Воскресный папа Илья Резник

ТИХОМИРОВ: Да, уважаемые друзья, этот человек пришел к нам в студию, он вплыл, наполнив ее ароматами духов, ну, одеколона, естественно, и своим творчеством. В студии находится поэт Илья Резник. Здравствуйте, Илья, рады вас видеть.

РЕЗНИК: Здравствуйте, Вадик.

ТИХОМИРОВ: Вы, как всегда в боевой форме.

РЕЗНИК: Да, я помылся с утра, поплавал.

ТИХОМИРОВ: Это хорошо. Илья, я очень рад вас видеть, и, вы знаете, впервые за долгие годы, готовясь к вашему интервью, я вдруг поймал себя на очень странной мысли. Я вдруг понял, что поэт в песне больше, чем поэт. Я объясню, почему. Первое это, когда я услышал песню «Мой путь» в исполнении Кобзона, это американская песня, пел ее Фрэнк Синатра. И я, знаете, всегда считаю, что, когда наши певцы, вообще русские люди перепевают западные песни, текст, который надо укладывать в этот музыкальный строй, он становится очень корявым. Я впервые в жизни понял, как, думаю, такое ощущение, что это русская песня. И я поймал себя на этой мысли, думаю, ну, надо же, такого не может быть.

РЕЗНИК: Любовь врага и зависть друга, да?

ТИХОМИРОВ: Я говорю, это у меня было полное ощущение. И второе. В прошлом году я совершенно случайно заехал в Латвию, и, вы знаете, находясь в этой Латвии, посещая разные приличные и менее приличные места, ну, там кафе, рестораны и все остальное, я вдруг поймал себя на мысли, что постоянно фоном играет музыка, ну, их латышская музыка, национальная, поп-музыка и все остальное. В какой-то момент до меня вдруг стало доходить, что некоторые песни латышские я почему-то знаю. Думаю, что же такое происходит? И вдруг понял, что Раймонд Паулс большинство песен для Пугачевой, для Лаймы Вайкуле, для Валерия Леонтьева писал сначала для своих латышских исполнителей.

РЕЗНИК: Конечно, конечно.

ТИХОМИРОВ: И только потом они стали действительно шлягерами и стали настоящими песнями о судьбе, о жизни.

РЕЗНИК: Они не были популярны.

ТИХОМИРОВ: В том-то и дело.

РЕЗНИК: В «Маэстро» было что-то про девочку какую-то. Я даже не интересовался содержанием песен, потому что понимал, там про цветочки, про домики и прочее. Поэтому я, как чувствовал эту музыку, так я ее и озвучивал.

ТИХОМИРОВ: Я просто понял, что именно слова, ну, конечно, талант Аллы Борисовны, талант Валерия Леонтьева и талант Лаймы сделали из этой песни шедевр, но, в первую очередь, как говорят, хорошая дебютная идея, была хорошая музыка и слова, которые трогали твое сердце.

РЕЗНИК: Спасибо.

ТИХОМИРОВ: И теперь я понял после этого, что поэт действительно это…

РЕЗНИК: Вот, поэтому я к тебе и пришел, видишь.

ТИХОМИРОВ: Да, говорит, я понял, здесь есть мои ценители. Но начнем мы не с этого, начнем мы с вашей судьбы. Когда вы проходите в Санкт-Петербурге мимо театра Комиссаржевской, что-то все-таки вздрагивает в вашем сердце?

РЕЗНИК: Да, екает. Это мой любимый театр и я с ним поддерживаю связь. Я год уходил из этого театра.

ТИХОМИРОВ: Это прям по частям?

РЕЗНИК: Да, потому что я уже, когда решил, что уже ухожу в поэзию, Рубен Сергеевич просил на мои роли ввести молодых актеров. И я вот занимался тем, что помогал режиссеру вводить на свои роли. И потом я сделал отвальную, у меня собралась труппа, я написал поэму, она у меня в книге есть, «Отвальная» обо всех любимых своих Ванечка Краско там, ну, в общем, замечательные, Игорь Дмитриев, Иван Дмитриев, Любашевский. У нас вообще когорта потрясающая была артистов. Боярские папа и дядя, и Николай, и Сергей. Сергей это папа Миши.

ТИХОМИРОВ: Сергей, да, я понял.

РЕЗНИК: Миша приходил к нам с гитарой еще.

ТИХОМИРОВ: Это вы научили его курить и пить?

РЕЗНИК: Нет, я его научил, я ему дал песню «А я говорю, роса, говорю», во Дворце искусств, представление выпускного курса было театрального института, и он пел эту песню. Потом уже Андрей Миронов, потом Богатиков, потом Хиль. А Миша Боярский первый вариант с моей музыкой исполнил под гитару.

ТИХОМИРОВ: Скажите, а кому вы передали роль? Насколько я помню, в одном спектакле вы прилегли рядом в постель с Наполеоном.

РЕЗНИК: Это я играл Буанаротти. Это была пьеса «Первая глава», которую написал Альт. Я играл комиссара французской революции.

ТИХОМИРОВ: А что же он делал в постели у Бонапарта?

РЕЗНИК: А где-то они там…

ТИХОМИРОВ: Кувыркались?

РЕЗНИК: Да нет, какой-то был переход, очевидно, где они…

ТИХОМИРОВ: Ну, да, лежали и рассуждали.

РЕЗНИК: Бивак. Мало места было. И, кстати, Игорь Цветков писал музыку к этому спектаклю, и однажды он сказал: Илюха, у меня музыка есть, напиши мне… А, нет, нет, он сказал: у тебя есть стихи для меня? Я говорю: есть. А я накануне написал стихи «Сон в летнюю ночь», ну, как у Шекспира.

