Доживем до понедельника Денис Драгунский

КОКОРЕКИНА: У нас сегодня в гостях отец и ребенок в одном лице. Потому что книга "Денискины рассказы" сопутствовала многим из нас в детстве…

СТАХОВСКИЙ: И не только в детстве.

КОКОРЕКИНА: Да. Российский филолог, политолог, писатель, журналист Денис Драгунский на "Маяке". Сын писателя Виктора Драгунского. Денис, здравствуйте.

ДРАГУНСКИЙ: Здравствуйте.

СТАХОВСКИЙ: Вот мы за эфиром уже немножко поговорили. Оля страшно переживала, что при упоминании словосочетания "Денискины рассказы" у вас должна какая-то мелкая дрожь начинаться, потому что на протяжении 50 лет как-то уже тяжело воспринимать… Или вы привыкли?

ДРАГУНСКИЙ: Я привык. Вы знаете, сначала я немножечко обижался, когда мне было лет 30 или 40, когда мне говорили про "Денискины рассказы ". Ну сколько можно! Я сам представляю определенную ценность. Я филолог, я драматург, я журналист! А потом я как-то привык и даже отношусь к этому очень хорошо.

СТАХОВСКИЙ: Наоборот, приятно: раз - и про тебя книжка написана уже в самом детстве.

ДРАГУНСКИЙ: Конечно, приятно.

КОКОРЕКИНА: А в детстве, кстати, сверстники испытывали легкое чувство зависти?

ДРАГУНСКИЙ: Нет, не испытывали. Потому что, во-первых, эта книжка писалась, когда мне было 8-10-12 лет. И, странное дело, мой папа приходил в школу нашу, читал "Денискины рассказы" и собирал полный актовый зал. Дети смеялись, покатывались, очень радовались. Но никто не показывал пальцем. Очевидно, советские дети умели отличать художественный вымысел от реальности.

КОКОРЕКИНА: Какие развитые дети!

ДРАГУНСКИЙ: Они очень развитые были дети. И мы были такие. Понимали, что это ко мне не имеет никакого отношения, что это просто какой-то Дениска Кораблев из рассказов. Написал папа нашего Дениса Драгунского. Ну, как приятно! И всё, как говорится.

КОКОРЕКИНА: Так. Но ведь все-таки персонажи в этой книге, они не вымышленные.

ДРАГУНСКИЙ: Персонажи реальные абсолютно.

СТАХОВСКИЙ: Там кто был? Аленка, Мишка.

КОКОРЕКИНА: И учительница.

ДРАГУНСКИЙ: Учительница Раиса Ивановна. Все это абсолютно реальные персонажи.

КОКОРЕКИНА: Но наделенные уже совершенно иными чертами?

ДРАГУНСКИЙ: Наделенные, конечно, иными чертами. И, самое главное, двор, квартира, школа - всё очень точно. Но все приключения выдуманы. Все приключения.

СТАХОВСКИЙ: А где Аленка и Мишка сейчас?

ДРАГУНСКИЙ: Вот вы знаете, Аленка - не знаю. Аленку мы потеряли. Куда делась Аленка, я не знаю. Кто-то даже говорил, что она уехала за границу. А Мишка существует, у него небольшой бизнес.

СТАХОВСКИЙ: То есть вы поддерживаете отношения, как-то дружите, приятельствуете?

ДРАГУНСКИЙ: Да, конечно. Приятельствуем, да.

СТАХОВСКИЙ: О, это хорошо. Мы немного поговорили с Денисом Викторовичем перед эфиром. Мы сидели и вспоминали еще и Носова по этому поводу. Мне почему-то вспоминается еще книга, я не знаю, слышали вы или нет, но она где-то из той же серии. Помните, была такая Ирина Пивоварова, "О чем думает моя голова", про двух девочек - Люсю Синицыну и Люсю Косицыну? Там тоже с ними какие-то чудеса.

КОКОРЕКИНА: Ой, слушайте, я еще вспомнила: "Катруся уже большая".

ДРАГУНСКИЙ: Это да. Это была любимая книжка моей дочери, как ни странно. Наталья Забила – автор, украинская писательница. "Катруся" была у нас.

СТАХОВСКИЙ: Надо как-то всё это поднимать, чтобы и современные дети читали, потому что это потрясающие истории. Когда я в каком-то лохматом году поступал в театральный институт, я как раз на вступительных экзаменах - там же басню надо, стихотворение, прозу - прозой почему-то выбрал именно "Денискины рассказы". "Ничего изменить нельзя" он назывался. Про то, как «взрослые задают маленьким очень глупые вопросы». Я претерпел фурор и потерпел крах одновременно. Но тем не менее "Денискины рассказы" и в моей жизни какая-то совершенно отдельная глава.

КОКОРЕКИНА: Отлично. Но если все-таки вернуться к детству реального человека Дениса Викторовича Драгунского, атмосфера детства - это атмосфера писательского дома? Или это все-таки больше двор и…

ДРАГУНСКИЙ: Что вы! Какой писательский дом! Мой папа стал писателем, когда мне было… Я вам говорю, он первую книжку написал, в 1961 году она вышла.

КОКОРЕКИНА: Вместе с полетом Гагарина.

ДРАГУНСКИЙ: Да. Может быть, он написал ее на год раньше. Наверное. Но мне уже было 10 лет. Мы жили в самом обыкновенном доме. И отец мой был эстрадным автором и артистом. И мама моя была тоже эстрадной артисткой. Вот и всё. У нас никогда не было особой атмосферы писательского дома.

СТАХОВСКИЙ: Значит, артистическая должна быть атмосфера.

