По-большому Актер Валерий Яременко в гостях у Максима Ковалевского

КОВАЛЕВСКИЙ: У нас в гостях сегодня заслуженный артист России, актер театр и кино Валерий Яременко. Здравствуйте, Валерий.

ЯРЕМЕНКО: Здравствуйте.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вы обратили внимание, что на улицах происходит сегодня?

ЯРЕМЕНКО: Да, я даже поздравил одного молодого человека, который меня любезно направил в правильную сберкассу. Он был в состоянии мне доходчиво объяснить. Это приятно сознавать, потому что многие как раз не в состоянии не то, что направить по правильному пути, а пройти не могут.

КОВАЛЕВСКИЙ: А, я не знаю, я шел сегодня по улице, слава богу, это было днем, я не застал еще молодых людей в этом состоянии, я видел красиво одетых девушек, молодых людей, я как-то сразу вспомнил этот последний звонок. Это такой особый день. У вас тоже что-то такое защемило где-то?

ЯРЕМЕНКО: Да, я тоже вспомнил далекий 1979 год, когда в городе-герое Севастополе я, наконец-то, оторвался на пароме, я помню, наш 10 "А" праздновал это на пароме. А потом, знаете, как-то, я не помню, как, я, вообще не пьющий человек, но так получилось, что я себя потом нашел не в самом лучшем состоянии. Поэтому сейчас упреки, которые я могу адресовать молодым людям, они будут неправильными. Но, тем не менее, знаете, я так всегда радуюсь, когда вижу девчонок с бантиками, которые еще не стараются сделать из себя каких-то секс-символов, а стараются сохранить этот девичий какой-то шарм.

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, но некоторые думают, что бутылка пива в руке тоже прибавляет сексуальности.

ЯРЕМЕНКО: Не будем говорить об этих девчонках.

КОВАЛЕВСКИЙ: Валерий, мы весь прошлый час обсуждали тему и спрашивали наших слушателей о том, должна ли у человека быть одна-единственная мечта, или можно ей изменять? Вспоминая выпускной, это как раз то самое время, когда молодые люди начинают, вот уже они стоят на пороге, что все – один этап в жизни закончился, и теперь открывается новый, чистый, абсолютно чистый лист бумаги. Вы помните, о чем вы мечтали в то время?

ЯРЕМЕНКО: Вы знаете, у меня проблемы с этим никогда не было, я не на выпускном, я еще намного раньше знал, что я буду актером. И у меня это как-то настолько уверенно сидело во мне, что для меня проблемы этой не существовало. Другое дело, меня родители в свое время испугались отправить в Москву, потому что Москва казалась каким-то особым, непонятным, не то, что островом, галактикой какой-то. И мальчику с периферии невозможно было туда пробиться, по мнению родителей, и они настояли, я их послушал, наверное, в силу своей бесхарактерности.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну, или воспитанности.

ЯРЕМЕНКО: Нет, не воспитанности, наверное, все-таки не хватало тех мужских качеств, которые я хотел бы, чтобы мой сын в себе культивировал. И я уехал в Днепропетровское театральное училище, и там понял, что это так просто поступить.

КОВАЛЕВСКИЙ: Это вам так повезло?

ЯРЕМЕНКО: Нет, нет, я сразу же понял, что как-то я из категории тех людей, которые должны этим заниматься, не потому что им повезло, а потому что они предназначены для этого. Это такая уверенность, она придала мне силы потом уже, когда я поступал в ГИТИС. Правда, я поступал уже после Ансамбля песни и пляски Черноморского флота, и был абсолютно уверен, что я поступлю. Вот, как бы помноженное, наверное, может быть, даже корень какой-то можно из этого извлечь. Математическая формула была очень проста, я был очень уверен.

КОВАЛЕВСКИЙ: А было у вас что-то в жизни, что вы в чем-то также были уверены, но это не получалось?

ЯРЕМЕНКО: Да сплошь и рядом было. Например, я думал, что я встречу чистую любовь и первая девушка, которую я смогу обнять, поцеловать и потом предаться романтической любви, оказалась совсем не романтичной и совсем, скажем так, девушкой, мимо которой можно было пройти и не заметить.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну, это не самое страшное.

