По-большому Российский джазмен, трубач Вадим Эйленкриг в гостях у Лены Батиновой и Максима Ковалевского

КОВАЛЕВСКИЙ: У нас сегодня в гостях известный музыкант, джазмен, трубач с мировым именем Вадим Эйленкриг. Здравствуйте, Вадим.

ЭЙЛЕНКРИГ: Здравствуйте.

КОВАЛЕВСКИЙ: Может быть, у вас есть билеты на какой-нибудь концерт?

ЭЙЛЕНКРИГ: Ну, во-первых, у меня будет один концерт абсолютно бесплатный, это 15 мая в 2 часа дня в торговом центре ╚Горбушкин двор╩, потому что это в поддержку продажи пластинки. Со мной вместе будет играть саксофонист Игорь Бутман, достаточно известный. И потом будет ╚автограф-сессия╩, то есть, мы будем подписывать, и можно придти и получить надпись абсолютно любую, включая ненормативную лексику.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вход бесплатный?

ЭЙЛЕНКРИГ: Вход бесплатный, послушать можно. На диске, на пластинке будет специальная цена, всем подпишем, всем улыбнемся, поэтому будет здорово.

КОВАЛЕВСКИЙ: У Вас еще 19 мая – вот я читаю – концерт.

ЭЙЛЕНКРИГ: 19 мая тоже всех приглашаю, это джаз-клуб Игоря Бутмана на Чистых прудах. Это Уланский переулок. В принципе, можем кого-нибудь пригласить лично.

КОВАЛЕВСКИЙ: Я не решился задать этот вопрос Игорю Брилю, который у нас был на днях в гостях, но, слава богу, я могу об этом спросить у Вас. Есть устойчивое словосочетание ╚русский рок╩. Ни у кого не вызывает никаких сомнений, ни разногласий. А вот словосочетание ╚русский джаз╩ или ╚российский джаз╩, или ╚советский джаз╩?

ЭЙЛЕНКРИГ: Ну, на мой взгляд, русский джаз должен делиться на два джаза, это советский джаз и российский джаз. В этом, кстати, нет ничего плохого. И в Интернете, по-моему, американцы, ну, как всегда, все злое и все плохое идет только от них, они опубликовали 10 самых несочетаемых выражений. Так вот в десятке было как раз сочетание ╚советский джаз╩.

БАТИНОВА: А почему так?

ЭЙЛЕНКРИГ: Ну, это надо спросить их, я могу только предположить, что джаз┘ Не знаю, я могу только предположить. Думаю, что Игорь Михайлович Бриль объяснил бы, почему.

БАТИНОВА: То есть, есть существенное различие между советским джазом и российским джазом?

ЭЙЛЕНКРИГ: Безусловно. Прежде всего, заключается оно в том, что в Советском Союзе были блестящие, замечательные музыканты, единицы из которых были даже популярны, такие, как Игорь Михайлович Бриль, например. Но у этих музыкантов, прежде всего, не было постоянной возможности играть с другими музыкантами по всему миру. А все-таки джаз – это искусство, которое требует общения на сцене. И российские музыканты получили эту возможность. То есть, сейчас мы все играем в России на московских площадках, на российских площадках с музыкантами из всех стран мира. Мы пишемся там, они пишутся здесь, у нас есть общение, и таким образом все начинают играть лучше. А, конечно, когда на весь Советский Союз было два хороших пианиста, два хороших басиста и несколько саксофонистов, джаз не мог развиваться. Джаз может развиваться только, это очень динамичная, очень важно, что-то личное должно быть.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вы нам рассказывали, что сейчас большая проблема даже набрать учеников. Как же может джаз развиваться, если просто некого учить. И еще один вопрос. Я уже говорил об этом Игорю Брилю, сейчас повторюсь, даже когда я учился в Гнесинском институте, мы учились по школе Дэйва Вейкла, ну, в частности – ударники, басисты учились по школе Патитуччи, саксофонисты-духовики┘

ЭЙЛЕНКРИГ: В принципе, сейчас, наверное, также учатся, но есть поколение музыкантов джазменов, которым сейчас 30-40 лет, может быть, за 20 лет, кому-то, особенно талантливым каким-то. И они еще успели родиться и начать получать образование в Советском Союзе, и они занимаются джазом абсолютно беззаветно, с любовью. К сожалению, сейчас действительно большая проблема, никто не хочет играть на трубе, например.