ДРАГУНСКИЙ: Не совсем. Да, она была скорее артистическая, скорее мы общались с артистами, с эстрадными артистами причем. Я помню, как меня папа много раз привозил в цирк за кулисы. Я видел знаменитых артистов, клоунов, акробатов, гимнастов, кого угодно. Эстрада. Я просто с удовольствием вспоминаю, что я общался и знаком был. Потом уже, сильно потом, когда мне исполнилось лет одиннадцать, мы переехали в кооперативный дом артистов эстрады, и там жили все вот эти…

СТАХОВСКИЙ: Это где у нас такой?

ДРАГУНСКИЙ: Угол Каретного и Садовой, большой такой дом, одиннадцатиэтажный. Там висит доска Утесова, в частности. Там жил Утесов, там жили саксофонисты…

КОКОРЕКИНА: Это рядом с театром и с садом "Эрмитаж".

ДРАГУНСКИЙ: Да. Саксофонисты, ксилофонисты, трубачи, жонглеры и даже чревовещательница с собачкой.

КОКОРЕКИНА: Я даже знаю, как их называли промеж себя жители. Но это неэфирно.

ДРАГУНСКИЙ: Вот были такие мама и дочка с собачкой, якобы с говорящей собачкой. Вот. Балалаечники, фокусники, куплетисты.

СТАХОВСКИЙ: Слушайте, так для детей это же раздолье!

ДРАГУНСКИЙ: Разговорный жанр всякий - от совершенно серьезного конферансье Олега Милявского и…

КОКОРЕКИНА: Борис Брунов там же.

ДРАГУНСКИЙ: Совершенно верно. И Ильи Набатова с политическими куплетами до прекрасного Бориса Сергеевича Брунова. Владимиров и Танков - Никитична и Маврикиевна. Это такая прелесть!

КОКОРЕКИНА: Естественно, если такая творческая, артистическая, эстрадная среда, то понятно, что без застолий не обойтись.

ДРАГУНСКИЙ: Не обойтись.

КОКОРЕКИНА: Так. Значит, взрослые празднуют, дарят друг другу какие-то всплески собственного таланта, дети в этот момент…

ДРАГУНСКИЙ: Дети в этот момент ходят вокруг.

КОКОРЕКИНА: Вокруг, да. И облизываются.

ДРАГУНСКИЙ: Но надо сказать, облизываются, слушают, им очень интересно. Еще были авторы эстрадные, в большом количестве собирались за столом. Это знаменитые пары: Дыховичный и Слободской, Червинский - Масс, Бахнов и Костюковский. Три тройки вот эти знаменитые, которые были авторы всех обозрений эстрадных, вот этих концертов, шуток, пародий, чего угодно. Я помню, как старик Масс Владимир Захарович говорил: "Не могу с ними сидеть за одним столом. Вот не могу с этими остряками! Так скучно – сидят все время и пыжатся сказать что-нибудь остроумное!" Это действительно было так, потому что все время старались сострить, старались пошутить и все такое. Да, это было, все это я наблюдал. Но это были такие не очень частые застолья. Помимо этого, приходили к отцу художники, которые иллюстрировали его книги, безусловно. И поэтому мое первое желание и первая попытка кем-то стать в этой жизни была попытка стать художником. Я рисовал картинки.

КОКОРЕКИНА: Итак, под впечатлением от родительских посиделок юный, тогда еще совсем юный Денис Драгунский решил стать художником.

ДРАГУНСКИЙ: Да, совершенно верно. Потому что было очень много художников в гостях, иллюстраторов. Причем среди них замечательные иллюстраторы, такие, например, как знаменитый Чижиков, тот самый, которого все знают по олимпийской эмблеме. Но он вообще превосходный художник и чудный человек. И многие другие люди: Лосин, Монин, Спартак Калачев, Игорь Кононов, его жена Наташа. И все это были прекрасные художники. Они со мной общались, они даже со мной как-то, что называется, занимались.

СТАХОВСКИЙ: То есть давали какие-то уроки, мастер-классы небольшие?

ДРАГУНСКИЙ: Ну, не мастер-классы. Показывали, как рисовать, как надо что-то делать. И я, да, решил стать художником. И я даже ходил в какую-то изостудию. Больше того, я даже рисовал какие-то картинки. У меня даже было две выставки! Можете себе представить? Одна в детской библиотеке, а другая - в "Комсомольской правде".

СТАХОВСКИЙ: А что за жанр-то?

ДРАГУНСКИЙ: А просто картинки, пейзажи такие веселые.

СТАХОВСКИЙ: Масло, акварель, гуашь?

ДРАГУНСКИЙ: Нет, пастель. Но такая пастель… сделанная не как пастель, с растушевками, а такая пастель, как гуашь, чтобы было ярко, красиво, сочно. Красивые были картинки. Но потом в каком-то возрасте, где-то уже лет в пятнадцать, наверное, у меня всё это куда-то выдохлось. И я сам почувствовал, что талант мой выдохся, что это был просто детский какой-то, что называется, всплеск и выплеск. И я не то чтобы с легкостью, нет, с некоторым огорчением, но принял такое решение, что всё, я не буду больше рисовать, вымучивать из себя что-то. Завязываю с художествами и иду изучать древние языки. Вдруг, вот так вот, с треском, с блеском.

КОКОРЕКИНА: А как семья, папа с мамой приняли?

ДРАГУНСКИЙ: Хорошо.

СТАХОВСКИЙ: Наконец-то, слава богу, мальчик займется нормальным делом.

ДРАГУНСКИЙ: Мальчик займется делом. Нет, семья посчитала, что должно быть нормальное образование. Что образование должно быть фундаментальным и классическим. Что школьник, студент, молодой человек должен изучать либо древнегреческий язык, либо математику. Поскольку по математике у меня была всегда твердая пара, всегда, железно, с трудом мне натягивали трояк, ничего, кроме древнегреческого языка, для меня не оставалось. Вот.

