Доживем до понедельника Михаил Веллер

КАРЛОВ: Сегодня в рубрике «Городки» у нас гениальный мыслитель, автор мегатеорий всего господин Михаил Иосифович Веллер. Вот я, честно говоря, очень люблю встречаться с Михаилом Иосифовичем Веллером, потому что это журналистски очень простая задача. Говоришь Михаилу Иосифовичу «здравствуйте»…

КОКОРЕКИНА: Здравствуйте.

КАРЛОВ: …а потом Михаил Иосифович сам всё рассказывает, и заслушаешься.

КОКОРЕКИНА: И через час говоришь: Михаил Иосифович, большое вам спасибо, до свидания. В общем, в этом вся работа.

ВЕЛЛЕР: То есть я еще рта не открыл…

КАРЛОВ: А мы уже вам сказали приятные слова. Михаил Иосифович еще к тому же наш коллега, он тут на другом этаже ведет передачи.

ВЕЛЛЕР: На этаж выше.

КАРЛОВ: На этаж выше, вот так вот, друзья мои, сразу унизил.

КОКОРЕКИНА: По всем статьям, Александр. Ну что же, Михаил Иосифович, вообще довольно сложно было определить географию сегодняшнего вашего рассказа, потому что есть у вас книги с такими четкими географическими привязками, это и «Легенды Невского проспекта», и «Легенды Арбата», и вот «Мишахерезада», которая мне достаточно случайно попала в руки, и я вам честно скажу, вы просто спасли мои скучнейшие каникулы в Таиланде. Как-то получилось, что вроде бы приехала на море, на солнце, но зарядили дожди, тропический ливень, и если бы не ваша книга…

ВЕЛЛЕР: Слушайте, вы меня убиваете.

КОКОРЕКИНА: И если бы не ваша книга, я могу вам сказать…

ВЕЛЛЕР: Молодая, стройная, красивая женщина в купальнике на песке в Таиланде тоскует, пока не начнет читать.

КОКОРЕКИНА: Под тропическим ливнем.

ВЕЛЛЕР: Они там теплые.

КОКОРЕКИНА: А дождь все равно стеной, понимаете. Я вам честно скажу, вот передо мной стоял выбор: либо читать книгу, либо присоединиться к этому, знаете, великому множеству английских колонистов, которые становились там губернаторами на островах, а потом спивались, потому что тропический ливень лишал их возможности вообще какого бы то ни было жизненного выбора.

ВЕЛЛЕР: С какой радостью я бы неделю пожил жизнью колонизатора. Вот всегда было моей мечтой сесть в эту, на двух колесах, рикшу и, плюя ему в спину сливовыми косточками, хлебая виски из горла, говорить: пошел, например, в Эрмитаж.

КАРЛОВ: Но вас эта тенденция должна радовать, потому что современная русская женщина между бухать и читать выбирает второе.

ВЕЛЛЕР: Большое спасибо.

КОКОРЕКИНА: Но никакой рикши, понимаете, нет при этом. Если куда-то хотите дойти, то это на своих двоих или на мотоцикле.

ВЕЛЛЕР: То есть за отсутствием рикш пришлось читать меня. Тоже хорошо.

КАРЛОВ: Ну, вас не все читают вопреки, знаете ли.

ВЕЛЛЕР: Некоторые ездят, да, я слышал, что некоторые все-таки ездят.

КАРЛОВ: Ну что же, давайте отправимся в тот город, в который, как вы сами говорите в многочисленных интервью, всякий раз вам хочется вернуться. Это Ленинград, он же Санкт-Петербург, он же Петроград.

КОКОРЕКИНА: Он же Питер.

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, если бы у нас была такая система децентрализации, литературных агентов и так далее, как в европейских странах, как в Штатах, я бы, конечно, никогда никуда оттуда не уезжал, всё было бы прекрасно. Но поскольку у нас в Москве сходится всё, вот ты хочешь, ты не хочешь, получается, не получается, но почему-то финал - это как наше когда-то в детстве любимое место из «Мичмана Панина», эта коронная сцена молодого красавца Тихонова, мичмана: и вот я здесь, господа! - бац, и ты здесь, - а то бы я жил, конечно, в Ленинграде.

КАРЛОВ: А где, на какой улице?

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, в Ленинграде жить очень много где хорошо. Менялся я на Таллин в 1979 году с улицы Желябова, которая ныне называется Большой Конюшенной, дом 25, между шахматным клубом имени Чигорина и универмагом ДЛТ - уж не знаю, кому он сейчас принадлежит. Во дворе, четвертый этаж налево после арки. Сейчас там маленькая дешевая гостиница «Цезарь», это номер 411, и когда я приезжаю в город Петербург, я звоню заранее, и замечательный парень по имени Алексей, который работает там главным портье трех мини-отелей, бронирует мне этот номерок, очень дешевая гостиничка, и я в нем живу. Я вхожу в свою собственную комнату и думаю: вот думал ли я тысячу лет назад, что так вот оно будет? Чудное место.