ТИХОМИРОВ: Да, шекспировское. Я, кстати, очень удивился, какое хорошее название было у этой песни.

РЕЗНИК: Да, сначала.

ТИХОМИРОВ: Сначала, да, а потом оно стало другое.

РЕЗНИК: И на следующий день он мне позвонил из кукольного театра, он там тоже писал музыку, и говорит: слушай, у рояля актеры стали мне петь «Золушку». Я говорю: вот она будет называться «Золушкой». Вот такие, знаешь, петелька, крючочек.

ТИХОМИРОВ: Слушайте, а почему сложилось петелька, крючочек, ведь, насколько я знаю, тогда мэр города или руководитель города Григорий Романов очень трогательно относился к творчеству Людмилы Сенчиной, как бы старался ей помочь, продвигал ее, а вот вас он задвигал. Что же это такое получается?

РЕЗНИК: Нет, ну, не только меня он задвигал, он был антисемитом известным, он же был отвратительный человек.

ТИХОМИРОВ: Я знаю.

РЕЗНИК: У меня был концерт в 1973 году, где у меня был Сережа Захаров, Понаровская. «Дружба», Эдита Пьеха, Броневицкий, Альберт Асадуллин, авторский концерт, не разрешили даже афишу повесить, что это авторский концерт.

ТИХОМИРОВ: А я вот думаю, Илья, вы знаете, мне до сих пор это не очень понятно. Ведь ваши бабушка и дедушка приехали из другой страны только в надежде на то, что в этой советской стране евреи будут жить лучше, и потом произошло это. У нас все время были двойные стандарты в советское время. Я все время думаю, как это могло так произойти?

РЕЗНИК: Что после войны, где травили и убивали евреев, у нас был антисемитизм бытовой, вот это непонятно. И Героев Советского Союза, по-моему, 100 человек евреев было.

ТИХОМИРОВ: Ведь они защищали свою родину.

РЕЗНИК: Да, да.

ТИХОМИРОВ: Я не потому что абсолютно русский человек, но я считаю, что в жизни все должно быть по-честному. И воевать за, скажем так, свободу Европы, за свободу тех же евреев, которые попали в концлагеря.

РЕЗНИК: Папа у меня погиб в 1944 году.

ТИХОМИРОВ: Я знаю. Ну, ладно, не будем о грустном. Хотя, вы знаете, еще одна такая, может быть, грустная тема, но, с другой стороны, этот человек, насколько мне известно, стал не прототипом, но тем толчком для рождения этой песни. Совсем недавно я узнал, что умер замечательный композитор Орбелян.

РЕЗНИК: Я не знал.

ТИХОМИРОВ: Да, он в Америке, по-моему, умер на 80 каком-то году жизни. Этот человек, я знаю, сделал очень многое и для Ларисы Долиной в свое время. Я видел ее выступление, когда она была солисткой его ансамбля, и для Аллы Пугачевой. И, насколько мне известно, что песня «Маэстро» это не о Паулсе, а именно о нем? Или это неправда?

РЕЗНИК: Нет, неправда, конечно. У меня было просто обобщение. Обобщение, вот рождение звезды, ну, такая голливудская история. Ни Паулс, ни Орбелян, да, я знаю, что приписывают уже, кто Паулса, кто Орбеляна. Нет, нет. Всегда можно приписать эту историю кому угодно, потому что она общечеловеческая, она связана со сценой, с движением к Олимпу, «Пигмалион», ну, та же тема.

ТИХОМИРОВ: Эта тема вечная в искусстве.

РЕЗНИК: Это вечная, да, тема.

ТИХОМИРОВ: Слушайте, великих поэтов, ну, классиков современности любят спрашивать, как вы относитесь к поэтам-песенникам? А я все время, простите, что я вас называю поэтом-песенником, потому что вы поэт. А я думаю, интересно, а как поэты, те, которые занимаются профессионально написанием текста для песен, стихов для песен, как они относятся к тому, что вы пишете поэмы, свои вирши, почему вы лезете в наш бизнес, скажем так, в наше дело? Ведь и Андрей Вознесенский, и Евтушенко, и Роберт Рождественский, и многие-многие другие писали, да, не только стихи, но и писали песни. Ну, писали стихи для песен, и никогда этого не чурались. Но все время, когда говорили, о, нет, нет, я поэт.

РЕЗНИК: Да, да. Я могу сказать, что, во-первых, это очень сложный труд, и поэтов, которые работают в песне, высокопрофессиональных очень мало, это Дербенев, Танич, я могу, тот же Рождественский, меньше Евтушенко, потому что он не мог озвучивать музыку, просто на его стихи что-то писали и все.

ТИХОМИРОВ: Слушайте, а ведь правильно, а ведь надо озвучивать музыку.

РЕЗНИК: Конечно. Я озвучивал всего Паулса абсолютно, и Володи Преснякова, это «Стюардесса», «Странник», это все на музыку написано, это гораздо тяжелее. Вот сейчас «Моцарт», ну, это отдельно. Потому что это ремесло. Стихи-то писать, простите, если ты поэт, легко, это счастье, хоть синхрофазотрон, хоть выхлопная труба у тебя. А песня, там же ограниченный, так сказать, формат.

ТИХОМИРОВ: Ведь надо сказать, не просто что-то сказать.

РЕЗНИК: А должна быть гениальная простота, не примитив, а простота, ясность, понимаешь? Теза. Ну, вот, например, «Посидим, поокаем» я написал.

ТИХОМИРОВ: Да, я знаю.

РЕЗНИК: Вот сочини «Посидим, поокаем», чтобы народ пел: приходи ко мне, дружок.

ТИХОМИРОВ: А, кстати, она была такая милая.

РЕЗНИК: Очень просто, да, кажется, а это запоминается. Поэтому это очень сложная профессия.