КОКОРЕКИНА: Понятно, между Эсхилом и Пифагором был сделан выбор…

ДРАГУНСКИЙ: Был выбран Эсхил. Блестяще! Совершенно верно! Именно так и произошло.

КОКОРЕКИНА: Понятно. Хорошо. А если все-таки вернуться в более ранние детские годы, хулиганства какие-то были вообще, за что родители наказывали?

ДРАГУНСКИЙ: За непослушание наказывали.

КОКОРЕКИНА: Непослушание - это же такой очень общий термин.

ДРАГУНСКИЙ: Понимаете, большого хулиганства у меня, конечно, не было.

СТАХОВСКИЙ: То есть сильных хлопот ребенок родителям не доставлял.

ДРАГУНСКИЙ: Сильных хлопот не доставлял родителям. Справлялся сам с безобразиями, которые я делал. То есть как-то был довольно, может быть, хитрый в этом смысле. Если кого-нибудь побили или, например, краской измазали дверь, то все это было шито-крыто.

КОКОРЕКИНА: То есть это всегда была разделенная коллективная ответственность.

ДРАГУНСКИЙ: Разделенная коллективная ответственность. Это как-то не выходило, до родителей не докатывалось. А наказывали за то, что я не слушался дома. Ну, например, скажем, не доедал, когда надо было доесть. Или, например, одеваться… Вот не хотел надевать шарф, говорил, что шарф щиплет, колется.

КОКОРЕКИНА: И вообще как-то не по-мужски.

ДРАГУНСКИЙ: И вообще как-то, да… Нужно так идти. И мне, так сказать, иногда влетало.

КОКОРЕКИНА: От кого влетало?

ДРАГУНСКИЙ: От папы. И от мамы тоже. Но вообще, честно говоря, вот этих «влеток» в моей жизни было, по-моему, всего штуки две или три. Но я их запомнил хорошо.

КОКОРЕКИНА: Но "влетало" - это в угол поставить или?..

ДРАГУНСКИЙ: Нет, это хорошо…

КОКОРЕКИНА: Силовым методом замотивировать?

ДРАГУНСКИЙ: Силовым методом. В угол, нет, в угол меня не ставили. Меня просто иногда, это самое… иногда не пускали меня гулять.

СТАХОВСКИЙ: Это самая большая беда.

КОКОРЕКИНА: Это зверство!

ДРАГУНСКИЙ: А не пускали гулять, потому что однажды у меня была такая замечательная история. Я пришел домой (когда мы переехали в новую квартиру) и спросил громко родителей при гостях, что такое "тра-та-та-та-та"?

КОКОРЕКИНА: То есть услышали на улице какую-то интересную речевую конструкцию?

ДРАГУНСКИЙ: Да. И тут же ее воспроизвел. Мне мама сказала строго: "Это…"

КОКОРЕКИНА: Иди, сынок, именно в этом направлении?

ДРАГУНСКИЙ: Нет. Сказала, так делают плохие дети, плохие люди. "Ругаться нельзя, не смей ругаться больше. Ты хороший мальчик, ты не будешь". – "Хорошо". Но мне очень нравилось ругаться. И я иногда признавался: "Мама, я сегодня ругался!"

СТАХОВСКИЙ: Да ладно!

ДРАГУНСКИЙ: Да! Она спрашивала: "Ты ругался?" - "Да, ругался". - "Всё. Не пойдешь гулять. Будешь сидеть дома".

КОКОРЕКИНА: А зачем признавался?

ДРАГУНСКИЙ: Не знаю. Я помню, пару раз она мне так: "Я вижу по глазам, что ты что-то такое сделал…" Я говорю: "Ругался нехорошими словами". - "Вот за это ты посидишь дома полчаса". А однажды пришли гости, мне ужасно хотелось остаться дома при гостях, а мне мама говорит: "Иди погуляй". А я говорю: "А я сегодня ругался". Она говорит: "Как?" Я сказал: "Так-то и так-то". Папа сказал: "Ай-яй-яй, как нехорошо! Ну-ка, иди гулять!"

СТАХОВСКИЙ: Шалость не удалась в этот раз.

КОКОРЕКИНА: В этот момент Денис понял, что ругание и гуляние - это не всегда связанные вещи.

ДРАГУНСКИЙ: Да, да. Поэтому у меня не получилось.

КОКОРЕКИНА: Так. Ну, хорошо. А соблазны взрослой жизни, пока ты еще юн и тебя к этому родители не подпускают, потому что считают, что рановато? Сигарета или первая рюмка?

ДРАГУНСКИЙ: Насчет первой рюмки могу сказать, что да, к сожалению, этот соблазн меня не миновал.

СТАХОВСКИЙ: Это рано приключилось, что ли, очень?

ДРАГУНСКИЙ: Нет, ну как рано? Лет в двенадцать, наверное.

КОКОРЕКИНА: В закромах родительских, да?

ДРАГУНСКИЙ: В закромах родительских по утрам, когда родители спали после какого-нибудь…

СТАХОВСКИЙ: По утрам?

ДРАГУНСКИЙ: По утрам. С утра, конечно!

СТАХОВСКИЙ: И весь день свободен!

ДРАГУНСКИЙ: Когда родители спали, я иногда залезал в холодильник и доставал вчерашнего салата "оливье" и недопитого шампанского. Стояла бутылка, я отливал себе в рюмочку и баловался.

КОКОРЕКИНА: Слушайте, но вчерашний салат "оливье" - это, конечно, сказка. За что советские дети, да и взрослые, любили праздники.

СТАХОВСКИЙ: То есть алкогольная жизнь началась с шампанского?

ДРАГУНСКИЙ: Да, с шампанского.

КОКОРЕКИНА: И ни разу не был застукан родителями?