ЯРЕМЕНКО: Это не самое страшное, но на тот момент, когда юноша еще не стал мужчиной, а жаждем с одной-единственной любимой, то есть, мои планы встретить тургеневскую героиню были просто нарушены той реальностью, которая случилась. Но я не сожалею, на сегодняшний день я благодарен этой девушке.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ваш характер изменился? Вы сказали, что тогда вам не хватило твердости характера, чтобы настоять на своем желании поехать в Москву? Что произошло, вы работали над своим характером или сама жизнь оказала такое влияние?

ЯРЕМЕНКО: Страшный вопрос, потому что, вы знаете, у меня почему-то была, как уверенность поступления, у меня почему-то была уверенность, что где-то после 40 моя жизнь начнется как-то по-настоящему. Я из долгих ребят, которые долго должны падать, ошибаться, идти по непонятным каким-то дорожкам, и где-то всегда у меня было в голове, что, а вот после 40 я проснусь. Так и произошло во всем. Случилось это не потому, что мне кто-то нагадал, а потому что какая-то внутренняя интуиция была. Не было у меня учителя настоящего.

КОВАЛЕВСКИЙ: Я хотел сказать, может быть, был какой-то человек, который сыграл свою роль?

ЯКИМЕНКО: Нет, я называю себя цыпленком в собственном соку. Понимаете, я вырвался из дому тогда, и появился вроде как учитель на том первом курсе, на котором я проучился 9 месяцев, потом я ушел в армию и получил этого учителя. И больше того, не было таких серьезных ребят, которые могли бы как-то повлиять на меня, поэтому этого не произошло. А вот уже к 40 годам я стал немножко таким тертым калачом, и жизнь вдруг озарилась новым светом.

КОВАЛЕВСКИЙ: Возвращаясь к мечтам, вы мечтали стать артистом и ваша мечта осуществилась?

ЯРЕМЕНКО: Да.

КОВАЛЕВСКИЙ: Что дальше? Нельзя же ни о чем не мечтать? Какие цели вы ставите перед собой дальнейшие?

ЯРЕМЕНКО: Вы знаете, для меня жизнь артиста уже давно как-то сформировалась, все же в жизни относительно. Меня спрашивают: как твоя жизнь? Я говорю, ну, потрясающе, по сравнению с каким-нибудь актером где-нибудь в заштатном каком-нибудь театрике, фантастически, по сравнению с каким-нибудь серьезным артистом, не будем называть фамилии, я такой же заштатный актеришка, поэтому все относительно. Но на сегодняшний день меня эта тема – а дай-ка я совершу какой-нибудь подвиг театральный – она давно уже как-то не существует. Моя главная роль сейчас – роль папы. И я купаюсь в этих ощущениях, и тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, сам факт того, что даже нет такого глагола, я хотел бы, я мечтал в большей степени стать настоящим папой, чем стать артистом. Вот я это когда осознал, что у меня такой театр дома, ну, серьезно, 2 года 6 месяцев у меня ангел такой с характером уже, кстати, в отличие от его папы. Потому что я в большей степени хотел бы, чтобы быть сильнее, а вижу, в нем уже сила эта есть. Поэтому для меня сейчас это самая главная тема. И стать артистом – для меня уже давно не существует. Она уже как-то сама по себе идет. Если бы мне сказали: а что бы ты хотел там сыграть, какие роли, какие спектакли? Я думаю, вот какой бог пошлет. Я ничего, во всяком случае, не делаю и палец о палец не ударяю, для того чтобы чего-то добиться на этом уровне. Для меня сейчас главный театр домашний.

КОВАЛЕВСКИЙ: Возвращаясь к мечтам, мне все-таки интересно, актер должен ставить перед собой какие-то цели?

ЯРЕМЕНКО: Конечно.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну, вот вы заслуженный артист России, это было для вас целью получить это звание?

ЯРЕМЕНКО: Нет, я вам могу сказать, почему, потому что звание хорошо получать тогда, когда ты по возрасту слишком молод, и для всех удивление, что ты в этом возрасте получил звание. Когда ты уже не так молод, когда ты уже заслужил действительно это звание, это нормально. Звание, я считаю, это нормально. И ничего делать для этого не надо. Кстати, я свое звание не мог, по-моему, пару лет получить, я имею в виду сам значок, удостоверение, все как-то времени не было. Ну, я как-то знал автоматом, что я заслуженный артист России. и когда мне позвонили и сказали: имейте совесть, придите, получите, это получилось. Но, что такое звание в наше время? Оно часто так дискредитировано вот этим: я хочу, чтобы все знали, что я заслуженный артист. В наше время очень легко стать заслуженным артистом.

