Профитроли Валерий Гаркалин

КУЗЬМИНА: "Школьная анкета". В это время каждую неделю к нам приходят люди, и сегодня...

РУЖЕЙНИКОВ: А сегодня, между прочим, не просто люди... Нет, мы всех любим наших гостей, но приход Валерия Гаркалина мы ожидали давно. Здравствуйте, Валерий.

ГАРКАЛИН: Здравствуйте. Ну, я думал, что еще кто-то придет. Когда "приходят люди", я подумал: множество...

РУЖЕЙНИКОВ: И кто только не приходит! Вы знаете, вот сейчас вы пришли.

ГАРКАЛИН: Значит, мы пришли...

КУЗЬМИНА: Вы только попросите, вы же знаете, все для вас.

ГАРКАЛИН: Добрый вечер.

КУЗЬМИНА: Валерий Борисович, "Школьная анкета" предполагает формат той самой анкеты, которую когда-то девочки вели тетрадки и в них записывали какие-то, я не знаю, передавали друг другу и пытались описать тремя словами, что кто любит, что кто не любит. Это всего лишь формат.

РУЖЕЙНИКОВ: Мальчикам всегда хватало одного слова.

ГАРКАЛИН: Да? Я не занимался этим. Вы занимались?

РУЖЕЙНИКОВ: Я же мальчик.

ГАРКАЛИН: Я тоже мальчик.

КУЗЬМИНА: Значит, мальчики, пожалуй, начнем. Валерий Борисович, вспомните, пожалуйста, самое первое свое детское воспоминание, когда вы себя как себя помните.

ГАРКАЛИН: Ну, это связано с каким-то странным предметом, похожим на портрет. Мне кто-то показывал все время большой-большой портрет. Я очень боюсь, что это был портрет Сталина.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот, я хотел сказать...

КУЗЬМИНА: Это правда?

ГАРКАЛИН: Ну, я помню, что все или ликовали, или плакали, что-то было. Я рожден в 1954 году. Правда, он умер гораздо раньше.

РУЖЕЙНИКОВ: Но кто-то еще ликовал и кто-то плакал.

ГАРКАЛИН: Ну, может быть, кто-то ликовал по поводу того, что он умер, или наоборот очень был огорчен, что диктатор скончался. Но я помню, что это было связано с каким-то большим портретом.

КУЗЬМИНА: Остались какие-то конкретные вещи из вашего детства?

ГАРКАЛИН: У Мрожека есть пьеса "Портрет". Вот мне кажется, Мрожек знает о моих детских переживаниях.

РУЖЕЙНИКОВ: Уже не знает, несколько дней уже как знал.

ГАРКАЛИН: К сожалению, да. Ушел из жизни великий поляк.

КУЗЬМИНА: Что касается детских вещей, сохранились ли какие-то детские вещи, артефакты вашего детства?

ГАРКАЛИН: Моего детства?

КУЗЬМИНА: Да.

ГАРКАЛИН: К сожалению, нет уже ни одной вещи. Я боюсь, что и у моей дочери уже почти не осталось тех вещей, которые были признаками ее детства. А ей уже 30 лет. Но сейчас очень-очень много признаков моего внука, детства моего внука.

КУЗЬМИНА: Вот. А будете сохранять или нет?

ГАРКАЛИН: Я постараюсь сохранить, если доживу хоть какое-то количество лет, чтобы мальчик мог вспомнить о детстве, взяв в руки ту или иную игрушку. Пока я его одариваю этими игрушками, я не знаю, сможет ли он сохранить это.

КУЗЬМИНА: Сможете ли вы слету, может быть, это сложно будет, какие главные черты вам достались от ваших родителей - от мамы и от папы, если достались какие-то.

ГАРКАЛИН: Ну, я думаю, что с папой были сложные отношения, а с мамой очень нежные и очень, как сказать, любовные, я бы сказал, сильные, сильной любви. Мама была очень открытым и очень искренним человеком. Я не хочу, конечно, сейчас кричать во всеуслышание, что я очень красивый, искренний и открытый человек. Прожив большую жизнь, нельзя этим похвастаться, она ведь чему-то научила. Но то, что у мамы был очень простой и ясный характер, открытый, мне кажется, я продолжаю им быть, но чаще я закрываюсь, но все-таки я больше открываюсь.

КУЗЬМИНА: А сложные отношения с папой, черты какие-то отцовские передались, может быть, сложные какие-то?

ГАРКАЛИН: Нет, мне не хотелось быть похожим на него, потому что он был со мной жесток и нетерпим. Всякие мои проявления художественного осмысления жизни он пресекал на корню. Когда я выступал перед гостями, он кричал мне вслед: антракт! Таким образом, я не мог никак до конца довести свою концертную программу.

РУЖЕЙНИКОВ: Вы знаете, то, что вы об этом говорите со смехом, это дорогого стоит на самом деле.

ГАРКАЛИН: Ну, во-первых, как у Мрожека, это всегда смешно и грустно. То есть если бы мне не хотелось так плакать, я бы так смеялся.

КУЗЬМИНА: Вы родились в Москве. В каком месте?

ГАРКАЛИН: Ой, в самом красивом и в самом живописном районе Москвы, к сожалению, уже утрачиваемым. Это набережная Яузы напротив Андроньевского монастыря. Это очень красивое место Москвы. Мои окна, стол, который стоял перед этим окном, где я делал эти несчастные, злосчастные уроки, они сопровождались тем, что я смотрел на этот красивый монастырь.

КУЗЬМИНА: Это важно, что видит ребенок из окна в своем детстве?

ГАРКАЛИН: Конечно, очень важно. Я помню, что... ну, я сужу по себе, я знаю, что этот монастырь до сих пор в моем представлении как о чем-то очень красивом, неповторимом и непроходящем.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, теперь-то он действительно монастырь.

ГАРКАЛИН: Да, он тогда не был монастырем.

РУЖЕЙНИКОВ: Я на выставку аквариумных рыб в детстве ходил туда.

ГАРКАЛИН: Да-да-да. И, кстати, там был еще музей иконной живописи.

