┘

НОВИКОВА: И не по бумажке.

ВЕСЕЛКИН: Значит, я считаю, что наше телевидение, которое все дружно хают и хаяли (именно советское телевидение) за то, что оно скучное, идеологизированное и все такое, оно является составной частью любого нормального человека, который живет на этой территории. И не будь ни "Будильника", ни "АБВГДейки", ни "Времени", ни матчей в исполнении Николая Николаевича Озерова, не было бы ничего. И все, что я хочу сказать!

БЕРЕЗИН: По крайней мере, факта в истории отечественного телевидения не было бы. И оно не прошло бы тот самый путь и, может быть, не совершило тех самых ошибок, если говорить об ошибках. Но оно тогда, когда нас с вами еще и в помине, пожалуй, не было, оно уже попробовало. А потом, когда мы пришли, стали смотреть все "будильники", все эти матчи и программы "Время", оно уже было одним из самых мощных телевизионных институтов мира. Это только по неким обстоятельствам нашей жизни (я имею в виду нашу страну), вдруг чтобы было, как с 1991 года, искали повод, чтобы телевидение и профессию, которую я представляю, с почтением глубочайшим я отношусь, любимейшая профессия, она называется – диктор советского телевидения, хотя я диктором советского телевидения не был. Я был диктором Свердловского телевидения, Орловского телевидения и комментатором советского телевидения. И информационной программы "Время" и программы "Утро". Я слышал, как коллеги, находя некие аргументы, чтобы поставить в угол все то, что было до того, начинали его ругать просто так. Говорили, что директоры – это люди, которые не умеют мыслить, не умеют говорить. Кроме, как по бумажке, они не умеют прочитать. Мы придем (я говорю – "мы", имею на это право, это не субъективная, а объективная позиция), мы, комментаторы, придем, мы-то всех научим! Шли годы. И теперь, когда человек может произнести: "Говорит Москва! Московское время 13 часов 15 минут!", это делают те, кто ныне здравствуют. Они делают так, как многие из тех, кто ныне работают у микрофона, никогда так не смогут сделать, просто сказать эту фразу, чтобы захотелось сразу встать. Потому что это величайший профессионализм и настоящее искусство.

ВЕСЕЛКИН: Володя, я уже три раза хотел встать. Ты про время начал говорить. Это как начинаешь произносить┘

БЕРЕЗИН: Спокойно. Сидите.

ВЕСЕЛКИН: Во-первых, у тебя такой тембр голоса, что мне вообще все время стоять хочется, понимаешь?

БЕРЕЗИН: Ну, я тогда пошел.

ВЕСЕЛКИН: Нет, нет. Я хочу, я давно не стоял, понимаешь, в присутствии мужчин.

БЕРЕЗИН: У вас работа сидячая.

ВЕСЕЛКИН: Скажи, пожалуйста, происходит такой некий феномен┘ Некоторые наши слушатели и телезрители считают, что, если человека уже не показывают по телевидению┘ Знаешь, как в Америке был анекдот такой. Сгорело дерево. Мальчик у папы спрошивает: "Пап, там дерево сгорело самое большое, старое, а телевидение не приехало. Оно сгорело или нет?" И многие считают, что все абсолютно, что показано по телевидению, и те люди, персоны, которые существуют в "ящике", они реально существуют. А кого уже там нет, их нет. Я же знаю, что огромное количество работы, которую ты делаешь, занимаясь своей любимой профессией, находясь вне стен телевидения сейчас, хотя оставаясь телевизионным, так сказать, радийным, еще каким-то творческим человеком, расскажи сейчас о своей жизни.