ТИХОМИРОВ: И, вы знаете, она сложная и опасная. Вот, например, сейчас шел с большим успехом мюзикл на песни группы «АББА». Насколько мне известно, русскоязычный вариант этого мюзикла писал Леша Кортнев. Честно признаюсь, я был на этом мюзикле и несколько раз я прям вздрагивал. Знаете, от чего? Я понимаю, что там над ним давлели, может быть, продюсеры, которые наблюдали за текстом, чтобы он был верен и точен, но печаль заключается в другом, я вдруг понял, что несколько вещей настолько коряво звучит. И я думаю, зачем вы взялись за эту рок-оперу «Моцарт»? У вас безупречная репутация, а здесь, например, продюсер скажет: нет, нет, вы врете здесь по мысли, вы отошли в сторону.

РЕЗНИК: Я скажу, был тест, мне позвонил продюсер…

ТИХОМИРОВ: Тест?

РЕЗНИК: Ну, какой тест, я условно говорю, потому что там были поэты, очевидно, они мне не говорили. 8 октября в Кремле было концертное исполнение этой рок-оперы, без декораций, просто актеры, хоры и все. И меня попросили написать арию Сальери на русском языке. И Флоран Мот, выдающий певец и актер спел на французском, и бис был на русском языке, он спел на русском языке, зал встал. Понимаешь?

ТИХОМИРОВ: Это тест.

РЕЗНИК: Вот, это был тест. Я, кстати, могу один вариант прочитать.

ТИХОМИРОВ: Я вот о чем думаю. С одной стороны, понимаете, мне кажется, что, если есть законченное произведение, я, например, не могу представить себе ту же самую песню, ну, простите, что привязались к этому «Маэстро», не могу представить ее уже на другом языке. Мне кажется, что эта песня должна звучать на русском языке. Вот то же самое и с зарубежными исполнениями. Но, если песня звучит на французском языке, на английском языке, ну, зачем ее переводить на русский? А, с другой стороны, мы, русские люди, мы же не можем смотреть фильмы с сурдопереводом, мы не можем смотреть фильмы с титрами, нам нужно, чтобы была полная озвучка. Мы балованные.

РЕЗНИК: Да, но должно быть мастерство, должна быть органика, должно быть звучание абсолютно органичное, как будто родилось именно в русской версии.

ТИХОМИРОВ: Что вы там говорили по поводу «Моцарта»?

РЕЗНИК: Перед тем, как писать всю русскую версию, я озвучил «Реквием» Моцарта. Написал стихи для себя, как я считаю, он должен звучать. Я вот прочту, на его музыку.

ТИХОМИРОВ: Набери нам музыку.

РЕЗНИК: Бог милосердный, дай им спасенье,

Свет вечности, свет радости.

Дай, Всевышний агнец божий,

Падшим молитву, грешным прощенье.

Душам ушедших доли смиренной.

И одари их вечным покоем.

В день последний, в час печальный,

В миг прощальный

Меня призови, мой Господь,

Жизнь бесконечна, память бессмертна,

Двери открой, вечность даруй,

Царь небесный, Бог милосердный.

ТИХОМИРОВ: Слушайте, Илья, а скажите мне, я несколько раз ловил себя на мысли, когда готовился к интервью, читал ваши произведения, слушал ваши интервью, вы в последнее время стали говорить очень много не только о вере, но и о смерти. Я, глядя на ваш цветущий вид, понимаю, что вы совершенно об этом не думаете, но я в какой-то момент, и вы говорите это так не проникновенно, вы говорите это так глубоко, что, во-первых, смерти не боишься, а, с другой стороны, ты понимаешь, что мы все смертны.

РЕЗНИК: Ну, у меня вышла же книга молитв, которую благословил святейший Алексий.

ТИХОМИРОВ: Я знаю.

РЕЗНИК: Да, это, я считаю, главная моя книга.

ТИХОМИРОВ: Скажите, а вы давно навещали могилу своей бабушки и дедушки?

РЕЗНИК: Ну, когда я в Питере был, да.

ТИХОМИРОВ: Я просто вдруг подумал о том, что знаете, я в последнее время, когда хожу на могилу, например, своей мамы, я испытываю какое-то чувство огромной радости. Раньше я боялся кладбищ, смерти, и всего остального. Вдруг понимаю в какой-то момент, что не то, что там нет ничего страшного, что это тоже часть нашей жизни. И вот вы, знаете, умудряетесь говорить о каких-то серьезных и грустных вещах, но все время хочется жить после этого. И это хорошо. Ну, извините, что я…

РЕЗНИК: Да, вернемся к «Моцарту», для которого тоже это была тема.

ТИХОМИРОВ: А вот скажите, кстати, а заметьте, что вообще в искусстве есть только две темы, это любовь и смерть, которые являются движителем любой пьесы, любого произведения.

РЕЗНИК: Давайте я прочитаю вариант арии Сальери.

ТИХОМИРОВ: Черт, жалко, что вы не можете петь, я знаю, что вы можете петь.

РЕЗНИК: Нет, там музыка гениальная, ну, что ты. Это просто на музыку написанное. Я назвал «Симфония убийцы» для Сальери, «Реквием»…

ТИХОМИРОВ: Илья, сейчас вы прочитаете, а скажите мне, пожалуйста, все-таки я до сих пор не могу понять, гений и злодейство это две вещи совместные или нет?

РЕЗНИК: Я думаю, совместные. Да, совместные. Я знал высокоталантливых людей, которые были негодяями.

ТИХОМИРОВ: Я думаю, вот как это могло сочетаться.

РЕЗНИК: Да.

ТИХОМИРОВ: Ну, хорошо, извините.

