Первый отряд Андрей Кондрашов

СЕРДОТЕЦКИЙ: Дорогие друзья, начинается рубрика  "Свои", куда мы зовем людей, которых мы очень сильно уважаем, но которые периодически не здороваются с нами, когда мы в радостном порыве бежим по коридорам ВГТРК им навстречу. В общем-то, Андрей, я сейчас, кроме всего прочего, раскрываю одну из тайн создания этой рубрики, потому что вот теперь с каждым разом, с каждой неделей все больше и больше людей, которые нам ответно и  весьма довольно кивают либо вслед, либо на опережение.

КРАВЕЦ: Может, поэтому с нами и не здороваются, потому что мы как оголтелые бежим по коридорам, и просто у всех сомнение такое: а стоит ли здороваться с этими людьми?

СЕРДОТЕЦКИЙ: Возможно. Андрей Кондрашов - российский журналист, политический обозреватель телеканала "Россия-1" и ведущий  "Вестей". Андрей, спасибо, что нашли время придти к нам в программу.

КОНДРАШОВ:  Добрый вечер. В 12 часов ночи  очень трудно не найти время.

СЕРДОТЕЦКИЙ: А спать!

КОНДРАШОВ: Боже мой! Это дело четвертое. В нашей жизни спать надо как можно меньше.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Вы обмолвились, что эта неделя нерабочая, в том смысле, что она неэфирная. Но потом так опустили голову и глаза вместе с ней и сказали: "Ну, в принципе, она, конечно,  рабочая". Что это значит?

КОНДРАШОВ: "Конечно, рабочая" - это у тех , кто продолжает заниматься телевидением, даже когда заканчивается его эфирная неделя. И у нас, я так думаю, что практически все такие. Я, например, продолжаю снимать документальный фильм, который  надеюсь закончить где-нибудь к марту. Поэтому он, конечно, требует работы. Потому что когда ты в эфире, когда на неделе ты в эфире, у тебя вообще нет времени подумать ни о чем больше. Но либо ты навредишь "Вестям", либо ты плохо сделаешь ту работу, за которую взялся параллельно с эфиром.

КРАВЕЦ: У вас есть коллеги, с которыми вы работаете. В частности, Салима Зариф, ей вы можете навредить, если  что-то пойдет не так?

КОНДРАШОВ: Да, не  дай бог, что вы! Вот Салиме как раз не хотел бы никогда навредить, потому что она очень  хороший человек.

КРАВЕЦ: Давно существует ваш профессиональный  дуэт?

КОНДРАШОВ: Нет, совсем недавно. И случилось это благодаря прекрасному событию, которое ожидает мою изначальную коллегу в эфире Марию Ситтель. Она ушла в декрет. Мы сейчас уже ожидаем от  нее возвещения и  вестей, но уже не из эфира, из роддома. Но, правда, она пока еще дома. И как только Мария ушла, Салима Зариф вместе со мной уже заступила в  эфир.

КРАВЕЦ: Это примерно с  2008 года? Или чуть позже?

КОНДРАШОВ: Послушайте, вы сейчас о чем?

КРАВЕЦ: Вот я сейчас чего-то запуталась в данных.

КОНДРАШОВ: С 2008 года  мы работаем вместе с Марией, до этого у меня были "Вести недели".  

КРАВЕЦ: Да, да. Вот "Вести недели", скажите, пожалуйста, там была какая-то интересная история со сменой ведущего. Я так понимаю, что это была для вас веха определенная, эта программа.

КОНДРАШОВ: Да вы знаете, как раз я не знаю, насколько она интересная история. Просто "Вести недели" - это такая основополагающая программа нашего канала. И ротация ведущих, которая там запущена Дирекцией информационных программ, она, в общем, изначально продолжается и идет. И кто кого заменит на следующий  год? Я думаю, что никаких интриг, поверьте, в этом точно нет, никаких. Это абсолютно факт. И  вообще, вы знаете, я считаю, что, когда журналист, когда он сегодня телеведущий, завтра он едет в "горячую точку" в качестве корреспондента, послезавтра он, возможно, ведет какое-то предвыборное шоу и так далее, он журналист изначально. А уж в какой должности он сегодня -  да это должно быть делом вторым!

КРАВЕЦ: Но вам все-таки интереснее работать в кадре или выезжать в поле, как говорится?

КОНДРАШОВ: Надо сочетать.

КРАВЕЦ: Иначе теряешь хватку, да?

