Доживем до понедельника Евгений Стеблов

КАРЛОВ: В студии Ольга Кокорекина и Александр Карлов. Начинается рубрика «Городки». Евгений Юрьевич Стеблов, народный артист России, сегодня у нас в гостях. Евгений Юрьевич, здравствуйте.

КОКОРЕКИНА: Здравствуйте.

СТЕБЛОВ: Здравствуйте.

КАРЛОВ: Ну что же, вы наш гид сегодня, выбирайте город, который ближе вашему сердцу, в котором есть такие уголки, о которых только вы можете рассказать, со своей точки зрения. Проведите нам такую экскурсию.

СТЕБЛОВ: Хорошо, попытаюсь. Я коренной москвич, родился я в Москве у Рижского вокзала.

КОКОРЕКИНА: Ой, соседи.

СТЕБЛОВ: А вы тоже у Рижского?

КОКОРЕКИНА: Я тоже, да.

СТЕБЛОВ: Виктор Павлов, к сожалению, уже ушедший от нас актер замечательный, как-то мы с ним сидели, разговаривали, и он мне говорит: ты у какого вокзала вырос? Я говорю: у Рижского. Он говорит: а я у Курского. Он по разговору понял это.

КОКОРЕКИНА: Интересно. А чем диалект «рижский» отличался от «курского»?

СТЕБЛОВ: Ну, я не знаю, он, как талантливый человек, что-то почувствовал. И у Рижского вокзала, собственно, скверик там был на площади…

КОКОРЕКИНА: Который сейчас заняла бензоколонка.

СТЕБЛОВ: Да? Я даже не знал. Напротив - храм. В общем, я вырос под звон колоколов этого храма, где знаменитая икона Трифона Великомученика, и под гудки паровозов, потому что железная дорога рядом. Это мой акустический фон.

КАРЛОВ: Плюс еще этот запах непередаваемый от шпал просмоленных.

СТЕБЛОВ: Но это уже когда я побольше стал.

КОКОРЕКИНА: На вокзал стали захаживать?

СТЕБЛОВ: Стал захаживать на линии, там платформы Ржевская, Рижская, когда был уже постарше, 7 лет. Были деревянные платформы, из досок, туда деньги проваливались, а мы собирали деньги и потом ходили на Рижский рынок, который был, конечно, совершенно другой, колхозный Рижский рынок, и там игрушки продавали деревянные, вот мы, значит, покупали.

КОКОРЕКИНА: А там же еще в непосредственной близости и Марьина Роща, такое место, пользовавшееся дурной славой.

СТЕБЛОВ: Да, но мы туда не ходили, это все-таки надо идти минут 20 пешком. Нет, мы о ней знали, но… Я уже много раз говорил об этом в разных интервью, мы жили в одном дворе с Володей Высоцким, наш двор - это его родина, это там, где жила его мама, потом он уже жил в Большом Каретном с мачехой, с отцом. И мы были ребята из одного двора. Хотя 8 лет разницы, он на 8 лет старше, конечно, мы не дружили, но он парень из нашего двора, и мы друг друга знали. И позже, когда мы сталкивались с ним в том же общежитии трифоновском, на улице Трифоновской театральное общежитие, он приходил к девчонкам с нашего курса, он уже окончил тогда школу-студию МХАТ, и тогда он как раз начинал только, это было начало 60-х, и вот он первые свои песни, немножко стилизованные под блатные, писал. И это всё было навеяно нашим двором, потому что во дворе и блатные были, и бандиты были, и в то же время интеллигенция была. Вот такой очень контрастный.

КОКОРЕКИНА: А как это мирное сосуществование вообще могло протекать, учитывая такие контрасты?

СТЕБЛОВ: Ну, не знаю как. Более того, даже когда драки были во дворе, когда мальчишки дрались, меня никогда не били почему-то. Почему-то никогда не били, все говорили: этого не трогать. Почему, я понять не могу. Позже уже это стало мотивированно, потому что папа в 1949 году сделал сам телевизор, и тогда на телевизор…

КОКОРЕКИНА: Весь двор собирался?

