Доживем до понедельника Игорь Губерман

КАРЛОВ: Друзья мои, у нас в гостях коренной москвич, 60 с небольшим лет тому назад родившийся в Харькове - Игорь Миронович Губерман, так он о себе, кстати, отзывался: советский писатель и поэт. Игорь Миронович, здравствуйте.

ГУБЕРМАН: Не 60 с чем-то, а 76 уже.

КАРЛОВ: Устаревшее интервью.

КОКОРЕКИНА: Саша плохо считает и кокетничает.

ГУБЕРМАН: И вряд ли я русский поэт.

КОКОРЕКИНА: Антисоветский.

ГУБЕРМАН: Я - русскоязычный. Я в России был русскоязычный и в Израиле русскоязычный. Это какое-то такое клеймо вечное.

КАРЛОВ: Как вы, кстати, к нему относитесь, к клейму?

ГУБЕРМАН: С наслаждением. Очень русский язык люблю. Это счастье.

КАРЛОВ: Но советским поэтом быть…

ГУБЕРМАН: Нет, советским я не был никогда.

КОКОРЕКИНА: А каким-нибудь другим владеете в той же степени?

ГУБЕРМАН: К сожалению, нет. Ивритом только для рынка, для автобуса. На рынке - дешевле, а на автобусе: какая остановка? Так приблизительно.

КАРЛОВ: 19 часов 00 минут. 7 ноября. Центральный культурный центр "Меридиан", метро "Калужская". Там будет выступать Игорь Губерман. "Гарики всех лет" - так называется программа. Ну, а мы сегодня отправимся … В какой город мы отправимся?

ГУБЕРМАН: Я бы предложил Магадан.

КОКОРЕКИНА: Неожиданное направление. Главное, мы там ни разу не были.

КАРЛОВ: А я с собой телогрейку не взял сегодня.

ГУБЕРМАН: Ничего страшного. Там сейчас тепло. Там сейчас теплее, чем в Москве, ребята.

КОКОРЕКИНА: Сколько?

ГУБЕРМАН: Там сейчас было минус 1, но снег шел, правда.

КОКОРЕКИНА: У нас сегодня потеплее. У нас, по-моему, плюс 3. У нас снежок тает.

КАРЛОВ: Так. И что же Магадан?

ГУБЕРМАН: Знаете, «Магадан - почти, как Сочи». Помните? «Солнце греет, но не очень, под окном ревут медведи, скоро мы туда поедем». Я там второй раз, на самом деле. Первый раз я жил в гостинице (не в той, в которой я жил сейчас) и у меня был вид на океан. И я, естественно, попросил импресарио, чтобы у меня опять был вид на океан. Поселили меня в другой гостинице, вид у меня был на океан. Я спросил: какая это часть? И услышал жуткие совершенно слова: "Это бухта Нагаева". Вам, молодым, это ничего не говорит. А бухта Нагаева - это бухта, в которую много лет приходили корабли, трюмы которых были набиты зэками, голодными, от грязи, от холода, от всего, что творилось в трюмах, пять суток они плыли от порта знаменитого Ванинского.

КОКОРЕКИНА: Будь проклята эта Калыма.

ГУБЕРМАН: Совершенно точно. Что названа "чудной планетой". Более того, из моего окна была видна бухта Нагаева и та дорога, по которой они от порта поднимались вверх. У Шаламова и у других описано "дорога, круто идущая вверх". Она не круто шла вверх, это им было тяжко. И она пологая дорога. Тогда это была просека, просто грязная просека. И по ней они шли вверх. И мне чего-то стало плохо, хотя, видит бог, я всякое повидал и не чудовищной чувствительности человек. Но в Магадан я приехал счастливым совершенно второй раз, потому что, вы знаете, там есть уникальная штука. Там есть, как во всяком городе, краеведческий музей. И в этом краеведческом музее (хвала и слава его директору) есть уникальный зал. Там, вы знаете, в черных выгородках, как будто это золото Тамерлана или какие-нибудь ценности египетские, лежат старые тачки железные, деревянные, крыло, лом, кувалда, отбойный молоток, одежда рваная, обгорелая, страшная одежда - все это под стеклом, как музейные ценности. Вы знаете, ощущение куда-то девшейся цивилизации. Она ведь делась! Там убили 700 тысяч человек. Это я не о выживших говорю, а об убитых. И из-за этого Магадан производит такое странное впечатление, все время думаешь об этом. Приезжий, во всяком случае, думает. Думаю, что коренные жители об этом не думают, уже начисто забыли.

