Доживем до понедельника Юлий Ким

КАРЛОВ: Начинается наша географическая рубрика "Городки". Бард, композитор и сценарист Юлий Ким у нас в гостях, друзья мои!

КИМ: Здравствуйте! Всех приветствую категорически.

КОКОРЕКИНА: Здравствуйте.

КАРЛОВ: Юлий Ким готов рассказать про города своего сердца. Мы же как говорим: человек не может жить целиком в одном большом городе. Наверняка у него в этом городе есть какие-то маленькие самые любимые уголки, где он бывает чаще всего и любит там бывать. Какие города сегодня будут у нас в рассмотрении?

КИМ: Вы знаете, есть такое понятие "география биографии". У моей биографии довольно обширная география, но она насчитывает всего, по-моему, пять мест. Иногда я говорю: у меня, кроме общепринятой родины - России, есть еще несколько маленьких родин. Это те места, где я жил подолгу.

КОКОРЕКИНА: Но зато какие расстояния между этими местами!

КИМ: Между ними интересные расстояния. Потому что одна из них, самая главная, родина - это, конечно, Москва. Здесь я родился, здесь я учился, женился и так далее. А вот что касается других мест, тоже очень дорогое сердцу место - это не город, а некоторая область, которая называется Камчатка. В ней есть - по-моему, он еще пока немножко жив - тот поселок, в котором я провел три счастливейших года. Он называется Ильпырский, в просторечии - Анапка. Потому что там течет речка Анапка.

КОКОРЕКИНА: А Ильпырский - это, простите…

КИМ: Сейчас я всё расскажу. Я закончу с Анапкой, потому что речку того же названия я встретил рядом с городом Анапа…

КОКОРЕКИНА: Что логично.

КИМ: Что гораздо логичнее, чем встретить ее там, в тундре. А Ильпырский - это тысяча километров от Петропавловска, от столицы всего этого края. Это такая глухомань! Я навестил Камчатку два года тому назад, и я только тогда сообразил, что я жил, наверное, в самом захолустном месте Камчатки.

КОКОРЕКИНА: А происхождение названия?

КИМ: Ильпырский - я не помню, как это переводится с корякского. Не то Большой Камень, не то Медведь. Я, честно говоря, не помню.

КОКОРЕКИНА: Что-то масштабное, несмотря на то, что захолустье.

КИМ: Это совершенно не масштабное место, это тоненькая-тоненькая коса, которая идет от берега… Берег сам представляет собой большую тундру, 25 километров в поперечнике, только потом начинаются сопки. И вот эта коса отходит в открытое море, на ней ни одного деревца. Когда я первый раз в 1959 году подлетал к этому месту как будущему трехлетнему месту работы, согласно трудовому договору…

КАРЛОВ: Это кто ж вас туда так?

КИМ: После педагогического института. Я подписал распределение с легкой душой, потому что не имел о Камчатке никакого представления, но это было далеко и загадочно, а я был человек романтический и охотно принял этот вызов, как сейчас это называется. И благодаря ему оказался там. И вот когда я подлетал, как сейчас помню, сердце мое замерло: "Господи, в какую глухомань меня несет!" Маленькая коса, три улочки, вдоль нее стоят бараки, ни одного деревца. Но там, правда, был довольно хороший рыбокомбинат, вокруг которого всё это и ютилось. И только когда я уже приземлился и увидел нормальные слова на домах: "Столовая", "Баня", "Парикмахерская", я немножко успокоился. А когда в столовой увидел в буфете почти задаром красную икру горой…

КОКОРЕКИНА: Это хорошо я зашел!

КАРЛОВ: Есть и свои плюсы.

КИМ: А в магазине - казенную государственную бутылку с названием "Спирт питьевой". Я и сейчас не могу, "Московскую" водку я встречаю везде, а спирт питьевой даже на Камчатке уже исчез. А там он стоял. Вот тогда я успокоился. И потом прошли три счастливейших года в этом месте. Это была моя вторая после Москвы… Но до Москвы еще была одна родина у меня. Дело в том, что, хотя я родился в Москве, но недолго прожил с момента своего рождения. Я родился в конце 1936 года, а в 1938 году уже я оказался на попечении у деда, потому что папу и маму железный каток сталинского террора закатал. Папу - сразу насмерть, его взяли в ноябре и расстреляли в феврале 1938 года. А мама поехала как жена врага, ЧСИР это называлось - член семьи изменника родины.