КАРЛОВ: Сам сделал телевизор, собрал?

СТЕБЛОВ: Да, в 1949-м, он радиоинженер по профессии. Он собрал телевизионный приемник, и, конечно, как сказать, «пущу на телевизор», «не пущу»...

КОКОРЕКИНА: Это понятно, серьезный рычаг.

КАРЛОВ: Регулировали потоки культуры.

СТЕБЛОВ: Да, и тогда уже был конкурс, чтобы охранять меня, у меня телохранители уже были.

КОКОРЕКИНА: Неплохо.

КАРЛОВ: А родители говорили: вот этот мальчик во дворе плохой, он из плохой семьи, а вот этот, наоборот, хороший, дружи с ним, а вот эти вообще?..

СТЕБЛОВ: Нет, не говорили, тогда не говорили. Это уже мама могла сказать позже про девочек.

КОКОРЕКИНА: Маму беспокоила другая тема.

СТЕБЛОВ: Да, да. Но это значительно позже. А тогда – нет. Вот это моя родина. Дедушка у меня был, с которым мы жили, Виктор Павлович Стеблов, который значительное влияние оказал на меня просто своим присутствием, потому что он сидел в кресле всегда, сказки мне читал... Ну, помимо родителей, первое-то влияние, конечно, было отца и матери. Бабушка была такая у меня, дедушкина жена, это родители моего отца, бабушка была игривая и такая легкомысленная.

КОКОРЕКИНА: Бойкая.

СТЕБЛОВ: Да, да. Несмотря на то, что она окончила духовную гимназию в свое время и была воспитанницей графа де Верьера, или у него английская еще фамилия Труш, он был управляющий делами богоугодных заведений сестры императрицы - Елизаветы, которая теперь к лику святых причислена.

КАРЛОВ: Ничего себе!

СТЕБЛОВ: Да, да. Я-то с ним не был знаком, но бабушка… Она вот окончила духовную гимназию, при этом была такой легкомысленной в вопросах веры. И я не был крещен, но тогда это было совершенно…

КОКОРЕКИНА: Не приветствовалось.

СТЕБЛОВ: Не приветствовалось, да. Но староста храма, который у Рижского вокзала, такая полная, помню, дама, она и регентшей там была… а может, она регентша, не староста, она регентша была, - когда мы встречались, я с бабушкой шел, она говорила: Марусенька, ну что же, мальчик так и не крещен? Моя бабушка говорила: а, отстань. Вот так вот. Но она при этом была достаточно артистична. Например, она, когда уже я стал повзрослей, она мне вариантов двадцать рассказывала, как дедушка к ней сватался. И каждый раз убедительно.

КОКОРЕКИНА: Прекрасно.

КАРЛОВ: Какой вам запомнился более других?

СТЕБЛОВ: Да у меня уже всё смешалось…

КОКОРЕКИНА: Главное, что дедушка верил во все 20 версий, вот что.

СТЕБЛОВ: Нет, дедушка-то знал реальность, а я слушал просто как что-то интересное. Мы с дедом ездили, это тоже место моего детства, в Останкино. Вот там этот дворец…

КОКОРЕКИНА: Шереметьевский, да?

СТЕБЛОВ: Потом храм, я помню, что мы ходили в подвал этого храма, и там какие-то могилы были, какие-то склепы. С дедушкой ездили на трамвае, и потом сидели на берегу этого пруда, это я помню, 5 лет мне, это тоже вот ареол моего детства. Хотя то, что сейчас Шереметьевская улица, тогда там еще дачи были. Иногда мы туда ездили на двухэтажном троллейбусе. Я, конечно, стремился на второй этаж…

КАРЛОВ: Двухэтажный?

СТЕБЛОВ: Да, ходили после войны двухэтажные троллейбусы. Я 1945 года, значит, еще после войны ходили, и я, конечно, стремился сесть на переднее место, изображая из себя водителя троллейбуса. И тогда он шел к мухинской скульптуре «Рабочий и колхозница».

КАРЛОВ: Кстати, как она вам сейчас, на новом постаменте?