КОНДРАШОВ: Потому что заплесневеть можно везде, понимаете?  Глаз мылится. Как в эфире, не выезжая в поле, так и в поле, не касаясь прямого эфира.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Андрей, в нашей небольшой справке написано о том, что вы освещали события в Ингушетии и Северной  Осетии, Таджикистане, Чечне, Балканах, в Афганистане, и дальше, минуя некоторое количество текста, указано, что "Кондрашов награжден медалями ордена "За заслуги перед Отечеством  II-ой степени и I-ой степени".

КОНДРАШОВ: Да, это правда.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Можно нам и нашим уважаемым радиослушателям об этом поподробнее рассказать?

КОНДРАШОВ: О наградах, вы  имеете в виду? Или о "горячих точках"?

СЕРДОТЕЦКИЙ: О наградах. Но, я так понимаю, что эти вещи переплетены.

КРАВЕЦ: Взаимосвязаны, безусловно.

КОНДРАШОВ: Да, немножко взаимосвязаны они. Да, я прошел энное количество войн всевозможных, о чем совершенно не жалею. Потому что, вы знаете, чем журналист, занимающийся освещением событий в "горячих точках", отличается от того, кто никогда там не был? Знаете чем?

КРАВЕЦ: Чем?

КОНДРАШОВ: Жизнь любить начинает.

КРАВЕЦ: Ценить каждый момент.

КОНДРАШОВ: Да. У меня сразу же после войны, после парочки войн, я приехал домой и сказал жене, с которой мы на тот момент уже лет шесть, наверное, жили: "Все! Нужны дети! Нам нужны дети!" Вот тогда же, собственно, у нас и родилась дочка, которой сейчас уже 9 лет. Потому что дети - это тоже есть результат твой собственной любви к жизни. И вот там на войне, когда, в общем, ты понимаешь, что, если ее не у тебя отберут, то у любого другого, и часто на твоих глазах бывает же. Потом возвращаешься и: "Боже мой! Как же хорошо! А я мучился, ждал какую-то пятницу и был недоволен какому-то понедельнику! Да прекрасно! Мы живем! У нас есть шикарная работа, нас окружают прекрасные люди!"

СЕРДОТЕЦКИЙ: Решение отправиться военным корреспондентом в ту или иную точку было принято вами  или это был указ сверху о том, что, Андрей, вы готовы? Вы едите.

КОНДРАШОВ: Это решение имеет всегда несколько  граней. То есть, например, никогда не отправят человека в "горячую точку", если он к этому не готов, либо выражает хотя бы минимальное сомнение, стоит ли ему туда ехать. С другой стороны, руководитель может посмотреть на какого-то  оголтелого человека, который рвется на войну и который стоит у двери и всякий раз выпрашивает... Такого тоже  не отправят, потому что это значит психологически что-то не совсем правильно.

КРАВЕЦ: Неустойчив.

КОНДРАШОВ: Конечно, нельзя таких людей, который завтра ведь пойдет напропалую, а с ним еще и съемочная  группа, с ним еще оператор...                        

КРАВЕЦ: То есть риск должен осознавать, безусловно. Отдавать отчет своим действиям.

КОНДРАШОВ: Конечно, на войне надо бояться. Это ради безопасности тебя и команды. Потому что мое глубокое убеждение в том, что на войне если  кто-то говорит, что не боится, значит  он или полный идиот, дурак или врет. Потому что нормальный человек боится, и  это есть механизм такой вот безопасности внутренней.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Подготовка была какая-то перед отправлением в военную командировку? Физические силы ваши проверяли, наличие ствола своего, умение стрелять?

КОНДРАШОВ: Ни в коем случае. Ствол в руках журналиста даже на войне не должен находиться  никогда.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Даже в самой экстренной ситуации не могут делегировать вам военные держать пост?

КРАВЕЦ: Оружие журналиста - слово в любой ситуации?

КОНДРАШОВ: Вы знаете, я  удивился страшно, потому что, когда мы приземлились  однажды на борту американского авианосца "Теодор Рузвельт", который стоял в Аравийском заливе и был готов нанести удар по  Афганистану в район Тора-Бора, когда американцам казалось, что  именно там укрывается  Усама  бен Ладен, нас предупредили прямо на  борту о том, что при команде определенной мы действуем в интересах Соединенных Штатов, получаем оружие и полностью входим в подчинение такого-то, такого-то человека. Я сказал: "Слушайте, я журналист и  никогда в жизни, благодаря своим каким-то внутренним кодексам, не собирался брать оружие. А уж, простите, особенно за чужую страну". И был такой первый конфликт небольшой на борту этого авианосца.

КРАВЕЦ: Но получается, журналистская группа, она сама за себя в  ответе, и никто не будет приставлять к ней двух военных, которые, в случае чего, смогут ее защитить?

