По-большому Сергей Урсуляк в гостях у Максима Ковалевского и Лены Батиновой

КОВАЛЕВСКИЙ: А вот фантастический актерский ансамбль, возвращаясь к ╚Ликвидации╩. Причем, знаете вы или нет, в Интернете выложены репетиции Машкова с Пореченковым, когда они┘

УРСУЛЯК: Ну да, это они сидят в вагончике и валяют дурака, делая вид, что учат текст. Это я знаю, да.

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, но даже это можно смотреть с удовольствием.

УРСУЛЯК: Безусловно. Вообще на талантливых людей можно смотреть всегда.

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, да. И вы, находясь в окружении такого количества талантов, – и каждый сам по себе талантлив, и плюс ко всему это великолепный актерский ансамбль, – я могу представить себе, что вы получали массу удовольствия, работая с этими людьми.

УРСУЛЯК: Безусловно, конечно. Но хотя, как вам сказать┘

КОВАЛЕВСКИЙ: Но были же наверняка и трудности какие-то.

УРСУЛЯК: Ну, видите ли, трудности были сплошные. Вообще я вам должен сказать, что при всей, так сказать, радостности работы кинорежиссера это вообще очень трудная профессия, я вам открою маленький секрет. Это довольно трудная профессия, хотя бы потому, что ты на протяжении года или двух лет заставляешь людей заниматься тем, чем они часто не хотят заниматься. Ну, то есть, тебе нужна такая колода карт, а тебе приносят любую, кроме этой. И вот так по всем позициям. Что же касается этой актерской компании, конечно, с ними работать было приятно очень. Но давайте не забывать, что на этой картине произошла масса драматических, я бы даже сказал, трагических событий, в том числе и в первую очередь смерть Андрюши Краско. Так что, понимаете, радостно – да. Но вот эта радость как бы с огромным горем рядом. И вообще, когда снимаешь кино, я завидую режиссерам, которые постоянно ощущают радость. Я, безусловно, радуюсь, но, так сказать, в меру, что называется.

КОВАЛЕВСКИЙ: Это свойство вашего характера или ваше отношение к работе?

УРСУЛЯК: Безусловно, конечно, это свойство моего характера, которое выражается в моем отношении к работе. Я, так сказать, все-таки слишком серьезно отношусь. Хотя, еще раз говорю, все считают, что у меня на площадке хорошая атмосфера, мы много смеемся. Но я всегда побаиваюсь такого бесконечного смеха, радости и так далее. Потому что тогда за этим забывается главное.

КОВАЛЕВСКИЙ: И неважно, о чем вы снимаете кино, у вас всегда смех на площадке?

УРСУЛЯК: Безусловно, конечно. Конечно, конечно. Понимаете, нельзя снимать про серьезное с перекошенной мордой, так сказать, ну это смешно. Все-таки мы занимаемся веселым делом, понимаете? Как ни крути, но мы должны получать хоть какое-то удовольствие, иначе это совсем глупо. Глупо – взрослые люди кривляются перед камерой.

КОВАЛЕВСКИЙ: А в какой момент заканчивается удовольствие, во время процесса съемок?

УРСУЛЯК: Вы знаете, опять же, удовольствие, оно может и не начинаться. Это я сейчас вам рассказываю про то, как я с удовольствием снимаю. Если вы увидите меня на съемочной площадке, конечно, тут другое немножко ощущение. Заканчивается оно в тот момент, когда кончаются деньги, например, на картине. Такое бывает. Заканчивается в тот момент, когда ты вдруг ощущаешь собственное одиночество. А это, в общем, тоже свойственно этой профессии. Когда ты понимаешь, что тебя не понимают и не хотят понять.

КОВАЛЕВСКИЙ: Это каждый режиссер об этом думает?

УРСУЛЯК: Я думаю, что каждый. Если человек серьезно относится к профессии, думаю, что каждый. Так сказать, у нас разный результат, а проблемы у нас одинаковые у всех. Я думаю, что, конечно же, тяжелым испытанием для режиссера является, когда картина вышла, и ты сталкиваешься с глобальным каким-то непониманием или частичным непониманием. Это тоже бывает у каждого режиссера в жизни обязательно.

КОВАЛЕВСКИЙ: Это вы сейчас имеете в виду ╚Исаева╩?

УРСУЛЯК: Ну, из последних работ ╚Исаев╩, конечно, который был по-разному, скажем так, воспринят.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну, скажем так, этот фильм не пошел так, как пошла ╚Ликвидация╩.

УРСУЛЯК: Безусловно. Но опять же, понимаете, глупо жить с ощущением, что, так сказать, я сейчас буду повторять┘ ╚Ликвидация╩ – это вообще отдельная вещь, где слишком много составляющих, рассчитанных вот на тот эффект, который получился.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вы хотите сказать, что вы все это знали заранее? Что вы создавали те эффекты, которые произведут вот такое впечатление?