КОВАЛЕВСКИЙ: А народным?

ЯРЕМЕНКО: И народным. Я не буду называть фамилии людей, которые, знаете, как Монголия, сразу же шагнула в другую историю, стала вдруг социалистической. Есть люди, которые сразу же становятся народными, минуя заслуженного.

КОВАЛЕВСКИЙ: Бывает такое?

ЯРЕМЕНКО: Есть, не буду называть фамилии. Это делается очень просто, в наше время все можно сделать.

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, есть люди, мы тоже не будем называть их имена, которые становятся солистами Большого театра.

ЯРЕМЕНКО: Тогда мы должны молчать вообще и ни о чем не говорить. Сейчас мы, если про эстраду нашу начнем говорить┘

КОВАЛЕВСКИЙ: Вы знаете, я вчера думал про звания и как-то начал думать о том, что это только в России есть вот эта история со званиями и очень многие люди стремятся к этому.

ЯРЕМЕНКО: Вы опередили меня. Во, кстати, могу привести пример, когда мне давали звание, я тогда как раз в "Нотр-Дам де Пари" репетировал Квазимодо, и вдруг подбегает какая-то девушка и говорит: ой, буклеты еще не напечатали, Валере дали звание, давайте, чтобы написать звание. Постановщик "Нотр-Дама", он иностранец, он задал вопрос: а что такое звание, вообще? Я говорю: ну, как, звание – заслуженный артист России. Он говорит: подожди, стоп, тебе дали квартиру? Тебе дали какую-то сумму денег?

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, а кстати, звание сопряжено с какой-то денежной премией?

ЯРЕМЕНКО: Нет, ни с какой.

КОВАЛЕВСКИЙ: А с прибавкой к пенсии, допустим? Ну, это не может быть только корочка или значок?

ЯРЕМЕНКО: Ну, это те суммы, ты становишься, допустим, как там шкала, если у тебя категория была 15-я, ты стал 16-й категорией.

КОВАЛЕВСКИЙ: Мне это, вообще, ни о чем не говорит.

ЯРЕМЕНКО: Вы знаете, на самом деле, разница между заслуженным артистом и не заслуженным минимальна. В наше время может быть не заслуженный артист, вот просто большой артист по сериалам, которого могут пригласить в театр, и он может получать намного больше любого народного в силу того, что с ним заключается особый контракт. Вы не забывайте, мы живем в какую эпоху? В эпоху рынка. Поэтому у каждого своя цена. А то, что ты заслуженный, не заслуженный, это уже большой разницы не имеет. Звание – это для мамы, для папы. Вот здесь могу сказать, что это было очень важно. Когда моя мама и папа узнали, что у них сын – заслуженный артист России, им было приятно, и родственники все.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну, с другой стороны, вчера было 70-летие Бродского. И я подумал о том, что Бродский – Нобелевский лауреат, а Нобелевская премия это не российская премия. И для очень многих людей, и для ученых, и не для ученых, и для поэтов, писателей это цель, и это очень престижная премия. И Бродский мечтал о Нобелевской премии. Можете себе представить, казалось бы?

ЯРЕМЕНКО: Я не задумывался, но, вы знаете, я бы не отказался от Нобелевской премии, ну, скажем, в области театра, но такого не существует.

КОВАЛЕВСКИЙ: Видите, получается, что Нобелевская премия, да, неплохо было бы получить Нобелевскую, а звание заслуженного и народного, это не обязательно. Я думаю о чем, ведь любая премия это определенная ступенька, на которую хочется забраться, и это определенная степень признания твоего таланта, твоих заслуг перед Отечеством, перед наукой, перед культурой и так далее. Поэтому, в принципе, как мне кажется, ничего дурного в том, что человек хочет получить какое-то звание или какую-то премию, в принципе, нет.