СТЕБЛОВ: Лучше, чем на старом. Потому что она по замыслу должна была быть на высоком. Она сейчас лучше смотрится.

КАРЛОВ: А вот многие новые деятели культуры говорят, что мухинская скульптура на отшибе, надо ее поцентровей в Москве где-нибудь расположить. Как вы к этому относитесь?

СТЕБЛОВ: Да понимаете, это всё менять можно сколько угодно, это сколько людей, я имею в виду художников, столько и мнений.

КОКОРЕКИНА: А с другой стороны, она же стоит напротив того самого павильона, ради которого она там выстраивалась. Поэтому это логично.

СТЕБЛОВ: Да, да. Да нет, ну оттуда убрать, а место-то…

КОКОРЕКИНА: Облысеет.

СТЕБЛОВ: Облысеет, совершенно точное слово, потому что, когда вот ее ремонтировали-то, реставрировали, ее же там не было, ну и что, было как-то...

КАРЛОВ: Злые языки говорят: многие даже не заметили.

СТЕБЛОВ: Ну нет, я заметил. Я потом там тоже жил, в городке Моссовета. Я вообще в основном все время жил на проспекте Мира, в моем детстве эта улица называлась Первая Мещанская, и, конечно, я очень хорошо знал это всё, вот от Рижского вокзала к Кремлю. И во время демонстраций, когда уже был я 7-8 лет, мы там бегали, и иной раз прорывались туда, к Кремлю самому не удавалось прорваться, но довольно далеко, до Лубянки-то мы прорывались, и дворы там я все знал. Потом, так как дедушка был одним из руководителей Виндавской дороги, он еще до революции этот пост занимал и после революции тоже некоторое время, а потом он ушел в научно-исследовательский институт…

КАРЛОВ: Простите мою неосведомленность, Евгений Юрьевич, Виндавская дорога?

СТЕБЛОВ: Это Рижская, она шла до Виндавы. После революции же уже Рига была заграница, как, впрочем, и сейчас, и тогда она шла до Виндавы - Виндавская железная дорога. И бабушка рассказывала, что когда она выходила замуж за деда, то салон-вагон ему был положен, они в свадебное путешествие в салоне-вагоне ездили.

КОКОРЕКИНА: Ничего себе.

СТЕБЛОВ: Ну, она была его секретаршей. Он первую жену бросил и четверых детей, и поэтому…

КОКОРЕКИНА: Поэтому у бабушки и было 20 версий знакомства с дедушкой и развития их романа.

СТЕБЛОВ: Наверное. В общем, короче говоря, там был музей закрытый на Рижском вокзале, и там настоящие модели были, действующие модели, вагонов, локомотивов, и я помню, мы с дедом туда ходили, и служители отдавали ему честь по старой памяти, потому что ведь ранее, во всяком случае во время войны Второй мировой и перед войной, железная дорога была военизирована, носили погоны. У меня другая бабушка, мама моей мамы Татьяна Яковлевна, она преподавала в МИИТе немецкий язык, и она тоже приходила, я помню, в форме железнодорожной, у нее погоны были тоже. Она мне горчичники приходила ставить, она с нами не жила, но мне всегда было страшно - черная форма, эти блестящие погоны.

КАРЛОВ: И горчичники.

КОКОРЕКИНА: Такая страшная ассоциация с болезнью.

СТЕБЛОВ: Да. Ну, во всяком случае, вот это мир моего детства. И потом еще к этому надо прибавить ближайшее Подмосковье, потому что рижское направление, станция Нахабино, я там очень много жил вокруг этой станции. Там есть деревня Желябино, Павловская Слобода, вокруг там Веледниково, Озерки, в Озерках я лет 20 жил.

КАРЛОВ: Это называется «снимали дачу».

СТЕБЛОВ: Снимали дачу, да. А позже я купил, там есть такая деревня Славково, я купил там полдома в деревне, это уже в 1980 году, и там я со своей женой и сыном жил. Так что у меня много…

КОКОРЕКИНА: Возделывали участок?