БЕРЕЗИН: Я никого не хочу обидеть, особенно присутствующих в этой студии, что то, что за стенами радио и телевидения, – это и есть настоящая жизнь. Нам-то раньше казалось, людям, которые пришли со школьной скамьи или института, или, как я, из армии, и сразу в эфир, навсегда, и параллельно всему учился, и жизни, в том числе, профессии, в первую очередь, мне казалось, что кроме этого жизни никакой нет. Такое тоннельное мышление. Есть свет впереди, значит┘ Если его нет, то жизнь закончилась. Последние лет 10, наверное, без кокетства скажу, я так много в жизни понял! Я понял, что эта профессия открыла мне глаза. И когда она осталась рядом и позади, а впереди просто жизнь, то и профессию понять проще, понять, насколько она интересна. Понять, насколько интереса просто жизнь, просто (простите за банальные вещи, некогда подбирать образы) прогулка по лесу, когда тихо и солнечно и вокруг снег (я не далее, как позавчера был в деревне)! Господи, боже мой, ну, какая радость от профессии может сравниться с радостью просто созерцать жизнь? Когда тебя никто не поругает, когда тебя никто не поставит на эфир тогда, когда тебе нельзя, неудобно, ты не в форме, ты болеешь, когда ты 24 часа в сутки не думаешь о том, чтобы сохранить свою внутреннюю и внешнюю форму, что касается телевидении, да и радио: оно теперь "говорит и показывает". Я должен сказать, что это то самое право, которое человек заработает, отдав себя┘ Я не о себе говорю, а опять возвращаюсь к тем коллегам, кто стоял у истоков, кого мы с вами, может быть, опять же благодаря телевидению, увидели в Государственном Кремлевском дворце, когда их награждали, их поздравляли. Мы видели их крупным планом. Вы знаете, как вам все время хотелось встать, я тогда тоже хотел все время встать. Жена говорит: "Посиди, посмотри". А мне встать хотелось.

ВЕСЕЛКИН: "А я так не вижу, – вы говорили жене. – Мне не видно, мне встать надо". Конечно!

БЕРЕЗИН: Потому что я знаю, что это за пласт, в том числе, культурный пласт, телевидение как культура. Чем я сейчас занимаюсь? Да, мы поздравили наших коллег! Всех тех, кто стоял у истоков, всех тех, кто остается за стенами телевизионных и радиостудий, всех, кто смотрит и слушает нас сейчас. Всех, кто посвятил свою жизнь телевидению и радио, (как теперь мы знаем, части телевидения, в том числе, когда "говорим и показываем") с этим замечательным праздником! Мы дождались! 80 лет – почти столетие! Когда мы в эфире или в радиостудии, мы никогда об этом не думаем, мы мыслим сиюминутно. Главное, чтобы всегда радовало то, чем вы занимаетесь. А тот, кто работает на радио, на телевидении, нелюбимым делом не занимается. Туда приходят, как на театр, служить, как и на радио, на телевидение, только те, кто без этого не может. И дай господь, чтобы, если судьба распорядилась, чтобы вы не чувствовали себя одинокими, брошенными, потерянными, потому что вы ┘ Это был пьедестал, на который вы забрались, откуда видно горизонт дальше. Чтобы такое ощущение самодостаточности, радости и перспектив оставалось у всех, кто работал, работает и будет работать или не будет работать на телевидении и на радио. Жизнь интереснее телевидения, только об этом никому не говорите.

НОВИКОВА: Не скажем.

ВЕСЕЛКИН: Только что вы прослушали первую часть книги народного артиста России Владимира Березина "Человек и телевизор". Второе название этой книги – "Я – фаталист".

БЕРЕЗИН: Вы задали вопрос, я на него не ответил. Простите.

ВЕСЕЛКИН: Дело не в этом. Я просто понял точно, что, проживая заново и компенсируя всю жизнь, которую ты не успел досмотреть, сейчас я понимаю твои рассуждения, откуда они берутся. Берутся-то они не просто так. Что, с одной стороны, ты дистанцирован от этого телевидения, в котором ты всегда был и остаешься этим телевизионно-радийным человеком. Ну, никуда ты не денешься! Генетика такая, понимаешь! С другой стороны, лучше поздно, чем никогда почувствовать себя в свободном плавании.

БЕРЕЗИН: Но как же классно приходить в гости на радио и на телевидение! Так на работу не приходят. Приходят с удовольствием. Но так на работе тебя не встречают. Правда ведь, коллеги? Вы приходите и начинаете работать. Вам начальство, наверное, коллеги, наверное, и ваша профессиональная ответственность все время дает какой-то наказ: это можно, это нельзя. Вы все время в рамках. Но когда ты приходишь, тебя слушают, тебя слышат, тебя встречают.

ВЕСЕЛКИН: Видят, Володь.

БЕРЕЗИН: Тебя напоили чаем.