ДРАГУНСКИЙ: Нет, ни разу не был застукан. А потом родители мне давали немножечко, где-то лет, наверное…

СТАХОВСКИЙ: В каком-то человеческом уже возрасте, да?

ДРАГУНСКИЙ: Лет с четырнадцати, наверное.

СТАХОВСКИЙ: А нравилось быть пионером?

ДРАГУНСКИЙ: Ну да, наверное. Конечно.

КОКОРЕКИНА: А мне кажется, когда выбора не было, собственно, это было настолько очевидным для всех…

ДРАГУНСКИЙ: Мне нравилось, да. И настолько нравилось, что, вы знаете, когда меня принимали в пионеры, должны были принимать в пионеры…

КОКОКОРЕИНА: А в первую очередь принимали?

ДРАГУНСКИЙ: Нет, где-то во вторую, по-моему, или в третью.

СТАХОВСКИЙ: Троечник же!

ДРАГУНСКИЙ: Да. Вот. У меня заболел живот сильно. У меня был какой-то гастрит, я не знаю, или, может, это от волнения. Но ужасно болел живот, я прямо стоял вот так согнувшись. И мне сказали: "Ну, давай мы тебя примем в следующий раз". Я говорю: "Нет". У меня даже есть фотография замечательная, где мне повязывают пионерский галстук, а я стою, так сказать, полусогнувшись, держась за живот. Поэтому картинка - как будто что-то вообще, не знаю…

КОКОРЕКИНА: С кислым выражением лица: замучили!

ДРАГУНСКИЙ: …из жизни пионеров-героев.

СТАХОВСКИЙ: Но вы были просто пионером или принимали какое-то участие в делах организации?

ДРАГУНСКИЙ: Нет. Я был просто пионером. Ну как? Я со всеми вместе собирал металлолом, собирал макулатуру, ходил на пионерские сборы, топал ногами и так далее. Вот и все.

СТАХОВСКИЙ: То есть не было никакого ни протеста по этому поводу, ни особой любви?

ДРАГУНСКИЙ: Нет, протеста не было и любви не было.

КОКОРЕКИНА: А самиздатовская литература дома была?

ДРАГУНСКИЙ: Была, конечно.

КОКОРЕКИНА: И в каком-то возрасте вы были допущены к прочтению родителями?

ДРАГУНСКИЙ: Да. Где-то опять же в те же 14-15 лет.

КОКОРЕКИНА: И родители, наверное, объясняли, что в школе не надо рассказывать о том, что ты дома читаешь такие книжки?

ДРАГУНСКИЙ: А вы знаете, у нас все в школе про это рассказывали. У нас школа была совершенно… привольная очень.

СТАХОВСКИЙ: Тем более это уже 60-е годы, и поэтому было поспокойнее немножко.

ДРАГУНСКИЙ: 60-е годы, да, в школе было очень привольно.

КОКОРЕКИНА: А если вернуться к годам созревания, в старшие школьные годы, когда, с одной стороны, существовала перед глазами советская действительность с какими-то идеями, когда коллективное всегда превалировало над частным и это, так сказать, повсеместно внушалось, а с другой стороны, была вот эта вольница школьная, где минимум идеологии и, скажем, какая-то немножко подпольная жизнь…

ДРАГУНСКИЙ: Как это уживалось, вы хотите спросить?

КОКОРЕКИНА: Да.

ДРАГУНСКИЙ: Все прекрасно уживалось. Не знаю. Все это нельзя брать в отдельности. Все это вместе прекрасно умещалось в одной голове и в одной жизни. Мы ходили на демонстрации, мы были в комсомоле и так далее. Мы читали самиздат в нашей школе. Мы совершенно никаких иллюзий не испытывали по поводу нашей страны в том смысле, что у нас самый лучший строй в мире. Мы так не считали, безусловно. Но при этом была какая-то молодая жизнь. Мы ухаживали за девушками, мы выпивали, мы курили, мы собирались, слушали музыку, мы были… Я еще готовился к поступлению в университет, все ребята тоже готовились к институту. Вы знаете, у нас была очень плотная жизнь. У нас совершенно не было момента продыху, понимаете? И поэтому все это в едином потоке как-то так существовало и одно другому не мешало.

КОКОРЕКИНА: Понятно. А когда все-таки древнегреческий язык отошел на второй план и возникла литература?

ДРАГУНСКИЙ: Это возникло, наверное, где-то уже в 80-е годы, 70-80-е годы. Когда я перестал преподавать язык. Я преподавал не древнегреческий (так сложилось), а новогреческий язык. Они похожи, но не очень все-таки.

СТАХОВСКИЙ: Вы же занимались переводами?

ДРАГУНСКИЙ: Переводами я не занимался.

СТАХОВСКИЙ: Никогда?

ДРАГУНСКИЙ: Занимался, но это было так просто, любительство.

СТАХОВСКИЙ: Я потому спрашиваю, что довольно часто так бывает, когда человек занимается переводами и после этого переходит уже…

ДРАГУНСКИЙ: Я переводил с английского. Вот. А потом началась литература, начались сценарии. Путевку в жизнь мне, как ни странно, дал опять мой отец, уже умерший. А он очень давно умер, кстати говоря. Он умер в 1972 году, то есть 40 лет назад. Позавчера была годовщина его смерти, 6 мая. 40 лет назад. Целую жизнь назад. Страшно вообще подумать. И после его смерти стали поступать предложения инсценировать его рассказы, экранизировать в смысле. И мне предложили сделать эти самые сценарии. Вот. Сценарии получились не очень хорошие, должен вам честно сказать. Фильмы получились, может быть, ничего, сценарии были не очень хорошие, потому что я (переведем на секунду разговор в серьезный регистр) слишком бережно относился к тексту.

КОКОРЕКИНА: Слишком буквально следовали.