УРСУЛЯК: Нет, я просто понимал, как вам сказать┘ Когда у тебя есть хороший кусок мяса, капуста, то-сё, пятое-десятое, то ты можешь сварить борщ. Если у тебя этого нет, то ты борщ не сваришь. Ты можешь из этих ингредиентов сварить плохой борщ, но в принципе все ингредиенты есть для того, чтобы был борщ и борщ был вкусный. Если получится, это может получиться вот так.

КОВАЛЕВСКИЙ: Но бывает еще так, что вкусный борщ можно подать к завтраку, а просто это блюдо не для завтрака.

УРСУЛЯК: Вот бывают совпадения счастливые, когда ты сделал в общем неплохой борщ, и неожиданно сегодня борщ пользуется таким успехом┘ Вот так получилось. Бывает по-другому, понимаете, когда картина, которая сделана не хуже, но в силу разных обстоятельств, в силу разных причин она не воспринята всей аудиторией или большей частью аудитории так, как тебе хотелось бы.

КОВАЛЕВСКИЙ: Мне кажется, что ╚Исаев╩ дождется своего часа.

УРСУЛЯК: Да, вы знаете что, конечно, дождется. Мы все своего часа дождемся рано или поздно.

КОВАЛЕВСКИЙ: В хорошем смысле этого слова.

УРСУЛЯК: За ╚Исаева╩-то я, в общем, спокоен совершенно. На самом деле, как вам сказать, картины – это как людские судьбы. У кого-то складывается вот таким образом, сразу – бах-бах-бах. Кто-то идет тяжелее, труднее, непрямым путем. Нужно идти дальше. Я очень рад, что у меня был ╚Исаев╩, уже хотя бы потому, что я, работая над ╚Исаевым╩, пережил все эти радости, связанные с ╚Ликвидацией╩, все эти восторги, ахи, вздохи. Я думаю, что, если бы я не занят был в это время ╚Исаевым╩, я бы с огромным трудом потом начал бы что-то делать, потому что я просто был бы деморализован этим успехом, понимаете? А так я был чем-то занят другим и, в общем, достаточно легко это прошел.

КОВАЛЕВСКИЙ: А если бы была ваша воля, вы ╚Исаева╩ выпустили бы в это же время в этом же месте или попридержали бы его, как-то подготовили бы выход?

УРСУЛЯК: Я думаю, что я бы его чуть подсократил, во-первых. Во-вторых, я думаю, что я бы его чуть иначе позиционировал, так сказать, не связывая напрямую с великой картиной Татьяны Лиозновой. Ну, как вам сказать, все бывает, как бывает. И здесь я могу найти 150 человек, которые виноваты в том, что сложилось так, а не иначе. На самом деле еще одна беда этой профессии, что, что бы ни случилось, виноват режиссер, и с этим приходится мириться.

БАТИНОВА: То есть, даже не продюсер?

УРСУЛЯК: В данном случае нет, в данном случае я слишком много на себя беру, когда делаю кино, и я не могу никого винить никогда.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну, вы не можете, а мы можем.

УРСУЛЯК: А вы вините, пожалуйста, дело ваше. Да, пожалуйста, пожалуйста.

КОВАЛЕВСКИЙ: И мы сделаем это с удовольствием. Сергей, скажите, пожалуйста, а есть ли у вас дома ╚Ликвидация╩ на DVD-дисках?

УРСУЛЯК: Да, есть. Другое дело, что она у меня как бы есть нерегулярно. Потому что кто-то приходит – я кому-то дарю. Потом я покупаю. Сейчас есть, вот сейчас есть точно.

КОВАЛЕВСКИЙ: Сергей, хотел вас спросить про то, что вчера Таганский суд Москвы признал организаторов выставки ╚Запретное искусство-2006╩ виновными в разжигании национальной и религиозной розни и приговорил к штрафу. Ну, вы в курсе дела.

УРСУЛЯК: Да, я в курсе дела, так сказать, в общих чертах. Я не был на выставке и не был в суде. В принципиальном плане мне кажется неправильным судить тех, кто организует выставку. Вот мне кажется, это неверно вообще в принципе. Мне кажется, какие-то другие должны быть пути, ходы. Но мне кажется, что здесь что-то неправильно.

КОВАЛЕВСКИЙ: Можете себе представить ситуацию, что в какой-то момент (вот по аналогии) пришли бы к вам, и кто-то подал бы на вас в суд за разжигание межнациональной розни между, скажем, бандитами и не бандитами, например.