КАРЛОВ: А какое дело "пришили" отцу?

КИМ: Поскольку мой папа был совершенный кореец, то, конечно, он был "японский шпион". Это была большая довольно диаспора корейская в Москве, и она почти вся уехала либо на Бутовский полигон, либо на Коммунарку. Вот папа лежит на Коммунарке. Ким Черсан.

КАРЛОВ: А к этой великой фамилии Кимов, которая правит…

КИМ: В большом корейском народе, который в сумме, если сложить Южную и Северную, насчитывает около 50 миллионов, существует ряд фамилий, которые еще делятся на свои кланы. Вот они называются по-корейски "пой". Однажды, я помню, выступал со своей гитарой в московском каком-то институте, ко мне подошел изумительной красоты молодой кореец и сказал: "А какой у вас пой?" А я не расслышал и подумал, что он меня профессионально спрашивает о манере игры на гитаре. Есть такое понятие - "бой". Бой Высоцкого, бой Визбора. И я сказал: "У меня бой обыкновенный". Чтобы особенно не гордиться, потому что он был хуже, чем обыкновенный. Но сказал, что обыкновенный. Тот посмотрел на меня вопросительно и дальше эту тему не развил, а только впоследствии я узнал, что существует одних Кимов 8 поев. И когда я оказался волей случая в Южной Корее, то там меня просветили на этот счет и даже как-то выяснили, что наш пой располагается все-таки в Северной Корее, где-то в предгорьях Пхеньяна. Ну, может быть, действительно я отчасти родня…

КОКОРЕКИНА: Дальний родственник.

КАРЛОВ: Слушайте, надо же, как всё складывается.

КИМ: Да. Но Кимов, конечно, очень много.

КАРЛОВ: Ну, как Ивановых у нас.

КИМ: Даже не знаю, даже, наверное, больше.

КОКОРЕКИНА: Вы упомянули про три счастливейших года на Камчатке, а в чем заключалось счастье пребывания? Помимо того, что инфраструктура была и быт налажен?

КИМ: Да, и быт, и инфраструктура, всё это там было, всё это для меня было достаточно. Но, вы знаете, когда я сейчас смотрю с высоты современного комфорта, на который я уже имею право, как говорится, на склоне заката, на склоне расцвета… Я оказался в этом поселке, где не было канализации, то есть она была чисто природная. Были огромные сортиры, которые стояли вдоль побережья и очищались силой прибоя морского, который там был очень велик. У каждого из нас была комната, в каждой комнате была печка. И, оказывается, все три года (особенно зимой, конечно) с утра до ночи я ее топил. Сейчас я думаю об этом с полным изумлением. А это абсолютно соответствует фактам моей биографии. Более того, когда задувала зимой пурга, она задувала так, что наш поселок до крыш накрывался снегом. И вода для чая добывалась очень просто: ты с трудом открывал дверь на крыльцо…

КАРЛОВ: И всё, что засыпалось, то и чай.

КИМ: Да. В руке у тебя эмалированное ведро, и вот ты делаешь жест, зачерпываешь, сколько можно, и тут же ставишь на раскаленную печку. Из полного ведра получается четверть абсолютно дистиллированной и безвкусной воды, надо сказать. А дальше ты с ней делаешь уже, что хочешь. Умываешься, пьешь чай, а иногда фифти-фифти разбавляешь с тем самым питьевым спиртом и закусываешь той самой икрой.

КАРЛОВ: А чего все-таки не хватало больше всего?

КИМ: На Камчатке?

КАРЛОВ: Да.

КИМ: Я даже не знаю. Разве что общения с моими институтскими друзьями, хотя оно продолжалось через почту. Но, конечно, если бы это было сейчас, то оно бы происходило через Интернет или через мобильные телефоны и так далее. Но тогда это было через почту, и каждая почта ожидалась, конечно, очень.