КОНДРАШОВ: Нет, вы знаете, в Чечне , конечно, были у нас очень часто сопровожатые, потому что, когда мы, например, входили в еще  не до конца взятый Грозный, конечно, мы же не пешком туда  шли. Мы были на броне БТР, был отряд, который, во всяком случае, знал, что здесь находятся гражданские и, первое, что им нужно после того, как защитить себя, защитить нас. Потому что, разумеется, солдат, в первую очередь, защищает себя или командира. Это,  опять-таки, законы войны. Что же мы все о войне, друзья?

СЕРДОТЕЦКИЙ: Давайте к орденам перебираться. В общем-то, в этом заключался вопрос. А без освещения темы войны  нельзя было.

КОНДРАШОВ: Когда вручал Владимир Путин нам  награды (это как раз идет речь о первой медали), я тогда взял слово и сказал, знаете, такую нелицеприятную на тот момент, да и сейчас, наверное, вещь для Путина, я сказал: "Вы знаете, на самом деле, мы-то едем на свою работу туда, потому что мы в этот момент получаем свою зарплату, в этот момент мы не выполняем боевую задачу, мы подглядываем за всем происходящим. Хотя, может быть, рискуем иногда вместе со всеми. Но, тем не менее, у нас работа другая. Мы сняли и, когда нам нужно, убежали с этой самой передовой, чтобы сделать свои материалы. А ребята остаются там.  Они  стоят сейчас или по колено в воде в каком-нибудь окопе, или по колено в пыли, если это какой-то другой регион". Я сказал, что не нам должны вручаться эти награды, а им, потому что это они выполняют долг, а у нас это - работа. Потом Владимир Владимирович Путин взял ответное слово и сказал: " Вы знаете, а у меня  есть несколько знакомых журналистов, один из них француз, так вот она своей джинсовой куртке носит награду Французской Республики и очень этим гордится".

КРАВЕЦ: А не каждый ведь военный журналист получает  награду.

КОНДРАШОВ: Ну, не каждый. Но я вам скажу, что едва ли ни большинство.

КРАВЕЦ: То есть все-таки  работа каждого журналиста в такой области, она оценивается по-достоинству.

КОНДРАШОВ: Не знаю, связано ли это с работой какого-то конкретного человека.  Наверное, связано. Вот не могу комментировать, наверное, это надо спрашивать у наградной комиссии. Но я просто доскажу. Прошло, наверное, года четыре, я 9 Мая надел награды, держал на  руках дочку, заходил в кафе, обнимал ветеранов по пути, то есть прошел вот этот  самый нигилизм тех времен, у меня закончился очень быстро. Но это опыт опять-таки.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Бесстрашный журналист Андрей Кондрашов у нас сегодня в гостях. И традиционно мы просим приносить  наших гостей те песни, которые им нравятся и ту музыку, которую они слушают. И, в общем-то, продолжая тему военных командировок и настоящих орденов, песня  Эменема "Not Afraid".

СЕРДОТЕЦКИЙ: Давайте закроем самую интересную для меня тему. Хотя, на самом деле (секрет я вам приоткрою), самое интересное мы обсуждаем во время новостей, потому что сейчас  там нельзя про это  говорить.  Ну, так, как бы можно, но лучше не стоит.

КРАВЕЦ: Ты имеешь в виду про то, что Андрей не побрился перед эфиром?

СЕРДОТЕЦКИЙ: Да, да!

КРАВЕЦ: Об этом не стоило говорить.  Согласна.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Именно об этом. Хотел закрыть тему ваших военных командировок. Безумно это интересно, мне кажется, любому мальчику и мужчины. В Афганистан, да, вы сами начали рассказывать о том, как  туда ездили. Сейчас, как известно, очень многие войны происходят не на полях сражений, а в телевизоре, так называемые, информационные. И в этой связи вопрос следующий: как американские товарищи ограничили вас или не  ограничивали вас в подаче информации в том, что вы будете говорить, на фоне чего вы будете стоять и с какими людьми вы будете брать интервью, например?

КОНДРАШОВ: Такого, разумеется, не было. Американцы же умные люди. Потому что мы же иначе об этом расскажем всем. Они действуют по-другому, они не ограничивают, но они настоятельно рекомендуют (причем, своим приближенным и проверенным), как надо делать то-то, то-то. Они никогда не говорят, чего нельзя.  У них политика обратная.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Что можно.