ЯРЕМЕНКО: Нет, ничего нет. Но опять же, вы не забывайте. Я пришел в 1986 году в театр Моссовета, я там служил, и служу. И понимаете, было бы глупо мне не дать заслуженного артиста в силу того, что я сыграл, если открыть перечень работ моих, никто не скажет: ах, ему дали зря, такого не возникнет. Вот, если бы моя жизнь сложилась бы, опять я фантазирую, 5 лет поработал в театре и вдруг сыграл вот так сплошняком какие-то такие роли, после которых нельзя не дать премию, тогда бы я говорил: я какой-то супер. А здесь нормально то, что мне дали. Другое дело, что я знаю людей, которые делают все возможное и даже невозможное, для того чтобы стать заслуженными артистами, а мы, коллеги, смеемся над ними, жалеем их, потому что такую цель ставить перед собой, ну, это, скажем, неприлично.

КОВАЛЕВСКИЙ: Валерий, вы принесли с собой музыку, ваши песни?

ЯРЕМЕНКО: У меня есть и свои песни. Но, знаете, я хотел бы вам предложить, я тут записал как-то дуэт с замечательной артисткой, моей партнершей по спектаклю "Ladies Night" Людмилой Артемьевой. Мы с ней такой эксперимент сделали вокально-драматический или драматическо-вокальный, и записали песню композитора Евгения Бедненко на стихи Анатолия Поперечного "Зу-зу-зу-зу". Это такой, знаете, музыкальный этюд, и я был бы рад, чтобы вы услышали и получили тот кайф, который мы с Людмилой получали на записи этого одного дубля.

КОВАЛЕВСКИЙ: Прямо с первого раза.

ЯРЕМЕНКО: Это один дубль записан, нет никакой вставки, это не то, что как у нас часто записывают, давайте с этой циферки, прямо сплошняком от начала до конца.

КОВАЛЕВСКИЙ: Интересно, давайте послушаем. Мы будем искать победителя, и если таковой найдется, то, что он получит?

ЯРЕМЕНКО: Приз. Ну, давайте так, что может актер дать зрителю, ну, наверное, спектакль, лучше, когда этот спектакль хороший.

КОВАЛЕВСКИЙ: Лучше, когда на два лица.

ЯРЕМЕНКО: А кто в театр ходит по одному? Ну, если кто-то хочет познакомиться, бывают такие случаи, но лучше парой ходить, конечно. И я с удовольствием хочу предложить контрамарку на ближайший спектакль, который у меня будет, он будет только в июне, потому что мы сейчас в отпуске. Вот у меня ближайший спектакль, я открываю свою книжку и смотрю "В пространстве Теннесси У.". Это одна из самых знаменитых пьес Теннесси Уильямса "Трамвай "Желание", у нас называется он "Пространство Теннесси У.", где в главных ролях Екатерина Гусева, Евгения Крюкова и я тоже.

КОВАЛЕВСКИЙ: Какого числа?

ЯРЕМЕНКО: 25 июня.

КОВАЛЕВСКИЙ: Валерий, помимо этого спектакля, о котором вы сейчас рассказали, у вас же состоялась премьера, расскажите, пожалуйста.

ЯРЕМЕНКО: Да, да. Этого же режиссера Юрия Еремина. Вы знаете, это практически, наверное, за долгие годы в нашем театре тот спектакль, на который я могу сказать: приходите. Я из категории тех актеров, которые не очень к себе зовут на спектакль. Нет, я, конечно, делаю контрамарки, если вы захотите, но не очень приглашаю. А тут я говорю: приходите, получите огромное удовольствие и эстетическое, и познавательное, и, вообще, по всем категориям. Потому что, находясь внутри этого спектакля, мы часто, да, вообще, внутри каждого спектакля ты иногда забываешь о том, что человек видит совсем под другим углом твою историю, любая роль становится тебе близкой, это как твой ребенок. Но здесь есть момент, вот у меня уверенность, что это должно понравиться.

КОВАЛЕВСКИЙ: Спектакль называется "Царствие отца и сына".

ЯРЕМЕНКО: Да. Это две пьесы, как ни странно, у нас же привыкли, что спектакль должен идти часа 4-6 на самом деле, Юрий Иванович такой эксперимент провел, он две пьесы облек в довольно-таки приличное время. У нас первый акт идет 1 час 5 минут, второй акт 1 час и чуть больше 8 или 10 минут. Две пьесы – первый акт – это царь Иван Грозный, второй акт – это Федор Иоаннович. Так что я не царь ни один, ни другой, я третий царь, о котором уже в следующей пьесе говорится, которую мы не будем ставить, но все равно материала хватает для первого акта и для второго. Я Борис Годунов, и звучит это не только, скажем так, гордо, но это звучит и красиво, потому что те костюмы и тот текст, который вы увидите и услышите, он дает нам право отвечать за каждое слово. Это тот спектакль, когда актер понимает, что он делает, зачем он делает и как он выглядит со стороны.