СТЕБЛОВ: Жена одно время возделывала, я-то никогда интереса к этому не имел, а ей нравилось, она там клубнику сажала, какие-то овощи, и картошка тоже была, да, я помню.

КАРЛОВ: В 80-е годы это было важно, особенно в конце 80-х.

СТЕБЛОВ: Да вы знаете, раньше была советская конъюнктура, а сейчас антисоветская, и тоже всё врут. Как раньше врали, так и сейчас врут. Некоторые врут сознательно, а некоторые просто по незнанию, просто моложе по возрасту и не знают. Ну, я не помню, чтобы я… как я жил всю жизнь, так я и жил. Сколько я мог съесть, столько я и съедал.

КАРЛОВ: Ну а как же голодные 90-е, конец 80-х, начало 90-х, талоны на всё практически?

КОКОРЕКИНА: Да, индивидуальная карточка покупателя, помните, появилась.

КАРЛОВ: В магазинах, кроме березового сока, ничего нет.

СТЕБЛОВ: Не было у меня этого. Вот тут у меня была индивидуальная карточка моего лица, и я, конечно, в силу того, что я…

КОКОРЕКИНА: Это помогало?

СТЕБЛОВ: Конечно. Я с 1963 года уже стал в кино работать, и я был уже публичной фигурой, поэтому я мог придти к директору магазина, и ходил к определенным людям, с которыми был знаком, они мне помогли. Всё равно были заказы. Я не помню такого, знаете… ну, был момент, я помню, как я один раз шел от Рижского до Колхозной площади…

КОКОРЕКИНА: До Сретенки нынешней.

СТЕБЛОВ: До Сретенки, да, и не мог масла купить сливочного, вот сколько магазинов там, очень много, и нигде не мог купить масла. Но все равно это… Потом радость-то была какая, когда достанешь чего-нибудь!

КОКОРЕКИНА: Невероятная.

КАРЛОВ: А сейчас пошел, денег нет - тебе кредит, купил какой-то пылесос, за которым раньше в очереди стоять, и радости никакой!

КОКОРЕКИНА: У меня первое мое место работы было - музей-квартира Немировича-Данченко. И был получен заказ. Значит, его делили на троих: директор и мы, две помощницы, были. Была головка сыра очень небольшая, и мы по линейке на три части это всё делили. И когда каждый из нас принес домой, я не знаю, по 150 г этого сыра, счастье было тоже невероятное.

КАРЛОВ: А мы варили сыр сами, например, из творога.

СТЕБЛОВ: Из творога делали сыр, да. А мама с папой делали, из детства я помню, мороженое сами. Мы жили на даче в деревне Желябино, это от Нахабино недалеко, и там у нас хозяин дачи, он был мороженщик, дядя Савелий, что ли, если не путаю, его звали. Он нам подарил вот эти все приспособления: лопаточки деревянные…

КОКОРЕКИНА: Креманочки…

СТЕБЛОВ: Да-да-да. И вот мама с папой делали мороженое очень вкусное, конечно, домашнее мороженое, оно вкусное.

КАРЛОВ: А где же замораживали? В холодильнике обычном, в морозильнике?

СТЕБЛОВ: А у нас была, гарманжа называлась… У нас коммунальная квартира была, кухня метров 25 квадратных была. У нас соседей было немного, сейчас скажу… три семьи кроме нас. Но у нас было две комнаты, дедушка с бабушкой в одной комнате, мы в проходной с мамой и с папой, и я до 19 моих лет, я уже киноартистом был известным, всё жил в таких условиях. И у нас была вот эта черная дверь, она выходила на лестницу, и там было холодно просто, это называлось гарманжа. Почему гарманжа, не знаю. «Поставь в гарманжу». Или между рамами.

КАРЛОВ: Вот примерно такая квартирка, квартирища снималась в «Я шагаю по Москве», вот что-то такое. Ну, чтобы молодежь сейчас визуализировала то, о чем вы говорите.

СТЕБЛОВ: В «Я шагаю по Москве», там нет коммуналки-то.