НОВИКОВА: Владимир Александрович, в последнее время, я очень часто вас вижу в качестве гостя во многих телевизионных программах. Но вы всегда с удовольствием, всегда соглашаетесь? Или у вас есть какие-то там табу, когда вы говорите┘

БЕРЕЗИН: Если мне не хочется, Катюш, я никогда не иду. В этом мое право и преимущество. Я могу всегда сказать, если вдруг, есть такие программы, я их не буду называть, потому что там работают мои коллеги, которые меня зовут оттого, что мне верят, оттого, что я им, наверное, интересен, а не потому, что кто-то им сказал: пусть придет Березин и хоть молчит, но пусть сидит. Никогда! Значит, простите, я, наверное, может быть выражением, может быть, ощущением жизни, может быть, в глазах написано, может быть, оттого, что я там не уснул, а, может быть, у меня какое-то такое выражение лица или оправа очков, которая интересна тем, кто меня смотрит и слушает. И, в первую очередь, это наши коллеги, которые там наверху, или рядом в студиях: режиссеры, продюсеры, руководители, которые не сказали: "Этот человек – персона нон-грата на нашем канале". Бывает и такое. Слава богу, мне никто еще никогда не сказал: "Вы знаете, к сожалению, мы вас пригласили, но начальство запретило". Правда, на одном канале сказали┘ На большой проект пригласили и сказали┘ Так что, мне нужно спланировать. Я – ответственный человек, я эфиром приученный. А мне говорят: "Вы знаете, нам нужно дня два-три подождать, потому что мы должны у руководства утвердить списки приглашенных". Я сказал: "Вычеркните мою фамилию". – "Вы на нас обиделись?" – "Нет. Может быть, на мое место вы запишите кого-то, кого покажут по телевидению и скажут, что этот человек живой, что он какого-то такого уровня. У меня нет такой колоссальной необходимости ни внешней, ни внутренней. Мое время так спланировано, что в это время я могу просто почитать или, простите, поспать. И мою кандидатуру не надо утверждать". – "А как же? Ну, что вы! Не обижайтесь!" – "А вдруг откажут? Вдруг скажут: "Березин на этот проект – нет!" И тогда на протяжении полугода-года, пока начальство ни сменится и его не забудет, вы меня не будете звать, а я вам буду полезен. И, знаете, как мне будет обидно! Вы знаете, как будет эта незащищенность профессиональная телевизионная"┘ Даже опять вспоминаю тех людей, которые были в эфире в Кремле. Светлану Моргунову я поздравлял с награждением орденом Дружбы: "Что ты такая печальная?", она говорит: "Володь, ты знаешь, я подошла, я там встретила Виктора Балашова┘ Наверное, те, кто его пригласил, его не наградили. Она сказала: "Не наградили ничем. А он единственный ветеран Великой Отечественной войны, который представлял Центральное телевидение и нашу систему телевидения вообще".

ВЕСЕЛКИН: И не наградили?

БЕРЕЗИН: Его не наградили. Понимаете, что чувствует Виктор Иванович? Он такой человек, он, видимо, уже над всем над этим в силу разных причин и обстоятельств. Его жизнь интересна и прекрасна. Он и без этого может обойтись. Но мне как человеку, который узнал об этом со стороны, как будто меня ударили. Я понимаю, что, когда будут столетие отмечать, меня не позовут и не наградят. Мне это уже и не нужно будет. Это нужно тем, кто должен это сделать ради того, чтобы и о них не забыли.

ВЕСЕЛКИН: Да, верно! В том-то и дело! Прежде всего, это нужно тем людям, которые это все устраивают. Владимир Александрович, нам тут уже очень много написали по поводу того, что "словно в детстве побывал". Нам люди пишут, услышав ваш прекрасный тембр голоса, и благодарят за то, что мы вспомнили советское телевидение. И, кстати говоря, благодарят за то, что не просто его вспомнили, а спасибо за то, что мы его добрым словом вспомнили. Потому что обычно вспоминают каким-то недобрым словом. А у телевизора мы проводили в то время достаточно много времени. Вы – одни из тех, кто между прекрасными фильмами вещал нам еще какие-то события же.