КОВАЛЕВСКИЙ: Борис Годунов сразу представляется мне в огромной шапке, в шубе.

ЯРЕМЕНКО: Нет, нет, это совсем другая история. Кстати, если говорить о костюмах, костюмы Виктории Севрюковой очень графичны, это черный и белый цвет. У нас, вообще, спектакль делится на черное и белое, иногда вкрапление красного, который возникает уже не в костюмах, а художник по свету придумал, кстати, не художник по свету, а именно режиссер придумал вот этот потрясающий свет. Вы знаете, когда ты стоишь в этом свету, это, конечно, обязывает тебя правильно поворачивать голову в определенный момент. Потому что у нас существует световой занавес, у нас существуют такие лучики, в которые нужно попасть глазом и тогда вы видите определенную часть лица. Ну, это особое такое искусство работы с таким светом, и я даже почувствовал, что как-то соскучился. Хотя, мы уже играем давно этот спектакль, но каждый спектакль для меня – это еще формирование своего Бориса Годунова. Потому что я, вообще, долгий артист, я не могу вот так выходить сразу же на премьеру. Кстати, могу признаться, пожалуй, это единственная за мою карьеру премьера, которую я абсолютно не боялся. У меня был, конечно, священный трепет такой перед тем, что я сейчас выйду на сцену.

КОВАЛЕВСКИЙ: То есть, вы знали, что здесь все настолько хорошо и все на месте?

ЯРЕМЕНКО: Да, я был уверен, даже если я сделаю что-то не так, все равно это будет правильно. Это очень важно, иногда бывают спектакли, опять же не буду обижать никаких режиссеров, когда ты понимаешь, что если ты сейчас не включишь в себе какую-то кнопку и не вывернешься наизнанку, то будет полная лажа. А здесь тот вариант, когда ты даже будешь делать вопреки сюжету, вопреки спектаклю, а все равно он будет. Потому что тот застойный период, который мы прошли, если взять наши тексты, можно посмотреть, мы над каждым ударением работали, логическим ударением. Это настолько приятно – выходить на сцену и знать, что я сейчас говорю текст, который как бы рождается не только моим персонажем, а рождается мной, актером, который уже давно находится не в автомате, как это часто бывает, а который как-то мыслит в перспективе этого спектакля. Поэтому я с таким воодушевлением говорю об этом спектакле, мы сейчас его в Ригу повезем. И абсолютно не стыдно мне предстать перед зрителем зарубежным уже, и с гордостью говорить, что, ну, какая-то гражданская позиция моя открыта, доступна, в общем, я стал пропагандистом этого спектакля.

КОВАЛЕВСКИЙ: Это чувствуется. У нас есть победительница, девушка. Александр? Сергей. Видите, вот такая девушка. Здравствуйте, Сергей.

СЕРГЕЙ: Добрый вечер.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вы уж извините, пожалуйста. Я не знаю, почему я решил, что вы девушка. Сергей, мы поздравляем вас.

СЕРГЕЙ: Спасибо большое, очень хотел попасть на "Трамвай "Желание", в принципе. А еще и в как бы не классической постановке будет очень интересно посмотреть.

КОВАЛЕВСКИЙ: Сергей, а вы из какого города?

СЕРГЕЙ: Я из Москвы.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну, видите, какое потрясающее совпадение.

ЯРЕМЕНКО: Проблем не будет.

КОВАЛЕВСКИЙ: На 27 число.

ЯРЕМЕНКО: Нет, не на 27, на 25 июня две контрамарки.

СЕРГЕЙ: Спасибо огромное.

ЯРЕМЕНКО: К администратору подойти и на вашу фамилию, а я сейчас все запишу, и не волнуйтесь, не забуду.

КОВАЛЕВСКИЙ: Скажите, пожалуйста, вы сказали, что вы едете в Ригу с гастролями?

ЯРЕМЕНКО: Да, и Таллинн.