БАТИНОВА: Да Вы что, это правда?

ЭЙЛЕНКРИГ: А зачем это надо? Это адский труд, не престижная профессия. Это, в общем, не очень большие деньги, и я даже не знаю, рекомендовал бы я кому-нибудь, если только человек это безумно любит. Безумно любящих тоже я не так много вижу. Поэтому сейчас везде недобор на многие инструменты. Тромбонистов нет вообще, трубачей мало, саксофонисты есть. Много гитаристов, пианистов, барабанщиков. Много ли из них хороших, ну, думаю, знаете, это как в спорте. Почему российские спортсмены стали хуже выступать, потому что раньше выехать за границу или как-то выбиться можно было, если ты спортсмен, либо ты музыкант, либо ты закончил МГИМО, это дипломат. А сейчас есть масса возможностей реализовать себя талантливым энергичным людям в других областях. Это не плохо, но мы от этого ничего не имеем.

БАТИНОВА: И даже, в том числе, если ты талантливый, поехать учиться там, за границу.

КОВАЛЕВСКИЙ: Я с Вами абсолютно согласен, я даже вспоминаю свою жизнь в искусстве. Моя жизнь была четко предопределена – музыкальное училище, консерватория, госоркестр, заграничные поездки, привоз видеомагнитофонов.

ЭЙЛЕНКРИГ: Удачная его продажа, покупка кооперативной квартиры.

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, то есть, жизнь была расписана на 40 лет вперед, и все студенты уже с 15-летнего возраста, когда мозги более-менее соображают, четко себе абсолютно представляли свою жизнь на много лет вперед.

БАТИНОВА: И никто из них не говорил: я не хочу?

КОВАЛЕВСКИЙ: Ни в коем случае, ты что, это был престиж.

ЭЙЛЕНКРИГ: Это была возможность и престиж.

КОВАЛЕВСКИЙ: И самым для меня чудовищным открытием было, когда мой отец в 1991 году, когда совсем все стало плохо и стало разваливаться, он, вы его знаете, он был фанат, собственно говоря, вся ударная школа это была школа Михаила Ковалевского.

ЭЙЛЕНКРИГ: Ну, на сегодняшний день все играющие барабанщики тем или иным образом его ученики.

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, я сейчас не хвастаюсь.

ЭЙЛЕНКРИГ: Это абсолютный факт.

КОВАЛЕВСКИЙ: Так вот в 1991 году он мне сказал, когда я решил уезжать, когда я понял, что чего-то совсем ничего не получается, ни с джазом ничего не получается, ни с музыкой ничего не получается, у музыкантов нет денег, у оркестров нет денег, и он мне сказал: ╚Да, видимо, уже ничего с музыкой не получится╩. И он меня как бы отпустил. Вот сейчас ситуация изменилась?

ЭЙЛЕНКРИГ: Чуть-чуть изменилась. Я хочу сказать, что у меня по-настоящему хорошие музыканты, по-настоящему выдающиеся музыканты. Причем и в джазе, и в классике они сейчас работают. Работают очень неплохо, они даже зарабатывают неплохие деньги, на мой взгляд. И счастье, что так стало происходить последние какие-то несколько лет. Я очень рад этому обстоятельству, но, может быть, это в конечном итоге тоже даст какой-то приток талантливых, молодых┘

КОВАЛЕВСКИЙ: Вы же тоже преподаете?

ЭЙЛЕНКРИГ: Я преподаю, да. Ну, мне повезло, в этом году ко мне пришло 2-3 очень неплохих студента, они хотят, самое главное, что они горят, это самое главное. Потому что самое страшное, что можно увидеть от ученика, это нежелание что-то делать. А дальше, они талантливые, они хотят. Все, что я смогу, я им дам.

КОВАЛЕВСКИЙ: А это платное обучение или бесплатное?