РУЖЕЙНИКОВ: Да.

ГАРКАЛИН: И там, кстати, представлен весь Рублев. Если вы хотите посмотреть его потрясающие фрески, они все там представлены.

КУЗЬМИНА: Какие в детстве были мечты, кем хотелось стать?

ГАРКАЛИН: Как бабушка Кати, моей жены, говорила: мЕчты. Вот вы знаете, какая странная вещь? Я рос очень странным ребенком: не мечтал. Вот эта часть сознания, где входит воображение, мечта, фантазия, она почему-то долго не включалась, в течение каких-то даже первых десятилетий.

РУЖЕЙНИКОВ: Может, вы просто забыли?

ГАРКАЛИН: Нет-нет, я помню отчетливо, что всякий раз, когда... То есть мечта, предположим, о сцене не была мечтой, она пришла внезапно и навсегда. Я даже не успел помечтать, как я уже это сделал в своей жизни. И вообще я никогда... у меня эта часть работает слабо.

КУЗЬМИНА: Фантазии?

ГАРКАЛИН: Вот все мечтают о ролях сыграть Гамлета. Гамлета я и не мечтал играть, он просто взял и пришел ко мне сам, этот Гамлет, вместе с Димой Крымовым.

РУЖЕЙНИКОВ: Не отец, а вот сам, да?

ГАРКАЛИН: Сам, отец пришел позже, об этом Горацио сообщил, Гамлет не знал.

КУЗЬМИНА: В школе, если не мечтатель был, точные науки коньком были, или все-таки...

ГАРКАЛИН: Нет, это не означает, если человек не мечтает, то он обязательно какой-нибудь технарь. Нет, что вы, я был двоечником беспощадным, страшным.

РУЖЕЙНИКОВ: То есть по всем предметам, да?

ГАРКАЛИН: По всем, по всем точным наукам - точно. Простительно, может быть, потому, что я не проявлял никакого старания и никакого стремления к познанию, к обучению, учителя ненавидели меня, и я платил им той же монетой. Вот вы знаете, так получилось, что я где-то на какой-то вопрос ответил, что мне так не повезло, я ненавидел школу. А Ангелина Вовк, я был с ней в одной передаче, мне вдруг говорит: а я была счастлива в школе. То есть как же вам повезло, я говорю.

КУЗЬМИНА: Она вообще везде была счастлива.

ГАРКАЛИН: Я была счастлива в этой школе, я была счастлива в этой стране, я была счастлива... Ну, наверное, это счастье - быть счастливым все время.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, позавидовать можно.

КУЗЬМИНА: Семья была рабочая.

ГАРКАЛИН: Да.

КУЗЬМИНА: Самая обычная рабочая семья.

ГАРКАЛИН: Да.

КУЗЬМИНА: То есть, в общем, я так понимаю, что родители не сильно переживали, что ребенок не суперотличник и не готовится лететь в космос, будучи какими-то научными сотрудниками.

ГАРКАЛИН: Да нет. Мне кажется, дело в том, что вы правильно подметили эту особенность, это были очень простые люди, а большая часть простых людей этой страны того времени занимались не детьми, не воспитанием, а как выжить, как купить, из чего сварить, понимаете? Я не так давно живу, но и не коротко, и память моя не короткая. Я помню, как все это, так сказать, нужно было доставать, ездить. А когда начиналось лето, то деревенские родственники, которые жили под Тамбовом, они вообще, так сказать, там голодали, и я вез на себе эти мешки с хлебом, с колбасой, с всевозможными продуктами первой необходимости. Мне кажется, вот это желание выжить и бесконечный поиск, чем прокормить детей, это было основным занятием простых людей этой страны. Я нисколько не преувеличиваю.

КУЗЬМИНА: Есть какие-то блюда, еда из детства, которую до сих пор, может быть, с удовольствием…

ГАРКАЛИН: Я сразу отвечаю: пюре.

КУЗЬМИНА: Картофельное пюре.

ГАРКАЛИН: Картофельное пюре, которое мама и папа делали замечательно. Вот это по наследству передалось и мне. Если вы попросите меня сделать пюре, я вам его сделаю, и вы не забудете этого.

КУЗЬМИНА: Есть соблазн попросить, хочется сказать.

РУЖЕЙНИКОВ: Это вне эфира.

КУЗЬМИНА: Конечно, конечно.

ГАРКАЛИН: Давайте, мы договоримся.

КУЗЬМИНА: Были какие-то в семье традиции? При всей тяжести положения понятно - и работа, и большой загруженности и поиска пропитания, были какие-то традиции, вот что-то очень семейное, очень свое?

ГАРКАЛИН: Нет-нет, я, к сожалению, еще раз говорю: это настолько было просто и ясно, что такой категории вообще не было, просто она отсутствовала. Ну, естественно, традиция встретить Новый год, 7 ноября и 1 мая, это была традиция не семьи, а всей страны.

КУЗЬМИНА: Какая музыка звучала дома, если она звучала?

ГАРКАЛИН: Да не было такого, вернее, я сам ввел это понятие "звучит музыка". Я покупал пластинки какие-то, вы знаете, что это за пластинки.

КУЗЬМИНА: Патефонные.

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, это гибкие, синенькие такие.

ГАРКАЛИН: Мнущиеся, гибкие. Я рос, когда гремел на всю страну Гайдай с его фильмами, комедиями, "где-то на белом свете..." И вот я мог часами это слушать, вот эти песенки Ларисы Мондрус и вообще той эстрады, вот это да. Когда включалось радио, то я включал его на полную громкость.

РУЖЕЙНИКОВ: Это удивительная вещь, я прошу прощения, вот, казалось бы... Ну, в смысле вы человек молодой, но, в общем-то, не очень. И этот человек говорит: я вырос "где-то на белом свете..." То есть это якобы предание старины глубокой.

ГАРКАЛИН: Это ведь действительно очень давно было.

РУЖЕЙНИКОВ: Да, Зацепин жив и здоров. Нет, все это очень близко на самом деле.