РЕЗНИК: Я прочту просто фрагмент. Для Сальери «Реквием» это «Симфония убийцы», я назвал «Симфония убийцы». И вот, что говорит Сальери, то есть, что поет.

Эта ночь бессонницы моей

Смятенье души, потеря рассудка,

В голове какофония и плавится мозг

От дьявольских звуков.

Мне кричат: небесный грянет гром,

Помни всегда, придет час расплаты.

Мой черный рок слушать «Реквием»

Вновь, не зная сна.

Мой тяжкий грех перед богом

Звон кандалов будет слух мой казнить,

Где б ни был я.

Я весь этот мир проклинаю.

Злейший враг терзает разум мой,

Празднует бал, бросает мне вызов.

Только я гоню судьбу свою,

Что зло мне хрипит: ты не восстанешь из пепла.

Скрипки судьбы слезы льют

Над жестокостью моей под рефрен кончерто.

Жалит и сводит с ума та симфония палач,

Каждый час, каждый миг я теряю звук,

Мой фальшивит талант,

Дисгармония убивает мой страх.

ТИХОМИРОВ: Ну, вот вы опять о страхе.

РЕЗНИК: Это я про Сальери, это он, это у него такие смятения.

ТИХОМИРОВ: А, скажите, Илья, а вы испытывали чувство страха, когда тогда еще, в начале 90-х годов вдруг уехали в Америку с рок-оперой, по-моему, «Распутин»?

РЕЗНИК: Нет, это был музыкальный спектакль.

ТИХОМИРОВ: Ну, да, музыкальный спектакль, и когда вдруг вас кинули продюсеры, когда вдруг…

РЕЗНИК: Да, ужасно, это был не страх, это было просто унизительное положение. И ответственность за 20 артистов, которые были со мной.

ТИХОМИРОВ: А скажите, как вы выдержали этот удар?

РЕЗНИК: Самое интересное, я там начал писать эмигрантские песни, можете себе представить? И кормил своих артистов какое-то время.

ТИХОМИРОВ: Это спасло, да?

РЕЗНИК: Да, да, там же я Успенской написал все эти «Кабриолеты».

ТИХОМИРОВ: Я знаю, да, да.

РЕЗНИК: Медянику, Жанне Волковой.

ТИХОМИРОВ: То есть, получается, что это просто такой вот был толчок.

РЕЗНИК: «Крестный отец», вот такую песню я написал этому, ну, гуру, самый замечательный шансонье, с которого Шафутинский взял вот этот образ. Миша, Миша… Гулько.

ТИХОМИРОВ: Да, я понял, о ком вы говорите.

РЕЗНИК: Миша Гулько, «Крестный отец».

ТИХОМИРОВ: Слушайте, не было бы счастья, да несчастье помогло.

РЕЗНИК: Да, да.

ТИХОМИРОВ: И, с другой стороны, это хорошо. Ну, вы, конечно, выдержали удар. Я помню начало 90-х годов, когда вы приехали уже, и вы шли, как сейчас помню, по Моховой улице, я думаю, ну, надо же, а все говорили, ну, все, Илья Резник. А Илья Резник, как говорится…

РЕЗНИК: А мы пришли на телевидение, пришел ко мне Дунаевский, Махмуд Исинбаев, Тамара Гвердцители, и такой импровизированный концерт был.

ТИХОМИРОВ: Это было круто. Уважаемые друзья, напоминаю, что в студии находится поэт Илья Резник, и мы говорим о творчестве, о жизни, о песне. Вы знаете, Илья, такой достаточно простой и в то же время сложный вопрос. В жизни каждого человека, особенно, который добился успеха, должен быть человек, который подтолкнул тебя. Я был очень удивлен, когда совсем недавно узнал, что вас связывала просто такая человеческая поддержка с Ираклием Андрониковым.

РЕЗНИК: Да, да, я ему очень благодарен.

ТИХОМИРОВ: Вы знаете, я был очень удивлен, потому что еще в детстве, я ничего не понимал о чем он говорит, но он меня почему-то завораживал, когда я видел вот его большие монофильмы, он рассказывал о Пушкине, о Лермонтове. А как это произошло?

РЕЗНИК: Это произошло спонтанно. Я снимался у него «Загадка Н.Ф.И.», у него был такой фильм о цикле лермонтовском, маленький эпизод у меня был французского корреспондента. А я поступал в театральный институт уже не первый раз, потому что я…

ТИХОМИРОВ: Как, вы поступали?

РЕЗНИК: В театральный институт я поступал в течение трех лет.

ТИХОМИРОВ: А вы настырны были.

РЕЗНИК: Настырный. Вначале так случайно, а потом уже как-то зацепило.

ТИХОМИРОВ: Целенаправленно.

РЕЗНИК: Да. Я сказал: Ираклий Луарсабович, вы не могли бы меня послушать? Он говорит: ну, приходите ко мне в гостиницу «Московская».

ТИХОМИРОВ: А что он был так доступен?

РЕЗНИК: Ну, мы с ним же снимались. И он мне назначил эту встречу, историческую для меня. Около 4 часов у нас была встреча, я ему читал «Скифов» Блока, читал Алексея Толстого.

ТИХОМИРОВ: А, скажите, вы сейчас сможете прочитать «Скифов», например? Хотя бы чуть-чуть.

РЕЗНИК: Я не помню. «Да, скифы мы, азиаты с раскосыми глазами…»

ТИХОМИРОВ: В ваших устах это было, наверное, забавно.

РЕЗНИК: Вот, и он мне сказал: вас примут, идите, в этом году обязательно вас примут. Я говорю: Ираклий Луарсабович, вы позвоните профессору Зону? Он говорит: нет, нет, я знаю, что вас примут, я никому звонить не буду. И меня приняли, представляешь? И каждый раз, когда он приезжал в филармонию с устными рассказами про Вертинского, про дирижеров он рассказывал, я после концерта всегда заглядывал в гримуборную, в которой было полно народу, и через головы этих поклонников махал ему рукой. А он говорит: ну, я же говорил, что все хорошо.