ДРАГУНСКИЙ: Слишком буквально следовал тексту. Хотя на самом деле, чтобы сделать адекватный фильм про Дениску, нужно как-то что-то… работа сценариста должна быть грандиозной, то есть там нужно все перелопатить, естественно, потому что рассказ - это другое совершенно. Вот. Но в любом случае для меня это было очень хорошей школой. Я написал еще много разных сценариев, пьес и чего угодно. И вот так постепенно я пришел сначала в драматургию, потом в журналистику. Долго очень работал в журналистике, и сейчас продолжаю писать колонки и статьи в самых разных печатных органах. И потом только, когда мне стало сильно за пятьдесят, я стал писать рассказы сам. И вот я уже выпустил восемь книжек целых. Можете себе представить?! С 2009-го.

СТАХОВСКИЙ: То есть за три года выпустили восемь книг?

ДРАГУНСКИЙ: Да, да. Коротких рассказов. Одна книга длинных рассказов, несколько книг коротких рассказов и две книги таких вот эссе.

СТАХОВСКИЙ: Но, подождите, вы же не написали их все за три года? Это, видимо, что-то копилось?

ДРАГУНСКИЙ: Нет, начал писать в 2007 году.

СТАХОВСКИЙ: То есть это у вас такая скорость?! Муза и откровение, по большому счету.

ДРАГУНСКИЙ: Просто муза и откровение. Совершенно верно.

СТАХОВСКИЙ: Ничего себе!

КОКОРЕКИНА: Вот одна из последних книг?

ДРАГУНСКИЙ: Вот это одна из последних книг. Да. Последняя по времени даже, можно сказать.

КОКОРЕКИНА: "Пять минут прощания: книга внезапных перемен и резких поворотов". И здесь небольшое авторское пояснение для того, кто впервые берет ее и держит в руках.

ДРАГУНСКИЙ: Да, совершенно верно. Эта книга состоит из большого количества (около 200) коротких рассказов. Очень коротких рассказов. Почему "внезапных перемен и резких поворотов", потому что я вообще пишу очень короткие рассказы. И я их написал уже в своей жизни, наверное, штук 600, а может быть, и больше. Несколько сборников вышло. И в каждом рассказе есть очень резкий поворот. Обязательно там что-то неожиданное происходит и что-то неожиданное случается. Вот такие у меня…

КОКОРЕКИНА: А самый любимый из них, может быть, чисто событийно, по резким поворотам и внезапным движениям души и тела?

ДРАГУНСКИЙ: Ну, вот у меня есть рассказ, его нет в этой книжке, в одной из первых, он называется "Одноклассники.ru".

КОКОРЕКИНА: Очень популярная социальная группа.

ДРАГУНСКИЙ: История про то, как встретились мужчина и женщина, которые были одноклассниками. Когда-то не получилось у них романа, не получилось семейной жизни, они даже пытались жить вместе, но у них ничего не вышло. И вот они встретились через много-много лет. Он на нее смотрит и думает: "Господи…" и просто чуть не сходит с ума: она такая же точно, как была 40 лет назад.

КОКОРЕКИНА: Да вы что!

ДРАГУНСКИЙ: Он смотрит на нее и говорит: "Ну, восхитительная женщина!" А она смотрит на него и чуть не плачет: "Какой-то костлявый старик сидит". И вот они разговаривают, разговаривают они о своей жизни. А в это время сидит девушка рядом в кафе, за соседним столиком, и думает: "Какая старая тварь молодится. А мужик - еще ничего!"

СТАХОВСКИЙ: Я посмотрел книгу: действительно, рассказы очень короткие, буквально на страничку, на две.

ДРАГУНСКИЙ: Да, на страничку, на две. Потому что у меня рассказы «в стиле айфон», на две прокрутки. Вот так.

КОКОРЕКИНА: А вы по айфону себе этот хронометраж и отмеряете?

ДРАГУНСКИЙ: Да. Я начал их писать в Интернете. Они должны на самом деле идеально поместиться в одно окошко большого, нормального ноутбука или на две прокрутки айфона. Потому что начал я их писать как интернетные рассказы, а потом мне предложили их опубликовать.

КОКОРЕКИНА: А почему вы для себя установили такой объем?

ДРАГУНСКИЙ: Потому что рассказ должен быть короткий. Потому что это - рассказ. Вот, кстати, потому что я помню эти застольные байки, которые я слышал у своих родителей, у своего отца в доме, у мамы с папой. Рассказ - от слова "рассказывать". Я рассказываю, мне нужно, чтобы меня слушали. Но сколько времени можно рассказывать, чтобы держать внимание людей? Минуту, две-три. Пять - это уже слишком. Это уже много. Три минуты. Кто-то тут же закурит, кто-то нальет, кто-то закусит, кто-то шепнет, зазвонит телефон… И поэтому рассказ должен быть фабульный: тут я сказал – а тут я вижу – и вдруг!.. А всё на самом деле не так, потому что… Понимаете, вот такая байка. Поэтому так вот сложился жанр.

СТАХОВСКИЙ: И вы комфортно себя в нем чувствуете? То есть нет каких-то планов написать что-нибудь большое, в четырех томах?

ДРАГУНСКИЙ: Планов нет. Вот просто книжка, называется "Ночник". Это все мои сны за 1910 год.

СТАХОВСКИЙ: За 2010-й.

ДРАГУНСКИЙ: Да, за 2010-й. А я что сказал?

КОКОРЕКИНА: 1910-й.

СТАХОВСКИЙ: А может, за 1910-й?

ДРАГУНСКИЙ: А кто его знает?