КОКОРЕКИНА: Это как какая-то фоновая история для них.

ГУБЕРМАН: Очень уж фоновая история. Город сытый, спокойный, очень богатый, поэтому большое количество приезжих, потому что икра, рыба.

КОКОРЕКИНА: И золотодобывающая промышленность.

ГУБЕРМАН: Вы знаете, золотодобывающей промышленности нет, есть огромное количество старателей, которые втайне от российской власти (чуть ни сказал - советской) где-то роют золото в сопках, поскольку его еще много. Хотя речушки уже все промыты и перемыты. А я еще очень хорошо знаком (даже осмелюсь сказать - дружен) с великим, на мой взгляд, человеком - Вадимом Тумановым. Знакомое вам имя, да? Который золотоискатель, оттуда, из лагеря. Читал его книжку совсем недавно. Словом, мне в Магадане было, я не могу сказать, что хорошо, но очень интересно. Простите за словоохотливость.

КАРЛОВ: А как там люди одеты?

ГУБЕРМАН: Люди одеты тепло, обычно, очень хорошо. Нормально. Обычный город. Я ведь проехал сейчас от Перми до Магадана еще восемь городов, включая Владивосток, и одеты точно так же. Обычный город. И все следы лагерей истерты, нет их. Только в музее. Ну, где-то за 500 километров, может быть, есть остатки какие-нибудь, но, думаю, что тоже нет.

КОКОРЕКИНА: А есть какие-то особенности речи? Я имею в виду не произношения, а какие-то местные слова, которые присуще только Магадану и окрестностям?

ГУБЕРМАН: Я слишком мало там был, я ничего не расслышал. Могу только сказать, как они слушают стихи, это потрясающе. Это просто была одна из лучших аудиторий за 15 концертов, которые у меня были. Смешливые, раскованные, слышащие все, замечательные люди! И забавно еще, знаете, что? На Магадане поднялось движение за чистоту языка. Там мой концерт чуть ни отменили, потому что знают, что у меня всякая неформальная лексика. А там декан, по-моему, филфака университета (там университет)...

КОКОРЕКИНА: Встала под знамя борцов.

ГУБЕРМАН: Там женщина. Они какую-то группу чуть ли ни запретили, устраивали публичные заслонные демонстрации. У группы этой много было неформальной лексики. Ну, пустые дела, как сегодня все эти законы относительно чистоты языка.

КАРЛОВ: То есть вам удалось пробиться там. Кто поддерживал?

ГУБЕРМАН: Никто не поддерживал. Просто эта группа, которая по чистоте русского языка, на меня не обратила внимания или были на концерте и знают, что он у меня в разумных пределах. Так что все было хорошо.

КАРЛОВ: Вот странная штука! Вы говорите, город богатый, сытый, а до си пор бытует мнение, что за МКАДом нет ни дорог, ни магазинов, ни жизни, ни работы, ни денег, ничего.

ГУБЕРМАН: Дороги прекрасные в городе. Но умеренно прекрасные. Во всяком случае, лучше, чем на многих московских улицах, лучше, чем во Владивостоке, несмотря на приезд туда Путина. Дороги к его приезду там замечательные …

КОКОРЕКИНА: Он просто не по всем улицам проехал. Вот в чем дело

ГУБЕРМАН: А чуть в бок - кошмар полный. Но зато все дома-пятиэтажки покрашены в разные цвета. Психологи постановили. Магазинов избыточное количество. Банков штук семь или восемь. Где вы видели в городке со 100 -тысячным населением семь или восемь разных банков? Они просто кидаются в глаза. Значит, у населения есть деньги и все такое.

КАРЛОВ: И машины праворукие.

ГУБЕРМАН: Полно магазинов. Полно машин. До пробок.

КОКОРЕКИНА: А магазины какие преобладают? Продуктовые?

ГУБЕРМАН: Всякие. Все, что угодно. До Версаче.