ЭЙЛЕНКРИГ: Нет, это государственное учебное заведение, Академия имени Маймонида, она абсолютно бесплатна. Мало того, там даже платят стипендию, и надо умудриться, чтобы ее не получить.

КОВАЛЕВСКИЙ: А что нужно, чтобы ее не получить?

ЭЙЛЕНКРИГ: Ну, это надо совсем┘

БАТИНОВА: Хулиганить.

ЭЙЛЕНКРИГ: Нет, нет, я думаю, что это надо завалить, как минимум, сессию, куда-то не придти, чего-то не сдать. Но там человеку очень трудно не получить стипендию.

КОВАЛЕВСКИЙ: Педагоги тоже делятся на две категории – играющие и неиграющие. Вы педагог играющий, у вас достаточно времени для своих учеников?

ЭЙЛЕНКРИГ: Я учился у великого человека, к сожалению, его сейчас нет, это Евгений Александрович Савин. И он меня научил тому, что урок должен длиться 2-3 минуты. То есть, студент приходит, ты видишь, что ему нужно, ты ему говоришь, и он уходит это делать. Если он молодец, то он уйдет не домой, а в коридор, сделает это и придет через полчаса, и еще получит 3 минуты своего нового урока. Если он ничего не хочет делать, то он будет приходить ко мне в течение двух курсов, как у меня есть такой студент, и он каждое занятие получает эти три минуты, причем одни и те же, и ничего не происходит, абсолютно ничего нового не происходит. То есть, научить ничему нельзя, можно научиться. Я вижу, что я могу подкорректировать. Поэтому да, мешает. И даже больше скажу, педагогическая деятельность, она немножко выхолащивает. Потому что когда приходишь, и иногда не получается дать студентам, что ты хочешь, после этого как будто по тебе проехал каток туда-обратно раза четыре. Я даже не могу в спортзал потом пойти, потому что у меня просто нет сил. Это ужасно. Больше двух часов, больше трех часов я своих студентов не выдерживаю.

БАТИНОВА: А, из-за того, что это обмен энергией?

ЭЙЛЕНКРИГ: Безусловно, это обмен энергией. Это как концерт. Концерт это же тоже обмен энергией. Ты выходишь, у тебя зал, если в зале есть несколько людей даже, которые понимают, чувствуют и реагируют, то уже концерт состоялся. Если весь зал реагирует, то этот концерт блестящий. Если в зале это никому не нужно, причем это не зависит от того, как ты играешь, хорошо или плохо, просто так звезды сложились, и вот в такой момент ты тянешь на себе воз, тебе тяжело. Что бы ты ни делал, ничего не получается, и, мало того, ты начинаешь обвинять в этом себя. Поэтому и урок – обмен энергией, и мы сейчас сидим, меняемся энергией. Нас сейчас слушают, эти люди тоже сейчас получают какую-то энергию.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вы же принесли с собой музыку. Я бы с удовольствием послушал.

ЭЙЛЕНКРИГ: Я бы тоже с удовольствием послушал. Это композиция, единственная композиция на моей пластинке, которая была записана не в стиле смус-джаз, это абсолютно традиционная композиция с ╚Биг бэндом╩ Игоря Бутмана, где я солирую в композиции, которая называется ╚Все будет хорошо╩.

КОВАЛЕВСКИЙ: Я уже много лет не занимаюсь музыкой, но я помню студенческие годы, пределом мечтаний для духовика это был инструмент от ╚Ямахи╩. И Министерство культуры выделяло две трубы на учебное заведение.

ЭЙЛЕНКРИГ: На оркестр, да.

БАТИНОВА: А остальные, на чем играли?

ЭЙЛЕНКРИГ: Остальные? Была возможность, были инструменты из соцстран, чешские инструменты и были из ГДР инструменты. Но, на самом деле, это совсем для учеников музыкальных школ, потому что, конечно, когда ты поступал в музыкальное училище, тебе надо было покупать уже профессиональный инструмент, и чаще всего это были списанные инструменты из каких-то оркестров профессиональных, из театров. Ну, и хорошая труба, которой лет 25, отреставрированная, это было уже чудо.