БЕРЕЗИН: О, да! Это было! Как же это называется? Имею титул, который не имеет никто. Ни в советском, ни в российском телевидении. Я – "мистер Санта-Барбара". Если вы помните, из этого здания, откуда "Маяк" ведет на Ямском поле свое вещание, я на протяжении где-то полутора-двух лет объявлял два раза в неделю (я работал в вечернем эфире) очередную серию (там 1125 серий фильма "Санта-Барбара"). Мы с моими коллегами, нашей командой замечательной, делали это так изящно, что, когда герои "Санта-Барбары" приехали в Санкт-Петербург, а им показывали, им рассказывали, они мне выдали удостоверение. Знал, я бы захватил "Мистер Санта-Барбара". Слушайте, "Санта-Барбара" по тем временам круче┘

ВЕСЕЛКИН: Круче всего, круче всего┘

БЕРЕЗИН: Раньше была "Рабыня Изаура". Но потом это ушло в прошлое, а в новой России это – "Санта-Барбара". Что касается доброго слова о советском телевидении, если кто-то бросит камень, пусть знает, что этот камень – бумеранг, потому что это часть нашей жизни, и не только тех, кто работал на телевидении и на радио. Атех, кто смотрел и слушал, потому что, кроме того, что сейчас ругают, даже если справедливо, но, правда, не говорят о том, что истина – это когда равноправие и противовес. Можно было что-то поругать, но нам, взрослым людям (и телевизионщикам, и радиослушателям, и телезрителям) нужно всегда помнить, что там было хорошее и обязательно похвалить то, что было хорошее. Что было хорошего? Как бы это показать, как бы об этом сказать? Я стучу по груди, где душа, говорят, обитает и сердце. Это оно для людей и взрослых. И не только взрослых молодых, которые, к сожалению, теперь и не знают, что это такое: душевность, духовность, сопереживание, истинное ощущение дружбы, истинное ощущение и умение любить людей – это то, чему радио и телевидение, в том числе, в той стране, откуда мы все родом, откуда наши корни, научило нас. А мы, к сожалению, на сегодняшний день, не все, но очень многие, уже либо забыли, либо не вспомнили, либо не вспомнили никогда, либо чуть-чуть подрастеряли. А это уже то, о чем лет через 20 или 30, когда будут 100-летие телевидения отмечать, об этом говорить не будут, потому что многие это, наверное, не смогут┘

ВЕСЕЛКИН: Надеемся вас увидеть, во-первых, на столетии телевидения.

БЕРЕЗИН: Я собираюсь пожить. Спасибо большое.

ВЕСЕЛКИН: В добром здравии, с наградами.

БЕРЕЗИН: К тому времени награды и звания уже ничего, наверное, значить не будут.

ВЕСЕЛКИН: Денежный приз вынесут.

БЕРЕЗИН: Вы знаете, мы теперь уже эти ордена, медали, звания┘ "У вас что-то есть?" – "Есть. Мне это не надо". – "Мы вам денег дадим". – "Ух, ты!"

ВЕСЕЛКИН: Но деньги-то возьмете, кстати говоря?

БЕРЕЗИН: Денег возьму, конечно. Я нормально к этому отношусь. А почему нет? Раньше я был беднее, теперь я состоятельнее.

ВЕСЕЛКИН: Володь, вопрос, кстати говоря, связан с твоей внешностью позитивной. Обычно люди, которые дистанцируются, вынимают себя из контекста телевизионного или работы привычной, у них начинается или такое открытое состояние позитивное, как у тебя, или они скрючиваются, переходят в средний возраст. У тебя резко поменялась жизнь. В связи с этим два вопроса. Почему ты до сих пор хорошо выглядишь?

НОВИКОВА: Тебе обидно, что ли, Леша?

БЕРЕЗИН: Веселкин – нормально! Насколько я его знаю последние 40 лет, он┘.

ВЕСЕЛКИН: Да, да, мы в этом смысле в одной весовой категории. И второй вопрос. Тебя что-то заставляют делать, но в то же время за тобой ухаживают и говорят: "Ты сделай, и даже можешь об этом не думать". Люди, которые уходят в самостоятельное плавание, помимо того, что им становится интересно в лесу, как ты сказал, среди солнца, но ведь еще же костлявая рука голода, предположим, присутствует. И ответственность за семью. Понимаешь, да, о чем я говорю?