ГАРКАЛИН: И Варлей, которая изображала...

РУЖЕЙНИКОВ: Да-да-да, все это очень близко.

ГАРКАЛИН: И Аида Ведищева, которая пела.

РУЖЕЙНИКОВ: Да, да, все это вот рядом на самом деле. Когда мы говорим, что это было, знаете, так давно... я прощу прощения, там жрать нечего было, в ответ на то, как мы хорошо жили в Советском Союзе, это было вчера.

ГАРКАЛИН: Просто многие даже забыли, что это было вчера, вот что обидно.

РУЖЕЙНИКОВ: Многие сознательно забыли.

ГАРКАЛИН: Сознательно, да.

КУЗЬМИНА: Первая работа, какая она была? Вот первая работа, за которую получил зарплату.

ГАРКАЛИН: Ой, да, помню. Я прочел какое-то стихотворение на щелковском радио, там была какая-то рубрика, и я пришел, прочел, и мне дали гонорар. Я сейчас не помню, в каких рублях он там измерялся.

РУЖЕЙНИКОВ: То есть до 1961 года или после?

ГАРКАЛИН: Это были 70-е годы.

РУЖЕЙНИКОВ: А, то есть это новые рубли уже, да.

ГАРКАЛИН: Я был девятиклассником уже.

РУЖЕЙНИКОВ: О, это серьезно.

КУЗЬМИНА: А какое было стихотворение, вы помните? Или чье хотя бы?

ГАРКАЛИН: Я читал что-то, басни Маршака, не самое высокохудожественное произведение. Ой, не басню Маршака, басни Михалкова, простите.

РУЖЕЙНИКОВ: Вы знаете, вы сказали Маршака, а у меня почему-то Михалков сразу представился.

ГАРКАЛИН: Да, именно Михалков. Вы знаете, через много-много лет, буквально в этом году, когда семья праздновала 100-летие Сергея Владимировича, меня пригласили прочесть не басню, а стихотворение Михалкова, которое он посвятил Светлане Аллилуевой, оно так и называлось - "Светлана". И я прочел его на сцене Большого театра. Вот видите, какие пути неисповедимые.

РУЖЕЙНИКОВ: Круг замкнулся. Один, один из кругов замкнулся.

ГАРКАЛИН: Да. Я когда-то получил за это гонорар, а теперь...

КУЗЬМИНА: А были еще моменты жизни, где вы ловили себя на мысли, что что-то уже было, или что-то, может быть, говорило о том.....

ГАРКАЛИН: Конечно, дежавю у меня бесконечно, бесконечно.

КУЗЬМИНА: Да? А какое-то самое такое, самое просто явное, вот какое-то просто ах?

ГАРКАЛИН: Просто ах... Ну, я сейчас не могу сразу об этом вспомнить. Но у меня бывает такое, ну, может быть, вы сочтете меня за безумца, ну, человека, который может предвидеть на какое-то количество времени вперед. Я могу увидеть и событие, которое со мной случится через 15-20 минут. Вот это поразительно, это было неоднократно. Например, однажды я... ну, это бывает только тогда, когда сильное переутомление, вот после таких минут я впадаю в транс, просто я засыпаю.

КУЗЬМИНА: Ну, такое полусумеречное состояние.

ГАРКАЛИН: Сон, да, полусон. И вдруг мне снится, что я побегаю к окну, и вижу красную машину и очень много людей, которые смотрят наверх. Вдруг я просыпаюсь, и я знаю, что сейчас мне надо идти к окну. Но я решил обмануть судьбу, иду к ребенку, а ребенок, оказывается, убегает и разбивает чашку, и я бегу на кухню, подхожу к окну...

КУЗЬМИНА: То есть как ни крути.

ГАРКАЛИН: Вот никогда нельзя ее обмануть, это точно совершенно.

КУЗЬМИНА: А вы никогда не хотели использовать это каким-то образом состояние для того, чтобы как-то над собой поэкспериментировать?

ГАРКАЛИН: Вы знаете, мозг мой настолько безумен, что еще один эксперимент может кончиться печально.

КУЗЬМИНА: Слесарем на заводе вы работали?

ГАРКАЛИН: Да, слесарь КИП.

РУЖЕЙНИКОВ: Это что такое?

ГАРКАЛИН: Это не просто слесарь.

КУЗЬМИНА: Извините...

ГАРКАЛИН: Это интеллигенция, так сказать, слесарная. Это слесарь КИП - контролер измерительных приборов.

КУЗЬМИНА: То есть это после 9-го класса случилось, правильно?

ГАРКАЛИН: Да, я не поступил ни в один театральный вуз, пришлось идти работать, зарабатывать деньги перед армией. Это контролер измерительных приборов, я ремонтировал манометры, вакуумметры и мановакуумметры.

РУЖЕЙНИКОВ: А, это на заводе "Манометр", наверное, было? Нет?

ГАРКАЛИН: Нет, "Манометр" был рядом, а ремонтировал-то я во Фрязино, в Подмосковье.

КУЗЬМИНА: Откуда вообще... "я не поступил ни в одно театральное"... откуда в вашей семье...

ГАРКАЛИН: Эта манера поступать в театральный...

КУЗЬМИНА: Эта манера поступать, бесконечно поступать в театральные вузы?

ГАРКАЛИН: Я не знаю, чем вызвана эта страсть, и как она родилась.

РУЖЕЙНИКОВ: Да слесарем просто поработали и после этого поняли, что нет...

ГАРКАЛИН: После мановакууумметра. Помню, как сейчас: отремонтировал я мановакуумметр и думаю...

КУЗЬМИНА: Чувствую: через 20 минут иду подавать документы...

ГАРКАЛИН: Вообще я вам должен признаться, что вот эта очень расхожая, даже мифологизированная вокруг актера история: а как вот родилась идея стать артистом, кто вам помог? Вы знаете, ничего этого, мне кажется, в жизни артиста нет. Он просто однажды просыпается утром, идет в театральный институт, поступает и учится. Вот клянусь вам! Вот никаких сильных каких-то... Или он падает где-то, может быть, даже в детстве.