КАРЛОВ: А желание уехать из Магадана и, наконец-то, поймать большую синюю птицу счастья здесь, в Москве, где-нибудь на Красной площади есть такое у людей?

ГУБЕРМАН: Я не знаю. Я лично получил замечательную записку: "Игорь Миронович, 1) не можете ли вы на мне жениться? Очень давно хочется большой и чистой любви. 2) Вы не храпите?

КАРЛОВ: Надо было, наверное, со второго пункта все-таки начинать.

КОКОРЕКИНА: Отвечали?

ГУБЕРМАН: Нет, на это не отвечал. Записки ведь сумасшедшие приходят совершенно. Невероятные!

КОКОРЕКИНА: Вот спрашивают: "А Козина там помнят в Магадане?"

ГУБЕРМАН: Ой, там музей Козина. Там квартира Козина. Женщина, которая там много лет жила, не просто превратила в музей, но еще переделала очень тщательно все фотографии, и он уже не с мужчинами, а только с ней. Он, как известно, мужеложец.

КОКОРЕКИНА: Предпочитал иное общество.

ГУБЕРМАН: Но она вытеснила из его памяти, сознания… Не знаю, всех ли вытеснила. Во всяком случае, она его похоронила, она заведующая музеем.

КАРЛОВ: Вопрос: "А можно ли так коверкать историю?"

КОКОРЕКИНА: И приватизировала память о нем.

ГУБЕРМАН: Приватизировала в чистом виде, да.

КОКОРЕКИНА: И теперь пишет историю так, как ей нравится.

КАРЛОВ: И не понятно, осквернение это истории или очищение ее?

ГУБЕРМАН: Я думаю, что все встанет на свои места, как только старушка отойдет от дела.

КОКОРЕКИНА: От дела - это в иной мир? Поближе к Козину.

КАРЛОВ: Но давайте еще какой-нибудь город возьмем, к примеру. Какой еще греет душу? Кроме Москвы, конечно.

ГУБЕРМАН: Да вы знаете, Иерусалим я люблю уже очень. Просто очень.

КАРЛОВ: Сделайте нам экскурсию по городу.

ГУБЕРМАН: Вы знаете, я раньше водил даже экскурсии по городу, но потом охромел, потому что мне всегда звонили приятели из Москвы, из Питера. "Приедут такие-то и такие-то. Гарик, ты все равно ни хрена не делаешь, поводи их". И я водил. И у меня накопился большой довольно опыт, вы знаете, к чему сводящийся? В хорошем городе, где много чего рассказывают, туристу можно в ответ на его вопрос (любой) врать все, что угодно. Желательно, чтобы совпал век, хотя тоже не обязательно. Слушают, раскрыв рот, и немедленно забывают. Поэтому можно говорить все, что угодно.

КОКОРЕКИНА: Много нафантазировали?

ГУБЕРМАН: Много. Ой, много! Я даже, знаете, эксперименты проделывал. Это очень интересно. Но я тогда еще только учился быть экскурсоводом. У нас была гениальная экскурсоводша, Марина Фидман, царствие ей небесное. И она меня обучала, когда я приехал. Потому что я не знал, чем буду жить, что у меня откроется незаурядный актерский талант, я еще не подозревал. А у нас, вы знаете, на улицах в старом городе для стока дождя посреди сделан такой желобок. Ну, чтобы стекало все.

КОКОРЕКИНА: Вода уходила.

ГУБЕРМАН: И вот идут, значит, из Театра юного зрителя, их было штук 20 девок молодых и, по-моему, два мужика, что ли, всего. Щебечут. Я стараюсь не смотреть на вырезы их кофточек, потому что девки совершенно потрясающие.

КОКОРЕКИНА: Дабы не смущаться.

ГУБЕРМАН: Да. И я никак не пойму. Они меня слушают, но так, в пол-уха. И я тогда придумал, я говорю: "Вы знаете, у нас, смотрите, желобки на улицах. Чтоб вы понимали историю нашего города". - Они говорят: "Видим". - "А вы помните, - я говорю, - на саблях желобки точно так же посреди стали. Для чего они были, эти желобки?"

КОКОРЕКИНА: Чтобы кровь стекала.