КОНДРАШОВ: Да. Они говорят, как можно. А вот как можно, я тебе расскажу. Да? Потому что запретов никаких, потому что люди начинают бунтовать, перестают сотрудничать, ставить какие-то странные вопросы. Политика там настроена совершенно по-другому. По примеру того же Афганистана мне очень трудно сказать, потому что мы находились на территории Северного альянса, и американцев-то как раз с нами не было, с нами были европейцы, американцы работали совершенно своим  пулом, огороженные бетонными  стенами, с тарелками на крышах. И с этих крыш, собственно, они и вещали. Могу ошибаться,  но, по-моему, они на передовую так никогда и не уезжали. Собственно, только мы да  европейцы, да еще какие-то наши коллеги.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Ну, в общем никаких таких моментов, что люди отсматривали материалы, вырезали пленки.

КОНДРАШОВ: Этого, конечно, нет. Есть по-другому. Если вас интересует работа вообще, стиль американской работы власти с прессой,  то выглядит это примерно так. Это, скорее, даже не Афганистана касается, поэтому мы сейчас из Афганистана уйдем и вспомним Петербург, 2003  год, визит Джорджа Буша, когда начинаются уже события в Ираке по полной программе. И Бушу кто-то шепчет на ухо о чем-то, кто-то, какой-то помощник. Он открывает глаза (он же очень эмоциональный был, у него же просто эмоции на лице), он поднимает брови,  начинает  оглядываться. И мы так понимаем, что сейчас что-то такое ему рассказали, какая-то новость, которая полностью затмила перед ним Петербург, и он собирает свой пул на лужайку в Царском селе в Петербурге.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Негодяй. Наше Царское село, аллё!

КОНДРАШОВ: В  нашем Царском селе. Причем, поначалу  их персонал пытается  нас же  отсекать. Нас, российских журналистов. На что мы начинаем бунтовать, наши операторы размахивают штативами, бьют чернокожим охранникам по всем местам, куда попадают. Они все-таки расступаются, потому что мы начинаем кричать и возмущаться. Вот. И мы берем в кольцо  Буша. А он говорит: "Где Райт (по-моему звали этого человека), где Райт?" И оглядывается так. Думаю: интересно, кто  такой?  "Я не вижу своего любимого журналиста Райта. Где он?" Буш ищет, ищет, не может найти. А Райт где-то у нас под ногами, он очень оказался маленьким, такой американский ботаник, только что поставивший у компьютера чипсы и "колу" и вышедший что-то пописать о Буше.

КРАВЕЦ: Собственно  "райт" поэтому. Человек с говорящей  фамилией.

КОНДРАШОВ: Наверное. А, может быть, он просто  "правый". Консерваторы, все правильно, так и  должно быть. И вот два детины достают Райта откуда-то из недр нашей толпы.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Детины  наши или заокеанские?

КОНДРАШОВ: Их детины заокеанские. Поднимают Райта реально, то есть они его приподнимают и держат на руках: "Здесь он, мистер Буш!"

СЕРДОТЕЦКИЙ: А он прям дохлый  совсем или еле живой?

КОНДРАШОВ: Ну,  как? У него, видимо, еще  акклиматизация, Петербург, долго летел.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Но не крепыш ни разу, да?

КОНДРАШОВ: Совершенно. Ботаник. Настоящий аризонский ботаник. Вот. Его достают, показывают Бушу, Буш радуется, хлопает в ладоши. И говорит: "Ну, ты же  мне хотел задать свой вопрос?" Он говорит: "Да.  Как вам нравится здесь, в  Петербурге, господин президент?" Буш опускает глаза и говорит: "Я так и знал, что ты меня спросишь об Ираке, а там происходит вот что". Очень красноречиво, понимаете?

КРАВЕЦ: Отлично!

КОНДРАШОВ: Потому что вопросы, повороты, уточнения…

КРАВЕЦ: Все обговаривается.

КОНДРАШОВ: Что касается американского пула, они работают. И это нормальная, поверьте мне, практика, когда власть действует в спайке со своим политическим механизмом давления на общественное мнение. А у них он выстроен так, как я вам скажу, России и не снилось. А надо бы!  Надо бы!

КРАВЕЦ: Иметь в виду опыт.

КОНДРАШОВ: Конечно, конечно. Хотите еще историю про Буша расскажу?

СЕРДОТЕЦКИЙ: Да.

КОНДРАШОВ: Коротенькую.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Буквально хотел одну ремарку сделать по поводу того,  как они выстраивают свои вот эти отношения. Недавно митинги, которые в эти выходные прошли в Москве, на Болотной и на Поклонной, и потом выходит «La Parisienne», по-моему,  газеты, выходит телеканал с видеорядом  Fox News с Поклонной площади и с подписью, что, в общем-то, это совсем другие товарищи голосуют, против, известно кого, выходят. И этот механизм  работает до сих пор, правильно? И будет работать.         