КОВАЛЕВСКИЙ: Как-то для меня это все равно до сих пор не заграница. А вы сказали, что будет интересно, как спектакль пройдет за границей. Там все равно будет присутствовать русскоязычная публика, правда же?

ЯРЕМЕНКО: Конечно, да. Вы знаете, для меня, наоборот, Рига и Таллинн всегда были заграницей. Еще тогда в наше социалистическое прошлое┘

КОВАЛЕВСКИЙ: Я понимаю, что вы имеете в виду, для меня тоже. Но как ни странно, с того момента, когда произошло это разделение, сразу стало казаться, что┘ А все-таки они же наши были, нет?

ЯРЕМЕНКО: Ну, вы знаете, заграница для меня еще часто та чистота, которую я вижу, потому что иногда мне стыдно становится, что я русский именно по причине того, что я как профессиональный дворник. Потому что когда я учился в ГИТИСе, я еще и подрабатывал дворником. Так вот у меня, например, это заложено внутри. Я не могу, например, даже бумажку, которая у меня оказалась в руке, просто ее выбросить. Но когда я вижу, как люди кидают бутылки и все остальное, у меня сердце кровью обливается. Мне иногда, когда я еще иду и про себя повторяю, например, какую-нибудь роль серьезного человека, который может рубануть с плеча, мне иногда хочется взять этого человека либо за горло, либо посерьезнее, и головой в эту бутылку опустить. Но я себя сдерживаю. А когда я был в Риге, например, и в том же Таллинне, я поражался, как это здорово, когда чисто, опрятно. Поэтому Рига и Таллинн для меня немножко заграница.

КОВАЛЕВСКИЙ: А вы можете себе представить – работать, попытаться найти свое актерское счастье за границей?

ЯРЕМЕНКО: Нет, вы знаете, у меня были случаи, я даже написал заявление об уходе из театра. Когда-то я собирался, я выучил, как идиот, на английском языке роль в мюзикле "Русские на Бродвее" и пришел просить в театре отпуск академический, а мне сказали: нет, это невозможно. И тогда я сказал: я ухожу. Подписал заявление о собственном уходе.

КОВАЛЕВСКИЙ: А это был как раз тот момент, когда вы в очередной раз были уверены, что у вас это получится?

ЯРЕМЕНКО: Ну, я был, мало того, уверен, я просился на полгода, меня не пустили, зная, что я должен после Канады еще и в Америке работать. То есть, я блефовал, думал все равно я на год уеду. И мне мои коллеги взрослые говорили: не будь идиотом, поезжай, потом приедешь, тебя возьмут с распростертыми объятиями. Но судьба сложилась совсем по-другому, я только написал заявление об уходе, пришел на следующий день в канадское посольство и нас никого не выпустили, потому что смотрели на нас, как на потенциальных эмигрантов. Но, знаете, надо отдать должное уже ушедшему в мир иной нашему директору Льву Федоровичу Лосеву, он из меня еще героя сделал. На следующий день какая-то дата театра Моссовета, мне говорят: ну, приходи, чего ты там сидишь. И я пришел и говорю: Лев Федорович, я остаюсь, меня не взяли. И вдруг он поднимает тост и говорит: друзья, давайте выпьем за этого героя, который не поехал за длинным рублем. Он меня еще сделал большим человеком.

КОВАЛЕВСКИЙ: Валерий, заканчивая тему попытки вашего отъезда, вы не жалеете, что вы потратили время, что выучили партию на английском языке?

ЯРЕМЕНКО: Нет, не жалею, это опыт всегда. Кстати, касаясь Риги. Я в Риге снимался в фильме на латышском языке, и как попугай вызубрил этот текст, и снимался, кстати, не было никакой переозвучки, и многие поражались, как это возможно. Другое дело, что продюсер до сих пор не заплатил еще деньги.

КОВАЛЕВСКИЙ: Да вы что?

ЯРЕМЕНКО: Да, да.

КОВАЛЕВСКИЙ: Это мы на раз такие вопросы решаем. Так, Янис, будьте любезны, 5-я улица Ямского поля, пожалуйста, 19-21, с 17 до 20 часов мы вас ждем здесь с распростертыми объятиями и наручниками. Приносят все. Не волнуйтесь. Вам очень много вопросов задают наши слушатели. И вот, в частности, Маслаков Денис, наш активный слушатель, спрашивает: "Вы получили удовольствие во время озвучения мультфильма "Труп невесты"?"