КАРЛОВ: Коммуналки нет, но вот именно размеры комнат…

СТЕБЛОВ: А, ну да, да, конечно. Я как-то Никиту Михалкова, когда мы уже дружили, привел в нашу коммунальную квартиру, и потом я в какой-то мере увидел, почувствовал, что этот свой опыт он использовал…

КОКОРЕКИНА: В «Пяти вечерах»?

СТЕБЛОВ: В «Пяти вечерах», да.

КАРЛОВ: Евгений Юрьевич Стеблов у нас в гостях. Уникальные ощущения от радио у Евгения Юрьевича. Подождите, а неужели вы на радио никогда не работали? По-моему, работали.

СТЕБЛОВ: Работал, много работал. За 50 лет в профессии много раз работал. Я один раз с Литвиновым работал, он был режиссером какой-то постановки, радиопостановки.

КОКОРЕКИНА: «Театр у микрофона»?

СТЕБЛОВ: Да. И надо сказать, что я у него чему-то научился, вот как с микрофоном работать, как люфт какой-то делать, чтобы слушатель мог представить…

КАРЛОВ: Это то, чего нет у нас теперь.

СТЕБЛОВ: Ну, сейчас все тараторят, якобы это очень жизненно.

КАРЛОВ: А это пришло к нам, знаете, откуда?

СТЕБЛОВ: Откуда?

КАРЛОВ: «Юджин, а куда мы отправимся сегодня? Здравствуйте, с вами говорит специальный…» У нас даже интонации изменились у всех.

СТЕБЛОВ: Конечно, конечно. А вот он учил…

КАРЛОВ: «Говорит Москва…»

СТЕБЛОВ: Нет, ну это новостное. «Работают все радиостанции…» Вы знаете, между прочим, мы один раз уже после «Я шагаю по Москве» как-то с Никитой Михалковым пришли в «Арагви», и мы пошли в отдельный кабинет. Тогда это всё было очень доступно по деньгам. Ну, это что-то было за 25 рублей советских.

КОКОРЕКИНА: По деньгам доступно, но вот попасть в сам ресторан!

СТЕБЛОВ: Нет, а мы были уже известные люди.

КОКОРЕКИНА: А вы были звезды.

СТЕБЛОВ: Ну, тогда не было такого названия - звезды, но известные люди были. И вот мы проходили по второму этажу, где кабинеты были. Вот проходим, вдруг около одной двери слышу: «Сегодня войска юго-западного направления…» Левитан вместе с генералами отмечали там какую-то военную дату и проходили всю войну.

КОКОРЕКИНА: То есть каждый тост сопровождался…

СТЕБЛОВ: Да, да, проходили всю войну.

КАРЛОВ: Доктор Йозеф Геббельс на самом деле объявил какую-то сумму специальную за поимку и уничтожение Левитана, потому что воздействие Левитана на сердца сограждан было гораздо больше, чем воздействие голоса того же фюрера или его подручного Геббельса на немецкие…

СТЕБЛОВ: А вы вот, наверное, не знаете, что Левитан начинал с Ростиславом Яновичем Пляттом. Плятт тоже был диктором первое время. Но он и в театре работал, и диктором был. Но потом он, когда надо было выбирать, он ушел. И вот он рассказывал, как утром, рано утром, когда из Кремля на мотоцикле привозили сводки новостные, они тогда работали в здании Центрального телеграфа теперешнего…

КАРЛОВ: Я вот помню, как Ростислав Плятт читал… у него была очень слышна губа, обе губы. Он вряд ли смог бы работать диктором.

СТЕБЛОВ: Работал. У него, он плевался…

КАРЛОВ: Микрофоны были без защиты.

СТЕБЛОВ: Нет, когда микрофон, там плеваться не надо, потому что сидишь рядом. А вот на сцене, когда идет форсированная речь, то не виноват актер, что это происходит, это так устроена челюсть, губа там как-то устроена. И некоторые артисты плюются, а некоторые нет. Вот Ростислав Янович плевался. Я как партнер с ним много очень в паре играл, он Федора Павловича Карамазова, я - Алешу, да много я с ним играл.