КОНДРАШОВ: Вы знаете, да. Потому что  Си-Би-Эс (CBS), когда показали горящую машину в  Афинах и с текстом, что в Москве прошли митинги протеста против Путина, а в этот момент показывают греческую толпу, которая в Афинах громит витрины и поджигает автомобили! Ведь, понимаете, главное - показать. Они потом где-то в ночи, конечно,  сказали: мы тут немножко перепутали картинку, и наши зрители нас слегка поправили.

КРАВЕЦ: Но уже  информация подана.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Но это же  уже имеет эффект 10% от того, что они сказали. Ведь те, кто надо, уже знают.

КРАВЕЦ:  Еще  одну историю про Буша расскажите.  Заинтриговали.

КОНДРАШОВ: В Царском селе как раз тогда отреставрировали главный бальный зал. А там красота неописуемая. Не были там,  нет?

СЕРДОТЕЦКИЙ: Нет, к сожалению.   Вот Марина там прям родилась. А я там не был.

КРАВЕЦ:  В последнее время -  нет практически.

КОНДРАШОВ: Съездите. После реставрации это просто великолепие. Вот заходит туда Буш (а там все сияет и горит), первый вопрос, который он задает Путину: "О, Владимир, это мой кабинет?"

КРАВЕЦ: Нет,  может быть он все-таки  пошутил?

КОНДРАШОВ: Конечно, пошутил. Естественно. Дальше, слушайте!  Его окружает толпа каких-то переводчиков, экскурсоводов. Его каких-то людей, которые его консультируют по культуре и не дают ему  ляпнуть, что  попало, потому что это всегда на контроле. Буш очень сюрпризный президент в этом плане. Они проходят в центр зала, Буш оглядывается. А в этот момент  наша прекрасная женщина-историк говорит: "Для реставрации этого зала нам потребовалось всего  160 килограммов сусального золота". Ему это все переводится, и он говорит: " 160 килограмм?" -  "Да". И здесь такая пауза, все ждут, что же скажет, какая же дальнейшая реакция. Пауза  настигает. И он так говорит: "О, shit!"

КРАВЕЦ:  Молодец!  Сориентировался! В Царском-то селе. Давно не слышало Царское село. И реставрацию пришлось делать заново.

КОНДРАШОВ: А мы гордимся. Это говорит о том, что мы живем, конечно, на разных планетах совершенно. Представление о прекрасном там и представление  о прекрасном здесь совершенно разное.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Андрей, это замечательно.

КРАВЕЦ: Андрей, расскажите, пожалуйста, о своем первом репортаже. Как это вообще все произошло? Ведь, я так понимаю, что вы сами сделали первый шаг в сторону телеканала "Россия"? Причем, такой активный шаг, не каждый на такой решится.

КОНДРАШОВ: Да. И это во многом благодаря на тот момент моему очень решительному другу и коллеге, который впоследствии стал моим коллегой , сейчас тоже коллега,  работает теперь на другом телеканале, Александр Связин. Мы вместе с ним учились на одном курсе. И случился путч. И, собственно, когда все закрылись, первые коммерческие каналы, которые открылись в городе Алма-Ате, а именно в этом городе мы тогда жили и  учились, и первые шаги  делали в телевизионную журналистику. Я, например, вел  на первом коммерческом телеканале криминальную хронику. Представляете? И поэтому у нас был доступ к камерам, которые мы использовали для того, чтобы снимать репортажи. А камера, чтобы она была без  автобуса, который ездил… Помните,  советское оборудование, огромный "крокодил", магнитофоны, вот такие вот бабины! Бабины лежат на земле и пишут, а камера на проводе на плече у оператора. И поэтому чтобы снять репортаж, это была целая история. Там же не меньше 8 человек в съемочной группе состояли. Раньше. И  вдруг появляются эти  маленькие  ВХСные камеры, которые практически в нашем распоряжении. Но не в нашем. А потому что в пресс-службе городского УВД, откуда мы практически выкрали камеру.

КРАВЕЦ: И сами  чуть не попали в ту самую криминальную хронику. Сам про себя рассказываешь, когда,  наверное, особенно интересно.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Причудливый путь.

КОНДРАШОВ: И, собственно, почти на сворованную камеру мы сняли репортаж о том,    как реагирует  общественность Алма-Аты на ГКЧП. И когда мы дозвонились  с  телеграфа в программу "Вести", нам сказали: "Откуда вы звоните?  Боже мой! Да, конечно, надо! Давайте сделаем так. Вы монтируйте, а потом каким-то образом через "Аэрофлот", где у нас есть связи, в   "Аэрофлоте" есть антипутчисты, они привезут кассеты, нам доставят". Ну, так все и было. Передали с летчиком кассеты. И не сразу, а на следующий  день вышел репортаж. Вот тогда уже вещание было в подполье, потому что программа "Вести" вещала только на остальную Россию, а в Москве вещание было блокировано ГКЧП. Все мы, вернее, все вы на тот момент видели здесь балерин, танцующих "Лебединое озеро".