ГУБЕРМАН: "Для стекания крови, - я говорю. - Вот. У нас такая история, что, есть у нас на улицах такие желобки". Притихли, как пташечки и полчаса слушали.

КАРЛОВ: Ну, хорошо. Давайте все-таки сделаем какую-нибудь экскурсию. Откуда начнем?

ГУБЕРМАН: Нет, вы знаете, не буду я. Неинтересно это мне.

КОКОРЕКИНА: Почему?

ГУБЕРМАН: Я даже не знаю, почему.

КОКОРЕКИНА: Слишком долго водили?

ГУБЕРМЕН: Нет, нет. Просто не знаешь, откуда начать, что самое интересное? Ведь самое интересное знать, что в Иерусалиме, как во всяком городе с гигантской историей, везде фальшаки. Например, всех туристов ведут на могилу царя Давида, якобы, основателя города. Значит, это старый XII, а, может, XI века, нет, скорее XII века храм, который построили монахи-бенедиктинцы. Причем, там могила царя Давида, а на втором этаже, якобы, место, где была Тайная вечеря.

КОКОРЕКИНА: То есть это крестовых походов постройка.

ГУБЕРМАН: Совершенно верно, во время крестовых походов. Могила царя Давида, на втором этаже, якобы, была Тайная вечеря. Все слушают, протестанты, всякие приезжие, наверху поют гимны, внизу молятся евреи праведные на могиле. Все знают, что это могила какого-то шейха. Но одного безымянного хоронили там под ковром. И одного раввина, очень крупного, его спросили, ведь он же знает, что это на самом деле не могила царя Давида, не смущает ли это его праведную душу? Он ответил гениально. Он сказал: "Столько веков евреи уже здесь молятся, что царь Давид наверняка сюда перебрался".

КАРЛОВ: Ну, это, да! Это говорит действительно об энергетике. Столько людей действительно молится, и место становятся энергетически заряженным по-любому.

ГУБЕРМАН: Конечно. И потом, знаете, пока была недоступна Стена Плача, до войны 67-го года, туда, в расщелины этого монастыря бенедиктинцев, то есть абсолютно христианского, верующие евреи вкладывали записки Господу Богу, полагая, что он их достанет.

КАРЛОВ: Вот вопрос такой. Ведь расщелины Стены Плача и этого храма они же небезграничны. А сколько народа туда приезжает! Кто же выбирает эти записки?

ГУБЕРМАН: Каждое утро дворник их собирает. Он, вероятно, не дворник называется, а хранитель. Но их не выбрасывают в мусорное ведро. Вы знаете, у нас на Главпочте есть специальное отделение, которое все эти бумажки собирает просто мешками от Стены Плача.

КОКОРЕКИНА: А что дальше?

ГУБЕРМАН: Что дальше - тайна. Я вам сказать не могу. Но на самом деле, как раз то, что вы подумали, потому что, куда же их еще девать?

КОКОРЕКИНА: Скажите, пожалуйста, а вы сами ходили с такими желаниями? С желанием положить эту записочку?

ГУБЕРМАН: Ходил. Вы знаете, я часто бываю у Стены Плача, но я записок не кладу, поскольку понимаю это. Но все равно прислоняюсь к какой-нибудь расщелине и тихо прошу, чтобы все текло так, как течет сейчас. У меня других нет пожеланий.

КАРЛОВ: Хорошо. Вы говорили, что много фальшаков. Что еще, например, фальшивое или придумано?

ГУБЕРМАН: Сама Голгофа. Неизвестно, там ли она? У нас есть вторая Голгофа, на которой молятся, например, баптисты. Ее обнаружил английский генерал где-то в начале XX века. И теперь есть вот вторая Голгофа. Каждое место плывет, все не понятно, находится тут же. Историки, которые доказывают, что они здесь, и не то происходило и так далее. Посмотрите, город за время своего существования три раза сносился начисто и 80 раз, если вру, то 82, а если вру, то совсем другая цифра, но, по-моему, все-таки 80 раз его завоевывали. Что делают завоевали, вы сами понимаете.

КОКОРЕКИНА: Игорь, скажите, а вот этот спор арабов и евреев за город, чей он должен быть, вот у вас вот внутреннее ощущение какое? Что он должен кому-то принадлежать или он должен быть поделен?