КАРЛОВ: Там ничего не изменилось, кроме обстановки внутри?

ВЕЛЛЕР: Там многое изменилось. Но, вы знаете, одна из трех знаменитых в городе пышечных и котлетных, она осталась. Вот ты идешь от Невского по улице, ныне Большая Конюшенная (а все равно идиотское название, Андрей Желябов лучше), и налево у тебя вот эта арка, а справа от арки пышечная и котлетная.

КАРЛОВ: Так и называется?

ВЕЛЛЕР: Да, да, так и называется.

КОКОРЕКИНА: А поясните, пожалуйста, что такое пышки? У нас в городе…

ВЕЛЛЕР: Вы всерьез?

КОКОРЕКИНА: Я всерьез, да, у нас в городе пышки, например, не продаются, у нас продаются пончики.

ВЕЛЛЕР: В Таиланде нету пышек? А, в Москве? Что, в Москве тоже нет пышек?

КОКОРЕКИНА: Нашим городом я как раз называю Москву.

ВЕЛЛЕР: Да, вы знаете, что интересно…

КОКОРЕКИНА: У нас пышек нет, у нас есть пончики.

ВЕЛЛЕР: Да, вы знаете, что интересно, как бы это объяснить…

КОКОРЕКИНА: Да, объясните, пожалуйста.

ВЕЛЛЕР: Представьте себе бублик. Вы его немножко накачали насосом, и бублик стал толстый. Потом вы сделали крекс, фекс, пекс, и он, продолжая оставаться толстым, сделался маленьким, то есть диаметром приблизительно сантиметров 8-9-10. И вот этот толстенький маленький бублик с дырочкой посередине, который сделан из очень легкого ноздреватого теста, варенного в масле без начинки, тесто такое сладковатое, который достается, кладется на тарелочку, посыпается сахарной пудрой.

КОКОРЕКИНА: Слава богу, это пончики.

ВЕЛЛЕР: Нет, пончик, первое, без дырки, без дырки пончик!

КОКОРЕКИНА: С дыркой! Я вам на «Парке культуры» покажу, где пончики с дыркой.

ВЕЛЛЕР: Я считаю, что человек, который сделал в пончике дырку и продолжает называть его пончиком, хотя превратил его в пышку, был человек с умственными ограничениями. Это сейчас так говорится. Раньше называлось даун, олигофрен. Какой же это пончик? Пончик кругленький, симпатичный. А может быть еще пончик с повидлом. Ты его кусаешь, оттуда - раз, и соседу в рожу выстреливает повидло.

КОКОРЕКИНА: Какая прелесть, вот такие у нас в городе не делают.

ВЕЛЛЕР: Он стоил 6 копеек, когда мы учились в школе.

КАРЛОВ: А котлетки каковы же были на вкус тогда и сейчас?

КОКОРЕКИНА: Слава богу, что котлеты во всех городах одинаково называются.

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, да, вот котлетки, они, по-моему, одинаковы совершенно везде. И я понял, что такое завершение возрастного круга. Вот года четыре назад я поймал себя на желаниях безумных: купить бутылку дешевого портвейна, пойти с кем-нибудь вдвоем в котлетную, там развести бутылку пол-литровую дешевого портвейна в два стакана и закусить это парой таких котлеток, густо помазав их горчицей. Вы знаете, удовольствие было, конечно, не то, что в далекой юности. Видимо, дело не в котлетках, видимо, дело в том, куда ты их всовываешь, а организм несколько сменился.

КОКОРЕКИНА: Не принял.

ВЕЛЛЕР: Принял, но удовольствие уже не то. Так вот, эта чудесная пышечно-котлетная. А другая пышечно-котлетная - когда-то род мой жил на улице Садовой, дом 32, угол Апраксина переулка, и вот там была самая-самая знаменитая в городе пышечная, которая осталась и сейчас. Никогда я не видел, чтобы кто бы то ни было в системе общепита работал с такой скоростью, как тетки, которые менялись в этой пышечной. Там уже сколько поколений сменилось, они работают как пулеметы, народ не успевает доставать деньги и оттаскивать эти чашечки и тарелочки.

КОКОРЕКИНА: Слушайте, а может, они из цирка, может, их списывают просто?