КРАВЕЦ: Так в итоге вы таким образом к себе внимание привлекли со стороны программы "Вести"?  Или как? Дальнейшие шаги какие были карьерные? Не "Вести", а я имею в виду канал….

КОНДРАШОВ: "Вести". Это была программа " Вести", которая  на тот момент вещала всего три месяца в эфире. 13  мая она только первый раз вышла в эфир в 1991-ом  году, а в августе случился путч. И закрыли программу "Вести" на тот момент. И то, что удалось продолжать вещать на остальную Россию, это вот  благодаря ухищрениям наших тогдашних руководителей, которые поставили передвижную телевизионную станцию у стен КГБ. И КГБ могли искать где угодно, но только не догадывались, что у них прямо во дворе находится вот эта непонятная машина с антеннами.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Дико, дико! Ну, ребята прям ушлые! Надо же еще пробраться. Там  около здания КГБ постоянно товарищи специально обученные для этого и стоят.

КОНДРАШОВ: Я думаю, что там не обошлось без каких-то людей, с которыми были договоренности. Россия у нас сюрпризна тем, что, какая бы ни была революция, половина сочувствующих будет находиться в том самом Кремле. Понимаете? Против которого выступает какая-то площадь. И другая половина борется, и другая мешает бороться. Это вот я просто только что вернулся из Петербурга. Ну, как только что? В начале следующей недели. Ровно  неделю я был в Петербурге. Прошлый вторник. И, собственно, мы смотрели, а как это все происходило тогда, в феврале 1917-го, когда  все очень было похоже на наши нынешние дни. Я вам скажу, боже мой, как похоже! Как похоже! Измена вокруг, везде!

КРАВЕЦ: А вот недавняя история с Аркадием Мамонтовым, с его репортажем по поводу камней и так далее. Я  слышала, что отношение  даже коллег было не самым радужным  вокруг Аркадия Мамонтова еще несколько лет назад, когда он только об этом рассказал впервые.

КОНДРАШОВ: 6 лет назад.

КРАВЕЦ: Мягко говоря, ему  никто не поверил.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Скорее, коллег известного лагеря.

КРАВЕЦ: Скажем так. Но все-таки вообще сейчас как-то все-таки вы изнутри, наверное, больше знаете, чем мы.  Вы можете  рассказать, как, отношение  изменилось к  Аркадию? Может быть, кто-то перед ним извинился? Либо кто-то просто пришел и  сказал: "Слушай,  ну…"

КОНДРАШОВ: Вы знаете, извинился всего лишь  один человек. И не могу сейчас назвать его  имя, хотя с удовольствием бы это сделал.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Я думаю, знают, кто это…

КОНДРАШОВ: Я просто забыл, кто это. Понимаете? Потому что я как раз не помню, что этот человек извинявшийся тогда так втаптывал Аркадия в грязь, как делали все остальные.

КРАВЕЦ: А те, кто втаптывал, сейчас как реагируют вообще?

КОНДРАШОВ: Никак. Просто молчат и делают вид, что ничего не произошло.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Они, причем, либо делают вид, что ничего не произошло, либо усиливают: а мы все равно не верим, кто это такой?                              

КОНДРАШОВ: Надо иметь силу, понимаете, чтобы извиниться, а уж,  тем более, публично.  А  уж, тем более, за то, в чем ты абсолютно не сомневался, если это было искренне с их стороны. Надо иметь силу. Собственно, в том, что там нет никакой силы, а есть иногда качества глубоко противоположные благородным, ну, собственно, еще раз и  доказывает.

КРАВЕЦ: Ну, причем, наверное, даже публичных извинений-то не от всех требовалось, а просто среди коллег.

КОНДРАШОВ:  Да абсолютно! Самое главное,  Аркадий-то в этом как раз не нуждается. Когда мы его на следующее утро, вот в то самое утро, когда пришли сообщения из Великобритании, когда мы его поздравляли и со всех сторон ему звонили, поздравляли с тем, что,  боже мой, правда-то восторжествовала! Радости его, на самом деле, не было предела. Он говорит: "Ты же помнишь, я же говорил! Я же говорил, что… Я же говорил, что правда все равно  рано или поздно станет известна!" Но она была известна с  одной стороны.  И поэтому все, кто не хотел верить, не верили. Ну, теперь, конечно, уже деваться некуда. Я до сих пор, вот искренне, хочу Аркадия поздравить даже сейчас. Аркадий, ты был прав. Правда всегда придет и всегда найдет.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Аркадий, если  вы нас слышите, мы со всем нашим коллективом присоединяемся к словам Андрея Кондрашова. Мы действительно очень  рады, что все так закончилось.