ГУБЕРМАН: У меня нет ощущения, у меня есть абсолютно точное знание: Иерусалим никакого отношения к арабам не имеет. Иерусалим не упоминается в Коране. В Иерусалиме Мохаммед никогда не был. Иерусалим всегда был еврейским городом. В Иерусалиме Авраам приносил жертву Исааку и так далее. Иерусалим весь застроен, так сказать, и все сделано, это все целиком придумано было арабами где-то в середине прошлого века, потому что Иерусалим стал крупным центром и центром притяжения.

КАРЛОВ: Понятно. А вот раскопки там ведутся сейчас до сих пор ведь?

ГУБЕРМАН: Да, да! Раскопки ведутся, и непрерывно что-нибудь отыскивается. У нас сейчас построили трамвай (ужасное счастье), по Иерусалиму ходит трамвай. Его строили безумно долго, потому что как только что-нибудь находится, немедленно приостанавливаются все работы, вызываются археологи. Археологи спорят, естественно, работы все стоят. Но сейчас уже трамвай пошел.

КОКОРЕКИНА: А трамвай - это счастье.

ГУБЕРМАН: Трамвай - это ужасно приятно как-то. Да!

КОКОРЕКИНА: Но в этом есть какая-то старорежимность. Но мне кажется, что люди, которые ездят за рулем, они просто ненавидят трамваи, потому что рельсы - это всегда очень неудобно, их переезжать, не дай бог, колесом в него попадешь, полетишь.

ГУБЕРМАН: Нет. Вы знаете, очень удобно устроены колеса: они утоплены в асфальт. И современный трамвай замечательный, больше похожий на вагоны метро. А потом еще, знаете, что существенно? Очень разгрузился город от пробок. А я лично просто торжествовал, потому что я, когда уехал из Москвы в 88-м году, я, спустя всего год, наверное, я поехал к товарищу на день рождения в Германию и в Мюнхене покатался на трамвае. И надо было посмотреть на мою счастливую морду! Друзья смотрели и говорили, что… А я ехал в трамвае. Я все детство проездил в трамвае. Такие же вот ощущения от трамвая сейчас.

КОКОРЕКИНА: Вот пишут из Ивановской области. Были ли вы там?

ГУБЕРМАН: Был совсем недавно.

КОКОРЕКИНА: "Игорь Миронович, как-то лежала в больнице. В первый вечер прочитала ваши "Гарики", лечение мне не понадобилось. Спасибо". Елена написала.

ГУБЕРМАН: Это очень приятно.

КАРЛОВ: Прям смехотерапия получается какая-то.

ГУБЕРМАН: Смехотерапия есть. Я получаю много таких записок, они очень симпатичные. Одна женщина написала, что она (думаю, что это после аборта), лежала в палате с такими же коллегами (их там было 7 или 8 человек), и все унылые, потому что голодно, не дают же есть после этого, она не написала, правда, из-за чего, может, какая-то операция другая, мне кажется, аборт: "Хочется есть, не дают. Настроение ужасное". И она стала читать стишки. И к вечеру, она пишет с торжеством, у троих разошлись швы. И главврач отобрал книжку. Это было очень приятное письмо.

КОКОРЕКИНА: Вот еще одна СМСка пришла от Екатерины: "Здравствуйте. Мой любимейший стих:
«Не просто думать о высоком,
Паря душой в мирах межзвездных,
Когда вокруг под самым боком
Сопят, грызут и портят воздух.» Уважение автору и любовь.»

КАРЛОВ: Ваше?

ГУБЕРМАН: Мое.

КОКОРЕКИНА: А где написали, помните?

ГУБЕРМАН: Еще в России.

КОКОРЕКИНА: А вот что, скажем так, стало побудительным мотивом?

ГУБЕРМАН: О, это я не помню. Побудительный мотив - это случайный одуванчик у забора. Помните у Ахматовой? "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда?"

КАРЛОВ: Калининградская область, Марина: "Люблю ваши "гарики" (вот сейчас опасное сообщение), читаю дочке, ей 14. Она в восторге".