БАТИНОВА: А осталась у Вас ваша труба первая?

ЭЙЛЕНКРИГ: Кстати, да. Первая осталась.

КОВАЛЕВСКИЙ: Чем старее духовой инструмент, тем он лучше или нет?

ЭЙЛЕНКРИГ: К сожалению, к трубам это не относится, потому что самые лучшие саксофоны, например, во всяком случае, в джазе, это так называемая шестерка ╚Сельмер╩. Это 50-60 годы. Сейчас, говорят, в хорошем состоянии, в идеальном состоянии он может стоить порядка 8 тысяч евро. Это старый инструмент. Отреставрированный может стоить 4-5 тысяч. Трубы столько не живут, к сожалению.

КОВАЛЕВСКИЙ: Да? У них есть срок выработки?

ЭЙЛЕНКРИГ: Да, потому что сама система у саксофона, вот эти дырочки закрываются подушками, подушки отклеил, приклеил новые и все. А у трубы, у нее поршни, как у автомобиля, и вот этот поршень, он как бы ходит в металлическом стакане. И со временем он стирается. Этот стакан стирается сам, там чуть-чуть начинает подтравливать воздух. Ну, это как машина начинает поджирать масло, и, к сожалению, в этот момент труба умирает. Теоретически можно взять от нее раструб, то есть, откуда звук раздается, поменять все, что можно, но практически так никто не делает.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вы рассказывали, что у вас какая-то невероятная ценная труба, которую вы ждали три года, которая стоила бешеных денег. Что в духовом инструменте такого может стоить?

ЭЙЛЕНКРИГ: Ну, прежде всего, она по-другому звучит, это некое ноу-хау человека, который вручную ее делает. Я действительно стоял три года в очереди на трубу Мане. Даже не буду сейчас озвучивать сумму, в которую она мне обойдется. Я очень рассчитываю, что этот инструмент┘ Причем самое обидное, что я уверен, что, может быть, этого никто кроме меня и не заметит и не почувствует, я имею в виду, тембрально. Но, если я сам буду чувствовать, что она мне больше отвечает каким-то моим ощущениям, чему-то в данный момент, в этом же тоже есть мистика. Вообще, в инструменте есть мистика, в музыке есть мистика, в звукоизвлечении есть мистика. И нельзя, к сожалению, и к счастью, все просчитать.

БАТИНОВА: То есть, Вы когда-то познакомились с этой трубой, почему Вы ее заказали?

КОВАЛЕВСКИЙ: Во, хороший вопрос, Вы же ее не знали, Вы же конкретно эту трубу не держали в руках?

ЭЙЛЕНКРИГ: Я не только конкретно эту, я даже конкретно эту модель не держал в руках. Но я играл на трубах, который делает этот человек, и у меня было совершенно удивительное ощущение. Это такое ощущение, что ударили в колокол, и ты стоишь внутри этого колокола, и воздух даже после того, как труба звучит, такое ощущение, что немножечко колышется. В нем что-то остается. Такое ощущение, что воздух становится густой и объемный. Но это мое такое личное, я надеюсь, что все будет так, когда получу ее в руки.

БАТИНОВА: Надо сделать презентацию.

ЭЙЛЕНКРИГ: Я уже думал об этом, надо сделать концерт именно. Как-то правильно все это преподнести, потому что трубач это лидер, это всегда лидер, на трубу идут лидеры. И я знаю очень многих людей, которые занимаются сейчас политикой, которые занимаются бизнесом, и вот эти люди, заработав очень большие деньги (узнав, что я возьму себе трубу, буду на ней играть), ну, просто так, для себя, может быть, не только для себя, они покупают себе трубу. Конечно, у них нет времени что-то делать. Я знаю, что в России есть две или три таких трубы Мане, но на них не играют. То есть, из играющих музыкантов, по-моему, я буду на ней играть первый.

КОВАЛЕВСКИЙ: И вы ведь знаете, что срок этой трубы ограничен?

ЭЙЛЕНКРИГ: Нет, ну, у нее, может быть, будет побольше, может, лет на 15-20, потом все-таки это тот инструмент, которому можно делать капремонт, это не жалко.