КРАВЕЦ:  Хотя, Аркадий, из всех нас вы наверняка знаете только Андрея Кондрашова, все равно мы присоединяемся к этим поздравлениям.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Ну, может быть, и вы когда-нибудь окажитесь в нашей  студии.Андрей, у нас сейчас традиционное время для нашего блиц-опроса, так называемая анкета сотрудника ВГТРК. Любимая программа на  телевидении у вас?

КОНДРАШОВ: "Вести".

КРАВЕЦ: А почему всегда "Вести"? Вы уже, естественно, не первый человек, который работает в  "Вестях" и говорит, что любимая программа это "Вести". Причем, не факт, что вы так же  ответите нам вне эфира.

КОНДРАШОВ: Так же отвечу. Знаете, почему? Потому что даже когда ты ее не ведешь, ты ее смотришь, потому что тебе это  нужно профессионально. Потому что ты обязан смотреть своих коллег, знать, где начинается та новость, которую ты наверняка будешь продолжать на следующей неделе или на следующий день. Нужно быть в потоке.

КРАВЕЦ: Но получается, что у вас нет выходных по факту.

КОНДРАШОВ: Так  это же интересно.                                      

КРАВЕЦ: Вы постоянно в работе.  Но все-таки для души, для смеха, для радости что-то смотрите?  Может быть, с семьей какую-то программу любите?

КОНДРАШОВ: Вы знаете, да. Вот, например, дочь, и я за ней вслед, она обожает программу Александра Пушного, такую познавательную, где он рассказывает, почему взрываются яйца, если их поместить в микроволновку. Безумно интересно.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Да  она всем  нравится. Там же не оторваться, особенно, когда ты с яйцами в руке  около микроволновки стоишь.

КОНДРАШОВ: Вот если вы спрашиваете о легких программах, то я говорю: да, легкие познавательные - это прекрасно.

КРАВЕЦ: Андрей, любимая страна для отдыха, когда выдается время отдохнуть хорошо? "Вести", видимо, ответ?

КОНДРАШОВ: Да вы знаете, вот за  рубежами нашей страны нет такой другой страны, куда тянет абсолютно всегда.

  СЕРДОТЕЦКИЙ: Тогда любимое место у нас в России?

КОНДРАШОВ: Любимое место в России -  Селигер. Я имею не политические мероприятия, которые там проходят, а вот как отдых. Любимое место - это дача. А еще есть огромное количество  мест, которое мы задались целью посетить. Вернее, я хочу показать своей семье. Я  был там в силу  своих командировок и я очень хочу туда вернуться.  Но уже не работать, а отдыхать.  Например, Телецкое водохранилище на Алтае, Горный Алтай. Боже мой! Это что-то невероятное! Такая трещина в земле, третий, если не ошибаюсь, резервуар по количеству пресной воды в мире. После  Байкала есть Великие озера в Канаде, и потом  Телецкое водохранилище. Никто о нем не знает ничего.

СЕРДОТЕЦКИЙ: А верите в эти мифы о том , что, если уже совсем копец будет всей планете , то только на Алтае люди спасутся. В Интернете целые сайты есть, уже землю продают.

КОНДРАШОВ: Вы знаете, там, на самом деле, совершенно другая энергетика. Вы знаете, там что-то такое, серьезно, существует.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Что-то есть, да?

КОНДРАШОВ: Не зря это считается нашим каким-то Тибетом. И у меня есть некоторые знакомые-эзотерики, которые какой-то нетрадиционной медициной занимаются  и так далее,  они туда едут заряжаться. Если на Тибет не получилось,  там что-то с визой, с проездом, значит, на Алтай. И  Алтай по некоторым каким-то показателям энергетическим для них куда более важное место, чем Тибет. Там действительно очень интересно.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Андрей , какая у вас любимая  еда?

КРАВЕЦ: Кухни мира или, может быть, конкретные блюда? Возможно, вас слушает ваша  жена?

КОНДРАШОВ: Да,  надеюсь. Но готовить ничего не надо. Я очень неприхотлив. Я люблю все, что готовится дома. Любим японскую пищу при этом при всем. Очень  уважаю китайцев за то, что они могут приготовить все, что летает, все, что шевелится вообще. У них даже есть пословица: "Мы едим все, что в небе, кроме  самолетов, все, что на земле, кроме поездов " и так далее.  Они теперь продолжают очень …

КРАВЕЦ: Ни поездов, ни самолетов нет в нашей корпоративной столовой. Скажите, какое блюдо вы  там предпочитаете? Мы всем задаем этот вопрос в рубрике "Свои".