КОКОРЕКИНА: А с кем складывалось общение, соответственно, в этом месте?

КИМ: А складывалось общение, конечно, с тамошним народом. Дело в том, что школа была - своеобразный культурный центр. Рядом располагался еще один культурный центр в виде клуба. Потому что комбинат был богатый, и он имел возможность позволить себе роскошь завести огромный клуб на 500 мест. Всего две тысячи народу в поселке жило, а клуб был на 500 мест, с хорошей сценой, с хорошими "карманами" на сцене. Там можно было ставить, и мы ставили всё, что хотели. Поселок жил на отшибе. Там всего развлечений было - одно кино в месяц, которое самолетом доставлялось тоже раз в месяц, его крутили каждый день, естественно. А вот вечерами-то что делать? Ну, танцы под радиолу, естественно, по выходным дням. А все-таки сердце хотело еще чего-то, и поэтому там самодеятельность расцветала махровым цветом, и школа активное в этом принимала участие.

КАРЛОВ: В вашем лице, кстати.

КИМ: И в моем лице, а через меня - в лице всех остальных товарищей. Потому что чего у нас там только не было! Вплоть до кукольного театра. У нас был и кукольный театр, и какие-то новогодние праздники, и целые песенные композиции, и ставили мы классику. Знаменитая школьная классика, по-моему, ни одна школа не обошла это - сцена в корчме из "Бориса Годунова".

КАРЛОВ: Ну, а с цензуркой там, наверное, попроще было? Дальше не сошлют, правильно?

КИМ: Да нет, господь с вами! Да мы и не покушались на основы. Мы не покушались на основы, но свобода у нас была полнейшая. Потому что, мне повезло, те два года из трех, что я там прожил, возглавляла нашу школу Наталья Иосифовна Лахонина, она сама происходила из Воронежской губернии, она преподавала математику. Она, разумеется, как директор школы, была членом партии, но она очень поощряла все наши начинания и сама по мере сил участвовала. Это был очень творческий человек. И надо вам сказать, что я научился у нее вот чему. Она умела вытаскивать свою математику любимую из самых запущенных троечников…

КАРЛОВ: Это как?

КИМ: Вот как-то ей удавалось. Я помню, была такая Валька Капицына, в 8-м классе училась, и однажды Наталья Иосифовна приходит: "А у меня Капицына, - сказала она, - решила эту задачу быстрее, чем Малкин". А Малкин был гений. Он был гений во всех отношениях. Он у меня плясал, пел и писал сочинения лучше всех.

КАРЛОВ: Как звали этого Малкина, не Толя?

КИМ: Анатолий Петрович. Анатолий Петрович Малкин, он впоследствии вулканолог, так на Камчатке и жил до последнего времени. Потом, разумеется, стал москвичом.

КАРЛОВ: Эта участь никого не миновала.

КОКОРЕКИНА: Время обретать комфорт это называется.

КИМ: Да. И вот Наталья Иосифовна меня этому научила, и я изо всех сил тянул из троечников грамотные сочинения.

КОКОРЕКИНА: Вы знаете, вам кое-что удалось в этом смысле. Слушатель пишет: "Очень большое впечатление на меня произвел Юлий Ким, когда был учителем истории в 18-й ФМШ…" Я так понимаю, физико-математическая школа?

КИМ: О, это другая страница моей жизни. Она связана, конечно, с любимым городом Москвой. Есть Москва сама по себе, а есть еще места особенно родные, где я работал или учился. Поэтому два особенно важных места для меня - это мой институт, где я провел пять лет, и ФМШ - физико-математическая школа, специнтернат № 18 при МГУ, где я преподавал. В этом году он справляет свое 50-летие. Он начался в 1963-м, а через два года в нем появился я и провел тоже три счастливейших года.

КАРЛОВ: Всё по три года как-то.

КИМ: Так получилось. Я рассчитывал на большее, но советская власть меня попятила из этого интерната несколько раньше, чем я предполагал.

КАРЛОВ: Вернемся на Камчатку. Когда подошли к концу вот эти три года распределения, уезжали с легким сердцем?