ГУБЕРМАН: Ну, пора, конечно, конечно! А мне один мальчик написал записку (я не помню города), он был на концерте. Он написал: "Игорь Миронович, спасибо, вы напомнили много слов, которые я давно уже не употреблял по просьбе мамы. Митя, 11 лет".

КОКОРЕКИНА: Ух, ты!

КАРЛОВ: Друзья мои, а вы знаете, что сейчас ставят 16 +, 21 +, 6+? Вот на свои "гарики"… Вот у вас программа будет называться "Гарики всех лет". Давайте поставим, сколько плюс? Какой возраст?

ГУБЕРМАН: Вы знаете, все равно куча народа придет с детьми. Я бы поставил лет 18, на самом деле, 12-ти и 13-летние уже знают полностью великий, могучий, правдивый и свободный язык.

КАРЛОВ: Но давайте предупредим тогда все-таки наших слушателей, которые соберутся 7 ноября в "Меридиан".

КОКОРЕКИНА: Брать детей или нет?

КАРЛОВ: Мы ставим категорию 18+.

ГУБЕРМАН: На мой взгляд, брать. Потому что дети, побывавшие на таком концерте, и не только у меня, у Игоря Иртеньева, скажем, Юза Алешковского, на пьесе Венечки Ерофеева, они будут уже по-другому относиться к неформальной лексике, гораздо более бережно, с гораздо большим понятие. И перестанут в подворотнях ругаться.

КАРЛОВ: Перестанут на нем разговаривать.

КОКОРЕКИНА: А вот, кстати, Игорь Миронович, а ваша версия, почему неформальная лексика возникла, скажем так, в андеграундной литературе в советское время? Потому что некоторые считают, что это была, скажем так, как форма протеста против прилизанных произведений в жанре соцреализма, что это была попытка создать нечто живое и зафармализованное.

ГУБЕРМАН: Я думаю , что это выдумки какого-то сумасшедшего социолога, который в поисках идеи… Потому что мне кажется, что в это время, помните, были еще стихи "Интеллигенция поет блатные песни", это не было протестом. Как бы это сказать? Это было выхлопом пара, это было возможностью как-то выразить накопившиеся эмоции, потому что к 60-м и 70-м годам их накопилось уже очень много. Так мне кажется.

КАРЛОВ: А по поводу Иерусалима. Ханты-Мансийский автономный округ. Как бы вы озвучили одну точку зрения, не можем остаться без другой. "Иерусалим упоминается в Коране. Более того, царь Давид в исламе - пророк Дауд. Был послан именно к народу Израиля. Как и то, что вы сказали, иудеи многие верят в заблуждение, находя, что сказать, как тот раввин ". Я не менял ни запятые, которых здесь, в общем-то, немного.

ГУБЕРМАН: Я могу ответить на это сообщение очень просто. Значит, ставлю правую ногу, толчковую, против кочана тухлой капусты: Иерусалим ни разу не упоминается в Коране.

КАРЛОВ: Вот так вот, друзья мои! Ну, смотрите! Мнение нашего гостя и мнение ваше одинаково уважаемы нами. Продолжаем двигаться по разным городам и весям. Какой город возьмем еще, к примеру?

КОКОРЕКИНА: Дорогой сердцу? Или наоборот? Может быть город, в который бы не хотелось никогда возвращаться, но приходится?

ГУБЕРМАН: Таких городов нет. А я бы еще, знаете, назвал город, которым я был совершенно очарован, - Львов. Это гениальный город, потрясающий. Во-первых, ходишь и все время помнишь, что в школе учились, а, значит, ходили по этим же дорожкам Станислав Ежелец, Станислав Самойлович Лем. И, ну, что вам еще сказать? Мы там жили с товарищем, диким ходоком, в гостинице под названием "Жорж". Она была XVIII века. Конечно, перестроена, но она была уже, и в ней жил Казанова. Когда мой товарищ узнал, что там жил Казанова, а он уже уезжает, сам товарищ, …

КОКОРЕКИНА: Сказал: "Я хочу жить в номере, где жил Казанова".