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, очень может быть. Нет, в цирк берут тех, кто не прошел по конкурсу в пышечную.

КАРЛОВ: Вот так вот. Вы сказали, она знаменита, но знаменита она не только пышками и котлетами, наверняка и публикой своей. Кого там можно было встретить?

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, нет, публика там самая обычная, это не «Сайгон». «Сайгон» - это уже следующее место. И когда я идут по Невскому, нет у меня сил не зайти туда, хотя там давно гостиница то ли «Рэдиссон САС», то ли как она называется, весь этот «Сайгон» перестроен абсолютно, то есть там обычный дорогой бар, который может быть в любом большом городе Запада, и цены совершенно сумасшедшие какие-то. За портвейн, за рюмку портвейна с тебя там сдерут четыре шкуры и так далее. Но там был «Сайгон», и вот там была своя публика. Там были свои стукачи, свои поэты, свои гомосексуалисты, там были все свои. И тетки, которые варили кофе, так они же варили лучший кофе в городе, это же был настоящий кофе, от него глаза поперек лба становились, молодцы.

КОКОРЕКИНА: Ага, так тетки, может, и стучали, нет?

ВЕЛЛЕР: Тетки-то? Конечно, а как же. Ну как же можно не информировать родной Комитет государственной безопасности о том, что происходит в таком шалмане? Конечно же. Туда люди приходили общаться, доставать деньги, устраивать фиктивные браки, меняться блатными работами: типа ты - сторож на автостоянке, а я - кочегар в газовой котельной, вот я устрою того, а ты устроишь этого. И так далее, и так далее. Там всё было схвачено.

КАРЛОВ: А о чем говорили?

ВЕЛЛЕР: Обо всем. О том, что советская власть погана, о том, гений Бродский или не гений, о том, правильно расстреляли Гумилева или неправильно, о том, где можно купить «рыжего Манделя», то есть Мандельштама цвета терракоты, не за 70 рублей, а по цене более дешевой, и так далее. Ну, люди жили серьезной жизнью.

КОКОРЕКИНА: А публика преимущественно мужская?

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, преимущественно, да.

КОКОРЕКИНА: То есть это такой вариант клуба?

ВЕЛЛЕР: Конечно. В основном дамы там были специфические. То есть могли зайти какие-то чужие, какие-то глупые, ну, студентки просто так, взрослые тетки просто так. А так это были дамы, которые прибивались к нище-интеллигентно-творческим кругам. Это были не то чтобы шалавы, нет, нет, это были женщины достаточно свободного поведения, но эта свобода была направлена, как такая кумулятивная струя, исключительно туда, где были вот такие творцы, непризнанные гении. Они были немытые, они были кривые, они были не в ладах с советской властью, они рассказывали, какие они гении, - вот с ними надо было жить. Потому что это было высоко, престижно, прекрасно, интересно. Другие не интересовали. Это была очень интересная публика.

КАРЛОВ: И сумасшедшие женщины.

КОКОРЕКИНА: Слушайте, сумасшедшие женщины, а возрастная категория? То есть вряд ли это были совсем юные девы, это все-таки были уже такие женщины, немножко повидавшие жизнь.

ВЕЛЛЕР: Да, вот насчет возрастной категории, - да, да, и повидавшие, и на ощупь ее познавшие. Это вот так навскидку где-то от тридцати до сорока.

КОКОРЕКИНА: И искавшие судьбы муз, по всей видимости?

ВЕЛЛЕР: Нет, они уже смирились со своим положением. Всё ведь это были маргиналы, всё это были люмпены. Вот по прямой можно пройти минут примерно за 15 очень прогулочного шага оттуда до кафе «Север», - вот там уже была совсем другая публика. Там могли быть, как говорили когда-то на филфаке, где я учился, люди с большой буквы «б». В два часа дня они могли быть в норковых манто, с вечерним макияжем, и невозможно было определить - они «уже» или они «еще». Они были манекенщицких статей, но судьба сложилась таким образом, они там сидели и что-нибудь пили изящное.

КОКОРЕКИНА: А не оттуда ли появилась вот эта замечательная героиня из «Легенд Невского проспекта»? Простите, я запамятовала ее имя, но судьба ее была весьма причудлива. Девушка из простой семьи, сначала она пленилась англичанином, который строил комбинат, думала, что он увезет ее в Англию, она выйдет за него замуж и вырвется из ненавистного «совка». Потом, значит, англичанин, сраженный идеей построения социализма в отдельно взятом государстве, отказался от английского гражданства, чем расстроил ее безмерно. Девушка стала дальше куда-то устремляться, поступила на филфак, там тоже нашла какого-то перспективного юношу, но была застукана с ним в постели, вследствие чего у юноши карьера под откос, и девушке опять пришлось искать…

ВЕЛЛЕР: Я помню эту довольно длинную историю, спасибо большое.