КИМ: Сначала - да. Я уезжал с легким сердцем, потому что почувствовал, что необходимость перемены обстановки…

КОКОРЕКИНА: Овладела охота к перемене мест.

КИМ: Охота, да, овладела. И я соскучился уже немножко по московским друзьям. И я уехал легко. Но через месяц я подвергся такому острому приступу ностальгии камчатской, которая меня держала два года. Боже мой, что со мной творилось! Я штурмовал Камчатку, свой заброшенный поселок штурмовал письмами. Писал трудовику, физкультурнику, литераторше, писал письма: "Напишите что угодно: кто вышел замуж, кто, наоборот, развелся".

КАРЛОВ: И вот в этот период жестокой ностальгии появилась песня? Или она появилась раньше?

КИМ: У меня появилось очень много песен, связанных с Камчаткой.

КАРЛОВ: А ведь есть еще города, в которых, насколько я понимаю, вы не бывали, но тем не менее…

КИМ: Их список больше.

КАРЛОВ: О них вы знаете хорошо. Вот, например, город Ливорно. Откуда у вас взялся интерес к этому городу?

КИМ: Вы знаете, к Ливорно лично у меня нет никаких претензий и, я бы сказал даже, особенной склонности, потому что я не очень хорошо знаком с историей и обликом этого места. Но завела меня туда работа. Работа же была в высшей степени заманчивой, драматичной и, как бы это сказать… азартной для меня. Потому что речь идет о мюзикле "Граф Орлов", куда я был приглашен продюсерами этого мюзикла. И это была вторая уже работа с композитором Романом Игнатьевым. Первая в том же формате (как сейчас это принято называть), с теми же продюсерами была "Монте-Кристо". Она называлась "Монте-Кристо", но все помнят, что это был граф. Поэтому после французского графа захотелось графа отечественного, и возникла работа, которая называется "Граф Орлов".

КОКОРЕКИНА: Но это подлец же!

КИМ: Нет, это драматическая фигура. Отелло тоже в какой-то степени подлец, если так...

КОКОРЕКИНА: Нет, он - жертва страстей.

КИМ: А Орлов? Орлов - жертва борьбы двух страстей.

КАРЛОВ: Женская логика: если никого не убил, то подлец. А если задушил собственными руками, то жертва.

КОКОРЕКИНА: Нет, Отелло пострадал от собственной ревности и коварства Яго.

КАРЛОВ: Там Дездемона пострадала больше всех, я слышал.

КИМ: Клянусь, он потом зарезался. Я недавно видел передачу…

КОКОРЕКИНА: Отелло рассказывал, как это было?

КАРЛОВ: Скандалы. Интриги. Расследования.

КИМ: Ираклий Андроников рассказывал от имени актера Остужева, как Сальвини играл Отелло. Ой, какой был прекрасный рассказ! Но это в скобках. А так, в общем, эта работа возникла, и я, разумеется, перерыл всякие источники и, конечно, остановился в первую очередь на блистательной работе Леонида Зорина "Царская охота". Тем более я видел и спектакль в театре Моссовета, где играли Терехова и Марков главные роли, и видел фильм, где играли тоже очень хорошие, сильные актеры: Еременко-младший играл графа Орлова, а Екатерину играла Света Крючкова. Боже мой, как она ее потрясающе сыграла в этом фильме! А Самохина играла самозванку. И, конечно, эта трагедия, эта история потрясает. Должен вам сказать, что когда я порылся в исторических источниках, то увидел, что история не совсем… историческая правда немножко расходится с художественной. Но поскольку художественная правда всегда главнее, чем историческая…

КОКОРЕКИНА: Конечно. Поверят в нее.

КИМ: Да, конечно. "Поэзия всё перевирает, кроме самого основного", - сказал я когда-то в молодости.

КОКОРЕКИНА: И эта цитата вам понравилась.

КИМ: И в дальнейшем это только подтверждается, да. И поэтому всю эту историю я попытался изложить в своем либретто, а Роман Игнатьев попытался изложить это музыкально. И, судя по всему, у нас это получилось, поскольку интерес публики к этому не иссякает.

КАРЛОВ: А что же с городом Ливорно?