КУЗЬМИНА: Хорошо. Вопрос про "падает". Не берут его ни в один театральный вуз, он идет слесарем на завод, но при этом не бросает мысль поступать в театральный.

ГАРКАЛИН: Это уже обидно. Вот когда обидно, тогда человек и преодолевает.

КУЗЬМИНА: А обидно почему? Потому что считаешь...

ГАРКАЛИН: Что кого-то взяли, а тебя нет, и почему не ты. И вот это... Вообще это только закаляет человека, когда ты знаешь, что тебя не признают. Вот когда тебя не признают, ты начинаешь доказывать это, и ты доказываешь это. И если как можно чаще и дольше не признают, значит, так может быстрее случиться твоя головокружительная карьера.

КУЗЬМИНА: Ну как вы думаете, в актерской среде это естественный отбор, если кто-то с первого раза отваливает, уходит, там я не знаю, в другую профессию, а остаются сильнейшие?

ГАРКАЛИН: Это несправедливо, может быть. И я вам хочу сказать, что это совершенно не показатель. Ну очень многие из тех, кто остались, не стали выдающимися артистами, а те, кто был отвергнут, потом через другие пути, через другие каналы...

КУЗЬМИНА: Получали аплодисменты через много лет от своих...

ГАРКАЛИН: Да, кстати, очень много актеров пришли в театр, в искусство, минуя этот путь - творческий вуз, очень многие пришли через самодеятельность, через... вот был такой театр при МГУ.

РУЖЕЙНИКОВ: Завода "ЗИЛ". Вот, кстати.

ГАРКАЛИН: Да, завода "ЗИЛ". Был известный театральный коллектив, который очень много выпустил актеров, которые стали просто звездами нашего театра и кино.

КУЗЬМИНА: А нужны нынешним артистам, как вам кажется, нужно классическое актерское образование?

ГАРКАЛИН: Обязательно, это неизбежно. Постольку поскольку профессию эту определяет литературное образование, человек должен быть очень образованным. Прежде чем вступить в сценическое пространство, он должен обладать знаниями и быть бесконечно образованным человеком.

КУЗЬМИНА: С чем вы поступали, помните ли вы?

ГАРКАЛИН: Конечно. Я читал басню Крылова "Свинья под дубом". И сейчас, когда я принимаю вступительные экзамены, и когда абитуриент называет, что он читает "Свинью под дубом", я опускаю голову, ну, за мужество этого абитуриента, который пытается прочесть эту бессмысленную басню.

РУЖЕЙНИКОВ: А почему вы все басни читали тогда?

ГАРКАЛИН: Я объясню, это до сих пор правильно.

РУЖЕЙНИКОВ: Да?

ГАРКАЛИН: Да, правильная идея испытывать абитуриента через такое иносказательное литературное творчество.

РУЖЕЙНИКОВ: Но ведь у Крылова язык-то, он старенький, в общем.

ГАРКАЛИН: Ну, это не важно. Важно то, что они могут передать тип характера, это качество лицедейское, если он может каким-то образом, не кривляясь, конечно, но каким-то образом быть обезьяной, или...

РУЖЕЙНИКОВ: Сыграть несколько персонажей сразу.

ГАРКАЛИН: Да-да-да, вступить в отношения, в конфликт...

РУЖЕЙНИКОВ: В диалог с самим собой, да, да.

ГАРКАЛИН: Вот. То есть у него есть какие-то представления уже о том, чему будут его потом учить, но данные уже есть. А бывает, что и нет. Вот в басне это очень сильно проявляется. Это первое. Потом, басня – это, прежде всего, анекдот, шутка, значит, это чувство юмора.

РУЖЕЙНИКОВ: Должно быть смешно.

ГАРКАЛИН: Представляете, если артист без чувства юмора? Ну, что это за артист.

РУЖЕЙНИКОВ: Представляю, это много очень...

ГАРКАЛИН: Это очень хороший артист...

РУЖЕЙНИКОВ: - Скажите, пожалуйста, а что у него за профессия? - Вы знаете, он высочайший интеллигент...

ГАРКАЛИН: Да, но совершенно без чувства юмора. Но с другой стороны, очень многое из того, что на вступительных экзаменах происходит, в литературных вот этих вот конкурсах тоже есть изъян, потому что они прикрывают этими произведениями, мы, абитуриенты, кто поступал и кто поступает сейчас, в эти годы. Потому что мы начинаем очаровываться не абитуриентом, а Цветаевой, Ахматовой.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, текстом, да.

ГАРКАЛИН: Всякий раз, когда мы слышим этих, Гумилев, представляете... И вдруг мы каким-то образом это перекладываем на абитуриента, хотя абитуриент здесь ни при чем абсолютно.

КУЗЬМИНА: Но это прекрасно, если абитуриент попал и понял, а, может быть, почитал биографии тех, кто принимает, между прочим...

ГАРКАЛИН: Да, это тоже качество актерское, безусловно, безусловно.

РУЖЕЙНИКОВ: Дорогие друзья, Валерий Гаркалин сегодня у нас в гостях.

КУЗЬМИНА: Продолжается "Школьная анкета" для Валерия Гаркалина.

ГАРКАЛИН: Боже мой, как я волнуюсь...

КУЗЬМИНА: Да? Хорошо, это приятно.

РУЖЕЙНИКОВ: Помните, я говорил: все врут. Доктор Хаос.

КУЗЬМИНА: А значит, будете отвечать честно, надеюсь.

ГАРКАЛИН: Не знаю, сомневаюсь...

КУЗЬМИНА: Мы остановились на поступлении. Как случилось музыкальное училище имени Гнесиных?

ГАРКАЛИН: Случайно, и не входило в мои планы, и вообще я даже не знал о существовании.

КУЗЬМИНА: Место-то хорошее.