КОКОРЕКИНА: Это она?

ВЕЛЛЕР: Необыкновенно приятно слушать себя в изложении красивой женщины напротив. Эта история называлась «Марина».

КОКОРЕКИНА: «Марина», точно!

ВЕЛЛЕР: Нет, взялась-то она не оттуда. Вы знаете, как бы сказать короче. Если совсем короче, так сложилось исторически, что через четыре дня, то есть в четверг, 24 октября, как раз на тему «Легенды Невского проспекта» (книге 20 лет, юбилей!) у меня будет вечер в Театре эстрады, и там я это всё буду рассказывать основательно. Потому что у меня был приятель, которого звали Натан Федоровский, у которого была внешность «веселье антисемита», который, как-то придя ко мне в гости…

КОКОРЕКИНА: Человек со шляпой?

ВЕЛЛЕР: Нет, нет, шляпа отдельно. С Андрюшей Ургантом, папой Вани Урганта, тогда молодым, худым, пушистым, всегда поддатым и так далее, рассказал мне в компенсацию за то, что пришел в непотребном обществе не только Андрюши Урганта, историю про родоначальника фарцовки Фиму Бляйшица и заодно несколько слов про Марину тоже. Дальше произошло конструирование. Потому что ее пребывание в провинциальном публичном доме - это мелкий штрих из биографии моей одноклассницы Танечки Жуковской, когда я учился в городе Могилеве последние четыре года, кончая школу. История про постройку комбината в Сосновом Бору - это история про постройку комбината в городе Могилеве, где строили действительно три очереди немцы, японцы, и все кричали: подальше, потому что расплавляются ботинки, когда по полу ходишь. Ну, все были, конечно, в атасе, когда реально министр легкой промышленности Италии, итальянцы вложились, выразился по поводу этого комбината, что он очень способствовал сохранению окружающей среды в Италии, - тогда все поняли, что, кажется, выступили удачно. Что касается ее романа с певцом Джордже Марьяновичем, фамилия девицы была Мучкина, этим романом жил весь филфак. Как только Марьянович уехал, то бедную Мучкину вышибли вон с волчьим билетом, хотя они были молоды, они были свободны, они были совершеннолетние…

КОКОРЕКИНА: Они были беспартийные.

ВЕЛЛЕР: Они вступили в связь по обоюдному согласию, они не делали абсолютно ничего предосудительного, они очень нравились друг другу. Но ей объяснили, что физиологические контакты с иностранцами - только по заданию органов контрразведки, и никакой личной инициативы. Вот за инициативу ее и выгнали, бедолагу.

КАРЛОВ: В какой же великой стране мы жили.

ВЕЛЛЕР: О-о-о!

КОКОРЕКИНА: А вот этот апогей ее жизни, когда она встречается с арабским шейхом, ну или кем-то подобным, и понимает, что…

ВЕЛЛЕР: Ну, будем откровенны, это я уже придумал.

КОКОРЕКИНА: Это была шикарная придумка.

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, в этой книжке я довольно много придумал, потому что, когда в 90-е годы меня на несколько лет отлучили уже не от ленинградского, а от петербургского радио (а я уже жил в Таллине), потому что прислали полярники негодующее письмо, что не сметь вообще порочить светлое имя Ивана Дмитриевича Папанина, им сказали - подите на фиг…

КОКОРЕКИНА: Это «Маузер Папанина»?

ВЕЛЛЕР: Да. А они скатили телегу в президентскую канцелярию, и оттуда ответили: кто такой Веллер - не знаем и не собираемся, но чтобы полярников обижать не смели, принять меры. На три года отлучили. И только после этого я узнал, что Иван Дмитриевич Папанин с 20 ноября 1920 года, красные взяли Крым, и до апреля 1921-го - весь страшный период - был комендантом крымской ЧК. А комендант это не тот, кто считает стулья, это тот, кто организует расстрельный процесс, руководит им и стреляет лично. То есть он работал исполнителем под Белой Куном и Розалией Землячкой, этими двумя кровавыми псами. Там было перестреляно по меньшей мере 70 тысяч человек! Вот вам добродушный, с усиками Иван Дмитриевич Папанин. Правда, потом он лечился в дурдоме, из органов уволился. Было дело, да.

КОКОРЕКИНА: Вы знаете, а меня еще потрясла такая деталь: письмо от полярников. Это же как работала почта России, подумайте только!