КИМ: В Ливорно просто происходили главные события, причем, насколько я помню, исторически это даже не всё происходило в Ливорно, и в других местах Италии тоже. Но Ливорно - очень хорошее название. Ли-вор-р-р-но…

КАРЛОВ: И рифмуется: притворно…

КИМ: Да, да.

КОКОРЕКИНА: Придворный…

КИМ: Бесспорно…

КАРЛОВ: Узнали что-нибудь о городе такое, что прямо захотелось там побывать?

КИМ: Нет, нет, нет. О Ливорно ничего специально не узнавал. Узнал только, что это порт и что на его акватории происходили вот эти потешные бои, которые устраивал граф Алексей Григорьевич Орлов на потеху… Он же возглавлял там эскадру русскую, российскую эскадру.

КОКОРЕКИНА: Бои на потеху самозванке?

КИМ: Нет, не на потеху самозванке. Самозванка была среди зрителей, которые наблюдали эти потешные бои, во время которых сжигались целые корабли. И так волей фантазии мы совместили самозванку с этими потешными боями и завязали интерес, взаимный интерес ее и графа Орлова. А дальше… рассказывать всю историю или не надо?

КОКОРЕКИНА: Рассказывайте, рассказывайте!

КАРЛОВ: Всю историю графа Орлова? Я не думаю, что в этом есть смысл, иначе люди… Я знаю, вы расскажете это так, что люди не захотят смотреть, потому что это будет образно и красиво, театр у микрофона. А вот вернуться бы в какой-нибудь город, городок, о котором мы еще не рассказывали, где сердце отдыхает?

КИМ: Где отдыхает сердце?! Сердце во многих местах может отдохнуть. И первое, что, конечно, приходит на ум - это опять-таки города любимые, города, в которых я жил. Я уже говорил о Камчатке. И два года назад я навестил Петропавловск-Камчатский, до поселка добраться не удалось. Но чаще я бываю в другом городе, в котором я провел свое детство и отрочество. Это уже поближе. Город называется Малоярославец, губерния называется Калужская. В этом городе я учился со 2-го по 7-й класс. И, конечно, я его навещаю по два-три раза в году, в разное время года - и зимой, и летом, и осенью. Он для меня прекрасен, и каждый уголок что-то сердцу говорит.

КОКОРЕКИНА: А о чем говорит уголок?

КИМ: О том, как я здесь бегал босиком.

КОКОРЕКИНА: Так, прелестно!

КАРЛОВ: Зимой.

КИМ: Зимой на Камчатке приходилось бегать босиком. А в Малоярославце если и бегал, то редко. А зато там летом и осенью очень хорошо, красиво. Он очень красиво расположен, город Малоярославец, он стоит на холмах. Эти холмы плавно опускаются к долине, долину плавным зигзагом пересекает речка с хорошим названием Лужа. Но лужа не в нашем пошлом смысле, не лужа в миргородском, точнее в гоголевском, смысле, которая была главным центром города Миргорода, а Лужа - потому что так произносилось на старославянском или на древнерусском языке прилагательное "луговая". Это луговая речка, и поэтому – Лужа, она так и называлась. Это название так и сохранилось. Причем она вошла в историю, потому что отважный наш патриот Савва Беляев, мельник, открыл плотину в то время, когда французы хотели перейти на новую Смоленскую дорогу. Но наши дали бой, а мельник открыл плотину. Так что Лужа наша тоже внесла свой…

КОКОРЕКИНА: Понятно. И французы узнали, что такое сила настоящей русской Лужи.

КИМ: Да. Он как раз среди городов-героев войны 1812 года.

КАРЛОВ: Если мы туда попадем, куда в первую очередь нужно отправиться?

КИМ: Нужно пройти его из конца в конец, я так думаю. Но, конечно, через центр, потому что там стоит замечательней памятник, поставленный через сто лет после 1812 года в парке, в скверике таком в центре Малоярославца. Там недалеко стоит потрясающей красоты церковь. Она стоит на самом высоком месте Малоярославца, а он стоит на самом высоком месте всей округи. И она видна на 50 километров.

КОКОРЕКИНА: А в советское время что было в этой церкви?