КАРЛОВ: Вы же наверняка помните этот анекдот про Левитана, уже постаревшего, такой грустноватый, конечно, анекдот, когда он в магазин заходит, просит уже старческим голосом: мне, пожалуйста, пачечку масла, баночку икры и бутылочку «Советского» шампанского, пожалуйста.

КОКОРЕКИНА: Так, Саша, всё!

КАРЛОВ: Да, простите ради бога.

КОКОРЕКИНА: Мы возвращаемся в другие воспоминания. Я хочу услышать про этот отрезок, связанный с Театром Образцова, где Евгений Юрьевич поработал.

СТЕБЛОВ: Да, да. Вы знаете, я с 5 или с 6 лет стал заниматься кукольным театром. Ну, мне родители помогали, папа помогал кукол делать. И я достаточно интенсивно этим занимался, и я выступал, в школе выступал, иногда меня даже возили куда-то, в какие-то учреждения, я выступал по праздникам. Папа мне складную ширму сделал, у меня разные были системы кукол, не только бибабо вот эти, но разные. Но где-то, наверное, классе в седьмом я написал письмо Сергею Владимировичу Образцову и предложил свою конструкцию куклы. У меня была такая кукла, как конферансье из «Необыкновенного концерта».

КАРЛОВ: Апломбов этот.

СТЕБЛОВ: Апломбов, да. Ну, у меня она называлась не Апломбов. Это так называемые механические куклы, которые приводятся в движение с помощью элементарной системы блоков. У меня была своя система. А то, что я видел у них, мне казалось, что моя интереснее.

КОКОРЕКИНА: Посовременнее будет.

СТЕБЛОВ: Да, да, моя прогрессивнее была. И я предложил эту систему. Но они систему-то мою не взяли, но меня привлекли, и мне назначили такого куратора, замечательную актрису, заслуженную актрису Екатерину Васильевну Успенскую, которая мной занималась. Я готовил номера, приходил, ей показывал, она мне делала замечания, потом я еще что-то готовил. Я до поступления в институт с ней общался. Но куклами я уже в последние школьные годы не занимался, я потом поступил в такую юношескую школу при театре драматическом имени Станиславского. Вот там я уже встретился с Никитой Михалковым, Инной Чуриковой, вот мы все - студийцы этой студии, еще там тот же Виктор Павлов, он постарше был, Лиза Никищихина покойная. Но первое мое закулисье - это закулисье старого здания Театра Образцова на площади Маяковского. Не теперешнего нового здания, а старого.

КАРЛОВ: А где там оно?

СТЕБЛОВ: Оно на углу, напротив, с той стороны, напротив памятника Маяковскому, где был ресторан «София», вот если встать лицом к памятнику, то справа. Стоял этот театр Образцова, это было первое закулисье. Там замечательный этот музей, всё это было для меня доступно, я даже мог это еще пощупать.

КОКОРЕКИНА: И подвигать.

СТЕБЛОВ: Ну, двигать не очень, потому что это уже можно было там что-то сломать. Как-то я бережно к этому относился. Но во всяком случае это для меня был мир очень интересный.

КОКОРЕКИНА: А почему, кстати, все-таки в итоге от этого увлечения куклами вы ушли в актерство полноценное?

СТЕБЛОВ: Я скажу почему. Дело в том, что я, работая за ширмой, достиг, вот без ложной скромности скажу, определенного совершенства. Я просто могу сказать, что я профессионал в этом деле был. Уж не знаю, может быть, сейчас утратил эти навыки. И значительная степень свободы. Тебя же там никто не видит за ширмой. А вот когда я вышел из-за ширмы и посмотрел на себя в зеркало, я себе очень не понравился. Я об этом и писал, и говорил в разных интервью. Я себе очень не понравился. Но тем не менее я понимал каким-то чутьем, какой-то интуицией, что уже надо из-за ширмы выходить. И вот так вот всё случилось, это всё как бы случайно. Например, кроме кукольного театра я всегда еще имел интерес к литературе, писал какие-то сочинения, которые даже учителя в учительской читали друг другу, смешные какие-то. И в старших классах мама попросила своего коллегу, мама у меня была преподавателем и директором школы одно время, не моей, а соседней, и был такой знаменитый педагог по литературе Борис Наумович Лондон, он был знакомый моих родителей, и она его попросила, он со мной занимался, не в смысле, что подтягивал, а как бы развивал дальше. А он, оказалось, преподавал в Театре Станиславского студийцам литературу. И он мне устроил вот это прослушивание, и меня сразу туда приняли, так я вошел в закулисье уже человеческое.