ГАРКАЛИН: Да, место очень хорошее, бывшая улица Воровского, ныне Поварская, окруженная бесконечными особняками и посольствами, и так далее. Нет, я вообще не знал о существовании этого музыкального учреждения. Я даже вам признаюсь, я не знал о существовании восьми нот, в основе чего, так сказать, лежит любое музыкальное произведение. Так получилось, что после армии опять повторилась эта история с непоступлением ни в один из театральных вузов Москвы, а одна педагогистка сказала, чтобы я вообще забыл навсегда это. Но я не стал забывать. И вот, кстати, мама тоже не забыла о моем рвении быть артистом во что бы то ни стало, она где-то в "Вечерней Москве" обнаружила там маленькую какую-то такую...

КУЗЬМИНА: Объявление.

ГАРКАЛИН: Да, объявленице, где было написано, что московский Театр кукол при Гнесинском училище набирает экспериментальный курс актеров Театра кукол для своего театра, некую студию там. Вот, слушай, может быть, ты попробуешь туда, может быть, там... Я пришел. И там был Леонид Абрамович Хаит, который, оказывается... Значит, по тому времени, как я шел к этому институту, случились трагические события в самом институте и в театре: поменялся театр и поменялся руководитель, который набирал курс. Сначала его набирал Гамсахурдия и Московский Театр кукол (МТК), ныне не существующий. А он поменялся на Центральный Театр кукол под руководством Сергея Владимировича Образцова. Курс набирал артист и режиссер этого театра Леонид Абрамович Хаит под патронажем этого театра. И когда я к нему пришел, я прочел несколько стихотворений, он попросил купить меня пачку "Столичных", потому что кончились сигареты...

РУЖЕЙНИКОВ: За водкой не посылал?

ГАРКАЛИН: Нет-нет-нет, он послал только за сигаретами. Я, когда вернулся, вернул ему сдачу и пачку сигарет, а потом и он ничего не говорит, и я мнусь у двери, потом спрашиваю: а все-таки как со мной, как я? Что будет со мной после того как я купил пачку "Столичных".

РУЖЕЙНИКОВ: И сдачу вернул, причем.

ГАРКАЛИН: И вернул сдачу. Я же мог вообще не вернуться. Как, помните, в фильме "Республика ШКИД", когда он не вернулся. А я вернулся, я вернулся и со сдачей. И вот когда я вернулся и спросил, что со мной, он сказал: "А что с тобой? Ты поступил,"- сказал Леонид Абрамович Хаит. С тех пор я считаю его самым великим человеком в моей жизни. Во всяком случае, учитель он был превосходный. И многое из того, что я знаю, умею и вообще мои представления о профессии подарил, просто внушил, просто, так сказать, внедрил именно этот человек. Он по-прежнему жив, он живет в Израиле. И всякий раз, когда я посещаю эту прекрасную страну, я сразу первым делом, в этот день я посещаю Леонида Абрамовича.

КУЗЬМИНА: Ну, я так понимаю, что выпускники его курса создали театр "Люди и куклы".

ГАРКАЛИН: Да, это все вы правильно теперь уже говорите. Потом уже началась моя карьера, я стал кукольником. Но так как я стал кукольником необычным, потому что воспитывал меня...

РУЖЕЙНИКОВ: Воровской термин есть такой "кукольник"...

КУЗЬМИНА: Это мы тоже после эфира обсудим.

ГАРКАЛИН: Да, это можно обсудить после эфира. Но я вам хочу сказать, что кукольник - правильное определение профессии. Потому что есть великие интеллигенты, которые почему-то называют эту профессию кукловодами. Это совершенно неправильно. Образцов свирепел, когда слышал такое определение профессии, он говорил: кукловод, оленевод, овцевод, так мы докатимся до скотовода... Нет, кукольник - это подлинное название профессии. Несмотря на воровской жаргон, все равно кукольник - это самый древний профессионал сценических действий. Еще не было драматического театра, а уже люди играли в куклы, только не в детские куклы, не в детстве, а на самом деле делали представления на ярмарках, на всевозможных там площадях древнего Рима или древней Греции, неважно. Я стал кукольником по необходимости. И отвечая на ваш вопрос, в общем-то, и учиться в Гнесинском училище я стал по необходимо, не оттого, что я рвался в это учебное заведение.

КУЗЬМИНА: Соответственно шесть лет, шесть в театре "Люди и куклы".

ГАРКАЛИН: Три года обучения и шесть лет работы, да.

КУЗЬМИНА: Вместе с театром вы же объездили большое количество мест.

ГАРКАЛИН: Всю страну.

КУЗЬМИНА: Всю страну. А до этого были какие-то поездки, до театра?

ГАРКАЛИН: Нет, я только служил в армии, я уезжал далеко-далеко, я служил в Братске, а потом на границе с Китаем.

КУЗЬМИНА: Это было большое счастье для семьи, что сын может иметь возможность путешествовать, ну хотя бы в рамках работы?

ГАРКАЛИН: Все дело в том, что я начал путешествовать, уже создав свою семью. Я успел жениться на своей любимой Кате, и Катя потом через месяц получила название "декабристка", она начала поездки со мной, вернее приезжать ко мне. Она работала в Театре Образцова у Сергея Владимировича педагогом, но тайно, скрывая наши отношения, она ездила со мной вместе по городам и весям. Мы вообще очень долго скрывали наши отношения, это было очень смешно. Мы заходили в лифт вместе после утреннего кофе, мы просыпались вместе в одной постели и пили кофе один и тот же, потом мы приходили в театр и заходили в один и тот же лифт. А обязательно кто-то был третий. И Катя спрашивала: "Ну, на занятия, Валерий?"

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, хоть без отчества...

ГАРКАЛИН: А я говорил: "Да, Екатерина Викторовна". "Удачи вам, Валерий!" - говорила мне Катя.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну как можно не заржать при этом? Это потому, что просто профессия?

КУЗЬМИНА: Подожди, это артисты, конечно, что ты.

ГАРКАЛИН: Профессионально, профессионально. Держать серьезность.

КУЗЬМИНА: Какой период жизни вы считаете, свой период жизни, самым, может быть, важным или самым ценным?