УРСУЛЯК: Ну, это слишком изысканно звучит. А на самом деле, как вам сказать, вот это только начни, только начни кого-то приговаривать┘ Мне кажется, что есть другие ходы, которыми возможно, так сказать, регулировать эти вещи, если вообще в принципе их нужно регулировать. Я еще раз, я не защищаю выставку, которую я не знаю. Мне кажется, что в принципиальном плане неверно осуждать кого-то за песню, за музыку, за выставку, за кино. Мне кажется, это неправильно. Это все-таки искусство, а не, так сказать, я не знаю┘

КОВАЛЕВСКИЙ: Хорошо. А какие другие методы?

УРСУЛЯК: Не знаю, не знаю, не знаю... Создание в обществе некоего, так сказать, ограничителя, который бы мог┘ Само общество должно регулировать какие-то вещи. И если опять же, я не говорю про эту выставку, если что-то оскорбляет общественный вкус, то мне кажется, что это должно каким-то образом осуждаться сообществом, но не судом. Я говорю, конечно же, очень общие и непродуманные вещи, потому что у меня нет стройной системы. Я могу гораздо более внятно сказать, что судить судом за это мне кажется неправильным, что-то другое должно быть.

БАТИНОВА: А у нас общество, по-вашему, достаточно активно?

УРСУЛЯК: Наше общество┘ Я вообще не верю, что это общество, поэтому, так сказать, я не могу говорить об этом всерьез.

БАТИНОВА: Да, потому что у нас, мне кажется, что вот в этой ситуации общество вообще никак не отреагировало, хотя общество в первую очередь должно было отреагировать.

УРСУЛЯК: Совершенно верно.

КОВАЛЕВСКИЙ: Нет, как раз вот общество-то отреагировало тем, что оно подало в суд на устроителей этой выставки, это же инициатива была общественная.

УРСУЛЯК: Я не знаю, по-моему, как бы из одной части общества, очень определенной, были какие-то по этому поводу┘ Ребята, я не готов это обсуждать по одной причине: я не очень в материале. Мое мнение, так сказать, в данном случае совсем не то что не экспертное, а даже, так сказать┘

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну, понятно, понятно. Просто вы деятель искусства, и поэтому хотелось спросить об этом.

УРСУЛЯК: Деятель, да. И вот как деятель я говорю, что мне кажется, что уж если совсем некого судить, тогда давайте судить за выставки.

КОВАЛЕВСКИЙ: А с другой стороны, вот помните сериал ╚Школа╩, его же тоже там и ругали, и обсуждали, и порицали.

УРСУЛЯК: Ругать можно сколько угодно, обсуждать можно сколько угодно и порицать можно сколько угодно. Можно делать все, что угодно. Но переводить это в область вот такую, мне кажется, это неправильно. Я хорошо понимаю, что наше общество никогда не будет, так сказать, толерантно до степени голландского, но все-таки двигаться как-то к большему пониманию нужно. При этом опять же я совсем не считаю, что правильно, как вы прочли, оскорблять чувства верующих, это совершенно, я бы сказал, лишнее. Но тогда и не надо оскорблять чувства неверующих. Тут масса всего. Можно, как говорится, зацепиться. Было бы за что зацепиться. Хотеть за что зацепиться – зацепишься.

БАТИНОВА: Да, да. Ло Вао Шу спрашивает вас: ╚Почему мало фильмов про первую мировую войну?╩ И еще один вопрос: ╚Почему, по-вашему, советскую армию боялся весь мир, а российскую только призывники?╩

УРСУЛЯК: Вряд ли это можно объединить в один ответ. Вы знаете что, почему не сняты фильмы про первую войну? Ну, во-первых, снято что-то. Был очень хороший фильм Володи Хотиненко, я помню.

БАТИНОВА: Нет, он говорит о том, что мало. Неинтересная тема?

УРСУЛЯК: Мало? Вы знаете что, во-первых, кино вообще не много. Во-вторых, кино про первую мировую войну – это все-таки сразу, вот просто сразу затратное кино, очень затратное. Потому что это эпоха, потому что это война, ну, много всего. Так что с теми копейками, которые у нас есть, с этим не пойдешь. Вот. Во-вторых, опять же снимать про первую мировую, когда про вторую мировую нужно, когда ты что-то хочешь сказать про сегодняшнее время┘ Ну, вероятно, не всем хочется, не всем интересно. Мне трудно сказать почему. А что касается армии, боялись – не боялись┘ Понимаете, я сейчас собьюсь на такую домашнюю публицистику, начну говорить про дедовщину и так далее. Как сказать, мы же все всё знаем. И отвечать на этот вопрос нелепо, потому что человек, задавший его, прекрасно знает почему. По кочану.

КОВАЛЕВСКИЙ: По кочану и по капусте. Сергей, скажите, пожалуйста, а что вас восхитило и огорчило за последнее время из того, что происходит вокруг вас, вокруг нас?