ВЕЛЛЕР: Отлично работала. Вы знаете, письмо от полярников… Я понял, что, кажется, книга пошла, в городе Таллине, у меня еще нет денег на квартиру в Москве, издательство не дало аванс и так далее, и вот, чувствую, голова не работает, две недели сплошной работы, пора выходной. Утром – сто пятьдесят и гулять по городу, рыночек у вокзала, вижу книжку «Великие солдаты двадцатого века» - обожаю военную историю… Прихожу, раскрываю, сую в рот что-то - слева халву, справа сушку, посередине молоко, включаю телевизор, а там викторина «Своя игра». И ведущий голосом вот этого - как фамилия Майкла, который объявляет на боксе замечательно фамилию, тянет гласную на 20 секунд?.. И вот он тянет: «За взятие какого советского города был награжден орденом Боевого Красного Знамени одноглазый орел пустыни Моше Даян?» И у меня падает халва с сушкой в молоко, молоко на колени, потому что за взятие никакого советского города ничем и никогда не был награжден Моше Даян, который никогда в жизни не был в Советском Союзе! Была такая байка и в Москве, и в Питере, всё остальное я свинтил. Я знал, что брал Ватутин, а не Рокоссовский, и так далее, и так далее. Но свинтил. (В Израиле перевели сразу, обрадовались, да там знают биографию...) Кто-то говорит: Воронежа, кто-то говорит: Ростова. Нет, говорит ведущий, Киева. Я понимаю, что, кажется, слава пришла, хотя не так, как я думал. И тогда я вижу, что я купил не ту книжку. Это не «Великие солдаты двадцатого века» - я выпил с утра, - это «Великие скандалы двадцатого века». Я смотрю оглавление, вдруг написано: «Танец с саблями Сальвадора Дали». А у меня такой рассказ есть. Я открываю и читаю: без кавычек, слово в слово, без фамилии - как реальный великий скандал. Вот тогда я понял, что, кажется, поехала сама…

КАРЛОВ: Я так и не понял, как мы из кафе «Север» добрались…

КОКОРЕКИНА: До Моше Даяна?

КАРЛОВ: До папанинцев. Но тем не менее это было интересно.

ВЕЛЛЕР: Очень просто. В кафе «Север» садились, брали коктейль, брали выпить и закусить. В гардеробе мафия немых предлагала самого скромного вида черно-белые порнографические фотографии, это был один из их бизнесов, глухонемых. И вы разговаривали обо всем на свете. Если перейти на другую сторону и пройти чуть дальше, то мы попадаем в Казанский собор, где в течение года я работал м. н. с. и одновременно помощником главного столяра, заместителем помощника главного снабженца и так далее, и тому подобное.

КАРЛОВ: И всё это - Михаил Веллер, который у нас в гостях.

КОКОРЕКИНА: И еще, по-моему, замдиректора по…

ВЕЛЛЕР: Ну, это было всё вместе. И в это время экспозиция выглядела гораздо лучше, чем сейчас, потому что советская школа музейной экспозиции очень сильная, может быть, лучшая в мире. Если вы после экспозиции Русского музея (не сейчас, когда вечный ремонт, а вообще) видите, как висят картины в галерее Уффици во Флоренции, - это хамство, как они висят, я не знаю, кому там по блату дали это место, убивать надо за такую экспозицию. Так вот тогда в Казанском соборе было лучше. Там мы со столяром летом обедали на крыше Казанского собора. Мы покупали, как правило, «фугас» портвейна 0,7 и четыре беляша и чудесно проводили там время, цинично стреляя окурками с крыши в окружающих.

КОКОРЕКИНА: А о чем беседовали?

ВЕЛЛЕР: Разумеется, обо всем. О лете, о делах в соборе, о том, что нужно слазить под купол и поймать голубей. Однажды стали ловить - потом стирались полчаса. Там было очень много голубей, жило в межкупольном пространстве между кирпичом и жестью, и, значит, Игорь, столяр, на меня их гнал, а я сидел в окошечке небольшом, их должен был в руки две штуки поймать. Я еще не понял, как они меня своими погаными пыльными грудками и крылышками изобьют по морде лица, а кроме того, обгадят, - ну, как все птицы, когда их пугают, они улетают…

КОКОРЕКИНА: Зато как отрезвляюще это действовало.

КАРЛОВ: Это любое живое существо так поступает, мне кажется.

ВЕЛЛЕР: Не то слово. Там было очень интересно. Там люди действительно хранили огонь религии в советские времена. Там я впервые купил за пятьдесят рублей хорошую Библию из конфиската.

КАРЛОВ: Пятьдесят рублей это громаднейшие деньги.