КОКОРЕКИНА: Кстати, в одном из ваших интервью я прочитала, что, учась еще на филологическом факультете в МГУ, вы как-то очень достоверно сочиняли историю своего долгожительства. Что чуть ли не в правление Екатерины Второй…

ДРАГУНСКИЙ: Нет! Еще дальше! Что я на самом деле - бывший англичанин и что я родился в 1010 году. И когда была битва при Гастингсе, когда Вильгельм Завоеватель завоевал Британию, я был уже довольно пожилой рыцарь 56 лет. И я это очень достоверно сочинял. И многие верили. Девушки, во всяком случае.

КОКОРЕКИНА: Какие милые девушки!

СТАХОВСКИЙ: Но девушки всегда же ведутся на такие романтические истории, тем более если это происходит в 60-е.

ДРАГУНСКИЙ: Так вот, сны. Представляете себе, весь 2010 год я проспал с блокнотом под подушкой. Записал все свои сны.

СТАХОВСКИЙ: Слушайте, но в книге страниц 350, мне кажется.

ДРАГУНСКИЙ: Нет, больше.

КОКОРЕКИНА: Мне сразу в связи с этим вспоминается фраза Гердта из фильма "Соломенная шляпка": "Мадам, если бы вы видели мои сны, вы были бы ко мне великодушней". Это сны - кошмары или?..

ДРАГУНСКИЙ: Нет, это всякие сны. Реальные сны.

СТАХОВСКИЙ: Есть и страшные сны, есть и хорошие, и фантастические?

ДРАГУНСКИЙ: Есть страшные, есть хорошие, есть непонятные. Если что-то непонятное снилось, я честно записывал: снилось то-то и то-то. Что это значит - понятия не имею.

КОКОРЕКИНА: Снилась какая-то хрень.

СТАХОВСКИЙ: Вот, например, 16 апреля (просто первая страница, которую я открыл), буквально в четырех строчках сон описывается, "Третьяковская галерея" называется: «Под моим руководством перевешивают картины. Самые лучшие я приказываю повесить на лестницу - там же большая и светлая лестница. "Чтобы сразу видели", - говорю я». Вот, собственно, и всё.

КОКОРЕКИНА: Так. А директором Эрмитажа Пиотровским вы себя еще не чувствовали?

ДРАГУНСКИЙ: Нет. Пока нет.

КОКОРЕКИНА: На великих питерцев не замахиваетесь пока?

ДРАГУНСКИЙ: Не замахивался.

КОКОРЕКИНА: А какая книга… вот я не верю, что они все равноценны по внутреннему ощущению. Какая-то больше других выстрадана, куда-то больше сил было вложено? Или, может быть, она была первая, и поэтому больше всего переживаний было из-за нее?

ДРАГУНСКИЙ: Больше всего переживаний, конечно, было из-за первой книжки.

СТАХОВСКИЙ: Всегда волнительно. Первый шаг. Конечно. А что это было?

ДРАГУНСКИЙ: Это был тоже сборник рассказов, он назывался "Нет такого слова". Он вышел в 2009 году соответственно.

КОКОРЕКИНА: Довольно хулиганское название.

ДРАГУНСКИЙ: Название довольно хулиганское.

КОКОРЕКИНА: Мы же все знаем, из какой фразы оно выросло.

СТАХОВСКИЙ: Мы же всегда знаем, что есть такие слова на самом деле.

КОКОРЕКИНА: И как издатель отнесся?

ДРАГУНСКИЙ: Издатель отнесся очень хорошо. Она очень хорошо издалась, продалась. Она получила даже какую-то премию там сразу. В общем, все было замечательно. И поэтому меня очень вдохновила эта книжка, вдохновила сама возможность переливания вот этих интернетных, ЖЖ-рассказиков, баек в книжку. Правда, ее надо было… Понимаете, в Интернете сочиняешь по ходу сочинения, а когда книжку собираешь, то начинаешь целый месяц двигать части местами, какую куда поставить, чтобы в целом какую-то композицию приобрела.

СТАХОВСКИЙ: Я обычно в таком случае иду в хронологическом порядке и не мучаюсь.

ДРАГУНСКИЙ: Нет, неинтересно в хронологическом порядке.

КОКОРЕКИНА: Кстати, по поводу книжек. А сами какие книжки любите? Изданные дедовским способом, полиграфические или электронные?

ДРАГУНСКИЙ: Я люблю всякие. Но я человек очень молодой, и поэтому я человек очень интернетный. Я люблю книжки электронные. Я, во всяком случае, читаю электронные книжки совершенно, что называется, беспонтово. Я совершенно не могу понять, когда человек говорит: "Я не могу читать с экрана". Я говорю: «Елки-палки, я недавно "Семью Тибо" Роже Мартена дю Гара, три вот таких тома, перечитал с экрана. И не сдох». Понимаете?

СТАХОВСКИЙ: Это дело привычки, абсолютно!

ДРАГУНСКИЙ: Ну, что такого? Подумаешь!

КОКОРЕКИНА: А если заметки хочется делать на полях?

ДРАГУНСКИЙ: Делай на бумажке заметки. Или открой окошечко…

СТАХОВСКИЙ: Дополнительное. Ты же можешь к электронной книге создать примечания свои.

КОКОРЕКИНА: Мужчины, прямо набросились на меня, крыльями машете, слова всякие говорите!

ДРАГУНСКИЙ: Но при этом, конечно, бумажная книга – это святое. Это прекрасно.

КОКОРЕКИНА: Ну, согласитесь! А этот запах свежевышедшей книжки!

ДРАГУНСКИЙ: Ну да. А запах, а держание… Вкус этой бумаги, ощупь этой бумаги, переплета.

КОКОРЕКИНА: А потом подойти к полке, посмотреть на нее и подумать, какую из этих книг ты хочешь взять? Это же отдельный процесс. Это же, не знаю, может быть, не очень удачное сравнение, но это как меню. Ты смотришь, ты представляешь вкус этой книги…

ДРАГУНСКИЙ: В общем, да.