ГАРКАЛИН: Ну, я бы назвал, конечно, встречу с Катей, потому что встреча с Катей была счастливым этапом моей жизни. Это было большим счастьем прожить с ней эту жизнь. Я знаю, что и она была счастлива со мной. А когда ушла из жизни, это были ее последние слова, она сказала, что я всегда приносил ей счастье. Но самым главным мне кажется и теперь уже рождение дочери, что появилась на свет Ника. Это плод нашей любви. Ника - красивая девочка, очень красивая и умная.

КУЗЬМИНА: Ника в своих интервью всегда говорит, что она папина дочка.

ГАРКАЛИН: Ну да, такая она и есть. Попробовала бы она считать иначе....

РУЖЕЙНИКОВ: А дочки всегда папины.

ГАРКАЛИН: Конечно. А сыновья мамины. Я же о маме говорил, когда о родителях вспоминал.

РУЖЕЙНИКОВ: Да.

КУЗЬМИНА: Если бы была такая возможность перенестись в какую-то историческую эпоху ненадолго, на какое-то время, может быть, даже за стеклом, а не участвовать в событиях тех времен, понаблюдать, что бы это было за время?

ГАРКАЛИН: Вы знаете, я вам скажу страшную вещь, но только не осуждайте меня. Я хотел бы оказаться в фашистской Германии и быть в Сопротивлении.

РУЖЕЙНИКОВ: А можно я этот вопрос расширю? Скажите, пожалуйста, а в какую эпоху вы бы ни за что бы не хотели вернуться?

ГАРКАЛИН: В фашистскую Германию.

РУЖЕЙНИКОВ: Но с другой стороны.

КУЗЬМИНА: Есть какой-то исторический персонаж, а, может быть, даже, так скажем, может быть, и не существующий вовсе.

РУЖЕЙНИКОВ: То есть литературный.

КУЗЬМИНА: Все равно, с кем хотелось бы пообщаться, была бы возможность?

ГАРКАЛИН: Ну, я глубоко и интересно изучал драматургию, и мне очень нравятся, очень нравились пьесы Оскара Уайльда.

РУЖЕЙНИКОВ: Нельзя, все, про Оскара Уайльда нельзя говорить.

ГАРКАЛИН: Почему?

КУЗЬМИНА: А мы сейчас про пьесы, мы один раз упомянули... Игорь Ружейников шутит.

ГАРКАЛИН: А, вы по поводу его ориентации?

РУЖЕЙНИКОВ: Да. Ну, конечно, нельзя, что вы, а вдруг нас дети слушают?

ГАРКАЛИН: Пропаганда?

РУЖЕЙНИКОВ: Конечно.

ГАРКАЛИН: Нет, я не хотел бы с ним встречаться по этому поводу, но...

КУЗЬМИНА: Герой пьесы какой-то? Или это просто...

ГАРКАЛИН: Нет-нет, с самим. Потому что все, что он говорил вокруг пьес, за пределами пьесы, поверьте мне, это был уникальный человек, неповторимый человек, человек своей страны, конечно. И вообще страна удивительная, Англия, и театр его удивительный и неповторимый, лучшего театра трудно представить себе вообще в мире, и его драматургию тоже потому, что все-таки основа театра - это драматургия, и драматургические произведения бесподобны, в особенности Оскара Уайльда.

РУЖЕЙНИКОВ: Приходит к нему сборщик налогов и говорит (у него еще тогда дом был, он не разорился еще, это задолго до смерти): платите. Он говорит: за что? - Ну как, вы же здесь живете. - И что? - Ну как, вы здесь живете, едите, спите... - Да, но, поверьте, сплю очень плохо.

КУЗЬМИНА: Странный вопрос, но, меж тем, интересный.

РУЖЕЙНИКОВ: Что вы делаете сегодня вечером?

КУЗЬМИНА: Примерно да. Что всегда есть в вашем холодильнике? Всегда есть в вашем холодильнике.

ГАРКАЛИН: Всегда есть в холодильнике? Средство...

КУЗЬМИНА: От комаров?

ГАРКАЛИН: Нет, средство против гастрита. Как он называется? Забыл, такая синенькая...

КУЗЬМИНА: Ну, какой-то приятный гелик какой-нибудь.

ГАРКАЛИН: Потому что если его нет, то я страдаю.

РУЖЕЙНИКОВ: Некоторые пиво используют против гастрита.

ГАРКАЛИН: Нет, пиво я не держу. Я пиво выпиваю, вот в чем дело.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну да, чего его держать долго?

КУЗЬМИНА: Есть какие-то правила жизни Валерия Гаркалина? Правила жизни, которые сформировались.

ГАРКАЛИН: Я думаю, что, наверное, я так их и не сформировал.

КУЗЬМИНА: Еще формирую, или вообще забросил эту историю?

ГАРКАЛИН: Нет-нет, я думаю, что я, наверное, пытался некую мораль создать себе внутри или хотя бы следовать чему-то, каким-то правилам, там не знаю, каким-то моральным устоям. Я испугался одного, что любая догматическая идея, она превратила бы меня в идиота, что отчасти и произошло, потому что все равно так или иначе кто-нибудь этим занимался в моей жизни: то советская власть, то вот сейчас эта власть, которая тоже пытаемся мне рассказать о том, что я живу в правовом государстве. Понимаете? А на самом деле, мне кажется, надо избегать любой догмы, любого правила, не устанавливать этот свод правил, этот кодекс чести, я не знаю. Потому что за этим уже ничего уже, увы, больше не стоит, ничего живого не жди от человека. Он будет правило, человек-правило.

КУЗЬМИНА: Есть что-то, что может вас разозлить?

ГАРКАЛИН: Конечно. Меня злит непонимание, когда меня не понимают. Я очень быстро завожусь и вхожу в гнев, когда я, мне кажется, элементарно изъясняюсь, но меня не понимают. Это связано со студентами. Я очень часто начинаю выходить из себя, потому что...

РУЖЕЙНИКОВ: Орете на студентов?