ТИХОМИРОВ: Я понимаю, что вы тоже теперь всех подталкиваете туда вверх с помощью ваших стихов, и не только стихов, мне кажется, но и поступков.

РЕЗНИК: Ну, вот у нас есть коллектив, с Ирой мы опекаем детей пограничников, пограничной службы ФСБ, у нас замечательные дети. Они 28 мая на День пограничника 10-й раз выйдут за год на сцену, можешь себе представить? Они поют «Дети войны», это песня моя новая.

ТИХОМИРОВ: Скажите, это ваша же песня, дети, «нам госбезопасно»?

РЕЗНИК: Да, да.

ТИХОМИРОВ: Хорошая песня.

РЕЗНИК: Нет, ты понимаешь, в чем дело, во-первых, это был семейный праздник ФСБ. Во-вторых, коллектив принадлежит пограничной службе ФСБ, и у нас дети работников Федеральной службы безопасности. И в этом ничего страшного нет, что они говорят, что они хотят работать у своих отцов, и они любят. А сейчас такая поднялась… Причем, это было, знаешь, сколько лет назад? И вдруг вынули мои какие-то конкуренты, вот он…

ТИХОМИРОВ: Ну, да, вас любят. А это хорошо, на самом деле.

РЕЗНИК: Я нисколько не стесняюсь, а чего этого стесняться. В ФСБ замечательные люди есть, честные, служащие родине нашей.

ТИХОМИРОВ: Нет, я считаю, что, если вам кто-то завидует, если у вас есть люди, которые хотят вас укусить, это значит, что вы еще в теле. Ведь никто же не будет кусать человека, который уже завалился, который уже никому не нужен. Нет, это не интересно.

РЕЗНИК: Ну, прицепились, и пиарят, и пиарят. Ну, Ира мне говорит: и ради бога, и замечательно. И эти дети, мы позавчера, наш замечательный адвокат Сергей Жорин…

ТИХОМИРОВ: А вот, кстати, Илья, можно один вопрос? Скажите мне, вот вы в последнее время часто судитесь и выигрываете.

РЕЗНИК: Нет, нет, Вадик, я первый раз в суд подал. Это на меня подавали, а я не подавал никогда.

ТИХОМИРОВ: Да ладно.

РЕЗНИК: Да, была гнусная статья в «Караване» большом, в связи с разводом и прочими делами, и Сергей Жорин, наш адвокат…

ТИХОМИРОВ: Он сильный, он прикольный.

РЕЗНИК: Мы подали, да.

ТИХОМИРОВ: Он такой бультерьер, если он ухватится в жертву, это все.

РЕЗНИК: И вот дня назад было решение, что по одному из пунктов мы выигрываем у этого «Каравана» 200 тысяч рублей. Это небольшие деньги.

ТИХОМИРОВ: И куда вы эти деньги потратите?

РЕЗНИК: Деньги, мы их потратим на, я очень хочу, чтобы наши дети поехали на море, и…

ТИХОМИРОВ: Наши дети это?

РЕЗНИК: Да, это дети ФСБ.

ТИХОМИРОВ: Наши дети поедут на море.

РЕЗНИК: Да, это дети пограничников, наш хор, наш ансамбль замечательный. У меня от 3 до 14 лет там ребятки с чистыми глазами, не коммерцелизированные, а только любящие сцену, любящие родину свою. Ну, этих денег хватит на 7-8 путевок. Мы еще хотим достать денег и к этому добавить, чтобы хотя бы там большая часть коллектива поехала на море в «Орленок» или еще в какой-то такой лагерь.

ТИХОМИРОВ: Слушайте, а вот знаете, я совсем недавно вдруг подумал о том, какая все-таки ответственность лежит на журналистах. Знаете, почему? Я совсем недавно шел по улице и встретил своего старого-старого приятеля, с которым мы были знакомы 155 лет назад и не виделись, наверное, лет 10-15, ну, так получилось, жизнь нас, как говорится, развела. Он теперь полковник ФСБ, но в отставке. Я говорю: Леха, здорово, а что ты в отставке, ты же в самом соку? Он говорит: Вадя, а все благодаря вам, журналистам. И он мне рассказал одну историю, где действительно, ну, скажем так, не очень корректно поступили наш брат.

РЕЗНИК: И ему пришлось уйти.

ТИХОМИРОВ: И ему пришлось уйти. Он говорит: Вадя, а по-другому нельзя. И я подумал, как все-таки вес журналистов… Мы все говорим, что нет, никто не интересуется нами, говори, что хочешь, нет, не правда.

РЕЗНИК: Не правда, да. Они могут убийцами быть.

ТИХОМИРОВ: Да, и слово может убить.

РЕЗНИК: Я же с сердцем лежал после Малахова.

ТИХОМИРОВ: Я знаю, я в курсе, да. Ну, это вообще отдельная история.

РЕЗНИК: Это был кошмар.

ТИХОМИРОВ: Даже не хочу трогать этого. Вы знаете, я несколько раз попадал в такие истории, и вдруг поймал себя на мысли, что мы же не божьи судьи, мы же не имеем права кого-то осуждать. Но я знаю точно, и, знаете, Андрей Кураев, он был здесь, в этой студии, со мной где-то согласился, сказал, что, к сожалению, божий суд, он, конечно, будет там наверху, но расплата произойдет здесь внизу, за все. Ну, это совсем другая история. Слушайте, я хотел еще поговорить о «Моцарте», не знаю, почему меня вдруг дернуло. Скажите, ну, вот хорошо, музыка, естественно, останется французской, текст будет написан Ильей Резником, а кто будет это все исполнять?