КОВАЛЕВСКИЙ: А, все-таки.

ЭЙЛЕНКРИГ: Конечно.

КОВАЛЕВСКИЙ: Олег из Новосибирска пишет. Пропускаю вступительную часть, вопрос по существу. ╚Американские музыкальные критики не знают Леонида Утесова – самого советского основателя джазового музыканта или не желают признавать?╩

ЭЙЛЕНКРИГ: Ну, вообще, добиться признания в Америке очень не просто, хотя бы потому, что для того чтобы его добиться, тебя должны там знать. Насколько я понимаю, Леонида Осиповича просто там так хорошо не знали. И наверняка, если бы его там знали, то, вполне возможно, что признание было бы. Я, может быть, немножко абстрактно ответил, но, во всяком случае это, то, что я думаю.

КОВАЛЕВСКИЙ: А кого-то из российских джазменов по-настоящему знают на Западе?

ЭЙЛЕНКРИГ: Ну, да, это и старшее поколение, это трубач Валерий Паномарев, который играл в ╚Джаз мессенджерс╩, это и молодое поколение, упоминаемый нами Игорь Бутман, это Александр Сипягин. Сейчас пошли какие-то еще новые музыканты. Знают, уже кого-то знают.

БАТИНОВА: А это важно, чтобы знали российских?

ЭЙЛЕНКРИГ: А каждый для себя решает сам, важно это ему или нет.

КОВАЛЕВСКИЙ: Карлуша спрашивает: ╚Как называется альбом, из которого играла мелодия?╩

ЭЙЛЕНКРИГ: Он называется ╚The shadow of your smile╩, он был записан в Нью-Йорке, продюсером альбома и тенор-саксофонистом на нем был Игорь Бутман. И мы с ним два только российских музыканта, которые на нем играют, остальные все не просто, они суперзвезды. Хайрам Буллок гитарист, к сожалению, он ушел из жизни, по-моему, это чуть ли ни последняя его работа, басист Уилл Ли, Крис Паркер – барабаны, Дэвид Гарфилд пианист. У каждого из них есть свои пластинки, многие из них лауреаты ╚Грэмми╩, номинанты ╚Грэмми╩. А рэп в англоязычной версии прочитал мой кумир, величайший трубач из ╚The Brecker Brothers╩ Ренди Брэкер. Он трубач. Он пришел в студию, он ко мне хорошо очень относится, если так пококетничать, незаслуженно хорошо относится. Но где-то в глубине душе я понимаю, что заслуженно хорошо относится. И Ренди прочитал там рэп, очень хороший, хулиганский, если кто-то знает английский, рэп абсолютно хулиганский.

КОВАЛЕВСКИЙ: А можно хорошую пластинку записать в России? Есть возможности такие?

ЭЙЛЕНКРИГ: Джазовую? Ну, я сейчас скажу страшную вещь, потому что я знаю, что многие, даже очень именитые музыканты записывали пластинки в России, и считают их очень хорошими, но я скажу, что, конечно, можно, но очень тяжело.

КОВАЛЕВСКИЙ: А в чем проблема? Неужели до сих пор нет аппаратуры, на которой можно все это?

ЭЙЛЕНКРИГ: Да самое страшное, что уже сейчас есть студии, которые денег вложили больше, чем студии на Западе. Но, во-первых, надо видеть этот микшерский пульт, это гигантская такая штука, где этих маленьких ручек, их, наверное, сотни, и каждое положение что-то означает. И, мало того, они в совокупности дают какие-то вещи. А у нас звукорежиссеров настолько мало, что, они и так востребованы, им даже не надо ехать куда-то учиться, что-то узнавать.

КОВАЛЕВСКИЙ: Уже хоть какой-то есть, слава богу.