ГАРКАЛИН: Покрикиваю. Окрик иногда полезен молодым людям, потому что таким образом можно их вывести из спячки, юношеской спячки, они же в коме часто пребывают, поэтому надо сделать какую-то провокацию, тогда они проснутся.

КУЗЬМИНА: Они же тоже сейчас в лифте встречаются со своими визави и тоже спрашивают, собираются ли они занятия, понимаете?

ГАРКАЛИН: Да, да.

КУЗЬМИНА: При этом они проснулись 15 минут назад.

ГАРКАЛИН: Я подозреваю, что это часто было.

КУЗЬМИНА: Вот, смотрите. Есть что-то, чем себя балуете в жизни? Вот я молодец, я заслужил, сейчас, я не знаю, слопаю что-нибудь сладенькое.

ГАРКАЛИН: Нет-нет, это ерунда, с едой у меня достаточно спокойные отношения, никакого чревоугодничества во мне нет, к сожалению. Хотя Катя обожала всякие вкусные вкусности. Она всегда говорила официанту, когда он спрашивал, что ей принести, она говорит: а вот что вы принесли вот тому мужчине?

КУЗЬМИНА: Который с удовольствием уплетает за обе щеки. Ну, хорошо, а если вдруг что-то есть, чем вы себя балуете, то об этом мы узнаем...

ГАРКАЛИН: Я знаете, чем балую? Я ничего не делаю.

КУЗЬМИНА: А, бездельничаете... Валерий Борисович, у нас есть хорошая традиция. Гость, который был в прошлый вторник в "Школьной анкете", задает свой вопрос следующему гостю, то есть вам, совершенно не представляя, кто это будет.

СВАНИДЗЕ: Здравствуйте, я Николай Сванидзе. У меня к вам вопрос. Вы больше любите есть или пить?

ГАРКАЛИН: Коля...

РУЖЕЙНИКОВ: Это провокация была.

КУЗЬМИНА: Как ни странно, да. Николай Сванидзе не знал, кто будет в гостях, но в любом случае спасибо ему за вопрос.

ГАРКАЛИН: Все дело в том, что я... ну как можно обойтись без этого и без другого?

КУЗЬМИНА: Все. Это мой ответ.

ГАРКАЛИН: Да.

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, ну некоторые через силу едят и пьют...

КУЗЬМИНА: Может быть.

РУЖЕЙНИКОВ: Да, не любят, не любят...

ГАРКАЛИН: Или только пьют.

РУЖЕЙНИКОВ: К примеру, да.

КУЗЬМИНА: В сложные периоды своей жизни, да.

РУЖЕЙНИКОВ: И убеждают близких, что делают это через силу.

ГАРКАЛИН: Ну, потому что не едят.

РУЖЕЙНИКОВ: Да-да-да.

КУЗЬМИНА: Вам приходилось врать?

ГАРКАЛИН: Неоднократно. По профессии.

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, не на сцене, мы не про сцену, не надо уходить от ответа.

ГАРКАЛИН: Нет, человеческая жизнь наполнена враньем.

РУЖЕЙНИКОВ: Все врут?

ГАРКАЛИН: Конечно, врут, врут, врут... Ну, может быть, это мы иначе бы назвали, ложь во спасение и так далее, знаете, есть такие красивые слова.

РУЖЕЙНИКОВ: Манипуляция правдой...

ГАРКАЛИН: Да. Но вранье, мне кажется, это одно из правильных в понимании того, что человек живет и движется, и пытается что-то... Понимаете, он живет ведь не только днем, но и ночью. День - это свет Бога. А ночь начинает придумывать что-то, темнить. Таков человек. Может быть, днем он не врет, а ночью - точно.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот, Вера, заметь, Валерий не сказал, что свет - время Бога, а ночь - это вот... И не сказал, что время дьявола, чья - не сказал, чтобы не шутить вот с этим.

ГАРКАЛИН: Да. И вообще мне бабушка говорила как можно реже упоминать это имя.

КУЗЬМИНА: А что вы не умеете делать, но хотели бы научиться?

ГАРКАЛИН: Не умею делать?

РУЖЕЙНИКОВ: Но хотели бы при этом.

ГАРКАЛИН: Хотел бы при этом. Вот я хотел бы так здорово владеть компьютером, как моя дочь и мой зять, но я еще не умею это делать.

РУЖЕЙНИКОВ: Подождите, внуки есть?

КУЗЬМИНА: Конечно.

ГАРКАЛИН: Внук.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот внук научит.

ГАРКАЛИН: Он, да?

РУЖЕЙНИКОВ: Конечно, внук научит.

КУЗЬМИНА: Заставит, простите.

ГАРКАЛИН: А он уже мекает, мальчик этот.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот, вот!

КУЗЬМИНА: Вам снятся профессиональные сны, или снились?

ГАРКАЛИН: Снятся.

КУЗЬМИНА: Снятся? Это ужастики?

ГАРКАЛИН: Ужастики. Всегда снится...

РУЖЕЙНИКОВ: Суфлер провалился там...

ГАРКАЛИН: Нет, ты играешь пьесу, которую играл очень давно, и ты не мог вспомнить текст накануне. Это самый страшный сон артиста. Вам любой артист скажет, что после этого сна можно просто не проснуться от инфаркта, это страшное состояние. И есть даже "Скромное обаяние буржуазии", если вы помните, когда вдруг аристократы за каким-то столом замечательным, пиршество какое-то идет такое аристократическое, такое чванливое все, и там слуги, и все, и вдруг открывается занавес, и герои понимают, что они артисты, что никакая это не жизнь, а они артисты. И крупный план героя, одного из героев. Покрытый потом, холодным потом, он говорит своему партнеру: я не помню текста!

КУЗЬМИНА: Мне почему-то вспомнился "Верный друзья", прекрасный наш замечательный фильм, когда открылся занавес, а коневод, хирург стояли и не знали, что делать.

ГАРКАЛИН: Да, хирург, да.

КУЗЬМИНА: Верите ли вы в гороскопы?

ГАРКАЛИН: Нет.

КУЗЬМИНА: В гороскопы, в приметы?

ГАРКАЛИН: Нет, нет.