БЕРЕЗИН: Позвольте с финала второго вопроса.

ВЕСЕЛКИН: Да, да, давайте.

БЕРЕЗИН: Я теперь понимаю, что это такое – "первую половину жизни ты работаешь на имя, пардон, вторую – имя работает на тебя", если можно сказать об этом применительно ко мне. Я всю жизнь, лет 25 забыв обо всем, работал. Приходил сюда, мы поднимались с коллегами с первого практически дня в ВГТРК, РТР, телеканал "Россия", теперь называется "Россия-1", до того – Центральное телевидение. Но я ходил на работу, на любимую мою работу, как, наверное, ходит на работу слесарь-сборщик на свою любимую работу. Такие же ведь тоже есть, были и всегда будут. Он умеет делать свое дело, и не более того. От зарплаты до зарплаты. Но не задумываясь о том, а что же потом? Что же будет? Мне казалось, это будет всегда. Потому что те, кто приходит сюда, они в таком состоянии некоей виртуальности находятся. Если будут думать о завтрашнем дне в эту секунду, они забудут, как их зовут. Наверное, это так. Это закон профессии. Но это потрясающее состояние высокого полета. Ты летишь, ты свободен, ты работаешь, ты выражаешь себя. Потом, слава богу, приходит время, я говорю, в судьбе┘ Почему я фаталист? Потому что только судьба смогла мне так помочь. Если бы сам, я бы никогда не ушел. Что-то, наверное, произошло, с кем-то не поговорили, с кем-то не договорились, нужно было┘ Почему ушел? Говорю всегда: "Я не знаю". Мне сказали: "Идите к руководству с заявлением, просите, чтобы вам продлили контракт". Я тогда еще более амбициозен был и молод, лет 10 назад. Я сказал: "Я – просить, чтобы меня приняли на работу на РТР? Я же камни клал в основание, в фундамент. Нельзя так. Я не буду. Если нужен, меня позовут". Забыли позвать – я забыл сходить.

НОВИКОВА: Хорошо. Отлично!

БЕРЕЗИН: И слава тебе, господи! Я так благодарен всем тем, кто не позвал. Потому что они работают, они сделали потрясающий канал, создали мощнейшую империю. Слава богу. Почему? А потому что я стал начальником для самого себя. Я вначале, как те, кто либо воспаряет, либо принимает и сходит с дистанции. Я был на перепутье, я не знал, как. И вдруг я понял┘

НОВИКОВА: Какие сообщения приходят! От Татьяны из Рязанской области: "Здравствуйте, Владимир. Скажите, какое у вас хобби?"

БЕРЕЗИН: Раньше хобби – это работа. Когда меня спрашивали: "Хобби?" Я говорил: "Работа". Я другого ничего не умею, другое мне ничего не нравится. А сейчас у меня хобби (только не смейтесь, пожалуйста), – я занимаюсь разведением элитных пород коз. У меня в хозяйстве, в деревне, в моем имении есть зааненские, горьковские, нубийские, альпийские, чешские и на подходе камерунские козочки. Мне так нравится!

НОВИКОВА: Скажите, а зачем: для шерсти, для молока?

ВЕСЕЛКИН: Я обомлел сейчас просто.

БЕРЕЗИН: Для молока. И, потом, это умнейшие животные, которые умеют любить сильнее, чем любят собаки. Хотя собаки у меня тоже есть – немецкие овчарки, умные. Если у меня после гастролей, съемок появляется время, я лечу в Сергиевопосадский район в деревню Ваулино для того, чтобы там кормить их, чистить хлев, гулять с ними, общаться с ними, обрезать им копыта, делать им уколы, смотреть, как они растут.

ВЕСЕЛКИН: Ты что, сам это делаешь?

БЕРЕЗИН: Сам, сам! Там занимаются, конечно, люди каждый день, кроме меня. Но когда я приезжаю┘

ВЕСЕЛКИН: То есть ты как барин еще, к тому же, приезжаешь-то!

БЕРЕЗИН: Заметьте: это вы сказали.