КИМ: Какой-то склад. Но должен отдать должное советской власти, она не покушалась на ее разрушение. Церковь все-таки была объявлена, кажется, памятником старины не очень далекой, 1912 год всего-навсего, но все-таки связана с победой оружия. И работала на патриотическую ноту. А остальные три храма были к черту разрушены. И Черноостровский монастырь был запущен ужасно, там было какое-то общежитие ФЗУ или еще что-то в этом плане. Другой храм - с него снесли все купола, устроили кинотеатр. Третий превратили в склад. Представьте себе, на сегодняшний день они блещут золотом, они все восстановлены, там идут службы. Черноостровский монастырь вообще потрясающий оказался ансамбль...

КОКОРЕКИНА: Ну так и прекрасно! Значит, все-таки не до конца разрушили, было что восстановить.

КИМ: Не до конца. Дело в том, что монастырь разрушить было невозможно. Жители очень старались, но отковырять эти кирпичи просто невозможно. Знали секрет.

КАРЛОВ: А памятник Ленину там до сих пор стоит?

КИМ: Кажется, да.

КАРЛОВ: А где?

КИМ: По-моему, где-то в центральном скверике. По-моему, остался он, да. Нет, ну эти памятники везде стоят, они сохранились в отличие от памятников генералиссимусу, который остался, по-моему, только в городе Гори. А так я не помню, чтобы… А, где-то еще, недавно я в газетах прочел, восстановили его где-то в России. Но где - не помню. Наверное, в Волгограде. Но тут бог с ними.

КАРЛОВ: Может быть.

КОКОРЕКИНА: А праздники в ту советскую эпоху как проходили в Малоярославце? Официально утвержденные.

КИМ: Как и везде. Народ выходил, естественно, со знаменами, с плакатами и шел дальше к центру. Там останавливался, на какой-то трибунке появлялся главный или генеральный секретарь местной компартии…

КАРЛОВ: Местной ячейки.

КИМ: Главный секретарь райкома произносил речь и так далее. Это малоинтересно. Я вспомнил, правда, один замечательный парад, который я пережил 7 ноября 1967-го, по-моему, года - 50 лет советской власти - в новосибирском Академгородке. Там был замечательный клуб такой, назывался "Под интегралом", куда входили местные вольнодумцы из ученых. И они же и приглашали бардов на всякие свои посиделки. И я увидел, как они шагали. Замечательная была группа этого клуба "Под интегралом". Впереди шла в кожанке комиссарша с маузером. Справа от нее шел революционный матрос, слева - революционный красногвардеец в пулеметных лентах накрест, и они несли огромный красный плакат, на котором не было ничего написано.

КАРЛОВ: Юлий Черсанович, этот вопрос дежурный у нас. Как говорится, нот всего семь, слова все банальные. Вопрос тоже банален, но каждый на него отвечает по-своему. Если вам предложат, например: Юлий Черсанович, мы тут посовещались и решили, что вот вам огромная сумма денег, вот вам интересное дело, вот вам письменный стол, вот вам комната, - в каком доме, в каком городе будет эта комната с письменным столом? Где бы вы выбрали место для жизни?

КИМ: Пожалуй, с ходу так и не ответишь, потому что мне сразу мерещится несколько домов, несколько столов и несколько городов, где мне всегда работалось хорошо. Наверное, я все-таки остановился бы на маленьком домике, который находится недалеко отсюда, по Минской дороге, в Петелино, есть такое местечко. Там есть небольшой дачный участок.

КОКОРЕКИНА: И хорошо там.

КИМ: Очень хорошо работается, да. Сидишь под антоновкой (особенно в этом году), и так время от времени: бум, бум! - падают яблоки.

КОКОРЕКИНА: А еще можно руку протянуть и снять.

КИМ: Да. И можно снять.

КАРЛОВ: И чувствуешь себя немножко Ньютоном. Большое вам спасибо. Была очень душевная беседа. Хотим вам пожелать хорошего места для жизни, творческих успехов, счастья, здоровья.

КОКОРЕКИНА: А своим детям - таких вот учителей истории.

КИМ: Спасибо. Счастливо всем.