КУЗЬМИНА: И в приметы нет?

РУЖЕЙНИКОВ: Подождите, актеры же суеверны, ну в основном.

ГАРКАЛИН: Нет, это...

РУЖЕЙНИКОВ: Есть какие-то прибаутки там, суеверия актерские.

ГАРКАЛИН: Нет, как и все люди, они отличаются, их могут поделить на тех, кто верит, и кто... Я лично к этому отношусь ну просто с такой иронией, с таким сарказмом. когда планеты встанут как-то особенно, нужно, чтобы так сесть и играть...

КУЗЬМИНА: А вам нравится ваше имя?

ГАРКАЛИН: Да.

КУЗЬМИНА: Всегда нравилось?

ГАРКАЛИН: Всегда.

КУЗЬМИНА: А почему вас назвали так родители?

ГАРКАЛИН: А потому что это производное от Валентина. Мать моя была Валентиной, я - Валерий, это почти одни и те же, родственные, однородственные имена.

КУЗЬМИНА: Что самое сложное в вашей работе?

ГАРКАЛИН: Самое сложное - быть убедительным. Потому что это вершит все усилия актера, когда он работает над ролью. И если твоя роль производит впечатление и ты убедителен - ты выиграл.

КУЗЬМИНА: Есть толковые студенты сейчас у вас?

ГАРКАЛИН: Очень много, очень много. Их больше, чем бестолковых.

КУЗЬМИНА: Ну, поэтому они, видимо, и студенты, все-таки вы отбираете...

ГАРКАЛИН: Нет, все дело в том, что я просто далек от такого маразма, считая, что...

РУЖЕЙНИКОВ: "Вот молодежь пошла не та..."

ГАРКАЛИН: Да-да, вот яблоки были слаще... Это такой маразм, поверьте мне, и в наши времена были ленивые, и в эти времена тоже есть очень работоспособные люди, так что в этом смысле... Профессию определяет не время, а навык.

КУЗЬМИНА: Хорошо. А есть какие-то, замечаете ли вы какие-то особенности у вот поколения, которое учится у вас?

ГАРКАЛИН: К сожалению, нет.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, про одну особенность уже Валерий сказал.

ГАРКАЛИН: Я успел, да. Невежество. Воинствующее.

РУЖЕЙНИКОВ: А вот кроме что?

КУЗЬМИНА: А со знаком "плюс" есть какие-то особенности?

ГАРКАЛИН: А, есть. Они стали красивыми, они одеваются...

РУЖЕЙНИКОВ: Яркие.

ГАРКАЛИН: Они же хорошо едят, не то что мы ели эти чебуреки где-то в подворотне сомнительного качества.

КУЗЬМИНА: А они могут при этом, они могут стать при этом драматическими артистами хорошими, не зная, что такое тушенка американская в гуманитарной помощи?

ГАРКАЛИН: Нет-нет, это, конечно, ерунда, это никакого отношения к профессии и воспитанию не имеет. Все зависит от школы, какую мастерскую он освоил. Ведь обучать то, чего нельзя потрогать руками, крайне трудно, это вообще неблагодарное занятие - воспитывать артиста, практически нереально, ни одна театральная школа не похвастается тем, что она может кого-то научить.

РУЖЕЙНИКОВ: А преподаватель?

ГАРКАЛИН: Научить нельзя, научиться - можно.

КУЗЬМИНА: Кем хотели бы стать в следующей жизни, если не артистом, если не слесарем на заводе, если не... если не знаю еще кем.

ГАРКАЛИН: Я хотел бы оказаться в фашистской Германии...

КУЗЬМИНА: Сейчас подумают, что у нас программа в записи, и мы тот кусок просто отправили в самый конец и именно так его порезали.

ГАРКАЛИН: Нет, я просто еще дополню. И участвовать в Сопротивлении.

РУЖЕЙНИКОВ: Это очень важно.

ГАРКАЛИН: Мне очень понравился фильм последний фильм Тарантино, один из последних.

РУЖЕЙНИКОВ: "Бесславные ублюдки".

ГАРКАЛИН: "Бесславные ублюдки" - блистательное кино, где он решил изменить ход войны.

РУЖЕЙНИКОВ: Там же не показана правда о войне, что вы говорите?! Это же профанация...

ГАРКАЛИН: Как бы мне хотелось поучаствовать в этой неправде...

КУЗЬМИНА: Хотели бы на некоторое время стать женщиной?

ГАРКАЛИН: Интересно, а что они чувствуют?

РУЖЕЙНИКОВ: Чья фраза?

ГАРКАЛИН: Как чья? Это сказал Жванецкий. "Я никогда не буду туркменом и никогда не буду женщиной. А интересно, что они чувствуют?"

КУЗЬМИНА: Друзья мои, нам пора потихонечку закругляться.

РУЖЕЙНИКОВ: А жаль, жаль.

КУЗЬМИНА: Очень жаль. Большое спасибо нашему гостю.

ГАРКАЛИН: Меня Беня ждет, собачка...

КУЗЬМИНА: Беня-собачка должен быть выгулен вовремя, иначе Беня натворит дел.

ГАРКАЛИН: Да, да, таких дел...

РУЖЕЙНИКОВ: Накормлен, да.

КУЗЬМИНА: Да, как мы вас понимаем. Валерий Борисович был у нас сегодня в гостях.

РУЖЕЙНИКОВ: Спасибо вам большое.

КУЗЬМИНА: Валерий Борисович, а приходите как-нибудь еще к нам, пожалуйста.

ГАРКАЛИН: Давайте. А я приду с радостью.

РУЖЕЙНИКОВ: Ловим на слове.

КУЗЬМИНА: С картошечкой, с пюрешечкой...

ГАРКАЛИН: С пюрешечкой, да. Напомните мне, да.

КУЗЬМИНА: Хорошо, с тепленькой, с горяченькой... Легко!

РУЖЕЙНИКОВ: Вера Кузьмина...

КУЗЬМИНА: И Игорь Ружейников. До завтра. Всех целуем. Пока!