КАРЛОВ: Означает ли это, что, если ты сам себе не нравишься, это лишь сигнал себе самому к развитию?

СТЕБЛОВ: Ну, не всегда. Этот комплекс неполноценности, он, с одной стороны, дает повод к совершенствованию, но с другой стороны, и вводит в депрессию иной раз. Вообще для творческого человека важны две такие составляющие. С одной стороны, всякий талантливый человек наедине с подушкой достаточно критичен к себе, иначе бы он действительно не развивался. А с другой стороны, в нем должна быть некая уверенность…

КОКОРЕКИНА: В том, что это все-таки талант, а не только комплексы?

СТЕБЛОВ: Нет, должна быть просто уверенность несформулированная, вот как Пушкин говорил: ай да Пушкин, ай да сукин сын! То есть уверенность в том, как у меня хорошо получилось, вот этот восторг, это же тоже пафос заблуждения так называемый, но он должен обязательно присутствовать. Вот такие качели должны быть.

КОКОРЕКИНА: А когда вышел этот фильм «Я шагаю по Москве», дальше вы испытали пафос заблуждения или опять себе не понравились?

СТЕБЛОВ: Вы знаете что, я вообще-то и сейчас себе не очень уж как-то нравлюсь, но сейчас я, как человек с 50-летним стажем, я уже не одну собаку съел в своей профессии, и я к себе отношусь как к данности. То есть это вот Стеблов, артист Стеблов.

КАРЛОВ: Другого не будет.

СТЕБЛОВ: Ну, я не знаю.

КАРЛОВ: Нет, как мы себе говорим: вот я у себя такой, другого меня у меня не будет.

СТЕБЛОВ: Да, да, в этом плане, в этом смысле - да. Поэтому я уже воспринимаю себя как-то так, спокойнее воспринимаю. А когда еще это накладывалось на молодость, хотелось нравиться женщинам… Я понимаю, что мой комплекс неполноценности - это было совершенно чистое самовнушение, потому что я нравился девчонкам-то, но я как бы этому не верил. И когда был вот этот успех, связанный с выходом картины «Я шагаю по Москве», вся страна сюсюкала, и все женщины умиленно говорили: «Да - да или да – нет?», глядя на меня, а мне-то это не нравилось! Я же в картине снимался, я был на втором курсе, мне было 17 лет. А в 17 лет нравятся женщины 20-летние, а не сверстницы. И мне хотелось…

КОКОРЕКИНА: Хотелось выглядеть бывалым.

СТЕБЛОВ: Да, хотелось выглядеть как-то серьезней. А они ко мне относились умиленно, с нежностью снисходительной такой. И это, конечно, мне тогда не очень нравилось. Хотя я вообще всем женщинам благодарен, с которыми меня судьба…

КАРЛОВ: Это заявление.

СТЕБЛОВ: Да, я люблю женщин действительно, и женщины любят со мной общаться. Я как-то умею с женщинами общаться, и я ценю дружеские партнерские отношения… вообще отношения партнеров, особенно театральных партнеров. Когда ты в кино, то снялся и забыл, а театральные - это ты долгое время ходишь играть спектакль, это, с одной стороны, достаточно близкие отношения психологически, может быть, даже похожи на отношения супружеские психологически, но никаких физических отношений, как правило, нет. А если они будут, то это уже не партнерство, это плохо для дела, потому что субъективизм подключается, и это для дела плохо. Это скорее такие партнерские отношения, они идеальны, как в джазе: вот ты пошел вниз, на низкие ноты, а она, чтобы держать гармонию, идет вверх. Наоборот, она пошла вниз, ты идешь вверх. То есть это надо чувствовать.