ЭЙЛЕНКРИГ: Да, он уже весь работает. Знаете, это как в анекдоте, когда пришел учиться на бас-гитару студент, ему показывают нижнюю струну – это ╚ми╩, на следующем уроке показывают ему вторую струну ╚ля╩, а потом он пропал. Ему преподаватель звонит и говорит: а что же ты пропал? Он говорит: столько халтур, столько халтур. Поэтому они и так востребованы. Басист выучил две струны, ему нормально. Наверное, из-за этого. Плюс тяжело записать, потому что хороших музыкантов мало, их действительно мало. Для того чтобы хороших музыкантов было много, их должно быть много, вот такой парадокс. Они должны друг с другом играть, друг с другом меняться. А так получается, что есть квартет Игоря Бутмана, где играют лучшие музыканты, и уже счастье, если с ними сыграешь случайно. А остальные тоже очень хорошие, но они не общаются.

КОВАЛЕВСКИЙ: Они не при деле.

БАТИНОВА: А почему? Потому что они снобы?

КОВАЛЕВСКИЙ: Да нет, потому что нет такой возможности.

ЭЙЛЕНКРИГ: Потому что столько халтур, столько халтур.

БАТИНОВА: Петр позвонил нам в студию.

КОВАЛЕВСКИЙ: Здравствуйте, Петр.

ПЕТР: Здравствуйте.

ЭЙЛЕНКРИГ: Здравствуйте, Петр.

КОВАЛЕВСКИЙ: Любите ли Вы джаз, как любим его мы?

ПЕТР: Знаете, я не могу сказать, что я без ума от него, я, скорее всего, эту музыку просто очень уважаю.

БАТИНОВА: Когда вы придете на концерт Вадима Эйленкрига, Вы узнаете, как это бывает по-другому, не так, как вы себе представляете это.

ПЕТР: Я согласен с вами.

БАТИНОВА: Петр, мы поздравляем Вас.

ЭЙЛЕНКРИГ: Петр, не забудьте подойти лично ко мне, я Вам подарю пластинку со своим автографом. 19 мая, Уланский переулок, дом 16, клуб Игоря Бутмана.

КОВАЛЕВСКИЙ: Что сейчас мы будем слушать?

ЭЙЛЕНКРИГ: Как раз заглавная композиция альбома, называется ╚Тень твоей улыбки╩. Если это будет первый трек, то там будет читать рэп Рэнди Брекер, если последний, то Тимур Родригез, мой близкий друг.

БАТИНОВА: Все сразу вспомнили ваш проект с Тимуром Родригезом. Год назад мы ставили самый свежачок, эксклюзив у нас был в эфире. А потом очень многие побывали на ваших концертах, и сейчас что с этим проектом?

ЭЙЛЕНКРИГ: Сейчас временно у нас бывают какие-то концерты, их, к сожалению, мало, потому что у Тимура много – он снимается, ведет программы, играет в театре, катался на коньках. У меня тоже много всего, я занимаюсь сольной карьерой, я до сих пор солист ╚Биг Бэнда╩ Игоря Бутмана, хоть он и говорит, что пора мне уйти, но, на самом деле, ни он не хочет, чтобы я уходил, ни я. Я же считаюсь музыкантом ╚Бутман мьюзик╩, нового лейбла, и, естественно, он хочет, чтобы я шел, занимался сольной карьерой, при этом ему приятно со мной общаться, наверное, ему приятно слушать, как я играю какие-то соло, мне хочется в это верить. И я не хочу с ним расставаться, потому что он мой близкий друг, я его очень люблю. И потом, только слушая и играя с такими музыкантами, можно самому расти.

КОВАЛЕВСКИЙ: А нет идеи создать что-то типа ╚Old Stars Big Band╩, знаете, да, о чем речь?

ЭЙЛЕНКРИГ: Сейчас я скажу такую неполиткорректную вещь по отношению к остальным музыкантам города Москвы. Я считаю, мое твердое мнение, правда, субъективное, что ╚Old Stars Big Band╩, это и есть ╚Биг Бэнд╩ Игоря Бутмана.

КОВАЛЕВСКИЙ: А сколько человек там?

ЭЙЛЕНКРИГ: 16 получается, потому что там 4 тромбона, 4 трубы, 5 саксофонов, включая Игоря, и барабан, контрабас и рояль.

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, уже есть.