НОВИКОВА: У нас есть звонок от слушателя, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день. Это вас беспокоят из Калмыкии. Меня зовут Нона Гарджиева. Я очень хорошо знаю Владимира Березина, мы с ним вместе учились на дикторских курсах. Это было где-то в 1980 годах, если, конечно, он меня помнит. Он меня на курсах называл "мадонной". Володя, здравствуй. Я очень рада тебя слышать. Я часто вижу тебя во всяких ток-шоу передачах.

БЕРЕЗИН: Спасибо.

СЛУШАТЕЛЬ: И очень рада. Как будто, знаешь, какой-то привет из далекой молодости.

БЕРЕЗИН: Это на самом деле привет, в хорошем смысле этого слова. Из молодости моей далекой и твоей, совсем рядом находящейся.

СЛУШАТЕЛЬ: Но ты хоть вспомнил Нону Гарджиеву?

БЕРЕЗИН: Конечно, Конечно. Я помню. Всех вспоминаю. И из Астрахани, и из Калмыкии, и из Ростова.

СЛУШАТЕЛЬ: Да, да. Ты как раз был, по-моему, из Орла тогда?

БЕРЕЗИН: Я тогда был из Орла.

СЛУШАТЕЛЬ: Да. Потом Нина Павловна тебя перевела в Свердловск.

БЕРЕЗИН: Это правда. Я поехал туда, в Свердловск, меня пригласили.

СЛУШАТЕЛЬ: Огромное спасибо тебе за то, что ты принимаешь участие в передаче.

БЕРЕЗИН: Ноночка, спасибо. Надеюсь, у тебя все хорошо.

СЛУШАТЕЛЬ: Успехов тебе и удачи.

БЕРЕЗИН: Позвони, напиши. Спасибо, Ноночка.

ВЕСЕЛКИН: Друзья, мало того, что я сегодня испытал катарсис при том, как Владимир Александрович произносил: "Московское время", у меня шевелились волосы на руках, а сейчас я еще присутствовал при практически студенческой встрече.

БЕРЕЗИН: Да. Это были курсы повышения квалификации дикторов местных студий. Тот самый 1989 год, когда я из Орла переехал, меня пригласили в город Свердловск. Это была мечта! Это для меня как на Центральное телевидение. Я два года проработал, а потом – туда. Я 10 лет отдал городу Свердловску. Моя творческая родина, там, в Свердловске, в Екатеринбурге, с которым я дружу и бываю там. И всему, чему я научился, если я чему-то научился, я научился в городе Свердловск.

НОВИКОВА: Слушатель пишет нам на форум: "100-процентно согласен с вашим гостем о духовной деградации телевидения современного. Спасибо ему за правду и профессионализм. Может, они, – пишет он, – телевизионщики, еще одумаются? Как, по-вашему, Владимир Александрович?"

БЕРЕЗИН: Я думаю, что нельзя говорить, что все телевидение духовно деградировало. Значит, и мы, кто его смотрит, равны телевидению. Ибо телевидение – зеркальное отражение нас и нашей жизни. Телевидение самое разное. Когда мне начинают говорить, я говорю: "А какой канал вы имеете?", называют канал. Я говорю: "Смотрите канал "Культура". И все встанет на свое место. Телевидение до такой степени сегодня разное! Мы просто имели тогда одно телевидение, и оно было высочайшего духовного уровня. По второму, третьему, четвертому плану оно выполняло роль пропагандистскую некую, какую-то политтехнологическую некую, это да. И сегодня тоже. Но оно было именно таким. Это потому, что телевидение было фактом культуры. Сегодня телевидение – факт коммерции. Мы не уходили на рекламу, другие уходят чаще. И это так. А у коммерции и у искусства разные фундаменты.

ВЕСЕЛКИН: К сожалению, время наше с вами в эфире истекло. Я бы так сидел, слушал вас. Знаете, как звукотерапия. Просто не важно, что вы говорите, а как вы это произносите.

БЕРЕЗИН: Спасибо большое за комплимент.

ВЕСЕЛКИН: Я очень был рад, что вы были у нас в студии. Очень рад позитиву, который ты несешь. Это такая редкость, и это замечательно!

БЕРЕЗИН: Сколько буду жить, сколько буду здоров, киснуть не буду, к чему призываю и вас, тех, кто говорит, и тех, кто нас слушает. До свидания.

Слушайте аудиофайл.