РЕЗНИК: Вот я могу тебе рассказать, что 28 мая на улице Правды, здесь в доме 24.

ТИХОМИРОВ: Это где, прям вот здесь?

РЕЗНИК: Здесь будет кастинг, около тысячи заявок пришло записей, видео, аудио, и уже отобрали, первый отбор произошел, а 28-го будет кастинг.

ТИХОМИРОВ: Зачем вы это сказали?

РЕЗНИК: Ты захотел участвовать?

ТИХОМИРОВ: Я ведь сейчас воспользуюсь случаем, у меня же все-таки есть актерское образование, ну, конечно, такое опосредованное.

РЕЗНИК: Ну, там есть роль отца Моцарта, солидная такая.

ТИХОМИРОВ: Вот, вот, да, годы берут свое, на Моцарта я уже не потяну.

РЕЗНИК: Или, так сказать, в Зальцбурге есть такой руководитель этого государства.

ТИХОМИРОВ: Отлично, это как раз, главное, чтобы поменьше слов было.

РЕЗНИК: И это будет кастинг, это будет первый тур.

ТИХОМИРОВ: А вы там будете, нет?

РЕЗНИК: Я обязательно буду, конечно, потому что они же на русском будут петь мои тексты.

ТИХОМИРОВ: Кстати, по поводу текстов, я был поражен тогда, когда, помните, мы встретились на вечере Иосифа Давыдовича, когда вдруг вы ответили, когда я спросил: ну, а что же вы не приняли участие в конкурсе на написание гимна России? И вы сказали: как же, там несколько моих строчек есть. И я вдруг подумал…

РЕЗНИК: Я написал много вариантов.

ТИХОМИРОВ: Да, много вариантов. А вы не пробовали тогда писать на музыку Глинки, когда…?

РЕЗНИК: А у меня было, у меня пел ансамбль внутренних войск. Как же, они пели, у них это в репертуаре, сейчас это, как «Песня о родине» осталась.

ТИХОМИРОВ: «Песня о родине».

РЕЗНИК: Конечно, я написал.

ТИХОМИРОВ: Мне нравится наш гимн России, ну, современный гимн, но все-таки почему-то Глинка мне был как-то ближе к телу. Простите.

РЕЗНИК: Он более русский. Потому что этот гимн александровский, он больше к тому государству, к мощному, к такому, знаешь, немножко неповоротливому, но сильному. Потому что гимн – это объяснение в любви к родине. Боже, царя храни. Понимаешь? Или в наших песнях, есть же и наши песни, которые, там «Товарищ, товарищ, в труде и в бою, храни беззаветно отчизну свою». Есть песни такие, или «Я люблю тебя, Россия», это тоже гимн. «Я люблю тебя, Россия» должно быть, а не «Предками данная мудрость народная».

ТИХОМИРОВ: Ну, ладно, не будем об этом. Слушайте, Илья, еще один такой маленький вопрос, только не думайте, что у меня такое извращенное сознание. Я брал интервью у Андрея Вознесенского, когда он еще был более менее в таком хорошем настроении. Мне очень жалко, что я не взял интервью, например, у Роберта Рождественский, который был очень интересный. Почему вот эти большие поэты, ну, скажем, так, к сожалению, доживают до какого-то определенного возраста, находятся не в очень хорошей физической форме, а поэты-песенники, на них, как говорится, пахать и пахать. Извините, конечно.

РЕЗНИК: Ты хочешь сказать, что я не поэт, а поэт-песенник.

ТИХОМИРОВ: Нет, нет, простите, нет. Для меня это действительно тайна, покрытая…

РЕЗНИК: Оптимист, понимаешь, да, оптимист.

ТИХОМИРОВ: А вот, знаете, я послушал ваши песни и вдруг поймал себя на мысли, что у вас все заканчивается всегда хорошо. Вот в ваших песнях все всегда заканчивается…

РЕЗНИК: Ну, чего же, ну, в общем, да, но не всегда, конечно, но…

ТИХОМИРОВ: А вы верите в то, что добро всегда побеждает зло?

РЕЗНИК: Нет, но я стремлюсь к этому.

ТИХОМИРОВ: Черт, вы меня опять расстраиваете.

РЕЗНИК: Но я стремлюсь к этому. То есть я это утверждаю, надеюсь на это, но, к сожалению, бывает наоборот, по-другому.

ТИХОМИРОВ: Зато это правда. У вас сейчас такая, конечно, фактура, я думаю, что, наверное, многие режиссеры ходят вокруг вас кругами, даже летают, как коршуны и говорят: Илья, давайте.

РЕЗНИК: Нет, никто.

ТИХОМИРОВ: Да ладно! Я почему-то думаю, что, вы знаете. У меня недавно был разговор, я преподаю, и у меня студенты спрашивают: Вадим Юрьевич, почему вы так пренебрежительно относитесь к современным молодым актерам, исполнителям? А я говорю: я к ним хорошо отношусь, мне просто говорить с ними не о чем. Вот не о чем с ними разговаривать. Они приходят в студию, они делают ха-ха-ха, хи-хи-хи, но говорят о чем угодно, но мы не говорим о жизни. Я думаю, что со временем, как вы думаете, они выйдут на столбовую дорогу или, к сожалению…

РЕЗНИК: Ты знаешь, я тоже тоскую иногда по времени больших актеров. Я вспоминаю Николая Олимпиевича Гриценко, Ливанова, Бориса Ливанова, Черкасова, Толубеева, потрясающие актеры. Мне кажется, что вот, как это называется, не резьба, обмельчало. Понимаешь, у нас есть замечательные актеры, но они какие-то более мальчишеские, более какие-то пацанистые, что ли.