ГУБЕРМАН: Он помер просто от зависти. Но там есть еще совершенно удивительные штуки. Знаете, во-первых, там открыли керосин. И действительно есть патент. Дело в том, что там неподалеку (по-моему, это начало XIX века), там неподалеку были огромные залежи нефти, к тому времени обнаруженные. А что делать с нефтью, никто не знал. И один предприимчивый человек (я уверен, что еврей) поручил двум своим знакомым из аптеки (поскольку нефть жидкая, то, значит, из нее можно сделать выпивку) каким-нибудь образом сделать выпивку. Они долго-долго работали, но изобрели керосин.

КАРЛОВ: И сгорел на работе.

КОКОРЕКИНА: Огорчили своего знакомца.

Г УБЕРМАН: На верное, да. Но это существенно, керосиновая лампа там первая появилась, есть кафе. Потом там жил, знаете, кто? Там жил несчастный человек Захер-Мазох. Тихий чиновник, сын полицейского. Действительно написал повесть "Венера в мехах". И он же не знал, что врачи его именем назовут такой кошмар. И когда мы увидели название кафе "Зохер-Мазох ", мы конечно, туда пошли. Ну, по стенкам всякие картинки там. А у официанток за спиной и так, перегибаясь сюда, висит плеть.

КАРЛОВ: Нормально!

ГУБЕРМАН: И мой товарищ говорит, что с каким бы удовольствием они, наверное, похлестали клиентов. И вдруг один из них встает, клиент, в ковбойке такой, плотный мужичонка, подходит к стулу, так в него упирается, чуть сгибается. Официанка вынимает плеть и с оттяжкой, по-настоящему его сечет. Ужас! А он то кряхтит, то молчит, то кряхтит, то молчит. Это минуты три-четыре длилось. Сел потом. Потом подошел другой. То есть это кафе с изумительным обслуживанием.

КАРЛОВ: У нас в Москве об этом не знают, потому что дай нашим плетку, а лучше двустволку…

КОКОРЕКИНА: Игорь Миронович, а счет там каким образом подают?

ГУБЕРМАН: Я не знаю.

КОКОРЕКИНА: Вы убежали, не расплачиваясь?

ГУБЕРМАН: Нет, мы расплатились. Но мы там ели какую-то фигню. Кормят очень фигово, как всегда, в местах зрелищных, но это было ужасно интересно и познавательно. А, самое главное, уж давайте я вам тогда расскажу все подробно. Я там изумительно отметил еврейский праздник Йом Кипур. Есть у нас такой праздник, очень мной уважаемый. Это День Страшного суда. Это день, когда вершится судьба твоя будущая на год. В этот день даже я не езжу на машине, никто не ездит. Ходят евреи в белых одеяниях, молятся. Тишина висит очень торжественная, потому что наверху в это время подписывается это самое… А я во Львове был в этот день. И мне говорят, что могут меня повезти в подпольный ресторан, ой, простите, подземный. Он не подпольный. Подземный ресторан бендеровцев, который называется по-украински "Укрывище". Это действительно подземный ресторан, устроенный под берлогу, под землянку бендеровцев. Они же до 54-55 года еще скрывались от советской власти. Потолок подперт такими березками. Восемь сортов сала в этот день, как вы понимаете. Но уж очень было вкусно. Водка. И народа безумное количество! Пять или шесть залов, сидит человек 300. Маленький тир, можно пострелять в Сталина, Берию или Ворошилова.

КАРЛОВ: Это сюрреализм какой-то! Вот эти выглядывающие из кустов лица… Нет, мне кажется, это ненатуральная картинка. Ради того, чтобы словцо вставить в стих. Часто графоманы на концертах пишут стихи вам?

ГУБЕРМАН: Немыслимое количество. И нам присылают еще, да.

КАРЛОВ: А зачем? Интересно, какой побудительный мотив?

ГУБЕРМАН: А вы про Державина не слышали, который Пушкина благословил?

КОКОРЕКИНА: В гроб сходя.

ГУБЕРМАН: В гроб сходя. Мне 76 лет.

КАРЛОВ: Ага! То есть вот как вы хотите! Чтобы вас кто-то потом…

КОКОРЕКИНА: А на Йом Кипу все-таки в тире в кого стреляли?