СЕРДОТЕЦКИЙ: Дико интересно! В нашей столовой. Если находится время там перекусить.

КОНДРАШОВ: Да,  находится время. Все супчики, которые у нас готовят, я очень люблю.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Уважаете, да?

КОНДРАШОВ: Да.       

СЕРДОТЕЦКИЙ: А что еще там для вас качественное?  Так приходите и прям: а вот это я  сейчас возьму...

КОНДРАШОВ: С собой обязательно беру шоколад, потому что жую шоколад до самого эфира.

КРАВЕЦ: И голова хорошо работает.

КОНДРАШОВ: Плитка в день. Я не знаю, есть ли зависимость. Говорят, есть.  Но я не пробовал не есть шоколад. Наверное бы, заметил.

СЕРДОТЕЦКИЙ: А столько я читал о том, что ни в коем случае перед тем, как ты идешь на работу на радио, на телевидение, никакого шоколада! Будешь говорить очень плохо, невнятно и не понятно, о чем.   
 
КОНДРАШОВ: Знаете, это индивидуальные особенности. Потому что, например,  мне сильно вредит зеленый чай. Вот выпью кружку зеленого чая перед эфиром и     - все! Просто куда что  девается, вы знаете? Простейшие слова просто не даются.

КРАВЕЦ:   То есть он вас просто выбивает как-то из колеи, не  дает сосредоточиться ?

КОНДРАШОВ: Нет, нет. Это вот дикции касается,  горла и так далее.

КРАВЕЦ: Потому что считается, что зеленый чай еще очень бодрит. Я думала, что в этом плане какую-то планку …

КОНДРАШОВ: Может, он и бодрит, конечно, но вредит. При этом вредит, потому что какие-то длинные слова с шипящими вдруг перестают даваться.

КРАВЕЦ: Андрей, что бы вы с собой взяли на необитаемый остров?

СЕРДОТЕЦКИЙ: Или, может быть,  уже у вас были  такие  ситуации, вы уже знаете, что взять?

КОНДРАШОВ:  На необитаемый  остров? Ой, ребята, да! Килограммов 200, наверное, я бы с собой взял.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Золота сусального?

КРАВЕЦ: Шоколада?

КОНДРАШОВ: Вот сусальное золото - это последнее, что бы  там пригодилось. Про еду. Слушайте, знаете, самое жуткое место, которое было практически для нас, как необитаемый остров, это как раз  был тот Афганистан, о котором мы не стали говорить. Вот кошмар! Я килограммов 7, наверное, потерял после командировки в Афганистан.  

КРАВЕЦ: Не могли там кушать?

КОНДРАШОВ: Во-первых, невозможно. Потому что единственная еда, когда у нас все привезенное с собой закончилось, у нас  был  рис, который для нас готовили местные афганские ребята. Просто мы их наняли, чтобы они нам иногда помогали в чем-то. И в  тех мазанках, в которых мы жили, они пытались  нам готовить рис. А рис готовили на  кизяке. Знаете, что это  такое?

КРАВЕЦ: Не очень.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Поясните.

КОНДРАШОВ: Это помет крупного рогатого скота, высушенный на солнце.  И вот  этими лепешками они разжигают костер, вот этими кизяками, а над кизяками казан, в котором варится тот самый рис.  

КРАВЕЦ: И, собственно, пока все дома, готовится блюдо.

КОНДРАШОВ: И вот этот рис, собственно, они нам  руками потом и раздавали. Кусочек лепешки, который прилагается к этому блюду, страшно скрипит на зубах, потому что вся  мука с пылью, а ее  невозможно отделить.

КРАВЕЦ: А как вежливо сказать: "Нет, спасибо"?

КОНДРАШОВ: А ты ничего не скажешь.

СЕРДОТЕЦКИЙ: Оружие-то не дают.

КОНДРАШОВ: Дня три-то мы говорили: "Нет, спасибо", - а потом, извините, жрать-то что-то надо. Поэтому  ели и это, в том числе. А картошка, знаете, как у них там на рынке продается? Мы ехали на осликах далеко-далеко  до  рынка, потому что там машина не проходит. И видим - продается  картошка. Боже мой, радости нет никакого предела! И у них система весов совершенно другая. Вы понимаете, они картошку - на одни весы, а на другую камни. А на камне написано "картошка". У них  нет понятия: 1 или 2  килограмма. Ужас!

КРАВЕЦ: Андрей, огромное вам спасибо, что пришли. Было очень интересно. Я думаю, что с другой стороны и мы на вас посмотрели, и наши слушатели, зрители, которые видели вас.