ЯРЕМЕНКО: О, да, к сожалению, я не снимался у великого Бёртона, но я озвучивал этот мультфильм. И когда я услышал эту историю скелета, знаете, я подумал, если мне не дадут это озвучивать, если я не пройду этот кастинг, наверное, это будет одна из больших травм. Но вот, слава богу, кстати, я два раза его переозвучивал. Первый раз я делал, точно соблюдая все акценты, которые были в оригинале. Слава богу, что они послушали и сказали: что-то здесь какой-то органики не хватает, пусть делает, как хочет. И я вот тогда уже, можно сказать, полетел, и, может быть, себя неприлично хвалить, но я хвалю себя за эту работу, я сам себе понравился.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вообще, мультики озвучивать, мне кажется, это удовольствие.

ЯРЕМЕНКО: "Улица Сезам", "Желтая птица", – я очень часто вспоминаю тот период, когда я был желтой птицей, и монстрами, это особая история. Можно морды крутить, можно чувствовать себя ребенком. Я, кстати, сейчас с удовольствием бы озвучил хороший полноценный мультфильм, так что если предложения поступят, пожалуйста.

КОВАЛЕВСКИЙ: В одном из интервью вы сказали, что женщины любят вас за правду. Что вы имели в виду?

ЯРЕМЕНКО: Ну, я уже не помню, что я тогда говорил, в каком состоянии я был, и про каких женщин. Но, вы знаете, тогда я был молод, наверное, сейчас я думаю, что не всем женщинам нужно говорить правду. И правда – это такая объективная реальность, которую нужно иногда прятать и лучше говорить сладкую ложь.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну, а сейчас-то что. Я имею в виду, сейчас вы женаты, сейчас у вас ребенок, уже сейчас можно?

ЯРЕМЕНКО: Женщине говорить правду? А я жене говорю правду.

КОВАЛЕВСКИЙ: Нет, я даже не говорю про жену, вот жене-то как раз не надо.

ЯРЕМЕНКО: Кстати, да, вы правы, она, наверное, сейчас меня слышит. Есть какие-то вещи, которые, наверное, не нужно говорить. Вот я вчера ей, по-моему, сказал: у нас будут тайны с сыном, я тебе не скажу. И я увидел, как у нее зрачок расширился. Дело в том, что я считаю, что должны быть тайны у отца с сыном от мамы, какой-то мужской разговор, потому что где же тогда вера, если ко мне сын подойдет и скажет: папа, у меня к тебе серьезный мужской разговор. А я приду тут же и сообщу маме, тогда наступит тот момент, когда он не придет.

КОВАЛЕВСКИЙ: Секундочку, а у сына с мамой должны быть секреты от папы?

ЯРЕМЕНКО: Ну, вы знаете, они могут быть, я не против, во всяком случае. Но, мне кажется, все-таки мужская история отличается. У меня не было секретов, например, ни от мамы, ни у мамы и у папы, как-то они меня делили поровну. Но, вы знаете, я жалею до сих пор, моего отца уже нет в жизни этой, но мне так всегда не хватало какой-то общей тайны с отцом, у нас не было этого. Я постараюсь, чтобы у меня с сыном были эти тайны.

КОВАЛЕВСКИЙ: А вы будете строгим отцом или строгим, но справедливым, или добрым?

ЯРЕМЕНКО: Пока у меня это не получается, пока он в состоянии ангела, мне трудно быть строгим. Я тут как-то его пытался поругать, трусиками по попке, в общем, сам обревелся. Хотя сейчас иногда, если я его ругаю, он смеется, пока у меня не получается.

КОВАЛЕВСКИЙ: Валерий, мы можем еще одну песню вашу послушать, что это за песня?

ЯРЕМЕНКО: Это песня, которую я записал в прошлом году в Севастополе, я служил в Ансамбле песни и пляски Черноморского флота, я уже говорил, и Сергей Колодяжный, есть такой замечательный мой друг, приятель, он написал эту песню. Она мне понравилась тем, что какой-то такой севастопольский задор в ней есть. Поэтому я поеду в этом году в Севастополь, надеюсь, еще что-нибудь запишу, а эта песня возвратит меня опять в родной город.

КОВАЛЕВСКИЙ: Спасибо огромное.

ЯРЕМЕНКО: Спасибо вам.