ЭЙЛЕНКРИГ: Я считаю, что это ╚Old Stars Big Band╩, потому что все музыканты солируют, все музыканты звезды, просто некоторые уже сложившиеся звезды, об этом все знают, а некоторые люди просто не совсем поняли, что они звезды.

БАТИНОВА: Вопрос еще с форума от Ильи Николаевича: ╚Что-нибудь Вы делаете для развития спорта? Вы же такой мощный, я думаю, Вы могли бы сделать хорошую акцию ╚Спорт и музыка╩?╩

ЭЙЛЕНКРИГ: Вообще, это очень хорошая идея, спасибо, наверное, да. Потому что я убежденный адепт, фанат спортивного образа жизни, я считаю, что это абсолютно необходимо, я не употребляю алкоголь, не курю, ни разу в жизни не пробовал наркотики за исключением того самого случая, когда у нас были гастроли в Марокко. Шучу. Я убежден, что нашу нацию надо оздоравливать и делать более культурной музыкой.

КОВАЛЕВСКИЙ: Хороший вопрос: ╚Можно ли играть джаз на пионерском горне?╩

ЭЙЛЕНКРИГ: Нет, нельзя.

БАТИНОВА: А вы попробуйте, а потом напишите нам, получилось или нет.

КОВАЛЕВСКИЙ: ╚В мае-июне в Монреале проходит ежегодный фестиваль джаза. Может, мы сможем Вас там услышать?╩, спрашивает Марина.

ЭЙЛЕНКРИГ: Марина, все очень просто, Вы можете со мной связаться, найти спонсоров, пригласить меня, я с удовольствием приеду, к сожалению, я не могу это сделать за свой счет. Но если кто-то меня туда пригласит, я очень мобильный, собираю чемодан, получаю визу, играю. И, мало того, так как я считаю, что играть на джазовых фестивалях надо как можно чаще, это будет вполне разумная цена.

БАТИНОВА: Хотела спросить как раз про джазовый фестиваль. А интересно там, или на каждом фестивале все одинаково?

ЭЙЛЕНКРИГ: Ну, так можно сказать, что и на каждом концерте все одинаково.

БАТИНОВА: Как ты к этому относишься.

ЭЙЛЕНКРИГ: Да, абсолютно. Но опять же, мы сейчас общаемся, вы можете сказать, что в студии у вас каждый день все одинаково, а с другой стороны все по-разному.

БАТИНОВА: Так и есть, мы мучаемся.

ЭЙЛЕНКРИГ: Я не верю. Если бы так было, то вы бы, наверное, давно ушли. И у нас тоже самое. Нет, они все разные, и публика разная, и энергетика разная, выходишь на сцену по-разному, и встречают, и все хорошо.

КОВАЛЕВСКИЙ: А у Вас много гастролей? Много концертов, если сравнить занятость Тимура Родригеза, который просто по земле из края в край. Джазовый музыкант настолько же загружен?

ЭЙЛЕНКРИГ: Мне, наверное, проще сравнивать себя с Игорем Бутманом, потому что он у меня на глазах, и он джазовый музыкант. Вот Игорь, он уникальный человек, он ездит практически каждый день, он не бывает дома по 20 дней, и при этом почти каждый день он перелетает из города в город. Это очень тяжело. К сожалению, или даже к счастью, я не настолько загружен.

Хотя в следующем месяце у меня будет концерт в Калининграде как раз с квартетом Игоря Бутмана, мы будем играть программу с этой пластинки, мою программу, но как бы с его квартетом. У меня будет концерт в Таллинне, там будут дни русской культуры или дни Москвы, я, к сожалению, не помню. 27 мая у меня будет концерт в Таллинне, это очень хорошо, и наверняка что-то, что я забыл. Ну, так, 3-4 раза я из Москвы выезжаю, и мне пока этого достаточно.

КОВАЛЕВСКИЙ: Только хотел сказать, по-моему, это оптимальная такая история.

ЭЙЛЕНКРИГ: Потому что еще чуть-чуть бы, и я бы уже не мог полноценно тренироваться.

КОВАЛЕВСКИЙ: Спасибо Вам огромное.

ЭЙЛЕНКРИГ: Спасибо. Жалко, что мы все вынуждены прощаться.