ВЕЛЛЕР: Библия стоила сто, мой господин. Пятьдесят рублей за Библию…

КОКОРЕКИНА: Я прошу прощения, конфискат - это же соответственно находилось в неких запасниках?

ВЕЛЛЕР: Нет, конфискат - это когда что-то не полагающееся, например религиозную литературу, на которую не было разрешения, изымали на таможне, таможня была под КГБ, а потом думали: а куда ее отправить? А то, что касается религии, - в Государственный музей истории религии и атеизма. И она приходила, а делать было нечего. Поэтому кое-что (этими библиями были все углы забиты) разрешено было продавать своим, типа для научной работы, но все-таки за какие-то деньги.

КОКОРЕКИНА: А, но все-таки существовала какая-то удобоваримая версия, почему это распродается.

ВЕЛЛЕР: Да, да. Она у меня до сих пор хранится, чудесная Библия.

КАРЛОВ: А сидя на этой крыше, куда лицом оборачивались чаще всего, на что смотрели?

ВЕЛЛЕР: Да ни на что не смотрели, простите великодушно. Нас радовало само сознание того, что мы на крыше, а кроме вот этого глобуса зингеровского дома оттуда из-за барьерчиков было ничего не видно. Тогда мы и говорили о том, как было бы прекрасно - матрасик, шезлонг, солнечный зонтик, значит, пивка ящичек, снайперскую винтовочку и ящичек патронов.

КОКОРЕКИНА: Да? А я думала, пару девушек из кафе «Север».

КАРЛОВ: А зачем винтовочку-то?

ВЕЛЛЕР: Нет, ну с девушками на крышу - это что-то уже совершенно странное. А вот для снайпера на крыше самая подходящая позиция. Социальное недовольство имело место, что ничто по сравнению с социальным недовольством рядом с крейсером «Аврора», который тоже стоит в городе Петербурге и который от греха подальше вывели из состава Военно-морского флота.

КАРЛОВ: Это его погубит, говорят.

ВЕЛЛЕР: Я был последним, кто выпил, с улицы зайдя, или как сказать… я еще успел выпить с последним командиром крейсера «Аврора». Это было в прошлом году, в апреле, когда я просто гулял по городу. Ну, люди же меняются, понятно, офицеры меняются на должностях. Тогда я купил бутылку и купил свою книжку «Гонец из Пизы», и, подойдя к вахтенному (я полюбил сам себя за эту фразу), я его спросил: «Командир на борту, сынок?» - спросил я его отечески. И он, глядя на меня, сказал: «Да, да, конечно». Я ему важно сказал: «Доложи, Веллер спрашивает». Он на меня посмотрел, сделал два шага назад, в будочку, звонить, и командир лично вылез по пояс на палубу; потом сказал, что «я еще тральцем когда каплеем командовал, мы читали «Легенды Невского проспекта», я подумал: не тот ли самый?». Я сказал: вот, значит, большое спасибо. Я просто, поскольку с тех пор, как вышла книга, регулярно боюсь, проходя мимо, что мне кто-нибудь оттуда вылезет и даст по шее, я поэтому зашел, значит, сам подарить книжку про крейсер «Аврора» и выпить по этому поводу.

КАРЛОВ: А что с ним будет, с этим крейсером?

ВЕЛЛЕР: Ну, что будет, что будет… Больно думать на самом деле.

КОКОРЕКИНА: То есть это зло, что его разжаловали из военных кораблей?

ВЕЛЛЕР: Вне всякого сомнения. Потому что славу своей истории надобно хранить.

КОКОРЕКИНА: Так славу-то уже и так не хранили, когда устраивали там эти купания подгулявших богатых людей.

ВЕЛЛЕР: Конечно, а за это надобно сажать, за глумление над святынями.

КОКОРЕКИНА: Кого? Вот того самого командира, которому вы книжку подарили?

ВЕЛЛЕР: Нет, командир лицо подневольное. Там, говорят, губернатор была, вот с нее и начиная.

КОКОРЕКИНА: Во как.

ВЕЛЛЕР: А что? Неприкасаемых у нас нет. Для закона все равны, да? Это чудесная современная шутка.

КАРЛОВ: Да, да, да. Мы знаем одного журналиста, который… Ну ладно, не будем об этом.

ВЕЛЛЕР: Я знаю нескольких.

КАРЛОВ: История ведь эта наша, выстрел «Авроры»-то, ведет к кровавым последствиям, поговаривают. Такую историю тоже надо хранить?