КОКОРЕКИНА: А в электронике этого нет. Потому что какое-то оглавление, тын-тын-тын, все очень технологично.

ДРАГУНСКИЙ: Пока нет. Потом научатся. Когда-то были свитки, пергаментные свитки, их доставали из футляра, читали, перематывая с палочки на палочку.

КОКОРЕКИНА: А вот интересно, никогда не было мысли, подобно папе, взяться за детскую литературу?

ДРАГУНСКИЙ: Вы знаете, нет, пожалуй. Но у меня есть несколько рассказов, они в этой книжке. Чуть-чуть про детство про мое. Знаете, какая штука, - нельзя себе ставить такую задачу: я сейчас буду писать детскую книжку. Это должно само придти. Но пока такого нет.

СТАХОВСКИЙ: Но должен же быть материал. У папы был материал в данном случае.

ДРАГУНСКИЙ: Да, у папы был материал. Вся жизнь была папина - материал. Потому что еще раз я хочу повторить, что никакую кашу я в окно не выкидывал, естественно. Никакую курицу я не стриг, понимаете. Все это папа выдумал.

СТАХОВСКИЙ: А может быть, папа хотел, чтобы ребенок наконец-то выкинул кашу в окно и подстриг курицу?

ДРАГУНСКИЙ: Может быть, может быть.

КОКОРЕКИНА: Может быть, не оправдали его ожиданий.

СТАХОВСКИЙ: Денис Викторович, расскажите немножко… У вас же сестра есть?

ДРАГУНСКИЙ: Есть у меня сестра.

СТАХОВСКИЙ: И как, что делает, какие взаимоотношения? Причем у вас же большая разница в возрасте, лет 15.

ДРАГУНСКИЙ: У нас 15 лет разница. Не "лет 15", а 15 лет и 5 дней.

КОКОРЕКИНА: Это шикарная разница. У меня с братом разница 11 лет. Это очень хорошо.

СТАХОВСКИЙ: Понятно, когда у детей, допустим, 2-3 года, даже 5 лет разницы, они растут совершенно…

ДРАГУНСКИЙ: У меня с моим старшим братом (к сожалению, ныне покойным) тоже была разница в 15 лет.

СТАХОВСКИЙ: Ничего себе!

КОКОРЕКИНА: Видимо, у папы вот так вот... Раз в 15 лет ему приходило в голову воспроизводить себя в этой жизни.

ДРАГУНСКИЙ: Некоторая мысль, да.

СТАХОВСКИЙ: А вы принимали участие в воспитании сестры Ксении?

ДРАГУНСКИЙ: Да, конечно.

СТАХОВСКИЙ: И как?

ДРАГУНСКИЙ: Как? Обыкновенно.

СТАХОВСКИЙ: Как вы принимали участие? Пороли или книжки ей читали?

ДРАГУНСКИЙ: Нет, почему? Помогал просто. Помогал родителям. В сад отвести, в школу.

СТАХОВСКИЙ: Она же тоже писатель сейчас, драматург, сценарист.

КОКОРЕКИНА: Вот мне брат мой, который старше меня на 11 лет, он жаловался очень на эту необходимость забирать и отводить меня в сад, потому что после того, как заканчивались занятия в художественной школе, все шли куда-то погулять, повеселиться и прочее, а у него было четкое обязательство - вот эту маленькую писклю забирать из сада. Зело огорчался по этому поводу.

ДРАГУНСКИЙ: Ну, а что ж поделаешь! Я не огорчался. Мы были в хороших отношениях и пребываем в них.

СТАХОВСКИЙ: А как вы считаете, вы повлияли каким-то образом на ее становление?

ДРАГУНСКИЙ: Не думаю.

СТАХОВСКИЙ: То есть вы отдельные люди?

ДРАГУНСКИЙ: Мы отдельные люди. Потому что, когда она росла, у меня уже была своя семья. У меня уже была своя дочка. У меня родилась моя дочь Ирина, замечательная совершенно, журналистка, и книжный график, и дизайнер, в 1974 году, когда Ксюше было 9 лет. То есть я, соответственно, сразу переключился, что называется, на своего ребенка.

КОКОРЕКИНА: А дочь, получается, отчасти продолжила дело отца?

ДРАГУНСКИЙ: Ну, получается.

КОКОРЕКИНА: И не было никаких попыток отговорить ребенка от занятий…

ДРАГУНСКИЙ: Ну, а зачем отговаривать ребенка? Хорошее дело. Как она начала каляку-маляку мазюкать в четыре года, так она сразу пошла сначала в изостудию, а потом в художественную школу, а потом в художественный институт. И всё.

КОКОРЕКИНА: Как это похоже, да?

ДРАГУНСКИЙ: Да. И никаких разговоров. То есть у нее не было никаких сомнений, кем она будет.

СТАХОВСКИЙ: А вы о литературе с ними разговариваете, с детьми?

ДРАГУНСКИЙ: Обязательно.

СТАХОВСКИЙ: Потому что у нас на сайте спрашивают, например, что читают ваши дети? Или что вы им читали в детстве? Вы читали им "Денискины рассказы" в детстве?

ДРАГУНСКИЙ: Они сами читали. Моя дочь читала. А Ксюшка тоже читала. Ну как? Им нравилось, конечно. Еще бы!

СТАХОВСКИЙ: А вы не говорили дочери: «это же про меня дедушка написал»?

ДРАГУНСКИЙ: Ну, не про меня, но «дедушка написал» - да, говорил, конечно. Она все понимала, ей это очень нравилось. Но, кроме того, она читала другие книжки. Она читала, например… Вот "Катрусю " она очень любила. Вообще детскую литературу, которой было довольно много.

СТАХОВСКИЙ: А как вы думаете, сейчас есть у нас какой-то провал по детским книгам?