ТИХОМИРОВ: Нет, это хорошо тоже.

РЕЗНИК: Нет, это хорошо, но я тоскую по этим большим актерам академическим, большой сцены, большой драмы, такого вектора широченного, масштаба огромного.

ТИХОМИРОВ: Я знаю. Я, знаете, почему говорю это, не потому что это такое старческое брюзжание, нет, я говорю о другом, я до сих пор не могу забыть, как был мальчиком и вдруг увидел Андрея Попова на сцене Театра Армии.

РЕЗНИК: Мой любимый.

ТИХОМИРОВ: Это огромная сцена была, просто катастрофа, бездна. И он вдруг выходил, и он оставался один на этой сцене, и все.

РЕЗНИК: Да, да, это тоже один из моих любимых актеров, конечно. Вот это существует.

ТИХОМИРОВ: А чего бы сейчас, например, поэт Илья Резник хотел бы написать? И о чем он пишет вот для себя? Не для радио, не для книг, а для себя?

РЕЗНИК: Ну, как для себя, вот книга, которая у тебя на столе.

ТИХОМИРОВ: Да, слушай, вот эта детская книга, конечно, не про Тяпу, конечно.

РЕЗНИК: «Тяпа» тоже у меня есть. Но новое издание «Тяпы» у меня нет средств издать, я бы ее издал.

ТИХОМИРОВ: Вот эта книжка про Тяпу, это что было?

РЕЗНИК: Это моя самая первая книжка была, повесть. «Тяпа не хочет быть клоуном», это 1969 год, она вышла в Риге тиражом в 100 тысяч. Это повесть про собачку.

ТИХОМИРОВ: А сохранилась хотя бы?

РЕЗНИК: Есть, да, есть. Сейчас новые иллюстрации сделали, но вот, если найду спонсора, я ее издам.

ТИХОМИРОВ: А Тяпа это кто был вообще?

РЕЗНИК: Собачка.

ТИХОМИРОВ: Нет, я знаю. А в вашей жизни кто был Тяпа? Ведь вы должны были с кого-то писать этот образ?

РЕЗНИК: Нет, я придумал. Но сейчас зато у меня три собаки. Черри, Мишенька и Сонечка, они сейчас слушают.

ТИХОМИРОВ: Я хотел сказать, что супруга Ирина...

РЕЗНИК: Они сейчас передачу слушают. Она там за стеклом сидит.

ТИХОМИРОВ: Я знаю, она сидит, улыбается.

РЕЗНИК: А дома у нас трансляция «Маяк» включена, и они слушают, у нас кошечки две сидят Ляля и Бенечка, и три собаки, они все слушают передачу твою.

ТИХОМИРОВ: Надеюсь, сейчас не гавкают на меня, не мяукают.

РЕЗНИК: Нет, нормально.

ТИХОМИРОВ: Нормально, да? Илья, а скажите мне, пожалуйста, сейчас с высоты прошлых лет, вспоминая того мальчика из Петербурга, восторженного, с шейным платком на груди, если бы была такая возможность не то, что переписать всю жизнь заново, это, конечно, глупый вопрос, но что бы вы изменили в своей жизни? И, скажем так, вот то, о чем вы мечтали тогда, оно претворилось в жизнь или оно, скажем так, что-то…

РЕЗНИК: Очень много преодолений, очень много времени потеряно на преодоление. Я родился в семье очень простой, с дедушкой, бабушкой приемными жил, папа же погиб, мама ушла, и мы очень жили тяжко, я бы сказал. Он был сапожником, бабушка в столовой работала. Поэтому всем приходилось преодолевать, полуголодное детство, все время мечты были какие-то, все время мечтал, чтобы папа был, приходилось врать, что у меня папа летчик или моряк. Завидовал ребятам, у которых были отцы. Я работал на металлическом заводе, не попал в один институт, потом работал рабочим сцены, в ансамбле, в водевиле, и вот на четвертый год поступил в театральный институт. Потом опять трудности были с поступлением в театр, слава богу, попал в театр Комиссаржевской, в свой любимый, там был Витя Чистяков, которому мы писали…

ТИХОМИРОВ: Это пародист, да?

РЕЗНИК: Пародист, да. И там я начал писать, книжка у меня вышла «Тяпа не хочет быть клоуном», и «Театр мой любимый», до сих пор я, как только юбилей, мне звонит Новиков, директор, и говорит: напиши и приезжай. И я пишу какую-то поэму, и они печатают 850 листовок и раскладывают мои стихи по сиденьям. Это очень приятно. Вот сейчас Галя Короткевич юбилярша, я поздравлял.

ТИХОМИРОВ: Вот смотрите, вы говорите все это, я знаю вашу судьбу, я думаю, а ведь вы всех прощаете, вы простили и мать, которая, я понимаю, насколько это было для ребенка, когда просто мама уезжает в другой город, рожает детей.

РЕЗНИК: Ну, да, это ужасно было, конечно.

ТИХОМИРОВ: А вы остаетесь один. Вы также прощаете своих врагов, вы также прощаете…

РЕЗНИК: Ну, да, ну, что делать-то.

ТИХОМИРОВ: Ну, почему мы не умеем прощать иногда? Я иногда не прощаю. Я злюсь на себя.

РЕЗНИК: А шутка, знаешь, какая есть. Я, говорит, человек не злопамятный, но я злой и память у меня хорошая.

ТИХОМИРОВ: А как вам удается все-таки?

РЕЗНИК: Ну, нет, ну, что-то, конечно, остаются язвы на сердце, конечно. Конечно, когда тебя предают, когда ты любишь человека, когда ты пишешь для него, отдаешь часть жизни, когда тебя просто кидают, причем очень часто.