КАРЛОВ: Вот это искусство.

СТЕБЛОВ: Искусство, да. И это какое-то интуитивное понимание друг друга.

КАРЛОВ: Вы не любите проигрывать?

СТЕБЛОВ: Я спокойно отношусь к этому.

КОКОРЕКИНА: А мне, знаете, о чем хотелось спросить вас. Скажите, пожалуйста, для вас понятие москвича, оно что в себя включает? Потому что "понаехали", "Москва не резиновая", такие, знаете, какие-то фразы из нашего обихода, они постоянно звучат.

СТЕБЛОВ: Вы понимаете, москвичи, они тоже же меняются. Вот когда в моем детстве еще было живо старшее поколение, это те люди, которые в девятнадцатом веке родились и формировались, они были тогда старыми. Мне 8 декабря 68 лет будет, вот они были для меня тогда старыми. Это другая культура. Я помню старых барынь. Понимаете, а после войны, вот когда я уже родился, и особенно в начале 50-х годов, очень много понаехало, как теперь говорят, приехало людей из деревень. Соответственно культура другая, деревенская культура. Но, правда, это в основном было не из Азии, не с юга, это были все из Центральной России. Но люди жили в каких-то импровизированных полубараках, пристроенных к стенкам, под лестницей. Я помню, я ходил к своей бабушке Татьяне Яковлевне, маминой маме, и у них под лестницей было пристроено какое-то жилье, там жил человек, одновременно работал дворником. Конечно, сейчас Москва утратила уют, она была уютней, сейчас эти скорости, эти толкания, беготня…

КАРЛОВ: Зубы выросли у города, да?

СТЕБЛОВ: Зубы, да, зубы выросли у города. Но, однако, все равно москвичи, они могут почувствовать, особенно в центре города, где я сейчас живу…

КОКОРЕКИНА: Старый московский дух?

СТЕБЛОВ: Да, я сейчас живу фактически там, где прабабушка моя жила, я ее уже не застал, и ее дети, мои двоюродные бабушка, дедушка, я ходил туда, я в детстве ходил в этот район, сейчас там живу.

КАРЛОВ: Ну что же, дадим возможность задать вопросы нашим слушателям, которые уже давно томятся на СМС-портале. Евгений Юрьевич, как вам сериал «Студия 17»?

КОКОРЕКИНА: Роль у вас там отличная, очень грустная.

СТЕБЛОВ: Да? Я не видел целиком, я только на озвучании видел. Ну, сделал, как мог.

КАРЛОВ: Интимный вопрос, потому что мы сейчас многие говорим, что вопрос веры интимный: в какой храм ходите?

СТЕБЛОВ: Ну, вы знаете, я хожу в основном в тот, что рядом с домом. Когда я живу за городом, у меня раньше была дача, теперь я ее продал, загородная квартира у меня есть, но в тех же краях, где и дача была, это недалеко, это Ново-Огарево, в тех краях. Там я хожу в тот храм, а в Москве я хожу рядом с домом, у меня там три храма.

КОКОРЕКИНА: Люди по большому счету следуют неким ритуалам, а вера в сердце не пришла.

СТЕБЛОВ: Вы знаете что, лучше «закавыченно» быть верующим, чем неверующим. Потому что…

КОКОРЕКИНА: Через обряд все равно можно придти к вере?

СТЕБЛОВ: Конечно. Просто если вы ходить в храм будете, стоять, ничего не делать, все равно.

КАРЛОВ: Тут слушатели пишут: «Очень интересно слушать Стеблова, эти артисты такие класснецкие».

СТЕБЛОВ: Класснецкие?

КАРЛОВ: Евгений Юрьевич Стеблов был у нас сегодня в гостях, большое вам спасибо, крепкого здоровья.

КОКОРЕКИНА: И удачи.

СТЕБЛОВ: Спасибо вам, спасибо, ребят.

КАРЛОВ: И комфортного проживания там, где вам лучше всего.

СТЕБЛОВ: Спасибо.