ВЕЛЛЕР: Знаете, кровавые последствия хранить не надо, потому что история, она такая полупроводниковая, она оставляет лучшую половину от того, что было. «Аврора» работала в течение всей советской истории символом сбывшихся надежд, зари светлого будущего, государства трудящегося без эксплуататоров, и так далее, и так далее. Вот что бы я охотно снес, я бы снес здание на Лубянской площади, я бы там разбил большой сквер, более того, я бы там даже торговый центр охотно построил вместо здания на Лубянке, потому что очень нехорошие ассоциации. «Аврора» - это совсем другое. Был создан сильно позитивный миф. Эти матросы, которые все как один были анархисты, коммунистов среди них не было, которые пили спирт, а если доставали, то нюхали кокаин, хотя было его мало, достать его было трудно, которые воевать не умели, в основном мародерствовали, которые ходили патрулями и грабили квартиры, - эти матросы через кинематограф были борцы за светлое будущее человечества. Вот символом этого всего «Аврора» была.

КОКОРЕКИНА: Да, но и матросики так себе, конечно, были.

КАРЛОВ: Будем заявлять о своей позиции вернуть «Аврору» в лоно флота?

ВЕЛЛЕР: Мы говорим о мифологических матросиках, какие они должны были бы быть.

КОКОРЕКИНА: Михаил Иосифович, а можно вам задать такой вопрос. Учились вы на филфаке, тогда еще в Ленинграде, и учились весьма успешно.

ВЕЛЛЕР: По-всякому.

КОКОРЕКИНА: Ну, по крайней мере, знаете, в той биографической справке, которую нам предоставили, вы по меньшей мере были комсоргом всего, чего только можно…

ВЕЛЛЕР: А, ну что касается общественной, да, у меня лопалась учетная карточка от всего, да.

КОКОРЕКИНА: И вдруг вы срываетесь и без копейки денег в кармане решаете пересечь страну от Ленинграда до Камчатки.

ВЕЛЛЕР: Я и сейчас не понимаю, ну и что?

КОКОРЕКИНА: А зачем?

ВЕЛЛЕР: Хочется.

КОКОРЕКИНА: Нет, понимаете, вы с золотой медалью, вы учитесь на филфаке, вы занимаетесь общественной работой – такой достаточно ясный путь, куда вы движетесь дальше. И вдруг – раз! - чуть ли не к парижским клошарам.

ВЕЛЛЕР: Но вы понимаете, насколько сильнее нормальному юноше хочется стать матросом кругосветного плавания, чем аспирантом в научном институте. Это же совершенно логично и естественно, понимаете, когда люди идут в великие путешественники, конкистадоры, первопроходцы, космонавты, наконец, и так далее, и это совершенно нормально. А когда люди идут в офисный планктон, это уже совсем другое, горестное, время. Так что это всё совершенно нормально.

КАРЛОВ: То есть тогда для вашего поколения это было нормой?

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, для всего поколения это тогда не было нормой, но я и сейчас не понимаю, ну и что? Меня по дороге никто никак не репрессировал, меня только один раз хотели зарезать, но это по моей собственной глупости. Так это всегда и в родном городе…

КОКОРЕКИНА: Это когда вы на лавочке рядом с вокзалом ночевали?

ВЕЛЛЕР: Нет, на лавочке рядом с вокзалом - это было другое лето, в Средней Азии… Слушайте, большое спасибо, я вижу, вы как-то подготовились ко встрече.

КОКОРЕКИНА: Нет, я просто помню, что я читала.

ВЕЛЛЕР: Вот, вот, это мне напоминает всегда из «Каравана PQ» Пикуля: «Видит бог, мы нарвались на опытного истребителя», - сказал Зеггерс».

КАРЛОВ: Нет, ну конечно, о вас не зная, трудно с вами беседовать. Понятно, значит, тяга к приключениям.

ВЕЛЛЕР: Ну, это слишком громкое слово. Если бы я спрятался в трюме корабля в 16-м веке, отправляясь завоевывать Южную Америку, вот это была бы тяга к приключениям. А это всё так, настолько, насколько можно.

КОКОРЕКИНА: Настолько, насколько можно, и до Камчатки? Ничего себе.

ВЕЛЛЕР: Да, ну а что же?

КОКОРЕКИНА: А вот сегодня вы бы решились без копейки денег в кармане куда-нибудь двинуться? Если да, то в какую сторону?

ВЕЛЛЕР: В сторону денег, простите, совершенно идиотская шутка, конечно. Сегодня совсем другая жизнь, вы понимаете. Вот я был месяц с небольшим назад в Чите, был в своей родной Борзе, где вырос. Ты покупаешь билет, через 6 часов выходишь из самолета, проблем совершенно никаких. Но весь расклад не тот, понимаете. Каждому возрасту - свой фрукт, никуда не денешься. Кроме того, сегодня ты можешь купить билет, в общем-то, в любую точку мира и поехать куда угодно. В Советском Союзе мы жили за жестким железным занавесом. Но пространство внутри занавеса было все-таки большим, ты мог шляться по Средней Азии, по Кавказу, по Дальнему Востоку - где угодно.