ТИХОМИРОВ: Это нормальное состояние.

РЕЗНИК: Это нормальное, с холодным носом.

ТИХОМИРОВ: Я знаю, я сталкивался с этим несколько раз. Это близкие друзья.

РЕЗНИК: Поэтому сейчас очень с Ирой, так сказать, в своем мирке, я работаю, пишу книги. Не хожу на тусовки, потому что это все мне не очень.

ТИХОМИРОВ: Но зато вы двигаетесь вперед.

РЕЗНИК: Двигаемся, да.

ТИХОМИРОВ: И это самое главное.

РЕЗНИК: Да, у меня сейчас книга басен скоро выйдет, и Володя Мочалов великолепные карикатуры нарисовал, рисунки потрясающие.

ТИХОМИРОВ: Слушайте, а он, простите за выражение, он еще творит?

РЕЗНИК: Мочалов? Ну, он сейчас маслом.

ТИХОМИРОВ: Да, нет, это один из лучших карикатуристов, я знаю его.

РЕЗНИК: Мало того, я привел к Зурабу, и Зураб его полюбил, он сейчас постоянный член Академии художеств.

ТИХОМИРОВ: Я считаю, что это один из лучших, кто умеет рисовать шаржи.

РЕЗНИК: В мире.

ТИХОМИРОВ: Слушайте, ну, вы меня порадовали сегодня.

РЕЗНИК: Он же мне рисовал 25 лет назад и сейчас сделал потрясающие рисунки к басням. Да, и «Две звезды» же книжка, там тоже его карикатуры на этих, на наши звезды.

ТИХОМИРОВ: Да, да. Кстати, я все время удивляюсь, как в вас совмещается все: высокая поэзия, песни и, например, та же самая «Павел мужик», которую я так и не смог достать.

РЕЗНИК: Я тебе подарю, у меня есть. Я же не продаю эти вещи. Но она социальная, ты знаешь. У меня был день рождения, и Ира Виторган, жена, Эммы, говорит: ну, давайте у нас устроим в клубе. Мы устроили день рождения там с друзьями небольшой компанией, устроили день рождения. И Эммка Виторган всего «Мужика» прочитала со сцены.

ТИХОМИРОВ: Хорошая память. Илья, где-то полгода, даже больше назад, на этом месте сидел Слава Зайцев, и я помню его слова, когда ему было 60 лет, я понимаю, что у него сейчас со здоровьем какие-то проблемы, но он все равно держится. Я помню, в 60 лет он сказал со сцены: знаете, мне так интересно, что будет дальше. Я ему напомнил эти слова, и сказал, Вячеслав Михайлович, 65, а что вы думаете? Мне так интересно, что будет дальше.

РЕЗНИК: Я тебе скажу, что Слава сейчас был у Спивакова. В Доме Музыки большой концерт духовной поэзии, там не было никакой попсы. Пел хор Свято-Данилова монастыря хор, они пели «Молитвослов» я написал композицию, хор Пятницкого пел, у меня есть композиция об Иконе Казанской Божией Матери, и дети мои «Зеленые фуражки» пели, и Евгений Князев читал мои стихи, потрясающий актер вахтанговский. И пришел как раз Слава Зайцев, это было очень приятно, сказал хорошие слова, и был концерт, шел 3.20 без перерыва.

ТИХОМИРОВ: Илья, и все-таки мне кажется, что, я все прекрасно понимаю, и это, как говорится, не наша епархия, но мне кажется, надо помириться.

РЕЗНИК: С кем?

ТИХОМИРОВ: Я понимаю, что у вас нормальные отношения, но есть какие-то такие зарубки в жизни, и ты понимаешь, что вот, скажем так, черное и белое, земля, луна, и мне кажется, что Пугачева и Резник это, знаете, иногда хочется, чтобы вы были вместе в кадре. Я понимаю, как это сложно. Но, вы знаете, должны быть какие-то константы в жизни.

РЕЗНИК: Нет, ну, я с Аллой же не ругался, просто разошлись дорожки и все, чего же делать.

ТИХОМИРОВ: А жалко.

РЕЗНИК: Ну, может, чего и будет когда-нибудь.

ТИХОМИРОВ: Ну, я думаю, что еще много будет. Илья, можно напоследок что-нибудь про любовь?

РЕЗНИК: Про любовь, тогда нужно открыть срочно книжку.

ТИХОМИРОВ: Как, вы не помните про любовь на память?

РЕЗНИК: Давай я тебе просто песню, которую написал с Дунаевским для Коленьки Караченцова.

За окном в ночной тиши мерцают звезды

Твои руки, твои губы горячи.

Повстречались мы с тобою слишком поздно,

Но пылаем, но горим, как две свечи.

Спи, моя светлая радость,

Нежное счастье мое.

Сколько любить нам осталось?

Август, сентябрь и все.

Спи, любовь моя, мой ангел беспечально,

Постарайся годы прошлые забыть.

Эту нашу встречу, что была случайной,

Я хочу до бесконечности продлить.

Я уеду от тебя по трем дорогам,

От меня ты за три моря улетишь.

Но пока о том не думай ради бога,

Обними меня, я знаю, ты не спишь.

ТИХОМИРОВ: Ну, вы знаете, Илья, я понял вашу тайну. Пока есть, кому вас обнимать, в творчестве все будет хорошо. Извините мой пошлый смех. Спасибо большое вам. Спасибо за творчество, за песни, за то, что вы все время хотите что-то делать и идете вперед.

РЕЗНИК: Спасибо, Вадим.

ТИХОМИРОВ: И, значит, я, когда достигну определенного возраста, скажу, ага, что там будет впереди? И буду читать ваши книги.

РЕЗНИК: Спасибо. Я тебе сейчас подарю новые. До свидания.