ДРАГУНСКИЙ: Вы знаете, по современным детским книгам, может быть, и есть. Но есть очень много книг в магазинах, старой, классической детской литературы. В конце концов, есть вот и Драгунского рассказы, есть и Носов, издается все время, и Успенский, и иностранные книжки прекрасные.

КОКОРЕКИНА: А та же самая Джоан Роулинг, которая на весь мир прогремела с "Гарри Поттером"?

ДРАГУНСКИЙ: Я никак не отношусь. Я пытался читать "Гарри Поттера", мне было ужасно скучно. Но, поскольку это читают люди, говорят, что это добрая, хорошая книжка, ну и слава богу.

КОКОРЕКИНА: А в чем тогда секрет успеха этой книжки, если она шагнула так далеко за границы Британии, где она была написана и издана?

ДРАГУНСКИЙ: Я не знаю, я ее не читал, поэтому я не могу сказать точно, в чем ее успех. Но, наверное, интересно жить вот так. Понимаете, это в XVIIIвеке были очень модны такие романы воспитания о том, как маленький мальчик растет, сначала он с гувернанткой, потом с гувернером, потом он идет в школу с учителями, умнеет, потом в кадетский корпус, потом становится рыцарем, потом становится офицером… Вот так, и до свадьбы довести его, понимаете.

КОКОРЕКИНА: А свадьба - это самый сильный воспитательный момент в жизни мужчины.

ДРАГУНСКИЙ: И окончательный. Такая жирная точка. В жизни мужчины того времени.

КОКОРЕКИНА: И даже вот эта женщина, руки в боки…

ДРАГУНСКИЙ: Поэтому, наверное, такая жажда повествовательности.

СТАХОВСКИЙ: Может быть, в этом есть еще какой-то легкий эскапизм? Знаете, убежать от действительности, погрузиться в сказочный мир.

КОКОРЕКИНА: Потому что ведь взрослые тоже с удовольствием читают эту книгу. Я знаю огромное количество, по крайней мере, женщин, которые даже еще до официальных выходов этих романов бросаются на поиски интернет-переводов, не всегда удачных, но тем не менее…

ДРАГУНСКИЙ: Почему эскапизм? Да любую книжку, какую ни почитай… "Анну Каренину" читаешь, не эскапизм, что ли? "Войну и мир" - не эскапизм? Рассказы любого современного писателя.

КОКОРЕКИНА: Толстого очень тяжело читать. Он ужасный моралист и резонер. Он такой прямо приговор на каждого героя вешает.

ДРАГУНСКИЙ: Ну, понятно. Хорошо, не Толстого, какого-нибудь другого писателя.

СТАХОВСКИЙ: Достоевского почитать. А Толстой или Достоевский, кстати? Вот для вас?

ДРАГУНСКИЙ: Оба два. Не знаю. Для меня - Чехов.

СТАХОВСКИЙ: Ах, вот так! Вы говорите, что вы сейчас готовите книгу, точнее, не готовите, а только в мыслях она - "50 лет с "Дениской" на шее"…

КОКОРЕКИНА: А это тоже отсылка к любимому автору - "Анна на шее", да?

ДРАГУНСКИЙ: В общем, да, в каком-то смысле. И была такая книжка какого-то советского генерала, называлась "50 лет в строю".

КОКОРЕКИНА: Понятно. То есть объединили рожденных революцией с рожденными до нее.

СТАХОВСКИЙ: То есть вы не чужды постмодернизму?

ДРАГУНСКИЙ: Я не чужд постмодернизму. Но вообще я пишу просто, как бог на душу положит.

КОКОРЕКИНА: А вот "50 лет с "Дениской" на шее" - это вообще про что? На уровне замысла?

ДРАГУНСКИЙ: На уровне замысла - это просто я хочу написать хороший комментарий к "Денискиным рассказам".

СТАХОВСКИЙ: Как Набоков к "Евгению Онегину"?

ДРАГУНСКИЙ: Типа да.

СТАХОВСКИЙ: 800 страниц к 100-страничной книжке?

ДРАГУНСКИЙ: Но на самом деле я планирую написать другую книжку, которая будет называться "Почти всё о моей матери и немножко об отце". Это биография родителей.

СТАХОВСКИЙ: А папа не рассказывал? Папа же родился в Нью-Йорке.

ДРАГУНСКИЙ: Да.

СТАХОВСКИЙ: Об этом мало кто знает. Но, насколько я понимаю, ему было достаточно мало лет, когда они переехали в Гомель.

ДРАГУНСКИЙ: Ему было 6 месяцев, когда он переехал.

СТАХОВСКИЙ: То есть он вообще, конечно, ничего не помнил.

ДРАГУНСКИЙ: В 6 месяцев? Нет, не помнил.

СТАХОВСКИЙ: Может быть, бабушки ваши рассказывали что-то о тех временах.

ДРАГУНСКИЙ: Тяжело было.

СТАХОВСКИЙ: В Нью-Йорке?

ДРАГУНСКИЙ: Поэтому уехали обратно в Россию.

КОКОРЕКИНА: Путь через Атлантику в обратном направлении.

ДРАГУНСКИЙ: Да, да.

КОКОРЕКИНА: И потом уже не жалели…

ДРАГУНСКИЙ: И потом уже вперед, не плача. Да.

КОКОРЕКИНА: А почему название "Всё о моей матери и немного об отце"?

ДРАГУНСКИЙ: А потому что у матери была очень интересная судьба. Она была женщина со своей биографией, со своей, так сказать… У нас были очень сложные с ней отношения потом. Они были небезоблачные. Они были совершенно чудесные в детстве, а в юности они испортились. Потом мы пытались их как-то восстанавливать и так далее.

КОКОРЕКИНА: К сожалению, наш эфир подошел к концу. Спасибо.

ДРАГУНСКИЙ: Спасибо.