УРСУЛЯК: Вы знаете, что восхитило┘ Ну, я последнее время много общался с Константином Аркадьевичем Райкиным и бывал у него в театре, вот в последнее время довольно часто, в ╚Сатириконе╩. И, пожалуй, вот он меня восхитил. Восхитил тем, что ему исполнилось 60, а, как говорится, он мне в дети годится. И я это чувствую. Вот он молодой человек, мне это приятно, и я этим восхищаюсь. А огорчило┘ А все остальное огорчило.

КОВАЛЕВСКИЙ: Все остальное огорчило?

УРСУЛЯК: Ну, знаете┘ Что восхитило еще? Я вам скажу. Вот тоже, так сказать, не предполагал. Но вот моя младшая дочь, ну, восхитила не восхитила, но по крайней мере удивила меня (она сейчас наверняка слушает, чтобы знала) своим поступком. Она училась четыре года в университете на филолога, а в апреле месяце сказала, что она идет в артистки. И взяла и поступила в Щукинское училище.

КОВАЛЕВСКИЙ: Но она закончила университет?

УРСУЛЯК: Она закончит его, ей осталось полгода, год формально.

КОВАЛЕВСКИЙ: Надо закончить.

УРСУЛЯК: Да, я тоже сказал ей: что хочешь делай, но университет закончи.

КОВАЛЕВСКИЙ: Надо закончить. Она в жизни себе этого не простит.

УРСУЛЯК: Да, совершенно верно. Сказать, что восхитило, не могу, но, в общем, что-то близкое к этому есть.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вдруг дочка стала артисткой.

БАТИНОВА: Молодчага, молодчага!

УРСУЛЯК: Так что вот, понимаете, между этими, так сказать, кошмарами я как бы существую – от Константина Райкина до Дарьи Урсуляк.

КОВАЛЕВСКИЙ: И вы дали ей свое благословение?

УРСУЛЯК: Нет, ну знаете, тоже┘ и отпустил грехи. Нет, конечно. Ну опять же, я же не чурка, так сказать, лежащая на дороге у молодежи. Хочет – пускай.

БАТИНОВА: Человек взрослый и принял решение.

УРСУЛЯК: Она взрослый человек, приняла решение, хочет – пускай. Она все про все знает, то есть про все сложности она знает лучше нас с вами.

КОВАЛЕВСКИЙ: Простите, но талант-то у нее есть?

УРСУЛЯК: А я что, мерило?

КОВАЛЕВСКИЙ: А кому, как не вам?

БАТИНОВА: А ты себе такой вопрос задавал?

КОВАЛЕВСКИЙ: А я-то здесь при чем?

БАТИНОВА: Ну, вот именно, кто это знает?

УРСУЛЯК: На этот вопрос, так сказать, ответить никто не может сейчас, на этот вопрос должны ответить вообще педагоги, которые ее принимали. Но поскольку она проходила, в общем, везде, куда шла, то я надеюсь, что способности. А талант – это же вещь такая, талант┘

КОВАЛЕВСКИЙ: Нет, Сергей, мне интересно, вы так говорите, как будто вы ни при чем.

УРСУЛЯК: Ни при чем.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вы же сами артист, режиссер, сценарист. Но вы же сами понимаете, это┘

УРСУЛЯК: Нет, ну если вы думаете, что мы дома собираемся, читаем сценарии┘

БАТИНОВА: И капустник устраиваем┘

УРСУЛЯК: Нет, конечно. Мы, конечно, обсуждаем наши рабочие дела дома, и дочь, естественно, в курсе всего. Но это вовсе не означает, что мы все время отмечаем талантливость друг друга в таком беспрерывном сидении за столом. Нет, нет, нет. Посмотрим, посмотрим. Но вот если говорить о том, что порадовало и удивило, вот эти вот два человека, пожалуй.

КОВАЛЕВСКИЙ: И все остальное расстроило?

УРСУЛЯК: Ну, много, по крайней мере. Все, что не попадает под понятие семьи, в общем, многое расстраивает, конечно. Жара опять же.

КОВАЛЕВСКИЙ: Знаете, я сейчас пытаюсь вспомнить что-то хорошее и сказать вам: ну как же, а вот, например, это┘ И тоже что-то ничего не могу вспомнить.

УРСУЛЯК: Ну, нам с вами нужно чаще встречаться. Это будет самый радостный эфир.

БАТИНОВА: Спасибо вам большое.

УРСУЛЯК: Спасибо вам, друзья.

КОВАЛЕВСКИЙ: К сожалению, нам пора закругляться.

УРСУЛЯК: Ну, не переживайте так. Это не самое страшное, что могло произойти сегодня.

КОВАЛЕВСКИЙ: Спасибо вам огромное.

УРСУЛЯК: Пока! Счастливо! Пока.