ГУБЕРМАН: Я не стрелял. Там Ворошилов, Сталин и Берия, по-моему. Но там еще, знаете, что ужасно интересно! Такая деревянная дверь. Очередь, кстати, стоит. У нас просто было заказано место. А надо сказать "Слава Украине", и он тогда спрашивает: "Москали есть?" "Москали е?" А я точно знаю, что это уже сейчас даже во Львове политкорректность. Потому что всего год назад спрашивали: "Москали и жиды есть?" А теперь только "москали" он спрашивает. Одетый в форму бендеровскую полевую, с автоматом. Очень интеллигентное лицо, борода. Он спрашивает: "Москали есть?" А я среди москалей сижу: "Да, я из Москвы. Я и москаль и жид". Он открывает нам дверь, отходит в угол, к тумбочке, наливает мне стопку водку и говорит: "С приездом вас. Будьте счастливы". Разве только руку не жмет. Ну, я там напился внизу. И когда выходил уже обратно, я ему пожимаю руку, говорю: "Вы знаете, среди ваших дежурных дико не хватает только евреев. Вот это было бы очень важно". Он так немножко подумал и говорит: "Завтра в дневную выйдешь?"

КОКОРЕКИНА: То есть вы еще и работу практически обрели.

ГУБЕРМАН: Я, к сожалению, не мог, я уезжал. Но, в общем, Львов изумительный город. Вы знаете, Адам Мицкевич там жил. Там бывало безумное количество людей замечательных, и там похоронен Шептицкий, великий священник, епископ, которому до сих пор не присудили звание праведника, хотя он спас во время войны около двух тысяч евреев, две тысяч семей даже, если не вру. Дело в том, что он уж очень распинался перед Гитлером.

КАРЛОВ: Было такое.

ГУБЕРМАН: Да. Но если сравнить, как распинались перед Сталиным российские служители культа, то Шептицкий был просто чудом воздержанности.

КАРЛОВ: Митрополит Андрей он же, да?

ГУБЕРМАН: Да, да. Я был на его могиле.

КАРЛОВ: Да, друзья мои! Наша история по-прежнему будет радовать нас необычными поворотами. Когда-нибудь мы ее всю выучим.

ГУБЕРМАН: Вряд ли.

КАРЛОВ: Думаете, нет?

ГУБЕРМАН: Нет, нет, я думаю, что она будет петлять, чудовищно видоизменяться. Уже сегодняшнее поколение (не хочется говорить конкретно)…

КОКОРЕКИНА: По-другому пишут ее.

ГУБЕРМАН: Абсолютно. Так что все переделывается. Есть замечательная песня у Тимура Шаова, подражание этому академику Фоменко, в которой все вот так вот перемешано. И это дико смешно.

КОКОРЕКИНА: А есть в Москве места, которые для вас сохранили прежнее очарование, то, которое присутствовало 20, 30, 40 лет назад? Когда вы приезжаете из Иерусалима в Москву, есть место, которое…

ГУБЕРМАН: К сожалению, нет. Я живу в Москве в квартире тещи в Лаврушинском переулке. Вот этот дом 53, напротив Третьяковки. Это место для меня действительно существенно, потому что теща (я ее очень любил, Лидия Борисовна Лебединская) и всякие воспоминания и так далее. А барак, в котором я жил до 68-го года, уже давно снесен. Я только что проезжал, вот здесь недалеко, улица Расковой. И больше таких мест я не могу назвать. Вокруг улицы Расковой, вокруг этого барака много мест, где меня били. Много-много раз в школе. И я был отличник, тихоня, еврей.

КОКОРЕКИНА: Отягощающий, конечно, анамнез.

ГУБЕРМАН: Меня били по делу. И я им очень благодарен. Потому что, во-первых, я стал быстро бегать, во-вторых, я научился драться. И к классу 8-му я поздоровел, и мгновенно все прекратилось. Даже обидно стало.

КАРЛОВ: Ну, что ж, друзья! Вот такая у нас замечательная вечеринка получилась сегодня. Проехались по городам и российским, и зарубежным. И нашим экскурсоводом сегодня был Игорь Миронович Губерман. Игорь Миронович, спасибо вам и всего доброго.

КОКОРЕКИНА: Спасибо и удачи.

ГУБЕРМАН: Спасибо вам. Извините за компанию.