КАРЛОВ: Если у тебя есть командировочное удостоверение. А так тебя возьмут патрули: а что ты, с пропиской в Ленинграде, делаешь у нас?

ВЕЛЛЕР: Нет, разумеется, документы должны быть, потому что иначе будут сложности. Но заметьте, до 1970 года на внутренних рейсах, если ты летишь не в погранзону, не в приграничную, даже не требовали паспортов, ты покупал билет и летел в самолете. Паспорта ввели после лета 1970 года, после убийства Нади Курченко.

КОКОРЕКИНА: Вы же сумели проникнуть в закрытый Владивосток?

ВЕЛЛЕР: Да, это было прекрасно, это было так просто, меня научили прямо по дороге. Пограничники проверяют документы, начиная от станции Угольная, это около часа от Владивостока. Если ты вовремя выходишь и пересаживаешься на электричку, то это местное сообщение, и никто ничего не проверяет, и всё было совершенно прекрасно, я сел и приехал. И вместо письма (письмо дороже) я отправил открыточку другу, который командовал стройотрядом в Ленобласти, что «мелкими частями скрытно проник в закрытый порт Владивосток, приступаю к выполнению задания». И открыточка не дошла!

КАРЛОВ: Бедный парень! А если бы дошла?

ВЕЛЛЕР: Ну, как-то трудно сказать, но он был на хорошем счету.

КОКОРЕКИНА: А вы бы его оттуда сняли, с этого счета.

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, ну как-то всё обошлось… А интересно, не в связи ли с этим на 5-м курсе его пригласили работать в комитет, в первое главное управление?

КОКОРЕКИНА: В органы?

КАРЛОВ: Возможно.

КОКОРЕКИНА: Может быть, он отнес открыточку куда надо?

ВЕЛЛЕР: Да, да, да.

КАРЛОВ: Финальный вопрос нашей программы, как правило, мы задаем такой. А вот если бы пришел некий господин, облаченный властью…

КОКОРЕКИНА: Облеченный.

КАРЛОВ: Приходит некий человек, который может всё, и он говорит: Михаил Иосифович, мы вот тут посоветовались наверху и решили - выбирайте город, значит, работа там будет, развлечения мы вам устроим, деньги на счету уже лежат, просто выбирайте город, где вы будете жить. Какой бы вы выбрали?

ВЕЛЛЕР: Так я бы в Петербург и вернулся, если бы еще можно было поддерживать отношения с издательством на том же уровне, что живя в Москве, то всё остальное…

КАРЛОВ: Сейчас даже выпить можно по Интернету, Михаил Иосифович.

ВЕЛЛЕР: Вы знаете, пока не пробовал, но мысль интересная. Цитируя классика: и робот, бормоча что-то о посошке на дорожку, сунул два пальца в розетку. Выпить можно, а дела устраивать по Интернету… Знаете, в Америке - может быть, а в России как-то не проходит.

КАРЛОВ: Все-таки надо личное общение, глаза в глаза, с глазу на глаз.

ВЕЛЛЕР: Да, да. Ну, вы понимаете, художник, редактор, корректор, верстальщик - это всё требует какого-то личного присутствия, иначе очень трудно.

КАРЛОВ: А секретарша главного редактора? Когда же она наестся этого шоколада, хочется спросить.

ВЕЛЛЕР: Нет, нет, с этим-то уже всё в порядке, какой там шоколад.

КОКОРЕКИНА: У нее уже диабет.

КАРЛОВ: Нам осталось лишь поблагодарить Михаила Иосифовича за то, что он нашел время, после своей рабочей смены спустился на этаж ниже к нам, на «Маяк»…

КОКОРЕКИНА: К нам, кочегарам.

КАРЛОВ: Устроил нам, знаете, именины сердца.

ВЕЛЛЕР: Да, господа, если кому охота в четверг заглянуть ко мне в Театр эстрады, очень рад, внесу в список с радостью.

КАРЛОВ: Понятно, друзья? Это для вас прозвучало.

ВЕЛЛЕР: Да нет, для вас.

КАРЛОВ: А, для нас? Можно было и за кадром. Михаил Иосифович Веллер у нас был в гостях, большое вам спасибо, удачи.

КОКОРЕКИНА: Спасибо и удачи.

ВЕЛЛЕР: Спасибо большое, всего доброго.